Кому на Руси жить

Глава двенадцатая

Утро начинается с тряски.

— Батька, батька, вставай!

Продираю глаза, вижу над собой Жилу с перекошенным до неузнаваемости лицом. Кто-то немилосердно трясет мое плечо, больно впиваясь пальцами в мышцы. Пытаюсь навести резкость на размытый фейссвоего мучителя, но не получается — двоится в глазах хоть тресни.

— Батька, поднимайся — беда!

— Да не тряси ты меня, — говорю и удивляюсь слабости собственного голоса.

Похоже, стряслось что-то серьезное, уж больно рожа у Жилы бледная да заполошная. Хочу встать, опираюсь на руку, но локоть предательски подгибается. Что за дела? Собираю все силы и с помощью того же Жилы неуверенно утверждаюсь на ногах. В вертикальном положении на меня накатывает зеленая тошнота и неодолимо клонит лечь.

Жила упрямо тянет мою руку, хочет, чтобы я куда-то передвинулся.

— Погоди, — говорю. — Дай постоять.

Мутит меня здорово. Упираюсь ладонями в колени, стою, наклонившись, жду, может вырвет чем. Ощущения такие, словно вместо крови во мне течет жидкий клей, мышцы ноют, скукоженое нутро будто кто на кулак намотал и тащит наружу.

— Потрава это, Стяр, — упавшим голосом говорит Жила. — Мы узнали уже.

Узнали они! Ослы…Черт, как же хреново! Чую, по-хорошему мой органон не понимает чего от него хотят. Запускаю в рот половину пятерни, сую пальцы в корень языка, чтобы вызвать рвоту. Дважды содрогаюсь впустую, затем извергаю вялый фонтан коричнево-зеленой бурды прямо под ноги Жиле. И еще три раза чисто желчью.

— Воды дай, — прошу в пустоту.

Жила приносит фляжку, сует мне в сведенные ладони. Я пью сколько влезает и через три минуты снова пальцы в рот. Отплевываюсь. Не знаю насколько эта мера действенна, с последнего приема пищи много времени прошло, вся дрянь уже успела всосаться в кровь и понаделать внутри меня дел, но хуже, однозначно, не будет.

Подходит Голец с лицом огуречного цвета.

— Иди глянь, батька, — говорит и кивает в сторону ночного костра.

У костра кучкуются мои разбойнички. Семеро лежат вповалку, кто-то сидит, немногие стоят, поддерживая друг друга.

Пятеро уже никогда не поднимутся. Трое бывших Шалимовых и Клюй с Щуром. У последних от уха до уха перерезаны глотки, кровищи с них натекло — мама не горюй.

Контрольный надрез, смекаю, чтоб наверняка.

— Кто? — вопрошаю слабым голосом, ни к кому конкретно не обращаясь.

Голец делает предположение, что потравили народ два братца из Шалимовой ватажки. Они ночью первые сторожили лагерь, вот и добавили потравы в Жилин бурдюк с пивом, который он, естественно, с собой всегда не таскал да и кто мог знать, что умышляет кто-то чего-то, сто раз можно было подмешать гадости.

Потрава или яд, в моем “переводе”была довольно сильная, но все же не достаточно могучая, чтобы убить такое количество людей. Кто побольше из бурдючка глотнул, тот и скопытился наглухо, не факт, что и другие наиболее болящие не примрут. Один из разбойников именем Прост заявляет, дескать, степняки такой потравой стрелы мажут, когда свежая или стрела хорошо в тело войдет, считай — покойник, а царапнет если, то немочь проходит быстро, за день.

Я понимаю, что Клюю и Щуру отомстили то ли за Шалима, то ли за Горю, а может и за обоих разом, с железной, так сказать, гарантией, не полагаясь всецело на ядовитое зелье.

Кроме того два ушлых брата утащили все, что смогли унести, в основном оружие и пару курток, в том числе и мою. Кольчужку, правда, оставили — тяжелая, а вот меч с пояса отцепили. Теперь на девятерых у нас два лука, четыре ножа и одно копье. Супер воинство, мать его…

Ни хрена себе, думаю, пивка пацаны попили…

— Я могу их поискать, — предлагает Невул. — Следы пока хорошие.

Он, по ходу, меньше всех выпил, стоит прямо, только глаза слегка красные.

— Не вздумай, — говорю. — Далеко они уже и вряд ли вернутся нас добивать. Встретим когда — наизнанку вывернем, а пока, делайте, что скажу.

Странно, конечно, почему меня не пришили таким же макаром как Клюя с Щуром, но переживать об этом упущении ночных киллеров я точно не стану.

Даю задание Жиле и Невулу отобрать наименее пострадавших и с их помощью откармливать слабых мелкими кусками угля из вчерашнего костра, но для начала научить всех несложному фокусу с искусственным вызовом рвоты.

Скоро лагерь оглашается неприятными звуками, будто нескольким козлам одновременно вздумалось поучиться художественному блеянию и ничегошеньки у них не выходит. Пускай рыгают, лишь бы на пользу…

О себе я тоже не забываю, глотаю не жуя три горсти давно остывших угольков, запиваю водицей. Не бог весть какой адсорбент, но за неимением ничего лучшего сойдет.

Раннее утро потихоньку переползает в позднюю фазу, начинает пригревать солнышко, мы расползаемся по стоянке в поисках тени, валяемся в полузабытьи пока солнечные лучи не начинают пялиться на нас с другой стороны поляны. Только тогда, в доказательство слов Проста, коматоз начинает попускать, но день, я считаю, безнадежно потерян. По лагерю несутся разговоры, какая-то возня. Прислушавшись, различаю, как Голец руководит укладкой мертвых на кучу приготовленного хвороста.

— Отставить! — командую, выходя в народ.

— Надо бы их огню предать, — говорит Голец. — Негоже так оставлять.

С сомнением оглядываю сложенные пирамидой раздетые до исподнего тела. Столб дыма от эдакого костра поднимется знатный, за много километров виден будет, это вам не еды погреть.

— Далеко нам до места? — спрашиваю.

— Если сейчас пойдем, к ночи будем.

— Отлично, — говорю. — Значит прямо сейчас и пойдем или кому-то охота здесь еще ночку провести? Всем мигом собираться, ночевать будем на озере.

— Как же мертвые? — спрашивает Жила. — Так оставим?

— А как еще? — спрашиваю. — Хотите дымом всю округу распугать? Или дело сделать? Выбирайте, я подожду, у меня времени до хрена. Можем вообще никуда не ходить.

Посовещались они кучно. Решили идти и костра не запалять. Наломали веток, укрыли по возможности сверху да по сторонам от сорок. Зверье мелкое все равно растащит, но может кто из нас тут раньше окажется и завершит начатое.

Подобрав мешки, двинули левее в обход болота. Ходоки из нас неважные, плетемся кое как, нога за ногу заплетается. Надо бы покушать чего-нибудь, но боязно — вдруг желудок не примет пищи, снова харч выблевывать не улыбается.

— Что-то молчит сегодня, знать хавчик переваривает, — говорю, задумчиво глядя в сторону болота.

— О ком ты?

— О Слизне вчерашнем, — говорю.

Голец смотрит на меня как на полного дебила. Я затыкаюсь, хотя очень хочется похвастаться. Не помнит и ладно, зато желание спрашивать не будет, он же не видел, как я деда болотного в лагерь приводил.

Или не приводил…

Голец ведет по твердому, даже ноги в мох не проваливаются. Долго идем по черничной делянке, кусты выше колена с крупными листьями, тут ягоду, наверно, можно собирать в промышленных масштабах. Удушливый запах багульника стелется над прогретым зеленым одеялом, появляются мелкие как блохи комары.

Снова выходим на привычную лесную траву-мураву. Голец говорит, что до озера осталось совсем чуть-чуть, пересекаемый нами лес выходит к самой воде. Наш маленький отряд растягивается, задние совсем выбились из сил, отстают все сильнее. Садимся на короткий роздых. Выпиваем последнюю воду из фляжек. Предупреждаю, что двигаться теперь надо с повышенной осторожностью и вниманием, желательно бесшумно, и сам показываю пример как учили: кочки обхожу, на веточки не наступаю, на выпирающий листок не давлю, первым ставлю носок ступни. Майор Гранит был бы мною несказанно доволен.

К моему удивлению бесшумно двигаюсь по лесу не я один. Они на то и разбойники, чтоб по-звериному, бесшумно и ловко. Иначе как к зазевавшейся жертве подбираться?

К озеру прибываем как и предполагалось уже в сумерках. Медленно втягиваемся в сосновый бор. Почва здесь сухая, песчаная, травка чахлая, щедро удобренная опавшей хвоей. Высоченные реликтовые сосны подпирают быстро темнеющее небо широкими, пышными как балетные пачки кронами. В серой полумгле толстые, светлые стволы кажутся мне ногами неведомых гигантских чудовищ, невообразимо огромные тела которых теряются где-то в невидимой выси.

В компании Гольца и Жилы отправляюсь на пробную рекогносцировку. Невул с прочими остается вбору. Я прошу их по возможности укрыться за деревьями и редкими кустами, держать оружие наготове и ждать сигнала. Присев под высокими желтыми соснами метрах в десяти от воды, сначала наблюдаем в шесть глаз за берегом и серым зеркалом озерной глади здоровенного, округлого водоема километра два в диаметре. Чуть глаза не сломали, но ничего подозрительного не заметили. Кругом тихо и спокойно как в морге, становится даже немного обидно. Я оставляю Гольца смотрящим за округой и возвращаюсь с Жилой к соратникам.

Наступившая все таки ночь уже не позволит нам полноценно произвести разведку, поэтому командую общий «отбой» до зари, назначив прежде очередь дежурства у берега и непосредственно по лагерю, ибо считаю, что ночных инцидентов с нас уже предостаточно. Обессиленные искатели сокровищ засыпают вповалку не сходя с облюбованных мест. Я ложусь спина к спине с Невулом и почти мгновенно вырубаюсь.

Похвально бодрствующий блюститель последней стражи будит меня как и было приказано с началом небесной линьки из черного в серый.

Волка кормят исключительно его собственные ноги, лапы, то бишь. Этот нехитрый факт оказывается известен всем членам нашей шайки-лейки, поэтому никто из них не позволяет себе хапнуть сна ни на минуту больше атамана. Чувствуют, бродяги, что охота за серебром вступает в острую фазу.

С верными Гольцом и Жилой снова ползем на берег. Товарищи по оружию вжались в песчаную почву позади, провожают внимательными взглядами наши спины. Покидаем втроем сосновую рощу, лезем вперед до большого серого валуна, что выпирает из земли в нескольких шагах от воды.

Не знаю, судьба это или удача, хотя везет мне в последнее время как утопленнику, но вожделенный схрон нахожу именно я и именно сразупросто замечаю в метре от камня, к которому мы втроем прижались торчащую из земли корягу. Коряга как коряга, кривенькая, сантиметров тридцати в длину, в два пальца толщиной. Ну торчит и торчит, ничего в ней такого особенного, тут коряг этих кругом как грязи после ливня. Пнул ногой и дальше пошел, если не споткнулся и не упал.

Но что-то меня в ней напрягает. Гранит он ведь как учил? Обращать внимание на мелочи. Строго учил. На мелочах опытный разведчик выезжает, на мелочах же сыпется.

У этой палочки тоже своя мелочь, своя изюминка. Серединка у нее светлее, чем края. Желтоватая серединка, как раз на ширину ладони от общей коричневой масти отличается. Могу на что угодно спорить — пнуть эту коряжку не получится, твердо сидит как прибитая — ногу отшибешь.

— Дерни-ка за палочку, — прошу Жилу.

— Зачем?

— Дергай, не ломайся.

Жила дергает. Ничего не происходит. Коряжка на месте. Советую потянуть сильнее. Жила упирается коленями и тянет изо всех сил. Под ним шевелится дерн.

— С другой стороны, — говорю. — Ты на крышке сидишь.

Так и есть. Стоило Жиле переместиться и снова потянуть за корягу, как сама земля отворяет нам свои недра в виде квадратного люка искусно замаскированного живым дерном. Навидался я таких на Кавказе. Только там внутрь сначала летит граната, а тут мы сидим как три тополя и тупо пялимся в зияющую чернотой дыру уходящего вниз лаза.

Жила осторожно опускает вниз голову. Говорит, что видит дно и незамедлительно спрыгивает в дыру. Ноги сухо стучат о твердое. Секунд десять ничего не происходит.

— Ну, что там? — нервным полушепотом вопрошает Голец.

В глубине схрона появляется макушка вставшего на цыпочки Жилы. Поднатужившись, онподнимает над собой довольно увесистый и объемный мешок, мы в четыре руки принимаем, укладываем на землю. Обламывая ногти, растягиваю из тугого узла тесемки, накрепко замкнувшие горловину. Хоть и тяжел мешочек, но заявленных пудов серебра в нем явно нету. Внутри оказывается связка беличьих шкурок, два десятка плоских наконечников для стрел, мелкого плетения легкая кольчужка, горсть серебряных монет и шесть монет золотых — толстых, тяжелых кругляшей с изображением какого-то толстомордого авторитета в анфас.

— Больше ничего здесь не нашел, — разочарованно произносит Жила, имея в виду секретное помещение.

На минуту онемев, я уставился в упор на Гольца. Серебра, как видно, здесь нет, как нет и Тихаря. Встает вопрос о наших дальнейших действиях. Схрон схроном, только чей он? Может и не Тихаря вовсе. Что, если атаман ждет на противоположном берегу? А если вообще не на берегу, а в лесу? Тут искать и искать, рота целая нужна, чтоб прочесать весь пейзаж как положено. Это я так ловко пообещал, что найдем. Нашел, а толку — мизер.

Вдруг об наш валун что-то бьется и с сухим стуком отлетает в траву. Камушек. Еще один отпрыгивает в щеку Гольцу. Он зажимает лицо, но, молодец, не кричит.

Смотрю в сторону сосен. Долговязая фигура Невула в темной рубахе отчетливо выделяется на фоне светлых деревьев. Машет рукой в направлении берега левее от нас, подавая недвусмысленные знаки.

— Опа! — говорю, соображая, что не просто так наш стрелок всполошился. — Ховаемся, хлопцы, сюда, кажись, идет кто-то!