Кому на Руси жить

Глава седьмая

На первый взгляд и не скажешь, что эти двое промысловики с большой дороги под статьей за вооруженный разбой ходят. Одеты как все, рожи вполне не зверские, чистенькие такие оба. Что примечательно: без всякого оружия, даже ножей на поясах нет. У длинного на плече тощий мешок.

Ловко снуют между телег и скоплений рыночного товара, распихивая локтями и плечами ротозеев, без малейших задержек пробираются к выходу так быстро, что я еле за ними поспеваю. Десяти минут не проходит как базарный гвалт остается позади, мы проходим под сенью черного дуба и обнаруживаем, что дорога назад забита телегами и людьми с торбами да мешками на плечах, с курями и поросятами подмышкой. Пробка основательная. Скорость нашего передвижения резко падает, мои спутники начинают заметно нервничать. Не знаю куда они так опаздывают, но мне передается часть их тревоги. Начинаем переть в наглую, кого отодвинем, кого задвинем, скачем прямо по телегам, переругиваемся с мужиками и визгливыми бабами, весело идем, короче…

Это всегда случается на наших дорогах оказалось, что затор дело рук человеческих, проще сказать — у “счастливчика”, идущего первым вывернулись из под телеги сразу два передних колеса. Стоит он бедолага посреди улицы, репу чешет. Самые пронырливые обходят его по обочине, другие беспомощно толпятся позади, но ни у кого не возникает мысли помочь отодвинуть телегу в сторону. Когда нам удается вырваться из пробки и выйти из города, издалека становится видна уйма толкающегося на причале народа. Я порываюсь поискать в толпе Рваного, но парни отчаянно торопят и я мысленно шлю Мише пламенный привет. Схожу на разведку, думаю, разнюхаю что там да как и вернусь за Рваным, кидать его тут я не намереваюсь при любом раскладе, не в моем это характере да и долг, как известно, платежом красен.

Спускаемся к реке справа от причала, отходим по травянистому берегу еще метров на пятьсот. Длинный находит спрятанную в осоке узкую лодченку, приносит откуда-то из кустов четыре весла. Они усаживаются грести, я вольготно устраиваюсь на корме. Несколько весельных взмахов и лодка, легко оторвавшись от берега, как щепка по быстрому ручью устремляется по течению быстро удаляясь от приткнувшихся к причалу для погрузки-выгрузки плавательных средств различных видов и размеров.

Малый, что помельче сидит ко мне лицом, ритмично дышит между гребками. Проводив глазами убегающий за корму городишко, обращается ко мне:

— Ты чего на дулебов полез? Они ж бесстрашные совсем, могли ведь убить.

Спрашиваю: за что? Ведь, в сущности, не сделал им ничего плохого, выбил десяток зубов, зачем мочить-то?

Удивляется, как будто я чушь несусветную сморозил. Оказывается дулебы эти — самые настоящие жулики, у них в копнах сена в середке одна негодь, из сорной травы и бурьяна накошенная или гниль прошлогодняя искусно укрытая. Они и к погрузке никого не допускают, знающие к ним не суются, боярину дулебы тайный оброк платят. Так что, можно считать, свезло мне дюже, что живым остался.

Спереди доносится фырканье длинного, поражается, вероятно, моей недальновидности.

Чтоб не выглядеть в их глазах окончательным лохом, задвигаю заготовленную легенду про отшибленную в бою голову, потерянную память и общую оторванность от реальности, да такую, что не помню как себя самого звать. Они поначалу недоверчиво косятся, потом в один голос утверждают, что надо мне к знахарю, живет, мол, сильный неподалеку, заговоры знает и все такое, он и память вернет и понос кровавый остановит если, не приведи нелегкая, вдруг одолеет. Успокоили, значит. Я щурюсь и беру знахаря на заметку.

Парни заметно оживляются, даже лодка летит быстрее. Чувствую, подкинул я им пищу для размышлений. Особенно коротышке.

— Меня Гольцом звать, — говорит. — Он — Невул. А ты, стало быть, Стяром прозываешься. Не вспомнил ничего?

Я честно прислушался к памяти, но тщетно. Да и не возможно вспомнить чего не знал никогда. Имечко же вполне себе нормальное, созвучное с прозвищем. Старый — Стяр…

— Москва далеко? — спрашиваю, резонно решив, что настала пора брать быка за рога.

— Какая еще Москва? — искренне удивляется Голец.

— Столица нашей Родины, — говорю. — А Питер?

Плечами оба жмут, но я не сдаюсь.

— Хорошо, какой большой город поблизости есть, с большими домами?

Руками я показываю насколько большими должны быть дома.

— Полоцк град знаем, Киев, Новгород, — отвечает Голец без раздумья. — Питер не слыхали.

Уже лучше, думаю, это хотя бы кое что.

— Новгород далеко отсюда?

— Очень далеко, — рукой безнадежно машет куда-то мне за плечо.

— А Нижний Новгород ближе?

Слыхом такого не слыхивали. Какой самый ближний спрашиваю, отвечают: Полоцк. Теперь уже я не совсем понимаю где это. Их речка впадает в другую речку, а та в свою очередь в Двину и это тоже мало что мне говорит. Эх, карту бы…

Телефон они не знают, телевизор тоже, автомобилей и поездов с самолетами никогда не видели, милиции нет, электричества нет, огнестрельного оружия нет…

Становится все интереснее…

Я прошу погрести, Голец уступает свое место. Весла кажутся легкими, упругими, смазанные то ли жиром то ли маслом кованые уключины работают тихо и мягко. Шпарим прямо посередке речного русла, по самому стрежню, значит. До каждого берега метров тридцать, водица чистая, прозрачная, хмурые, черные деревья отражаются по срезу как в зеркале.

Тут меня словно молнией жахает: а может я того… рехнулся? Вдруг все это плод моего воспаленного воображения и нахожусь я вовсе не в лодке на реке, а мирно храплю на койке в больнице для умалишенных? Хожу в столовую кушать борщ и пить компот, мне дают пилюли и колют в задницу необходимые для лечения снадобья, тихонько посмеиваясь над выдуманным мною мирком. Как обухом вдаренный перестаю грести, поднимаю над водой весла и бессильно плюхаю обратно в воду. Одной рукой вытираю с загривка холодный пот. Точно — чокнулся! И живой пример тому есть: Шура Хлуп из соседнего подъезда. Его раз так завернуло, три недели на людей кидался, крокодилом себя чувствовал, пока в психушку не свезли.

Но с Шурой все понятно, столько пить не только крокодилом, птеродактилем станешь… У меня даже травмы головы не было, с чего бы крыше потечь? Может яду мне всыпали или наркоту в макароны подложили? Галлюциногенными грибами кормят? Даром чувствую себя хорошо, все системы, как говорится, в норме. Но спросите любого психа, мамой будет клясться, что здоров…

Да не дай Бог!

— Эй, Стяр, ты чего? — всполошился Голец.

— Руки свело с непривычки, — говорю. — Нормально все, поехали.

Опускаю весла и задаю приличный темп. Скоро слышу как Невул сзади начал часто дышать, отдаю весла Гольцу и снова лезу на корму. Вспоминаю про мешок.

— Далеко нам? — спрашиваю.

— Дале-е-че, — тянет Голец.

— А слопать есть чего-нибудь?

— Под задом пошарь.

Запускаю руку под кормовую перекладину, нащупываю дерюжную ткань. Мешочек хоть и пустой на три четверти, но довольно увесистый. Смотрю в раззявленную горловину, вижу на дне десятка три маленьких, коротеньких, трехгранных острия с длинным черешком, пучок сухих листьев. Там же завернутый в тряпицу кусок копченого мяса и ломоть черствого хлеба.

Невул через Гольца передал мне деревянную фляжку с пробкой.

— Пожуй да квасом запей, — говорит Голец. — Скоро прибудем.

Опять эта кислятина, думаю с некоторой долей отвращения, но глоток из фляги все же принимаю и приятно удивляюсь: квас оказывается сладким, приятно дразнящим нутро алкогольным продуктом.

— Однако, — произношу с одобрением, перехожу к знакомству с мясом и больше вопросов не задаю. Успею еще.

То ли от резкого насыщения, то ли квасок оказался достаточно веселым, но я порядком соловею. В животе образовалась приятная, теплая тяжесть. Гляжу я мутным взором как несется наша лодка мимо сонных, обрывистых берегов. Как корни желтых сосен точно пучки кровеносных сосудов или щупальца диковинного спрута пронизывают песчаную толщь, вырываются наружу, стремятся к воде. Ветки густого водного кустарника растут будто из самой реки, их листья сливаются в одноцветное зеленое покрывало с густой, жирной ряской. В тихих заводях стаями гнездятся утки, покачиваются резные кувшинки.

Эх, клюет тут наверно…

Взятый с самого начала темп держали на протяжении двух часов, не меньше. Потом гребцы заметно поднаелись, махи весел стали экономнее. Примерно через километр свернули в узкую протоку слева от основного русла. Пошли втрое медленнее, веслами ворочали осторожнее, дабы не зацепить на лопасти лишней тяжести в виде речных водорослей.

Я понимаю, что везут меня господа разбойнички прямиком в свое логово. Везут эдакого засланца с железным алиби, немного беспокоит скорпион на плече, вряд ли у настоящего Стяра он был, но, думаю до сличения особых примет не дойдет. Меня здорово интересует личность разбойного атамана. Чтобы подсидеть на реке охраняемые корабли с товаром надо обладать изрядной долей выдумки, отваги и везения, все до мелочей просчитать и исполнить задуманное в соответствии с планом.

Голец с Невулом — мальки, шестерки на побегушках, гопота сопливая не больше. Должна быть в шайке рыба покрупнее, по крайней мере я очень на это рассчитывал, ну, не пацанье же обозы грабило. Перетереть с атаманом, или его помощниками, да без разницы с кем, лишь бы адекватными оказались и готовыми к сотрудничеству, а там поглядим…

Причалили к заболоченному бережку далеко за полдень. Место темное, тихое, отводок реки превратился в ручей со стоячей водой, со всех сторон нависают косматые, толстенные ели. Как в сказке, думаю, типично разбойничье местечко, не удивлюсь, если в глубине леса за елками притаилась избушка на курьих ножках.

Лодку спрятали в густую осоку, мешок забрали, топаем еще километра три по мягкой лесной подстилке из коричневой опавшей хвои. В лесу темновато и совсем не так жарко как было на открытой воде.

Туман в моей голове рассеивается, я пытаюсь запоминать ориентиры.

Разбойничья резиденция оказалась очень похожа на партизанскую базу из кинофильмов про войну. Те же землянки под соснами, похожий быт с местом для костра и выгребной ямой. Кострище тоже оборудовано в яме, чтобы огонь не слишком маячил издалека. По бокам от костровой ямы две треноги с вертелом и отесанные бревна для сидения, рядом свален лапник для маскировки секретного объекта и сухой валежник.

Над костровой ямой курится прозрачный дымок. С бревен нам навстречу поднялись двое: толстяк и коротышка, третий остался сидеть, лениво ковыряя в костре длинным прутиком.

— Как он? — спрашивает с ходу Голец у такого же как и он сам низкорослого мужичка с давно не стриженной головой.

— Так же, — отвечает тот и рукой безнадежно машет.

Голец передает ему мешок и просит нагреть воды. Сидящий у костра отбрасывает прутик и решительным таким шагом прямиком ко мне чешет.

— Здоров, Стяр! — говорит громко как конферансье на юбилейном концерте.

— Здоров, коль не шутишь, — отвечаю с замиранием сердца и в глаза ему смотрю. Показать себя надо сразу. Мне невдомек как вел бы себя настоящий Стяр, но все можно списать на мою легенду — повредился умом и все тут. На всякий случай решаю быть понаглее.

— Явился?

— А тебя что-то не устраивает?

— Меня не устраивает, что тебя не было когда нас резали.

Серьезная предъява, однако…

— Ну не всех же зарезали, чего ты так распереживался?

Он в меховой, облезлой безрукавке на голое тело, отчетливо видны мощные мускулы рук и груди. Лицо щетинистое, строгое, нос длинный, тонкие губы искривлены в недоброй ухмылке. На главаря не тянет, взгляда моего не выдерживает, прячет черные глаза, отвернув голову.

— А где атаман? — спрашиваю, чтоб не терять попусту времени на ненужные расшаркивания и разборки.

— Как — где? Мы думали ты знаешь, — отвечает Голец, отвлекаясь от растирания между ладоней сухих листьев из принесенного нами мешка. Невул держит перед ним каменную чашу, куда сыпется размельченный гербарий.

— Чего я знаю, дурень? — говорю. — Я себя не помню.

— Верно, — бормочет Голец.

— Стало быть и моей доли серебра тоже нет?

— А у нас ничьей доли нет! — заявляет с апломбом дядька в меховой накидке. — Это ты с атаманом все шушукался перед нападением на обоз. Вы вдвоем что-то там мудрили! Ты и Тихарь. Сначала сам пропал, а потом и атаман наш канул. Но сперва заставил по дну речному по-рачьи шарить, серебро это поганое доставать. А через день исчез. Так вот, может ты нам поведаешь где он до сей поры пропадает и где наш навар, а, Стяр? Давай, растолкуй, что да как и почему нас так мало осталось? Шестеро от четырех десятков. Ты — седьмой. Не велика ватажка! Что нам делать теперь прикажешь, ждать когда всех прищучат иль расползаться кто куда?

Пять пар глаз уставились на меня, в ожидании дельного ответа. Видимо, вопрос о местонахождении завоеванной добычи является для всех довольно животрепещущим. Ситуацию просчитываю мгновенно. Атаман-то разбойный, видно, хваткий тип, серебришко собрал да и сквозанул куда подальше от этого сброда. Совершенно не с кем мне теперь разговоры разговаривать, к тому же, если я правильно понял, главный теперь здесь именно я, точнее — Стяр, который с атаманом был на короткой ноге. Мой энтузиазм резко стремится к нулю. Что ж, закончилась моя миссия в Шервудском лесу, роль Робин Гуда на себя примерять что-то не хотелось.

— Напомни свое имя, будь так любезен, — прошу.

— Ты еще и издеваешься!? — спрашивает искатель правды, сужая злые глаза. Его рука ползет к левому боку, где на ремне болтается длинный ножик.

— Не издевается он, — подал голос в мою защиту простодушный Голец. — Забыл он. Щур его зовут, — говорит теперь уже мне. — Тот толстый — Пепа, воду греет Жила.

Удерживаю в себе рвущийся наружу смех. Погоняла пацанские, не имена, ей Богу! Взяв себя в руки, говорю спокойно:

— В общем-то ты совершенно прав, дорогой Щур. Ты вообще у нас молодец, вон как складно все расписал. Нет атамана, нет серебра — Стяр виноват. Конечно, кто ж еще? Видел бы ты меня, имей я желание вас обмишурить. Сам посуди. Голец, скажи ему, я сам гол как сокол, какое на хрен серебро!

Голец внушительно кивнул и отряхнул ладони, закончив с перетиранием. Коренастый Жила подоспел с парящим кипятком, залил измельченные листья в каменной посудине, накрыл берестяной крышкой.

Щур в сердцах сплюнул и резко отвернулся.

Подзываю Гольца, он хоть и шустрый излишне как водица в унитазе, а кажется мне наиболее смышленым среди партнеров по опасному бизнесу. Отходим с ним в сторонку.

— У вас здесь раненый? — спрашиваю.

— Да, — говорит. — Корш. Живот у него и шея со спиной, рысь два дня тому назад подрала. В землянке он лежит. Мы на торг за целебьем для него бегали да за стрельными наконечниками к ковалям. Не жилец он…

— Понятно, — говорю. — А что делать дальше думаете.

— Сниматься надо, найдут нас тут.

— Кто?

— А кто на прежнем месте нашел? Не знаем мы. Пришли какие-то в железе все, от нас только брызнуло. Без всего ушли. Это запасное место, шесть дней уж тут сидим.

— Где атаман с серебром точно не знаешь?

— Знал бы — сказал, мы все думали ты тоже с ним.

— Назад меня отвезешь?

— В город? — кривится. — Не останешься, значит?

— Делишки кое какие доделаю и вернусь, — вру на чистом глазу. — На старую стоянку меня потом отведешь.

— Зачем?

— Атамана искать буду. Найду и серебро для нас заберу.

Глядя на посветлевшее от такого оптимистичного заявления лицо молодого бандита, решаюсь на давно щекочущий язык вопрос.

— Кстати, много, того серебра?

— Очень много, — говорит Голец, цокнув языком. — Пудов пять дирхемов, украшения и посуда еще.

— Найдем, — обещаю уверенно, а сам пытаюсь прикинуть сколько это будет на наши деньги. Еще бы знать что за дирхемы такие. Да в любом случае не мало будет, восемьдесят кило серебра, плюс антиквариат, а он нынче в цене.

Голец сияет как начищенная солдатская пряжка, моя идея ему сильно по вкусу. Но отвезти в город обещает только утром, отдохнуть надо, то да се…

Ладно, утром, так утром.