Кому на Руси жить

Глава восемнадцатая

Наше временное укрытие оказывается не банальным сараем для всякого барахла или как тут называют — клетью. Вдоль трех стен рачительным хозяином устроен ряд прочных деревянных топчанов пригодных для лежания, что позволяет разместить на ночь с десяток сезонных работников или сопровождение какого-нибудь обоза.

На этих топчанах толсто устланных соломой и разместились разбойнички совместно со своими пленниками. Миная, как самого ненадежного элемента определи в самый угол у дальней стенки рядышком с его молчаливым товарищем. На небольшом бочонке стоит светильник в виде плошки с плавающим в масле фитилем. Света от него не больше, чем от одинокой свечи, по дощатым стенам пляшут уродливые тени.

Мнительный Голец тотчас кидается связывать Минаю лапы. Сонный брат боярина Головача недовольно гудит, бубнит что-то про безмозглых татей, вяло проклинает своих мучителей.

— Второго тоже обработай для спокойствия, — говорю.

— Не надо, батька, — говорит Жила. — Доходит он. У него вода из ушей течет. Не шевелится уже, только дышит. К утречку примрет.

Голец недоверчиво хмыкает, удивляется как можно проделать неблизкий путь с места нашего боя вполне на вид здоровым и к ночи вдруг начать умирать.

— Ничего удивительного, — говорю. — Видимо, кто-то из наших хорошенько приложил его по затылку. Из ушей у него не вода течет, а спинномозговая жидкость, небось еще и перепонки лопнули. Перелом основания черепа, отек мозга и капут, с такими повреждениями он еще долго протянул.

Голец вставляет в затворные скобы толстый деревянный брусок — запирает нас изнутри.

— Давай для сна, батька, — говорит Невул и протягивает искусно сделанную берестяную кружку с изящной ручкой полную пахучей, пузырящейся медовухи.

Сами не стали пить, черти, так мне подносят. Какой от пены этой, к собакам, сон, избегаешься до ветру и все, но для проформы выпиваю, копченым салом зажевываю.

Мне отводят не слишком козырное, но безопасное место посередине, мои ноги подпирают голову Гольца, устроившегося возле выхода, голова через прокладку из соломы тычется в пятки Жилы. Невул с луком в обнимку примостился через проход напротив Гольца.

Снятый с пояса перед ужином в доме Родима меч я кладу под левый бок.

— Все, тушите свет, — говорю. — Спим.

Еще каких-то десять дней назад я бы не поверил, что смогу обходиться без одеяла и подушки, а вот, поди ж ты, много ль человеку надо? Крыша над головой, сухо и тихо, никто ребра железным пером не щекочет. Вместо привычного матраца — солома и то ладно, все не земля. Короче, красота да и только. Засыпаю мгновенно, но выспаться не удается. Пресловутый закон подлости срабатывает и на сей раз. Из глубокого сна меня выдирают как тонущего ребенка из реки.

— Батька! Батька! Стяр, проснись! Да проснись же! Вставай! Тихо только!

Тревожный шепот обжигает ухо.

Сна как не бывало. Сажусь, свешиваю ноги с топчана, трясу башкой. Поначалу даже теряю ориентацию, мне кажется, что я в родной армейской казарме, никак не могу очухаться после внезапной команды “Подъем!”

Передо мной в темноте трясется пятно Гольцова лица. Неужели опять кого-то отравили?

— По двору кто-то шастает, — говорит Голец, отметая версию отравления. — Не Родимовы — чужие!

— Как узнал?

— В щелку смотри!

Я стремительно подбираюсь к двери, приникаю глазом к трещине в доске. Сначала ничего не вижу, но привыкшие к темноте глаза под тусклым светом месяца скоро засекают двигающиеся по двору войта быстрые воровские тени. Обзор невелик, но я успеваю увидеть как несколько фигур чернее ночи мечутся от постройки к постройке, пробуют на крепость замки. Несколько теней кидаются через весь двор к хозяйскому дому и пропадают из поля зрения. Два раза отчетливо слышится приглушенное металлическое звяканье.

Становится жутковато. Начинаю нервно соображать.

Если все идет по наихудшему сценарию, то это никто иной как Седой Эгмунд пожаловал выручать товарища с кичи, заодно и серебришко возвернуть.

— Пасть ему заткни! — командую шепотом, ни к кому конкретно не обращаясь.

Меня понимают правильно, через три секунды слышу, как мычит с забитым тряпьем ртом Минай.

Что-то многовато их. Двор уже буквально кишит тенями, но шуметь в открытую не спешат, перемещаются тихо, без топота и шлепанья. Думаю, не знают они точно, где Миная держат, потому и не лезут напролом, осторожничают, примеряются как слепой ощупывает незнакомый предмет.

Вот наступает очередь нашего сарая. Чьи-то нетерпеливые пальцы хватают наружную ручку двери, дергают легонько на себя, потом сильнее. Я отстраняюсь от двери, высвобождаю меч из ножен. С той стороны слышится шелестящий свист. Прибегает подмога. Тянут в несколько рук и начисто отрывают с дуру ручку.

Теперь им понадобится ломик или что-то наподобие.

В щель между дверным полотном и окосячкой забивают кончик меча. Усилие с пыхтеньем, я шкурой чувствую как напрягается дверь. Треньк! Клинок со звоном ломается, слышится ругань и придушенный возглас разочарования, два сантиметра стального жала остается в щели.

Шаги удаляются.

Что могу сказать? Повезло тебе, парень с той стороны! Первым бы лег, доведись тебе открыть дверь.

Я снова прилипаю к смотровой щели. Теперь вся ватага устремляется к дому, оставив сараи на потом. Вполне логично. С любой точки зрения все самое ценное, в том числе и пленники, должно держаться за крепкими стенами, а не в хлипких дощатых постройках.

— А где, кстати, серебро? — спрашиваю Гольца.

— Хозяйские в дом затащили.

Это хорошо. Плохо, что защитников у того добра не много. По сути один Бур. Завид, Миша и, тем более, сыпящий песок из штанин дед Родим вместе со всей своей дворней и домочадцами никоим образом не преграда для десятка вооруженных людей в их лихом деле.

— Приготовились! — говорю, крепче сжимая меч.

— К чему? — спрашивает Голец.

— Выходить на помощь.

— Кому-у?

Удивлению Гольца нет предела. Ребята они не плохие, но животы под копья и ножи подставлять лишний раз не хотят. Не за что. Тем более, в их руках самый главный козырь — Минай. За его голову они легко смогут выторговать себе жизнь. Это мне ничего не остается кроме как нырять в новый бой как в омут. Миша хоть и темнила, хоть и мутноватый он фраерок, неужели мне кидать его под пики каких-то средневековых бомбил. Единственная оставшаяся связующая ниточка с прошлой жизнью и все такое…

— Значит так, — говорю. — На счет три открываете дверь, я выбегаю, вы остаетесь и снова запираетесь. Понятно?

Молчат.

— Понятно? — шепчу как можно яростнее.

Мы с тобой! неуверенно заявляет Голец.

Отставить со мной, говорю. — Будете стеречь Миная. Он — наше все. Теперь понятно? Невул, братан, ты меня прикрой как выходить буду, лады?

Слышно как Невул вытаскивает лук из чехла, берет в руку пучок стрел. Голец беззвучно вынимает запорный брусок. Отломанный кончик меча заклинил дверь и она не хочет открываться. Приходится нажать плечом и тут же придержать, чтобы не скрипнула.

Высовываюсь наружу. Двор пуст как поверхность головы старого войта. Незваные гости про наш сарай благополучно позабыли и толпятся теперь почти всем составом на крыльце дома, постепенно всасываясь внутрь где уже слышны звон и грохот.

Чуть выше моего правого уха угрюмо сопит Невул.

— Двоих на крыльце свалить сможешь?

— Темновато.

— А ты попробуй, — говорю, быстро считаю до трех скорее для себя, чем для кого либо и начинаю разбег.

Попадет, не попадет уже не важно. На крыльце осталось всего двое, нужно не дать им войти в дом, там и без них тесно.

Свистит, обгоняя меня стрела. Впивается в широкую спину коренастого мужика на крыльце, валит его на подельника. Гремит по ступеням выпавшее из рук оружие. Я уже на полпути, снова свист и стрела насквозь пробивает шею второго. Хрипя пробитым горлом и фонтанируя кровью, одной рукой он обламывает торчащее древко с оперением, другой пытается достать меня топором. Я вижу, что это не урман, он даже не в кольчуге. Без труда отмахиваю топор в сторону, туда же по инерции качает и его обладателя, сделав два неловких шага, он падает с крыльца и больше не встает. Устремляюсь к вышибленной двери в дом Родима, на ходу смекая, что на сей раз тоже без кольчуги…

В сенях темно как пещере, в недрах дома шумно, доносятся крики, лязг и топот множества ног. На ощупь открываю дверь в горницу — единственное помещение, где мне удалось побывать. Здесь темноту разбавляют три серых прямоугольника окон, вдоль ряда которых справа от двери должны стоять стол и лавки, прямо по курсу — печь и сундуки у стены. Куда дальше, где тут еще комнаты, где лестница на второй этаж? Точно не помню, но вроде бы там впереди была еще одна дверь. Сильно шумят за стеной и наверху. Кто-то прямо передо мной наполняет пространство выдыхаемым ароматом чеснока. Вряд ли кто из наших, иначе уже бы кинулся на меня. Этот, видимо, принимает за своего, поэтому так спокоен. Стоит на месте и чего-то ждет. Я рублю сверху вниз наискосок изо всех сил с выдохом и подшагом. Куда бью не знаю, но остановившее полет моего меча тело грохается на пол, роняя лавку. Через миг кто-то бросается мне в ноги, сзади крепко виснут на плечах. Падая, умудряюсь выставить перед собой меч, на острие тотчас надевается что-то мягкое и тяжелое. Оружие из руки вырывается, я ударяюсь головой или меня ударяют. Теряя сознание, успеваю удивиться откуда их здесь так много?

В забытьи я нахожусь не долго. Чувствую — волокут за ноги, башкой по половицам скребут. Признаваться, что живой не спешу. Стиснув зубы, стойко принимаю затылком неровности пола и дверные пороги. Выволакивают на крыльцо, непочтительно сбрасывают как мешок с дерьмом со ступеней в холодную траву. От боли в отбитом боку пришибает меня нехилый такой пот. Все еще притворяясь трупом, я осторожно подтягиваю руку поближе к ножу на поясе.

На крыльце зажигают фонарь. Чахлый, желтушный свет немного отгоняет тьму. Приоткрыв веки, вижу, как из дома одного за другим выводят согбенного буквой “зю”Бура, хромающего пуще прежнего Мишу, Завида в окровавленной нательной рубахе, самого Родима с разбитым носом, жинку его взлохмаченную, троих старух и двух ноющих малолетних девчонок дошкольного возраста. Их всех тычками копий и пинками сгоняют с крыльца в угол к амбару. Двое с оружием наготове остаются с ними.

Из дома выходят главные действующие лица: огромный, седой как столетний кавказский аксакал бугай в добротной кольчуге и еще трое ему под стать.

— Все здесь? — слышу знакомый до боли голос с другой стороны двора.

— Все, кого нашли, — отвечает седовласый с легким акцентом. — Эти вот дрались, пришлось помять.

— Не беда. Ты отменно потрудился, Эгмунд! Потрудился и заслужил щедрую награду.

Здоровяк самодовольно скалит крепкие зубы, его дружки ухмыляются.

Кто ж это там тявкает? Не видно как ни скашивай глаза. На свой страх начинаю по миллиметру поворачивать голову, авось и не заметят моих шевелений.

Так и знал! Потирая натертые веревкой запястья, из темноты выступает Минай.

— Скажи мне, дорогой Эгмунд, обнаружил ли ты лежбище нашего старого приятеля? — спрашивает веселым голосом.

— Это было не сложно, — глухо отвечает седой.

Подошедший Минай останавливается в шаге от лежащего меня, ставит ногу мне на плечо.

— Этого надо проверить и добить, — говорит. — Он уже однажды умирал, не хочу, чтобы снова воскрес.

— Ты просил никого не убивать, — равнодушно возражает Эгмунд.

— А теперь прошу сделать как я сказал. Мне он не нужен. Разве что обыскать…

Внутри все холодеет. Вот тварь толстощекая! Так ведь и прирежут лежащего. Ничего себе, за серебром сходил! Когти надо было рвать куда подальше от психов этих…

Это он убил твоего шурина Хедви и зарубил топором Скалви Угрюмые Глаза.

Ну спасибо, болтун, удружил. Теперь чертов урман наверняка захочет отплатить мне за смерть соплеменников.

Минай ногу с меня убирает, освобождает место человеку Эгмунда.

Эх, не смотрели они американских боевиков! Ну, им же хуже. Сейчас покажу как берутся заложники.

Брею ногами траву, в резкой подсечке роняя подошедшего с нехорошими намерениями шестерку Седого Эгмунда. Рву с пояса нож, вскакиваю как ошпаренный и висну сзади на Минае, одной рукой хватая оба его уса как веревки и запрокидывая ему голову, другой приставляю к жирной шее лезвие ножа.

— Всем стоять! — объявляю громко. — Дернется кто — глотку ему вскрою, мне терять нечего.

Наметившееся было движения в стане врага замирает. Теперь я могу видеть, что с Эгмундом всего трое урманов и около десяти человек статью и вооружением пожиже. Сбитый мною с ног фраер ковыляет в сторонку.

— Голец, живой?! — кричу через плечо.

— Живые мы, батька! — доносится откуда-то приглушенно.

Отлично — в сарае сидят. Теперь надо выпутываться из ситуации. В кино ведь по-разному бывает, охотник махом превращается в дичь, давешний заложник легко может стать хозяином положения. Поэтому хватку я не ослабеваю, кручу башкой как беркут, ловлю любое подозрительное телодвижение.

— Чего ты хочешь? — спрашивает Эгмунд спокойно.

— Отпусти всех, потом я отпущу Миная и разойдемся. Серебро можешь оставить себе.

С минуту он, как мне кажется, раздумывает, глядя себе под ноги.

Хорош, шкаф, ничего не скажешь. С таким схватись в спарринге даже без оружия укладывать вспотеешь. Интересно, почему он такой седой, ведь не старый еще? Привидение страшное увидел или витаминов в детстве не хватало?

Подумав, Эгмунд делает несколько шагов к группе выгнанных из дома людей. Его черная кольчуга каким-то мистическим образом поглощает свет масляного фонаря, кажется, что движется не человек, а огромная тень. Первым к Эгмунду стоит Родим, обнимающий плачущую у него на плече жену.

Урман медленно вытаскивает меч, поворачивается ко мне лицом и не глядя полосует сталью по головам войта с супругой. Два тела падают в обнимку как одно, урман чуть отходит, чтобы не выпачкать кровью сапоги.

Эгмунд все так же пристально глядит на меня, словно хочет сказать: “Видал как могу!?”

— Э, Седой! Ты чего творишь, тварь отмороженная?! — кричу как только отпускает оторопь.

Минай под моим ножом шумно сглатывает.

— Будешь смотреть дальше или сделаешь что хотел? — совершенно ровным голосом спрашивает седой урман.

Следующим в ряду стоит Михаил Евгеньевич Мохов.

Я вдруг понимаю, что непоправимо просчитался. Скандинавскому наемнику глубоко наплевать на семейные дрязги, он уважает лишь силу и любит только звон монет. Наши сокровища, судя по всему, они в доме уже обнаружили. Ему с приятелями этого надолго хватит. И не придется выкраивать с Миная свою долю.

Седой Эгмунд привычным движением стряхивает с меча кровь, словно подводит итог моим раздумьям. Ему ничего не стоит сейчас сделать один-единственный мах и уложить моего Мишаню рядышком с беднягой Родимом.

Я резко отталкиваю от себя Миная, снабдив в дорогу добрым пинком под копчик. Усач под воздействием приданного ускорения семенит на полусогнутых вперед и в конце своего пути падает на локти подле мертвого Родима.

— Убейте его! — поднимаясь на ноги верещит Минай. — Убейте собаку! Дайте мне меч я сам его зарублю!

Минай вырывает из рук кого-то из своих людей меч и с неожиданной прытью кидается ко мне, делает простой, неуклюжий косой мах справа, я уклоняюсь, быстрым подскоком сокращаю дистанцию и врубаю в его висок хлесткий хук. Минай без памяти и без желания продолжать мое зарубление падает мордой в траву. Я вынимаю из-за голенища метательный нож. Наконец-то я про него вспомнил! В глаз белке не бью, но в широкую харю любого из урманов не промахнусь это уж точно.

— Возьми его, Харан! — командует Седой Эгмунд, горя желанием досмотреть спектакль до конца.

С крыльца легко сбегает молодой коренастый урман. На его поясе сразу два меча. Когда он их вытаскивает и направляется ко мне, становится действительно страшно.

Два клинка косым крестом секут воздух, Харан, мотаясь из стороны в сторону, подходит все ближе, а я никак не могу прицелиться…

На дворе вдруг разом становится светлее. Слышится фырканье лошадей, из-за сараев и кузни появляются люди с горящими факелами.

— Довольно крови, Эгмунд! — гремит знакомый глас и я, почему-то, начинаю верить, что сейчас меня опять не убьют.