Кому на Руси жить

Глава тридцатая

— Значит, не ты терем поджег?

Говорит Рваный медленно, словно нехотя.

— Нет, не я, — отвечаю в схожей манере.

— А кто тогда?

— Может проводка коротнула, газ рванул иль Любослава с сигареткой в постель улеглась, откуда я знаю?

— Я же серьезно, Андрей.

Я отрываюсь от мутного, заплеванного дождем окошка, долго гляжу в упор на сидящего через стол Мишу. Он тоже смотрит на меня и совсем не мигает как удав. На лице живейший интерес к теме и что-то еще неуловимое, не слишком приятное.

Морда у Миши раскраснелась от принятого обильного обеда, подбородок блестит жиром, глаза сыто и лениво поблескивают как у домашнего кота. Рваный в богатом, расшитом от сапог до ворота шерстяного пиджака одеянии, доставшемся по наследству от Овдея. Даже боюсь предположить сколько отвалил за сей понтовый прикид Мишин предшественник. Я сижу босой, расхристанный, в простом нательном белье, синеватый от холода как несчастный каторжанин, однако сильного дискомфорта не ощущаю, ибо внутри меня плещется полтора литра стоялого хмельного кваса с нехилыми такими градусами. Мерный шум дождя и легкий туман в голове клонят ко сну почище любого снотворного.

Который раз Рваный подступается ко мне с этим вопросом, сначала исподволь, теперь, гляжу, всерьез взялся, время свободное появилось. Но я же не дурак отдавать в чужие руки клубок из которого нитка ко мне тянется. Расскажу ему все потом когда уляжется, обязательно расскажу…

— Долго меня тут держать будут? — меняя интонацию, кидаю встречку. — Третьи сутки сижу как морская свинка: жру, сплю, на парашу хожу. Опух уже от безделья.

— Не от безделья ты опух, а от пива дармового, так что не жалуйся, помоги лучше следствию.

— А ты, значит, следователь?

— Нет, Старый, я — твой друг. Следователь, как ты выразился, у князя некто Дрозд. Да ты видел его.

Вспоминаю невысокого, с длинным серым, костистым лицом дядю, трущегося по левую руку от полоцкого владыки. Кепку-жиганку на лоб — как есть ханыга-грузчик из продуктового. Как я теперь понимаю, он у Рогволда навроде Гоши Жидкова у Фрола — начальник особого отдела. Взгляд у него такой чекистский, проницательно-честный и сердце наверняка пламенный мотор.

— А тот с медвежьими зубами на шее — кто?

— Змеевыми, — поправляет Рваный.

— Чего?

— Змеевыми зубами, говорю. Змеебой это. Главный воевода Рогволда, его правая рука, головорез каких поискать.

Я так и подумал, когда на берегу у лодок увидел рядом с Мишей этого бомбилу с лицом бордюрного камня.

— Зачем вы их сюда притащили?

— Это не мы. Князь их с собой взял. Нас с Буром он, понятное дело, спрашивать не стал. Хочу, говорит, проехаться, посмотреть что там за непонятки в Вирове творятся, да и рассудить по чести всех недовольных. Своенравный он, упрямый, но мужик, в принципе, неплохой. Главное, чтоб Минай не успел ему в уши лишнего надуть, так то князь на нашей стороне. Если бы не сгоревший терем… Больно шибко Бур расстроился, а через него и сам Рогволд.

Лицо Рваного перекашивает кислая гримаса, я как набедокуривший шалопай испытываю нечто вроде чувства вины. Да уж, нехорошо с теремом вышло…

— В сарае я сидел связанный, башкой прибитой маялся. Воспламенять предметы на расстоянии пока не научился, можешь так князю и передать, — говорю. — Нас как свиней резать пришли, мы его имущество вообще-то отстаивали, какие претензии?

Рваный говорит, что ничего напрямую князю передавать не станет, все поручено докладывать Дрозду. Будут реальные претензии — придется отвечать, но сам Миша надеется, что все обойдется и мы должны отскочить по-легкому.

— Дрозд практически уже всех собак вырыл. Переговорил с Минаем, боярыней, с десятником Вендаром, еще десятка два всяких людишек опросил. Кстати, тот Вендар был против того, чтоб вас мочить, Минай настаивал живьем никого не брать…

Рваный хмурит брови, меняет интонацию голоса на повинную.

— Ты уж прости, Старый, что так получилось. Не подумали мы с Буром, что этот жлоб усатый так быстро вернется и наезжать начнет, десяток бойцов надо было тебе оставить, может по-другому все было.

— Ладно, — говорю, — проехали. Парни мои где?

— В Вирове под охраной. Стрелок твой долговязый, Голец и еще несколько человек. Ждут решения князя.

— А девчонка?

— Что с Гольцом пыталась лодку у старого рыбака отжать? Там же. Если б дед хай не поднял, мы бы с причалов не заметили ничего, вам удалось бы уйти. А тут дед блажит, дым с города валит… Князь завелся с полпинка, на пожар первым добежал.

— Не собирались мы никуда уходить. Это денщик у меня инициативным оказался сверх меры.

— Да я так и понял.

Рваный потирает пальцами изуродованное ухо, затем складывает руки на столе как сидящий за партой первоклассник.

— Везучий ты, Андрюха, — говорит Рваный уважительно. — Такой везучий, что и смерть не берет. Тут ушел, там отбился, здесь выкрутился. Выживаемость у тебя, надо признать, на высоте. И это, мягко скажем, в не совсем привычных условиях. Смоленские охотники, опять же очень для тебя удачно сцепились с Минаевыми посланцами. Очень вовремя. Хорошо не разобрались впопыхах. А тот охотничий срез даже если не в горло попал, легко мог тебе руку отмахнуть не хуже топора.

— Жив кто из них? — спрашиваю, потирая заживающее плечо.

— Двое с луками, которые все и решили. Купили на все вырученные с торга лошадей деньги две телеги, забрали мертвых родственников и ушли. Князь их отпустил с миром.

На то он и князь, чтоб казнить и миловать где по закону, где по душе.

Вообще Рогволд разительно отличается от всех, кого я успел здесь увидеть. При первом взгляде на него понимаешь: этот человек уверен в себе на двести процентов, хоть и не обладает какой-то особенной статью или чрезмерной шириной плеч. Лобастая, с залысинами голова, длинные рыжие усы, широкий нос с немного вдавленной переносицей. По комплекции эдакий ярко выраженный полутяж, а чисто внешне князь Рогволд очень походит на моего тренера по боксу Алексея Захаровича Фомина, мне даже пришлось дважды сморгнуть, чтобы прогнать наваждение. Поговаривают, Рогволд родственник не то самого Рюрика, не то его лучшего воеводы. Сам не княжеского рода, однако за счет внутренней силы и недюжинной смекалки сумел закрепиться в Полоцке и народ его тамошний зело обожает, потому как справедлив, честен и неглуп. Хороший, в общем, правитель, крепкий и княжество у него большое и сильное.

Великому князю киевскому Святославу Игоревичу за чередой военных походов совершенно некогда заниматься своими землями. Рогволд подобным невниманием с успехом пользуется, являясь хозяином второго по величине княжества Древней Руси. За несколько последних лет Рогволдова вотчина втрое приросла землями, пополнилась людьми. Осторожный князь старшинство Киева все же признает, но это не мешает ему с вожделением поглядывать в сторону богатого и строптивого Новгорода, где со времен Олега Вещего правит ставленный великим князем киевским посадник. Вот и младшему брату Туру городишко на речке Припяти возводить помогает, хочет тоже князем сделать, чтобы шуровать уже на пару. А там, глядишь, и с Киевом пободаться можно будет.

Этот ликбез, услышанный из Мишиных уст я выучил и усвоил еще позавчера. Но остается не совсем понятным почему до сих пор в дом к Овдею с вопросами не заявился Дрозд. Как ни крути, главный свидетель здесь — я, с меня и спрос основной. Князь живет себе преспокойно в Вирове в доме так кстати вернувшегося купца Бадая и знать ничего не хочет? Не поверю. Ему же надо дознаться кто казенку попортил, еще и с претендентами на боярское кресло придется разбираться. Стоило иначе сюда переться, погулять и по Полоцку можно.

Миша хоть и хорохорится, говоря, что Рогволд на нашей, то есть, на Буровой стороне и все идет по плану, вижу — тоже нервничает. Ни Бур, ни сам князь визитами его не балуют, были всего один раз в первый день моего домашнего ареста, к себе тоже не больно зовут. Миша сказал, что успел оказать Рогволду в Полоцке кое какую услугу, да и не услугу совсем, а так — небольшой совет посоветовал, чем расположил князя к посольству и лично к себе. Но если похожий на Захарыча Рогволд обладает таким же как у тренера тяжелым характером, а, по ходу, так оно и есть, то нервишки себе потянуть есть отчего.

Дважды за эти дни Рваный мотался в Виров, оставляя меня под приглядом троих стражей из полоцкой гриди, хотел переговорить с князем, но каждый раз возвращался ни с чем, ибо Рогволда на месте не заставал, тот катался верхами то с Минаем, то с Буром. На мои жадные расспросы о Полоцке Рваный отвечал односложно и без охоты. Город как город, ничего там особенного нет, народу полно как своего так и мимопроходящего. Много просеивает через себя Полоцк различных караванов и обозов, часть торгового пути «из варяг в греки» как никак, да и собственный торг там немаленький. Меня живо интересовало наличие в столице полоцкого княжества сильного колдуна, но Миша меня отшил, не до поисков колдунов, мол, было, все силы и время ушли на уламывание Рогволда.

У меня, вообще, создалось впечатление, что Рваный меня избегает. Своим возвращением из Полоцка он меня жутко обрадовал, думал конец моим мытарствам да не тут-то было. Ходит замкнутый, думу думает как Чапай перед решающим боем, а может обиделся, что не рассказываю ему всего до конца, но сегодня что-то Мишаню сильно на поговорить потянуло.

Снова поворачиваюсь к окну. Дождь усилился, сыпет ровно и шумно, падающие с крыши толстые, словно из серебра вязаные струи льются в подставленные бочки. Стражей моих не видно — сидят на крыльце или в сенях, мокнуть не желают. Воровская погодка, однако. Зеваю во весь рот, аж челюсть сводит. Вздремнуть бы…

— Слышь, Мишань, а может мне отсюда винта резануть, не стоит ждать приговора?

— Не вздумай! — резко произносит Рваный. — С меня же спросят. Я за тебя поручился, именно поэтому ты сейчас не в сыром подвале, а хвативши пивка сидишь сытенький за столом.

— То есть со мной ты не пойдешь?

— И тебя не пущу. Здесь сам Рогволд, круче него на Руси только Святослав, мы будем последними дураками, если упустим возможность притереться к нему поближе. Убежим, дальше что? Про Полоцк можно забыть сразу и навсегда, так в этой дыре и останемся дерьмо лаптем хлебать. Ты, вон, уже дурью заплыл, когда последний раз тренировался?

Когда тут тренироваться? То нога болит, то бью кого-то, то меня лупят… времени нету вовсе, житуха — огонь! Желания и сил хватает лишь на утренние отжимания, не более того и Рваному до этого не должно быть никакого дела, мы же не на летних сборах. Лучше бы озаботился моим скорейшим вызволением с домашней кичи, чисто по-дружески…

Собрался к князю притираться, ну-ну… Однако упоминание Мишей о данном Рогволду совете начинает занимать меня все больше.

— Так ты теперь у Рогволда в советчиках? — интересуюсь, в который раз испытывая легкий укол зависти к Мишиному модному клифту.

— У него их и без меня хватает. Я лишь намекнул ему, что ближайшие год-два, от силы три может настать его звездный час. Если есть желание укрепить и расширить владения, самое время начинать.

— С какого перепугу ты это выдумал? Во сне увидел?

— Русь на пороге великих перемен, грядут потрясения, каких эти земли еще не знавали. Сейчас закладываются первые камни в фундамент России и мы с тобой прямые тому свидетели. Не знаю как ты, а лично я испытываю жгучее желание приложить к этому свою руку.

Судя по одухотворенному выражению Мишиного лица, его слова должны тяжелыми якорями осесть в моем сознании, я обязан почти физически ощутить их давящий вес, похолодеть от значимости момента и проникнуться его величием. Как ни странно, никаких даже близких к желаемому эффекту ощущений я не испытываю, но закономерный вопрос все же возникает:

— Хочешь повлиять на ход истории, что-то я не врублюсь?

Рваный шумно сглатывает, непроизвольно утирая красивым рукавом жир с подбородка.

— Сомневаюсь, что это возможно, — вещает он доверительно. — Но чем черт не шутит, пока Бог спит, может и стоит попробовать поменять парочку камней в фундаменте, пустить ручей по другому, так сказать, руслу. Или тебя устраивает то, как мы живем через тысячу лет? Только представь, Старый, если не будет на Руси междоусобиц, смут, бунтов, голода, вражеских нашествий, людоедских режимов и того гигантского количества войн, что вынес на своих плечах русский народ. Не будет Ледового побоища, Бородинской и Куликовской битв, Сталинграда и Курской дуги…

— Представил, — говорю, не долго думая.

— И что?

— Нас будет два миллиарда, мы заселим всю Европу и половину Америки. Или наоборот — захиреем и сгинем под пятой очередного завоевателя. Не будет одного — будет что-то другое и не факт, что лучше. Это закон. Пробуй, только без меня, лады? А лучше, не парься, оставь все как есть, тебе все равно “спасибо”никто не скажет.

Оказывается, плохо я знаю Мохова Михаила Евгеньевича. Занятный, по ходу, тип. Из-за таких вот фантазеров, которым ровно на пятой точке не сидится свершаются великие мировые открытия, рождаются и рушатся империи, происходят революции…

Развернуть мысль мешает внезапный возглас Рваного:

— О, а вот и Дрозд пожаловал!

Резко обернувшись к окну, вижу во дворе ссутулившегося под дождем всадника. Принять поводья к нему с крыльца спешит полоцкий гридень из числа моих сторожей.

Сердце подскакивает в груди, подталкивая сонливость к выходу. Явился, нехороший человек… Сейчас начнет склонять к сознанке и покаянию.

— Надеюсь он мне иголки под ногти пихать не станет?

— Не должен, — ухмыляется Рваный. — Ты сам в бутылку не лезь, он все таки при исполнении.

— Да мне, если честно, конкретно наплевать на него самого и на те вопросы. Не родился еще следак, который бы меня расколол, не думаю, что этот ископаемый человекозавр будет первым.

— Я тебя предупредил.

— Ага…

Лицо у Дрозда каменное, с абсолютным мимическим минимумом, будто парализованное, только губы шевелятся когда говорит да темные глаза за прищуренными веками внимательно по сторонам шарят. С плешивой, ничем не накрытой головы поднимается легкий парок. Хотя нет, что-то на голове все же есть: расшитая узорами повязка в палец шириной. В повязку, аккурат посередине высокого лба вшит блестящий круглый медальон с изображением многоногого славянского коловрата.

— У вас всегда тут так льет? — спрашивает недовольно с порога вместо поздороваться.

— Нет, только летом и осенью, — говорю и отворачиваюсь к облюбованному оконцу, чем выражаю полное безразличие к посетителю.

Миша гостеприимно принимает у Дрозда набухший дождевой тяжестью, отороченный рыжим мехом плащ, под которым обнаруживается короткополый темно-зеленый кафтан без рукавов поверх рубахи. Широким жестом гость приглашается за стол. На зов Рваного прибегают две расторопные девки готовые подать еду и питье.

— Не надо, — брезгливо бросает Дрозд, качая головой. — Не за тем пришел.

Оставляя на полу грязные следы, проходит прямиком к столу, усаживается на место, где сидел недавно Миша. Чую затылком сверлящий взгляд.

Выждав грамотную паузу, разворачиваюсь лицом к столу и сразу же встречаю взором выложенные на стол руки, желтыми куриными лапками торчащие из рукавов голубой шелковой рубахи. Худые у Дрозда руки, тонкокостные, прямо как у пацана тринадцатилетнего, сразу понятно — не воин, боец умственного фронта, мыслитель, соплей перешибить. Лицо у него коричневое от нажитого лет за сорок загара, значит в подземной келье не сидит, в тайной комнате не чахнет, а часто бывает на воздухе, в народ ходит, князю служит верно, все про всех знает…

Несмотря на птичье прозванье, Дрозд напоминает мне скорее терпеливого, хищного богомола, нежели кого либо из представителей крылатой фауны. Охотник за насекомыми. Ждет, когда жертва сделает неосторожное движение, чтобы отгрызть ей голову.

Ну, я тебе не бабочка, которая крылышками бяк-бяк, я и сам укусить могу…

Не знаю почему, но мне жутко хочется расшевелить этого типа, как-то пробить на эмоции, чтоб не сидел тут с застывшей харей, про меня всякое безобразие не думал. А ведь думает, сукин сын! Наверняка думает, что все про меня знает, насквозь видит, даже не догадываясь кто перед ним сидит. Глядя в эти колкие, суженные глаза, хочется нахамить, задвинуть нечто вроде того, что я несколько раз прогонял Мише насчет поджога терема. Не поймет, зато мозгой пошевелит лишний раз, тренировка умственная ему только на пользу пойдет. Поэтому когда Дрозд тихим, спокойным голосом интересуется кто я, собственно, такой, ленивоотвечаю, что являюсь отставным сержантом отдельного разведывательного батальона мотострелковой дивизии вооруженных сил Российской Федерации, бывшим бригадиром организованной преступной группировки, кандидатом в мастера спорта по боксу Андреем Михайловичем Старцевым одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года рождения.

Рваный на лавке у входа бьется в истерике: минуты три кашляет в кулак как туберкулезник с многолетним стажем, стыдливо прячет глаза. Очень Рваному за меня неудобно.

— Ты, боярин, говорил, будто он смышленый, — не отрывая сощуренного взгляда от моих невинно-честных очей, произносит Дрозд. — Десятник боярский, присмотреться к нему надо… Я кроме дерзости пока ничего в нем не вижу. Он правда не тать?

Боярин? Я что ли? Кому это он? Кто здесь боярин? Изумленным взглядом обегаю взглядом горницу в поисках обозначенной персоны и никого кроме нас троих не замечаю.

Откашлявшись, раскрасневшийся Рваный поспешно заверяет странного визитера, что я и есть самый настоящий десятник.

Дрозд поджимает и без того узкие, жесткие как проволока губы, тонкие пальцы его правой руки стягиваются в щепотку, раздается сухой щелчок и именно с этого момента я забываю, что из чувства противоречия собирался крепко поводить Рогволдова дознавателя за нос, начинаю разливаться простодушным соловьем.

— Кто принимал тебя в дружину боярина Головача?

— Сам боярин перед смертью.

— Кто помог тебе бежать из усадьбы?

— Один дружинник из моего десятка.

— Чем ты убил Харана?

— Кулаком.

Голос Дрозда становится мягким и теплым как размятый в руках пластилин, я чувствую как он приятно обволакивает сознание, бархатным эхо раскатывается в голове, заставляет почти бездумно, механически выплевывать короткие, твердые отрицания.

— С Минаем поначалу были заодно?

— Нет.

— Ты знал где похищенное у Головача серебро?

— Нет.

Легко и непринужденно, будто сами собой ответы вылетают из моих уст. С каждым заданным вопросом я все больше теряю смысл интервью, мой внутренний мир сужается до катастрофически малых размеров, периферийное зрение полностью отключается, я вижу перед собой только вытянутое, загорелой лицо Дрозда, его полузакрытые глаза, шевелящиеся губы и сверкающий во лбу серебряный медальон.

— Замышлял ли Бур против отца?

— Нет.

— По твоему ли приказу пожгли боярский терем?

— Нет.

— Замышлял ли ты против боярина или самого князя?

— Нет…

Чую, несет меня куда-то теплое течение, качаюсь на волнах из стороны в сторону как в гамаке, мне хорошо и уютно, в ушах шумит ласковый прибой…

Щелк!

Дрозд в плаще у выхода что-то вполголоса втолковывает наклонившему голову Мише, так тихо, что я не разбираю ни единого слова, затем хлопает как старого приятеля по плечу и выходит из помещения. Бахает за Рваным дверь. Прибой в ушах затихает, снова становится зябко…

Возвращается Рваный, участливо заглядывает мне в глаза. Я облизываю пересохшие губы.

— Что это было? — спрашиваю хрипло.

— Сеанс гипноза, я полагаю.