Конечная остановка: Меркурий

21

Обычное дело – связь не фурычила из-за пыли. По траектории падения и линиям естественного магнитного поля мы вполне научно установили, что нашли пристанище (хорошо бы не последнее) на плато Свинячья Шкура. Где-то на куске территории в пятьдесят на пятьдесят километров. Впрочем, об этом можно было догадаться, просто оглянувшись на окружающую местность с мелкой щетиной острых камней. Когда среди корабельного мусора выискался октант, то благодаря мутному глазу нашей луны-солетты, капитану удалось разобраться с долготой. Это вызвало недолгий интерес. В любом случае ближайшие прииски и стойбища старателей – далеко-далеко за горизонтом. Собственно, можно было порадоваться, что нет ни с кем никаких связей.

В Скиапарелли меня вместе с товарищами только одно ожидало – трибунал и виселица-центрифуга. Кто-то из работников эшафота рассказывал мне, что, когда человек отходит в петле, у него почему-то случается эрекция. Выходит, не даром смертушка – женского рода.

Задача выбора упрощалась тем, что пока его и не было. Мы оказались заточенными в рубке, которая со всеми своими закоулками, нишами и панелями, составляла собой одну не слишком большую комнатенку.

В первую ночь (по корабельному времени) шериф еще раскочегаривал аварийный электрогенератор, который должен был работать на остатках водородного геля, и чинил камеры кругового обзора. Но на вторую ночь у паршивца сильно зачесался "гондурас". Анискин поднялся со своего места у пульта, около которого отдыхала вся тройка мужчин, глянул начальственным взором на обзорные мониторы – вокруг была тишь да гладь. Затем пристально посмотрел на встроенный шкаф, где на сваленных скафандрах богатырским сном почивала Шошанка, но решил не рисковать. И направился за импровизированную занавеску, где в нише из-под кибердоктора находился будуарчик стюардессы Люси. Анискин накануне ей это гнездышко на отшибе и устроил. Дескать, остальные люди тут грубые, перебьются без удобств, а Люси де Флориньяк (почти коньяк), марсианской француженке, комфорт и уют потребны больше, чем всякому быдлу. Видно и эта пигалица очаровалась нашим заботливым кабаном, потому что уже через пять минут после начала свидания послышались страстные девичьи вздохи.

– Aniskine, cesse tes brusqueries, salle cochon. (Анискин, отвяжись, Анискин, ты – форменная свинья.)

И голос шерифа:

– Я не свинья. Я просто иначе не умею. Меня хорошим манерам не учили.

И снова девичье:

– Cochon, cochon...

Капитан нарочито захрапел и Анискин наконец угомонился.

Наутро, само собой, капитан был зол необыкновенно и я понял, что пора.

– Ладно, я на разведку, хотя и здесь по идее неплохо – кислорода на месяц, жрачки на два, если съесть друг друга по очереди, то вообще надолго хватит. Ну, кто отважно со мной?

– Я, – рапортовала Шошана. Но затем наступило тягостное молчание.

– Ну, я, я, – сказал разочарованным голосом Анискин, – не оставаться же мне с этими занудами. – И он зарезал взглядом капитана.

– Молодец, шериф, – одобрил я. – Наконец ты стал различать пользу дела и пользу тела.

– Moi aussi, – неожиданно поддержала Анискина новая подружка. По-моему, она решила, что мы торопимся на ближайшую остановку общественного транспорта.

Тут с нами увязался и капитан, не желая оставаться в роли няньки при травмированном бортмеханике.

Его, не испрашивая согласия, погрузили в глубокий целительный сон, а группа, состоящая из пяти человек (трое "своих", двое "сомнительных") выступила в поход. Кислорода и питания захватили столько, чтобы пятерым на пять суток хватило. Естественно, по ходу дела стюардессу от ноши пришлось освободить по причине хрупкости, да и жирняга капитан оказался почти пенсионером, поэтому основная тяжесть навьючилась на "своих".

Останки космолета лежали в довольно глубокой впадине, метров по пятьсот в длину и ширину, поэтому мы карабкались вначале в гору. Когда поднялись, перед нами открылась долина куда большая, и малышка Люси вдруг заявила, тыкая пальчиком в эту низину, едва подсвеченную мутным глазом меркурианской луны:

– Je vois les maisons. Un grande ville, en realite. (Гляди-ка, дома, большой город, в натуре.)

– Ерунда, киса, здесь не может быть ничего такого. На Меркурии полностью отсутствуют секретные города и даже деревушки. Это вам не Марс, – выразился Анискин голосом солидного мужчины, покрывающего залипухи своей маленькой глупышки.

Спустились мы еще пониже, метров на сто. Теперь всякий видел скалистую гряду. Когда мы углубились в проход меж двух утесов, скалы были все-таки каменными глыбами. Однако, метров пятьдесят спустя, я не мог ручаться, что здесь не стоят оплавленные и потекшие от большой температуры постройки. А чуть погодя нельзя было с чистой совестью отпихнуть утверждение, что все вокруг – не вполне естественного происхождения. Хотя и в таком случае большим искусством тут не пахло.

Да, окрестности смахивали на городище. Вроде тех, что как-то уцелели на Земле со времен царя Гороха.

Вот мы уже вступили на улочки подозрительного города. Стены "домов" были щербатые, какие-то невнятные, без всякой лепоты, будто очень древние, вместо окон – темные проемы а-ля глазницы черепа. Пыль уже не стояла столбом, а, словно из почтения, висела пеленой чуть выше крыш. И хоть она казалась более плотной, чем раньше, мрак не сгустился, напротив, пространство меж "домов" было подмазано легким светом.

– Cette ville est construite par les anciens mercuriens (Город воздвигли древние меркурианцы, больше некому), – выдвинула "гипотезу" глупышка Люся.

– Это очень похоже на правду, учитывая, что через несколько месяцев он попадет на солнышко и пропечется до приятной температурки в тысячу градусов. А особо благоприятное воздействие на архитектурный стиль окажет солнечный прилив... – возразил я.

– Все-то он знает, – хмыкнул в мой адрес капитан Лукич. – Может, городок этот из такого материала, что его ни жара, ни холод, ни прилив с отливом не берут.

– А кто тогда в нем жил-то, седовласка? Товарищи со стройным телом из керамики, кремнийорганики и огнеупорных сплавов? – отрубил я, но вспомнил лорда с его железными деталями.

– Чем дальше мы пробираемся, тем приличнее сохранились дома. Может, тут какое-то защитное поле действует? – отразил выпад капитан.

Я отколупнул несколько кусочков от стены и сунул их в походный анализатор – который убедительно показал, что строительный материал состоит из веществ, изобильно имеющихся на Меркурии: кремния, алюминия, и тугоплавких металлов, вроде титана.

Как известно, Меркурий – место для для множества параллельно действующих чудес. Вдруг здесь действительно постарались древние меркурианцы? Например, когда-то мы все давали зуб на вырывание в защиту тезиса о безжизненности Юпитера. А потом обнаружили там в атмосфере стада здоровенных живых пузырей из металлоорганики с четко просматриваемыми вожаками, мечущими молнии. Еще немного погодя зонды засекли на ледяных глыбах-материках что-то смахивающее на постройки. В них проживали – в отличие от своих диких, влекомых ветрами собратьев – тяжелые сплюснутые пузыри, которые общались друг с другом посредством разрядов. Часть "разрядных" слов удалось декодировать. И первой расшифрованной фразой была такая: "Чтоб завтра представил объяснительную (дословно: исполнил танец раскаяния), иначе шеф (испражняющий молнии) публично унизит тебя (наденет тебя на себя)".

– Voila, voila, смотрите туда, – киска Люська потыкала пальчиком в промежность меж двух грубых стен, закрашенную более интенсивным светом.

Через эту щель виднелась улица, полная нормальных красок – которые впрочем несколько "плыли" в глазах наблюдателя – с красивыми домами, черепичными крышами и разноцветными стенами. Мы с минуту будто подсматривали в замочную скважину, с туманом в голове от ошеломления. Люся не выдержала первой, заторопилась к этой красоте, следом потрусил, потряхивая жирком, упитанный капитан, затем потянулся Анискин с кислородными баллонами.

Пришлось и нам с Шошаной почесать за ними. Вот граница между ночью и днем, шажок вперед, и я, последний из группы, оказался на настоящей улице, прямо как старого земного города. Меркурий остался позади в виде несуразного темного пятна меж двух домов.

Над головой царило идеально голубое небо, мостовая была выложена брусчаткой, а дома трех-четырех этажные, изящного позднеготического стиля. Все это сейчас сверялось с образами, некогда перебравшимися в мою голову из видеокнижек и исторических мультиков, которыми нас усердно в воспитательных целях потчевали в "Мамальфее".

Сделав еще шаг, я почувствовал тяжесть. Гравитация была побольше, чем та, которой мог похвастать Меркурий, и пробуждала дополнительные мысли о Земле.

– Анализатор шепчет, что вокруг нас настоящий воздух. Кислорода двадцать процентов, азота и углекислого газа чуть больше, чем в Скиапарелли, то есть земная норма, остальное – инертные газы. Давление обычное для куполов, температура двадцать Цельсия, – дрожащим от возбуждения голосом сообщил Анискин. На его шлеме поднялся светофильтр и было видно озадаченно-глуповатую и одновременно радостную физиономию.

– Ну и что с того? Может, поскидаем скафандры и айда босиком? – попробовал я пристыдить недисциплинированных последователей.

– Скидать не скидать, а неплохо бы подышать через воздушный фильтр, – делово предложил Анискин, – вот я засосал воздух анализатором и вижу, что микроорганизмов нет. Яда с токсинами тоже. Даже пыль отсутствует.

– Ты бы ума где-нибудь засосал.

И все-таки этому анализу можно доверять. Стандартный атмосферный анализатор по очереди отфильтровывает частицы, которые превышают в размерах один микрон, одну десятую микрона и так далее. Командуй не командуй, а Анискин переключил свое дыхание на атмосферу и с песней двинулся вдоль улицы, заглядывая в узкие окна, за которыми пока ничего не проглядывалось. Даже запел: "Только пуля казака во степи догонит..."

– А дурости и догонять не надо. Она всегда при тебе.

Тут еще эта коза Люся заявляет:

– La temperature de l'air est normale. Я устала и хочу снять этот дурацкий скафандр.

Пока я до нее добирался, щелкнули, отстегиваясь, крепления шлема – контрольные блокировщики при таких параметрах атмосферы не стали мешать – и метелка рыжих волос с радужной фотоникой на кончиках окунулась в сомнительный воздух подозрительного города.

Я хоть и добежал, но застыл от замешательства. А она, пользуясь моим остолбенением, берется за застежки – раз, два – и скафандр сползает к ее ногам. Разоблачилась! В итоге, на поверхности Меркурия появляется еще одно тело, причем раздетое – на радость публике. Правда, Люся быстренько из герморанца вытаскивает и напяливает на себя черный обтягивающий костюмчик – мы все прихватили запасные шмотки на случай ночевки под куполом. Ну, что с ней делать, не казнить же, подобрал я еще ее скафандр и стал поразительно похож на одногорбого верблюда.

Улицы делаются уже, дома выше, я же плетусь в конце странной процессии. Впереди вытанцовывает дамочка в обтягивающем стройности и выпуклости ткани, под которой ничего. Следом капитан Лукич, он тоже скинул скафандр и переодел свое толстомясое тело в трико, но хотя бы тащит манатки сам. За ним Анискин без шлема, зато в скафандре и с двумя кислородными баллонами. Потом Шошана, в шлеме, скафандре, с баллонами, но с открытым воздухозаборником. А вот и я, полностью экипированный, навьюченный, дышащий только из своих баллонов, выдыхающий только в регенератор.

От этого есть повод слегка сшибиться с катушек. А то и просто придти в буйное помешательство. Кто-то вбухал миллионы гафняшек и сделал город из мультиков. Чтобы отдыхать здесь в свое пресыщенное удовольствие? Или?..

Люся отвлекла меня, притормозив у какого-то дома.

– Quelle jolie maison! Какая прелесть!

Красивый домишка, ничего не скажешь, удачно косит под старину. Верхние этажи нависают над нижними, витражные стекла хватают белый свет и бросают пятнистую радугу на разноцветье пола, составленного из мраморных плиточек. Рисунки витражей все время меняются – то пузатые кораблики, бегущие по волнам, то сельские лошадки, бредущие по пажити, а то и колбаски с окороками висящие на крючочках.

Пока я заглядывал внутрь, Люся – мерзавка недисциплинированная – заскочила в дверь.

– Стой, егоза, кому говорю!

Как же, ноль внимания. Приходится тащиться следом. Вот кухня, утварь на полках и печь в изразцах, за железной дверкой бьется настоящий огонь. В печурке, конечно, не подлинные полешки, а ныне модные на Марсе стилизованные брикеты из какой-то высококалорийной химии, которая даже дыма не дает. Сияет большой чайник, в кастрюльках булькает некая снедь, источая завлекательные запахи (Люся поводит носиком с упоением). Ничто не пригорело, плита, конечно, программно-интеллектуальная, хотя всякая автоматика совершенно незаметна.

Вот гостиная, дубовые стены, гобелены на них повисли и картины под старину, однако, в отличие от музейных экспонатов – со слегка "живым" изображением. У мужика на портрете лыбится рот и моргают хитрые глаза, а гобеленовые рыцари медленно поднимают на нас мечи. Птички, запечатленные на ковре, немного прыгают и слегка попикивают. Еще тут стулья с высокими спинками, сундуки резные и шкафчики в антикварном стиле. Только, в отличие от настоящих средневековых, они сами подъезжают к тебе и подставляются под зад или сами раскрываются, поймав твой взгляд. Значит, в них понатыкано будь здоров всяких датчиков и электроприводов. Есть камелек с вечно тлеющими угольками, где то один, то другой вспыхивает – в приличных домах на Марсе именно такими балуются. Книжки здесь, ясное дело, пижонские, в какой-то свинячьей коже, изображающей древность. Только страницы не порвешь, сами перелистываются. В том месте, куда взор падает, буквы становятся больше и рельефнее.

Следом коридор, за одной из высоких дверей спаленка а-ля "барокко", которая и мне нравится. Там кровать под балдахином. Аккуратно заправлена, покрывалом прикрыта. Но когда Люська к ней подходит, покрывало благодаря микроактуаторам стягивается само. Наша дуреха с продолжительным мурлыканьем растягивается под балдахином и всем видом показывает, что поход у нее закончен.

– Это что такое, – грозным голосом говорю я.

– Ля-ля-ля, Терентий, ты – русский медведь. Причем шатун, с пробкой в заднице. Все, я устала гулять.

– Нам пора.

– А мне тут нравится. Monsieur Aniskine, оставайтесь со мной.

Попользоваться всем благолепием, да еще вместе с мадмуазель Флориньяк – неискушенный и неизбалованный красотами жизни Анискин даже покраснел и запыхтел от предвкушения.

– Это рискованно, Анискин-дружище, – честно предупредил я его. – Вдруг вся лепота – чистой воды надувательство или мухоловка? Можно заработать в любой момент пинок и очутится непосредственно голым задом на Свинячьей Шкуре. Кроме того, Флориньяк – это далеко не коньяк. Надоест.

– Но не брошу же я Люську здесь, – торжественно заявил Анискин.

– Это почему? Трудно бросить только самого себя.

– Я не мастак объяснять такие вещи. Короче, желаю быть рядом с ней. Кроме того, я не тороплюсь на центрифугу в Скиапарелли.

Я бросил Люсин скафандр на кровать и строгим оком оглядел присутствующих. Капитан, по-моему, тоже не прочь был здесь задержаться и как-нибудь пристроиться к любовничкам.

– Третий – лишний, пойдемте с нами, мастер, – потянул я его за рукав.

А на улице добавились звуки, превеликое множество звуковых волн. Гомон, гогот, рев скотины, ржанье лошадей, бреханье собак. Трепотня о том о сем, приказы, грубости; в язык я, к сожалению, не врубился, и остался он непонятным. В отсутствие живых людей звуки сами казались живыми. Они появлялись из ничего, как бы ниоткуда. Технические фокусы? Наверное.

Кто-то дал нам ласковое небо, воздух, приятное тепло, веселенькие домики, в точности скопировав одну из самых дружелюбных сред для обитания. Кто-то достаточно прочувствовал наши запросы и готов услужать. Кто-то хочет нам понравится и приглянуться. Безусловно, ему требуется что-то взамен. Но что именно, у кого спросить?

Мы свернули за угол и оказались на пристани. Плескалась о сваи вода, солнце золотило свод небесный, подмазывало под импрессионистов рябь морскую. У пристани стояла бригантина, на которую были перекинуты сходни. На берегу, невзирая на отсутствие людей, громоздились мешки, корзины, бочки.

Капитан уставился безумным взором на неожиданное судно и вдруг мешки сдвинулись с места, бочки покатились, а на самой бригантине принялись подниматься паруса.

– Она слушается меня! – в один легкий прыжок тучный капитан перемахнул на борт корабля.

Через минуту он уже был на мостике. Наверное, повинуясь его приказам, натянулся грот, затем и стакселя. А там и другие паруса, фамилий и имен которых я никогда не знал. Замелькали ручки штурвала, сходни съехали на берег и бригантина со скрипом начала отваливаться от пристани. Это судно напоминало некогда модные на Земле парусники типа "летучий голландец" для богатых причудников, нашпигованные роботами и сервомеханизмами, которые были хорошо замаскированы и не мешали иллюзии.

– Куда вы? – крикнул я капитану. – Вода – это же не ваша стихия.

– Я – капитан, первый после Бога, потому не намерен отвечать на глупые вопросы, – и Василий Лукич отключился от нас.