Конкурс Мэйл.Ру

ЧАСТЬ ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

28 сентября. Среда. Два дня до завершения конкурса.

Христианину должно память смертную хранить в уме. В общем-то, это правильно: если в тебе живо понимание преходящести жизни сей, ты будешь невольно ориентироваться на будущую, а значит, станешь следить за своими поступками и помыслами — такова элементарная самодисциплина сознания. Я никогда не избегал мыслей о смерти, не слишком ее боялся, но сам момент перехода из одного мира в другой вызывал во мне подсознательную реакцию отторжения, мне не хотелось думать об этом — все равно когда-нибудь придет, а на все случаи жизни соломку не подстелешь. Нет гарантии, что умрешь достойно, но надо постараться, а терзать себя мыслями — как это оно будет происходить, зачем оно надо? — успеется. Впрочем, теперь уже время поджимало, пора было и думать, и готовиться, но я не успел. Я умер.

Я вылетел из тела, и почувствовав необычайную легкость, взмыл под потолок. Осмотрел внимательно лежащее внизу собственное тело, прикорнувшего вплотную ко мне Длинноухого, Дашку — отсюда она казалась слабой и беззащитной, и какой-то немного чужой. Цыпленок беспокойно ворочался в своей кроватке. Я вспомнил о гостье и тут же очутился в соседней комнате — надо же, не надо было думать о том, как преодолеть стену, оно само как-то получилось. Цыпочка спала на надувном матрасе, который хранился у нас для редких гостей и летних поездок за город. Интересно, можно ли слетать вот так же быстро в Париж? — возникла во мне вдруг мысль, но, вероятно, в Париж мне дорога была заказана, я по-прежнему находился в пределах собственной квартиры, по которой, впрочем, мог совершенно свободно перемещаться, не замечая дверей и стен. А в Дивеево? Нет, всё то же. Почему, интересно, за мной никто не пришел? Должны же быть рядом Ангел-Хранитель и Встречный Ангел. Где они? Кажется, мне придется разведать дорогу на тот свет самому.

Стоило мне это подумать, как я очутился в огромной вытяжной трубе, в конце которой маячил свет. Да-да-да, всё так, как тысячу раз описано. Но где же мытарства, или они потом будут? Почему я так невнимательно следил за последовательностью того, что видит умерший, когда читал книги? Меня, как через шланг пылесоса, тянуло на выход, к свету, и когда я вынырнул, то очень удивился. Не таким представлял я себе Рай, будучи взрослым человеком. Все слишком буквально воспроизводило картинки, запечатлевшиеся в сознании с Воскресной школы, все было — как в детской Библии. Светящийся высокий забор, уходящий в обе стороны в бесконечность. Маленький старичок с добрым лицом и длинной седой, как у деда Мороза, бородой, в белой одежде, сидел у ворот со связкой ключей на поясе. «Апостол Петр», — догадался я и подлетел к нему поближе. Апостол читал толстую книгу и, слюнявя толстые пальцы, переворачивал страницы. Он не обратил на меня ни малейшего внимания. Я подождал, затем придвинулся ближе. У самых ворот я почувствовал, что меня неудержимо тянет пролететь сквозь них, но что-то останавливало, какая-то невидимая преграда как будто стояла передо мной.

— День добрый и Бог в помощь, — вежливо обратился я к апостолу. Старичок оторвался от книги, заложил в нее закладку, закрыл и внимательно посмотрел на меня.

— Здравия тебе, добрый человек, — ответствовал он мне.

— Скажи мне, могу ли я пройти вовнутрь?

— А ты и вправду этого хочешь? — ласково усмехнулся он.

Я вспомнил о Дашке и детях, но они были так далеко, и что я мог для них сделать? Чем помочь? Бог им поможет гораздо лучше, чем я. А мне, ну хоть бы у забора разрешили постоять — только не с этой, а с той стороны! Я чувствовал, что ради этого страдал и мучился все последние дни — только для того, чтобы сейчас в полной мере осознать и оценить, как мне может быть хорошо…

— Да, очень хочу, — твердо ответил я.

— Не спеши-не спеши, — предупредительно сказал старичок. — Разве тебе не о чем меня спросить?

У меня мелькнула снова мысль о Дашке и детях, но она была настолько слабой, что сразу исчезла, а мне вдруг захотелось узнать побольше о книге, которую читал старик.

— Ведь это Книга Жизни? — поинтересовался я.

— Ну да, — ободряюще улыбнулся апостол.

— И там вправду судьба каждого человека от рождения до смерти записана?

— Правильно, — подтвердил апостол.

— Тогда я хотел спросить тебя. Скажи, каким знаком препинания заканчивается жизнь человека?

Похоже, старик удивился. Он раскрыл рот и посмотрел на меня изумленным взглядом. Затем засмеялся:

— Ох, ты и вправду самый настоящий букварь…

— Нет, скажи мне, — упрямствовал я.

— А ты сам как думаешь?

— Не точка, этого не должно быть. Не многоточие, хотя и теплее. Запятая? Вопросительный знак?

Старик усмехнулся.

— Ну, взгляни, — разрешил он мне и открыл книгу наугад. Я посмотрел вовнутрь. Я увидел пылающую страницу, но постепенно на ней прорезались четкие красные буквы, смысла которых я не понимал, хотя очертания были знакомые — и смысл слов угадывался. «Это моя глава», — подумалось мне, но почему-то мне было неинтересно содержание собственной жизни, я быстро окинул страницу взглядом и увидел, что заканчивается она двоеточием.

— Вот оно как? — недоуменно спросил я апостола.

— А ты как думал? — сказал он мне. — И вот что, голубчик, ты мне зубы, пожалуйста, дружок, не заговаривай. Еще не твоя очередь. Подожди пока, подожди, пропусти вперед других. Всем вам так не терпится, понимаешь.

— И что же мне делать? — спросил я. — Здесь стоять?

— Нет-нет-нет, тебе пора проснуться. Открой глаза. Только тихо, слышишь меня, тсссссссс!!!

Я проснулся. Было темно. Что-то мягко закрывало мне рот. Я дернулся, что такое? Меня кто-то держал. Спросонок я не очень хорошо соображал и схватился за то, что зажимало мне рот. Это была рука человека. Глаза мои еще не привыкли к темноте и я не видел его, только услышал:

— Тихо-тихо, не шуми, тсссссссс!