Король ничего не решает

7.40.8 Чай с министром и лекция о ядах

Они поднялись на второй этаж, министр жестом что-то приказал специальному мальчику в костюме официанта, сел за свой стол, ближайший ко входу, Вера села напротив. Он встал и пересел, устроившись рядом с ней, она молча отодвинулась, не поднимая глаз, он придвинулся ближе, она отодвинулась ещё раз, посмотрела на ту часть дивана, которая примыкала к стене — там был широкий подлокотник, судя по стыку, вмонтированный в стену, оттуда можно было бы выбраться только тремя путями — через высокую спинку за соседний стол, под столом и по столу. Она заглянула под стол — там вполне можно было пролезть, но спинка дивана напротив упиралась в стену, и чтобы выбраться из этого угла, пришлось бы всё равно пройти вдоль дивана и мимо министра.

Министр молча наблюдал за её размышлениями, с усмешкой поинтересовался:

— И что дальше, под стол полезете?

Вера пожала плечами, подобрала подол и полезла.

Цыньянское платье имело одно неоспоримое преимущество перед карнскими костюмами и даже перед штанами — оно вообще не стесняло движений, в нём можно было сложиться улиткой в любом направлении, и Вера вынырнула по другую сторону стола через две секунды. Расправила платье и села на самый краешек дивана, чтобы у министра не было возможности сесть рядом.

Он тихо рассмеялся и полез под стол.

Выбрался и сел между Верой и стеной, осмотрелся, улыбнулся, Вера не сдержалась и улыбнулась тоже, отвела глаза. Он спросил:

— На второй круг пойдёте?

— Нет, зачем? Мне всё нравится.

— Вам нравится, когда ради вас министры ползают под столом?

— Нет, мне не нравится, когда меня загоняют в тупик.

Он осмотрелся, перестал улыбаться и неуверенно сказал:

— Вы пересели из-за того, что я блокировал вам выход?

— А вы думали, из-за чего?

— Вы говорили Артуру, что положение напротив — положение конфликта.

— Это Артур говорил, а не я.

— И тем не менее, это так, я проконсультировался у специалистов. Для переговоров без давления они рекомендуют садиться рядом или полубоком, но ни в коем случае не напротив.

— Вы собираетесь вести со мной переговоры без давления? — он молчал, ей пришлось посмотреть на него, он изобразил ироничную улыбочку:

— Если вы собираетесь дать мне наконец-то такую возможность.

Вера осмотрелась, пожала плечами и ненатурально улыбнулась:

— Возможность уйти — уже повод остаться. Я вас слушаю.

Он изобразил саркастичный кивок "благодарю за такую невероятную честь", перестал прикидываться и сказал серьёзно:

— Я хотел поговорить о вашей проблеме с едой. Я хорошо понимаю, что с вами происходит, потому что со мной это уже происходило. Меня пытались отравить с самого рождения, первый раз, который я помню, был в четыре года. Я не помню момент, когда понял, что со мной что-то не так, но помню, как со мной сидел отец, поил, помогал и рассказывал, что это бывает и с этим придётся справиться, потому что это обязательно будет ещё не раз. Основные правила он мне рассказал, и я вам их рассказал перед балом, они простые, и вы их соблюдаете, что меня бесконечно радует. Остальное, к сожалению, проконтролировать крайне сложно, и с этим придётся смириться. Отравить вашу еду может тот, кто её готовит, и тот, кто подаёт, и здесь остаётся надеяться на очень строгую проверку этих людей. Я взял Булата не с улицы и не по рекомендации, я с ним был лично знаком и знал его много лет, а перед приёмом в отдел он прошёл очень серьёзную проверку, и проходит её каждый месяц официально и ещё пару раз в месяц она проводится, но он об этом не знает. То же самое с поварами "Чёрного кота", их подбирал Даррен, ему я доверяю как себе, но его людей я тоже периодически негласно проверяю, как и он проверяет моих, я уверен. Весь персонал тоже не с улицы, даже те, у кого нет доступа к еде, уборщики и посудомойщики, абсолютно все надёжны. И да, я знаю, что вас это не убедит. Потому что, если эти навязчивые мысли начались, они не прекратятся просто от того, что вы логически рассудите, что они необоснованны, это не так работает. Это работает нелогично, глупо и очень страшно. И с этим ничего нельзя сделать.

Вере хотелось на него посмотреть, но она продолжала смотреть на свои руки, краем глаза видя его руки, белые повязки и зажившие царапины на пальцах. Он говорил ровно и спокойно, как будто описывал ситуацию на рынке ценных бумаг, в которые не вложился, и ей не рекомендует.

— В юности я много читал о ядах и так называемых "универсальных противоядиях", о "полной нечувствительности" к ядам, о прочей волшебной ерунде. Пробовал всё, всё не работает. Универсальных противоядий нет, а даже если бы они были, то ими нельзя было бы пользоваться, потому что они делали бы пациента нечувствительным не только к ядам, но и вообще к любым лекарствам. Я ставил над собой эксперименты многократно, это привело к тому, что меня теперь крайне сложно лечить и практически невозможно обезболить. Лекарств из вашего мира это не касается, за что я вам безгранично благодарен, мы испытали спазмолитики, болеутоляющие таблетки, и универсальный сорбент, всё работает, всё уже пошло в серийное производство, если вам что-то из этого нужно, оно у вас есть в любой момент в любых количествах, подойдите к Доку, он вам выдаст. Но обязательно сообщайте ему, если что-то принимаете, он должен это учитывать и записывать в вашей личной карте, на всякий случай.

Вера молча кивнула, он продолжил:

— По поводу еды. Это не научные данные, просто мой личный опыт, хотите — пользуйтесь, хотите — нет. Есть продукты, которые отравить сложно, просто потому, что они в оболочке, которая должна быть целой — вареные в скорлупе яйца, фрукты и овощи в кожуре, орехи в скорлупе. Их нужно внимательно осматривать, можно чуть сдавить — если фрукт прокололи, из прокола пойдёт сок. Далее, вкус и запах. Полностью неощутимых ядов практически не существует, многие не опасны в малых дозах, то есть, если вы вовремя его заметите, то избежите отравления. Если вкус или запах еды кажется вам странным, или отличается от обычного, не ешьте это. На приёмах можно сказать, что блюдо пересолено, и попросить заменить, если кто-то заметит и спросит. Общий осмотр у Дока я прохожу ежедневно, и вам рекомендую. Перед сном — обязательно, потому что во сне можно не заметить ухудшение самочувствия.

Она опять кивнула, он помолчал и сказал с нотой веселья:

— Парадоксально, но самая безопасная еда — из общего котла. Крайне редко кто-то решается отравить сразу большое количество людей, потому что велика вероятность, что кто-то из них что-то почувствует и заподозрит, и тогда проверят всех. Иногда я под мороком покупаю еду на улице, у лоточников, но там есть вероятность отравиться без всякого злого умысла, так что это из области вредных советов, которые лучше не использовать. Вопросы?

— Что вы подсыпали мне в чай на балу?

— Я вам ничего не подсыпал.

"Дзынь."

— Спасибо, я пойду, — она попыталась встать, он придержал её за рукав:

— Сейчас чай принесут.

— Я не хочу.

— Почему?

— Для того, чтобы чего-то не хотеть, причина не нужна, нужна причина, чтобы хотеть.

— У вас нет причины хотеть выпить со мной чай?

— А должна быть?

— Хотя бы в благодарность за лекцию. Вы же не хотите, чтобы я пил чай в одиночестве и ощущал себя последним человеком на земле?

— Господин министр давит на жалость и чувство вины? — она посмотрела на него, он усмехнулся:

— Не в моём положении перебирать методами, я использую всё, что работает.

— Это не работает.

— Но вы всё ещё не ушли, — он улыбнулся, указал глазами на её рукав в своей руке: — Не станете же вы утверждать, что я вас удерживаю силой, я сейчас не в том состоянии для подобных забав.

Она посмотрела — он действительно держал её двумя пальцами, указательным и средним, большой, похоже, вообще не гнулся. Села.

Министр что-то повернул под столом, махнул официанту и улыбнулся Вере:

— Сейчас будет чай.

— А смысл? — вздохнула Вера.

— Смысл чая, вы шутите? Это же чай, — он изобразил жест "нельзя просто так взять, и не выпить чайку", медленно повторил с большим значением: — Чай.

Вера не сдержала улыбку и отвернулась, повернулась обратно, спросила:

— Вам настолько нравится бесцветная водичка с травяным запахом?

— Мне просто нравится проводить с вами время.

Она замерла и закрыла глаза, настолько поражённая тем, что происходило внутри, что мир снаружи на какое-то время потух и оглох.

«Это же просто слова, Вера. Что с тобой, выдохни, возьми себя в руки.»

Это действительно были просто слова, их даже на особое чутье списать сейчас было нельзя — оно не работало, она к этому уже привыкла. Она смотрела на министра как будто на экране, вообще его не чувствуя, и всё, что с ней происходило, происходило лично с ней, без всяких примесей стороннего влияния.

«Можно подумать, это самое впечатляющее признание в твоей жизни, Вера, ну что ты… Тебе поэты в любви признавались, скульпторы тебя обожествляли, ты слушала музыку в свою честь, видела свои портреты, ты не можешь…»

— Вера? — его голос раздался гораздо ближе, чем раньше, и звучал так, как будто в этой игре на желание у неё уже нет шансов, а победитель загадает кое-что такое, что ей стопроцентно понравится, хотя ей будет стыдно в этом признаться. — Вера, всё хорошо?

— Да, — голос казался таким постельным, как будто он спрашивал, выключить ли свет, она и так сидела в темноте, и открывать глаза было ужасно неловко.

— Вот видите, чай ещё даже не подали, а вам уже хорошо. Чайная магия, — он улыбался, она слышала, и тоже улыбалась, ощущала его дыхание на виске, на щеке, он шепнул ей на ухо: — Вера, возьмите себя в руки, нам уже несут чай, я сейчас выключу щит. Но потом опять включу, не переживайте. Прямо сейчас, вы готовы?

— Да.

Он отодвинулся, она открыла глаза и села ровно, изображая серьёзную, взрослую и спокойную женщину, которая сидит как истукан, потому что решила немного посидеть как истукан, ничего особенного.

Официант принёс чайный набор, он выглядел настолько драгоценным, как будто его на минуточку забрали из музея, и скоро вернут обратно. Министр отослал официанта и включил щит, взял чайник, но остановился и посмотрел на Веру, улыбнулся:

— Ну что, по традициям какого мира сегодня пьём? У вас чай разливает женщина или мужчина?

— У нас чай разливает хозяин. В ресторане это официант, потому что клиенты — его гости.

— Понятно, кто угощает, тот и разливает, — он взял чашку и налил полную, протянул Вере, — сегодня я угощаю, но в следующий раз ваша очередь.

— Хорошо.

Он налил себе, взял чашку, Вера тоже сунула нос в свою, сдержала мелькнувшее желание отставить — "Светлый бор", который они пили на балу.

«Тебя никто не заставляет пить.»

Она улыбнулась и тихо сказала:

— Ну что, настало время охренительных историй. Только, можно, не я? Вы угощаете, вам и истории рассказывать.

— Ладно. Спрашивайте.

— Как вы поймали осу?

— Сачком.

Она подождала продолжения, не дождалась и впечатлённо сказала:

— Круто. Умеете же вы охренительные истории рассказывать, вот это да, как вам это удаётся? Такая интрига, экспрессия, такой накал, взрыв… и катарсис. Гениально. Долго учились?

Он смеялся, она улыбалась и рассматривала чашку, на ней были нарисованы разноцветные тропические птицы, сидящие на ветках в окружении цветов, там даже орхидеи были.

— Я нашёл осиное гнездо, выстрелил в него из лука, поймал сачком столько ос, сколько удалось поймать с первого раза, добежал до озера и спрятался под водой, дышал через трубку. Так лучше?

— Пойдёт. Сколько вам было?

— Пять лет.

— И вы стреляли из лука?

— Все цыньянцы стреляют из лука, учить начинают с того возраста, когда ребёнок начинает более-менее устойчиво ходить, но в руки дают ещё раньше, чтобы привыкал. Молодые отцы начинают мастерить детские луки, как только узнают, что жена беременна. Почти у всех цыньянцев есть маленькие шрамы на лице, о которых они ничего не помнят, от лопнувшей тетивы.

— Это же опасно, — нахмурилась Вера, министр посмотрел на неё с выражением лица "да что вы говорите, серьёзно?", вздохнул и сказал:

— Именно поэтому лучше, чтобы ребёнок узнал о том, что сломанный лук — это больно, когда лук вот такой, — он показал пальцами расстояние с ладонь, — а не вот такой, — он показал чуть больше, Вера покачала головой и уставилась в чашку. Он помолчал, она спросила:

— А как вы осу привязали к голове?

— Я привязал её к панамке. Пришил, я умею шить. На женское бельё моих навыков, конечно, не хватит, но на то, чтобы заштопать одежду или рану — вполне.

— Вы шили осу? Как она вас не ужалила?

— Я к ней вообще не прикасался, и даже не доставал из сачка. Намочил его, чтобы осы прилипли к ткани, прошил вокруг каждой осы, я использовал одну осу, но у меня были запасные. Потом отрезал прошитые куски, и один пришил к панамке, она не касалась головы.

— Вы не знали, что у осы хватит яда на вас обоих?

— Знал. Я решил, что это допустимая потеря.

Вера посмотрела на него с сомнением в его адекватности, он пожал плечами:

— Она меня довела. Её бесило, что у меня игрушки круче и оружия больше, а ей почти не покупали, она же девочка. Поэтому она воровала моё, но в конце отдыха всегда возвращала, типа благородная. А знаете, какой самый главный вопрос вы не задали?

Вера посмотрела на него, он грустно улыбнулся:

— Почему я ломал её замки.

— И почему?

— Я их не ломал. Когда песок высыхает, он рассыпается сам. Она любила строить изящные тонкие конструкции, которые выглядят хорошо, но не живут долго. Они падали сами, а ей надо было кого-то обвинить.

Повисла тишина, Вера смотрела в чашку, думая о том, что сейчас прекрасный момент, чтобы изобразить отважную воительницу, и заверить его, что с этого дня и пока она не сдохнет, никакие бабы не тронут господина её обожаемого министра никогда, потому что она их всех за это убьёт, и на всякий случай, даже заранее. Она пыталась это сформулировать, но получалось каждый раз глупо и неловко, и чем дольше продолжалась тишина, тем сложнее становилось её нарушить.