Лохматый пес, лежавший у очага, спросонок заскулил и лязгнул зубами. Вечер в горах. Холодный бодрый воздух. Стряпуха и Галя в ватниках чистили картошку.
— Скулит… — сказала Галя.
— Зверовая собака.
— Ей что-то снится…
— На медведей ходила. В клочки ее рвали не раз. Вот и снится… Собаки у нас более десяти лет не живут. Износ велик.
— Нагрузка на психику? — улыбнулась Галя.
— Нервы сдают.
Прасковья Саввишна запела что-то тягучее, грустное.
— Уехал Иван Егорыч… — Галочке хотелось спать; одолевая дремоту, она понюхала рукав своего ватника — понюхала и рассмеялась. — Дымом пропахла.
— Это хорошо, как ты сказала, — похвалила стряпуха.
— Что сказала? — спросила Галя, борясь со сном.
— Это самое, что дымом пропахла. Отец мне рассказывал — он путиловский рабочий был, красногвардейцем Смольный охранял в революцию, — ночью человек подошел к их костру, глядят — Владимир Ильич! Разговорился с ними, шутил. А потом рукав пиджака понюхал, сморщил нос и сказал: «От костра вашего дымом пропах!» И засмеялся… А я думаю: может, детство вспомнил?
— Почему вы это рассказали?
— Так… Думаю про тебя. Зачем ты сюда явилась, голубушка? Тайга таких не держит. Трудно мы живем. — Она показала на Чалый Камень. — Вот костер горит. Там Степа Огуренков с ребятами. Там уж небось выпал снежок. Тоже, верно, дымом пропахли.
— Мрачно у вас в горах, — вздохнула Галя.
— Мы не жалуемся. Мед едим ложками. Хлеб режем крупно.
— И я буду резать крупно. Я буду буры таскать на кузню. Мне бы только жирок согнать.
— Модничаешь.
— Я не модничаю.
— Модничаешь. А у нас что инженеры, что лесорубы — все одинаково одеты: и сапоги, и ватники, и полевые сумки. Как у солдат — все взаимо-за-ме-няемое, — она с трудом выговорила это слово.
— Очки только разные. Иван Егорыч свои редко надевает, они у него не модные, с железными дужками.
— Самый красивый человек у нас в горах Иван Егорыч, — сказала стряпуха. — А худо ему нынче, худо…
— Чем ему худо?
— Не притворяйся. Будто не слышала, что по радио нынче шумели: твой отец приехал. Вот и засудит Ивана Егорыча.
— Что ты мелешь? Отец приехал?! — вскричала Галя, круто повернувшись, побежала к своей палатке.
Она растолкала спящего Дорджу.
— Ну, милый, ну, Дорджушка, прошу тебя…
— Спать хочу, — спросонок сказал Дорджа.
— Ну, я тебя поцелую.
Она поцеловала Дорджу; он вскочил, протирая глаза.
— Стряпуха мне сказала: отец приехал, понимаешь? Ну, по коням!
В то утро после дождей и туманов снова выглянуло солнышко, и вдруг Дорджа с Галей заметили, что лето кончилось.
Они верхом ехали вдоль полотна железной дороги.
И всюду горели костры — их дым легко рассеивался в прозрачном холодном воздухе.