Коротко лето в горах

33

С каждым днем солнце показывалось все позже. Прасковья Саввишна вставала прежде всех, еще до рассвета. За ней просыпался Иван Егорыч. Стряпуха и Летягин глядели на огромный диск, выкатывающийся из-за гребня хребта.

— Побудку теперь надо часом позже, — говорил Летягин.

Потом он осторожно будил Галю, низко склонялся над спальным мешком.

— Беги. Пора, — ласково говорил он.

— Темно еще, — недовольно мычала Галя.

Летягин тормошил спальный мешок; смеясь, заглядывал в щелку.

— Ты хоть нос покажи…

— Да, вам хорошо-о…

Из мешка показывалась ее встрепанная голова. Она просыпалась, счастливая оттого, что ее будит Иван Егорыч. Ведь он даже обнимал ее, когда тормошил, ничего, что сам этого не понимает.

И она бежала.

Она теперь часто бывала на Чалом Камне. Там торопились закончить работы. Только рабочие волновались: даст ли Калинушкин команду на взрыв?

Яркая утренняя заря поднималась высоко в горах. Галя бежала на лыжах, одолевая крутой подъем на фирновых полях.

Вот она остановилась и глянула — как красиво дымится снежная пыль, точно белые флажки струились на гребнях.

Сильно отталкиваясь палками, Галя раскатывалась на лыжах.

Ее мокрое счастливое лицо горело.

Она останавливалась, снова смотрела с откоса вниз. Там, ниже ее, гуси летели.

С грузовика, измазанного, измученного на горных тропах, едва добравшегося до изыскательской базы, Летягин, Дорджа, Костя, Василий Васильевич и лесник сгружали тонкие прутья — саженцы.

Летели гуси над базой.

— Как эти птицы называются? — спросил Дорджа Летягина.

— «Гуси, гуси, га-га-га…» Это называется — осень. Что ж, будем ждать до победного… Или до белых мух. Понимаешь, что это значит?

«До белых мух? — размышлял Дорджа. — Значит, до снега?» Можно не понимать слов. Но если человек места себе не находил, измучился — разве это не понятно любому?

И Галя понимала… В обратный путь Огуренков давал ей тяжелый груз — буры. Они быстро тупились у них на крепкой скале. Тяжело нагруженная, со связкой стальных буров, плотно уложенных поперек спины, под клапаном рюкзака, Галя спускалась вниз по снеговым ложбинам. Она выбегала от Чалого Камня пораньше, чтобы до темноты увидеть огоньки своей базы. Это было километра за три, там поворот — и вдруг все видно! Как будто ты уже рядом. А бежать-то еще час по склонам…

Галя возвращалась в сумерки. Пел ветер, шуршали по снегу лыжи, в горной тишине было слышно даже дыхание. Вот показались на противоположном склоне ущелья огоньки базы.

Галя сложила ладони рупором:

— Его-орыч!..

Эхо отозвалось несколько раз:

— И го-о-ры-ы! И го-о-ры-ы! И го-оры-ы!..

— И горы? — повторила Галя, не веря ушам.

Каждый вечер так… Иногда Иван Егорыч выходил с фонарем и махал, махал, как будто говорил ей: «Добрый вечер!»

Летягин махал фонарем. Он, верно, думал, что он один и его никто не видит. И дал себе волю — махал и махал фонарем — так он разговаривал со странной и милой и, кажется, влюбившейся в него девчонкой.

Вдруг он увидел Бимбирекова — тот стоял поодаль и смотрел на своего друга.

Летягин молча прошел мимо него. И поодаль заметил отчаянно одинокую фигуру Дорджи. Он тоже смотрел на горы, на тропку.