Корпус обреченных

Глава 6

— Витя, — угрожающим тоном произнес я и наградил брата многозначительным взглядом. — Осторожнее. Она преступница.

— На ее месте я бы поступил так же, — сухо ответил брат, не сводя глаз с сидевшей за столом медсестры. — Я бы что угодно сделал ради своей семьи. Тем более в ее положении…

Я не удержался от кислой улыбки.

— И это мне говорит юрист.

Брат залпом допил свой кофе и отозвал меня в сторону.

— Послушай, Леш. У нее сейчас нет ни единой причины нам помогать. А я придумал, как убедить ее встать на нашу сторону.

Порой мне казалось, что Витя, закопавшийся в своих книгах по праву и законопроектах, полностью забыл о том, что в реальной жизни все эти законы едва ли соблюдались. Он жил в утопии, а представлениях о том, как это должно работать в теории. Но соблюдать все это на практике оказывалось куда сложнее.

Я тяжело вздохнул.

— Хочешь, расскажу, как ее вынудят встать на сторону следствия, Вить? Сейчас Черкасов продемонстрирует пугающую осведомленность о семье нашей медсестрички до седьмого колена. Расскажет, где и кем работает ее муж, с кем и в каком кабаке пьет по пятницам, в какой детский сад ходит ее сын и какого цвета у него сегодня штанишки… Его люди предоставят полное досье. И тогда Евгений Александрович найдет слабое место, хотя это уже и так очевидно…

— Они не имеют права ей угрожать!

— А она не имела права убивать человека, — возразил я.

— Она его не убила. И проходит по статье за покушение.

— Виктор Иоаннович, я вас не узнаю. Откуда этот приступ гуманизма?

— Оттуда, что я правозащитник, — зло бросил брат. — И моя специализация — незащищенные слои населения империи. Следствие обязано действовать в рамках закона. Иначе чем они отличаются от нанимателей этой женщины⁈

Мне аж почудился голос отца. Словно рот раскрывал брат, а слова принадлежали светлейшему князю. К счастью или к сожалению, но глава рода и его наследник каким-то образом сохранили в себе огонь идеализма. Несмотря на все, через что пришлось пройти за последние пятнадцать лет.

Отец с матерью, конечно, рано дали нам понять, что мир — место жестокое и несправедливое. И все же при каждом удобном случае повторяли про негласный дворянский кодекс чести, который необходимо соблюдать.

Каким же все-таки противоречивым порой оказывался мой братец.

— Что ты надумал? — устало спросил я.

Вместо ответа брат быстро набрал сообщение на телефоне. Через пару секунд раздался короткий сигнал из кармана пиджака Черкасова. Экспедитор извинился, открыл сообщение, скользнул взглядом по зеркалу, за которым мы его дожидались, и поднялся.

— Предлагаю сделать небольшой перерыв. Алиса Павловна, принести вам еще кофе?

— Грех отказываться, пока предлагают, — пожала плечами медсестра. — В тюрьме гостеприимства будет меньше.

Черкасов кивнул и, оставив задержанную под присмотром двух сослуживцев, перешел в нашу комнатку.

— Вы что-то заметили, ваша светлость? — Экспедитор сразу перешел к делу. Оно и понятно: нас здесь и так не должно было быть, а тут еще и отвлекали.

— Какие у вас планы на работу с задержанной?

От столь прямого вопроса Черкасов аж опешил.

— Виктор Иоаннович, я не имею права разглашать вам эту информацию. Наши методы работы — наша тайна. Я и так перешел границы, позволив вам присутствовать на допросе.

— Понимаю, — улыбнулся брат и поправил на носу очки. — Но очевидно же, что вы намерены добиться от нее сотрудничества. Я хочу облегчить вам эту задачу.

Черкасов оглянулся по сторонам и прислонился к стене.

— Слушаю, ваша светлость?

— Учитывая все обстоятельства, суд присяжных может и вовсе ее оправдать.

— Дела нашего ведомства практически никогда не проходят с судом присяжных, — отозвался Черкасов. — Так что обвинение будет, будет приговор. Прокурор запросит от пяти лет.

— Которых, как все мы уже поняли, у нее нет, — продолжал улыбаться Виктор. — Вы станете угрожать ее семье и детям, вынуждая сотрудничать. И, быть может, она даже согласится, если, конечно, не успела их отправить подальше от Петербурга.

— Не понимаю, к чему вы клоните, Виктор Иоаннович.

— К тому, что нужно заменить кнут на пряник, Евгений Александрович. Сейчас вы действительно можете только давить на нее. Я же предлагаю дать ей надежду. Я готов за свой счет оплатить ее магическое исцеление.

Мы с Черкасовым одновременно уронили челюсти. Нет, я точно не узнавал брата.

— Прошу прощения, я не ослышался?

— Нет, Леша, ты не ослышался, — процедил Виктор. — Я сделаю это из личных средств, которые не обязан согласовывать с главой семьи. У меня все же накопилось жалование.

— Это очень крупная сумма, Виктор Иоаннович, — хрипло отозвался Черкасов.

— Уж поверьте, я в курсе.

Далеко не каждый маголекарь мог справиться с настолько серьезным заболеванием. В случае с медсестрой требовался минимум «сапфирник». Ведь уровень силы и запас эфира тоже зависели от ранга. И когда не помогали протоколы традиционной медицины, не всякий маголекарь мог одолеть запущенную болезнь.

Я все еще не привык до конца к тому, что в этом мире магия была гораздо слабее, чем в моем. Мои способности, считавшиеся запредельными здесь, там были… нет, не средними, конечно. Высокими. Но там мне было куда расти и что постигать. Никакой скуки еще лет двести. Разумеется, лекари у нас там тоже были помощнее. Как и болезни — множественные Искажения за столетия оставили слишком глубокий след.

Здесь же, чтобы одолеть особо опасные заболевания, требовались маголекари высокого ранга. А их было мало. Собственно, потому и существовала очередь на исцеление.

Была еще одна проблема — мало кто из действительно крепких дворянских родов желал отдавать детей в «непрестижную» профессию. Долгое время среди высшей аристократии считалось, что хороший высокоранговый маг обязательно должен быть боевым. И только в конце девятнадцатого века один из детей императора Александра II демонстративно освоил эту профессию и поступил на службу в полк, чтобы хоть как-то повысить ее популярность.

Но даже сейчас чаще всего в маголекари шли низкоранговые одаренные или середняки из небогатых дворянских семей. Это приносило хорошие деньги с частной практики. Но одно дело без шума подлатать раненого бойца простыми манипуляциями, вывести загулявшего купца из алкогольного делирия или провести косметологические процедуры накануне бала, а другое — сразиться с агрессивным раком или какой-нибудь спинальной мышечной атрофией у новорожденного.

Короче говоря, мир несовершенен и несправедлив. Дворянский — особенно.

— Я воспользуюсь своими связями, найду высокорангового маголекаря и оплачу частную услугу по исцелению, — заявил брат. — Пусть Макарова и отправится в тюрьму после суда, но зато у нее будет будущее. Она ответит за свои поступки и сможет вернуться к семье. Я также готов согласиться присмотреть за ее родными, пока Макарова будет отбывать наказание… К тому же им наверняка потребуется защита, и, думаю, я могу это устроить.

Черкасов таращился на моего братца как на инопланетянина.

— Виктор Иоаннович, я правда не могу понять, почему вы это делаете. Только ради ее сведений?

— Куда больше сведений вы выбьете из тех двух мужиков из фургона, что мы взяли, — отозвался брат. — Женщине я хочу помочь потому, что на этот поступок ее толкнуло отчаяние. Могу же я хоть иногда быть хорошим человеком?

Экспедитор несколько мгновений обдумывал предложение Виктора. Затем перевел взгляд на меня.

— А вы что скажете, Алексей Иоаннович?

Я пожал плечами.

— Если вы согласны, то с чего я должен быть против? Мой брат так решил — это его ответственность. Но по-человечески поддерживаю.

Все-таки родители воспитали из нас чертовых идеалистов. Даже я поддался.

— Я вас услышал, — кивнул Черкасов. — Вернусь к вам через пять минут.

Экспедитор вышел, и мы с братом остались наедине.

— И все же, Вить, — улыбнулся я. — Чего это тебя так проняло? Искупаешь?

Наследник кивнул.

— Искупаю. Я просто столько таких историй наслушался в Гельсингфорсе… Да и по нашей губернии прошлось. И бедность, и пирамида эта проклятая, и болезни. Всех не спасу, но хоть кого-то… У меня к тебе просьба, Леш.

— Слушаю?

— Все это дело и взаимодействие с Черкасовым переходит ко мне.

— Звучит не как просьба.

— Верно. Я забираю все это на себя полностью. Тебе осталась пара дней до казармы. Сегодня прием у нас в особняке, потом Шереметева… Сосредоточься на этих делах. Я буду сообщать обо всех новостях на этом фронте.

— Согласен, если родители одобрят, — отозвался я.

В конце концов, я же и так начал передавать ему дела. Это все равно бы легло на плечи брата.

Виктор улыбнулся.

— Одобрят. Ты же сам говорил, пусть каждый делает то, что умеет лучше всего. А это, — он кивнул на заскучавшую медсестру за стеклом, — моя стезя.

Вскоре в комнатку снова заглянул Черкасов. У него в руках был бумажный стаканчик с кофе для задержанной.

— Что ж, Виктор Иоаннович. Если вы не передумали, полагаю, вам стоит познакомиться вашей будущей подопечной.

— С удовольствием, — брат шагнул к выходу и обернулся ко мне. — Езжай домой. Прием начнется через два часа. Матушке точно понадобится твоя помощь. Я приеду, как только здесь все закончу.

— Договор.

И все же я остался. Было ужасно интересно посмотреть на брата в реальной работе. При мне он все ковырялся в книгах и законах, но я очень редко видел его «в поле». Поэтому я задержался буквально на минутку — увидеть, как он себя поведет.

Брат первым вошел в допросную — Черкасов отворил перед ним дверь. По-хозяйски оглядевшись, он скользнул взглядом по всем присутствующим и задержался на задержанной. Затем поставил на стол портфель, который всегда по привычке таскал с собой, еще с Гельсингфорса.

— Добрый день, Алиса Павловна, — слегка кивнул он и, придвинув стул, сел рядом с медсестрой. — Мое имя Виктор Иоаннович Николаев, и с этого момента я — ваш защитник…

— Господи, Алексей! Мы ничего не успеваем! — Таня высунулась из двери своей комнаты, подхватив многослойные юбки вечернего платья. — Почему ты все еще не одет⁈

Я едва успел прижаться к стене, когда тащившие какой-то ящик лакеи едва меня не снесли.

— Простите, ваша светлость. Дорогу! Дорогу!

— Леша!

— Сейчас оденусь.

— Алмазные запонки! — напомнила сестра, когда служанки снова оттащили ее к зеркалу, чтобы посадить платье. — Отцовские! Он пожаловал их тебе на этот вечер!

На моей памяти впервые в этом особняке настолько бурно кипела жизнь. Даже когда мы переезжали и распаковывали скарб, все было далеко не так напряженно. Сейчас же, казалось, наш дом охватило форменное безумие.

Декораторы завершали последние приготовления в анфиладе парадных залов. Это нам еще повезло, что мы давали не бал, а «всего лишь» прием на полторы сотни гостей. Танцы, конечно, предполагались, но их программа была урезана втрое.

Я как раз хотел было вернуться в свои апартаменты, чтобы с сожалением сменить банный халат и тапочки на смокинг, но…

— Алексей!

Я обернулся и увидел отца. Он уже был полностью одет к вечеру: темно-синий смокинг, черные брюки, лакированные до зеркального блеска туфли.

— Ваша светлость.

— Сегодня я побуду твоим камердинером. Не против?

— Большая честь. Благодарю.

Я пропустил отца в комнату, и тот с явным удовлетворением отметил в ней порядок. На идеально заправленной кровати лежали элементы одежды, а перед высоким зеркалом слуги уже приготовили все необходимое на вешалках. Одеться я мог и сам, но раз отец снизошел, то отказываться грешно. Все-таки важный день. Прием в честь моего Черного Алмаза.

— Слава богу, что сегодня смокинг, а не фрак, — вздохнул я, оглядев приготовленное.

Отец улыбнулся, внимательно проверяя одежду. Матушка все же осуществила свою давнюю угрозу и приготовила для меня на сегодня смокинг из темно-серого бархата. Весьма богемно. Но хотя бы не так скучно, как классический черный.

— Это ведь прием в скромном особняке на Петроградке, а не бал в Зимнем, — ответил отец, подавая мне сорочку. — Воистину, слава богу. Ненавижу фраки. Четвертое столетие империи пошло, а все важнейшие церемонии все еще превращают в парад пингвинов.

Здесь я был полностью солидарен. Лучше уж мундир. Впрочем, и завязывать бабочку для смокинга — тоже сомнительное удовольствие.

— Возьми их, — отец протянул мне небольшую бархатную коробочку с фирменным вензелем ювелира Фаберже. — Я хочу, чтобы ты носил их не только сегодня.

Я осторожно открыл шкатулку и увидел те самые алмазные запонки. Два восьмигранника из белого золота с крупными бриллиантами. Я удивленно поднял глаза на отца.

— Это же ваши любимые, отец. Как я могу?

— Прими как подарок, Алексей. И как мою личную благодарность за все, что сделал ради нашей семьи. Пусть твои решения не всегда мне по нраву, но я ценю твою заботу о нашем будущем. Ты знаешь, как они у меня появились?

— Их вам подарил император, — отозвался я.

— Именно. Покойный император Петр Николаевич. Тогда еще пошутил, что заставит меня однажды снять мундир. Кто бы знал, при каких обстоятельствах его слова окажутся пророческими… Ты, Алексей, хоть и носишь мою фамилию, но весь пошел в своего дядю императора. И я хочу, чтобы ты с гордостью нес свое наследие.

Я склонил голову и позволил отцу застегнуть запонки на манжетах сорочки.

— Благодарю отец. Это невероятно ценный подарок.

— Потеряешь — побью.

— Сам себя побью, если потеряю!

Отец взглянул на часы.

— Пора спускаться. Ну-ка покрутись пару раз.

Я дал ему осмотреть себя со всех сторон, и светлейший князь остался удовлетворен результатом.

— Хорош, — кивнул он. — Но все равно проиграешь по эффектности своей матушке.

— Ваша светлость, всему Петербургу давно известно, что затмить вашу супругу невозможно! А если кто попытается с этим поспорить, я лично отправлю глупца целовать мрамор.

— Очень надеюсь, что сегодня обойдется без этого.

Мы перешли из мужской половины на лестницу, возле которой как раз отдавала последние распоряжения матушка.

Действительно, главным украшением приема была именно она. В элегантном вечернем платье из синего шелка, с сапфировыми шпильками в высокой прическе, в белых перчатках выше локтя… А платье ясно демонстрировало, что в свои «за сорок» ее светлость сохранила фигуру девушки. Впрочем, и на лицо было трудно дать больше тридцати с небольшим. Генетика, здоровый образ жизни и немного магии.

— Леша! — Матушка шагнула ко мне и придирчиво оглядела со всех сторон. — А ты говорил, что серый тебе не пойдет…

— Вам виднее, ваша светлость, — улыбнулся я. — Итак, занимаем пост?

— Да, через десять минут пробьет шесть, но мало кто прибывает вовремя. Основная масса гостей прибудет к семи.

Встречать гостей на лестнице тоже было обязанностью хозяев. Как бы ты себя ни чувствовал, стой, улыбайся, задавай дежурные вопросы и уделяй внимание. Мне, как виновнику торжества, было этого не избежать. Тут только расслабиться и получать удовольствие от созерцания хорошеньких девиц в нарядах и драгоценностях.

Холл, лестница и парадные залы были убраны цветочными композициями и задрапированы километрами серого шелка. На стенах висели гербы нашего дома и герб Романовых. Обычно в торжественном убранстве по поводу получения ранга использовали цвет того драгоценного камня, которым отмечали потенциал. Но черный считался цветом траура, так что было решено заменить его на серый.

— Ваша светлость! Анна Николаевна!

По лестнице взлетел лакей и, едва не поскользнувшись, все же удержал поднос, на котором подносил корреспонденцию.

— В чем дело, Илья?

— Карточки… Карточки подвозят. Не хотел вас беспокоить, но… Их много. Курьеры привозят новые каждую минуту.

И действительно, весь поднос был завален небольшими конвертиками — меньше обычных почтовых — которыми традиционно пользовалась знать, чтобы передавать небольшие сообщения. Несмотря на технический прогресс, высших кругах для официального обмена сообщениями использовали гонцов.

Матушка переглянулась с отцом и взяла с подноса первый попавшийся конверт.

— От княгини Вяземской, — прочитала она и, вытащив карточку с коротким сообщением, нахмурилась. — Сожалеет, что не сможет прибыть вместе со всем семейством. Семейные осложнения.

Отец тоже взял конверт и развернул.

— Граф Толстой. Тоже не сможет присутствовать. Приболел.

Матушка взяла следующую.

— Лопухины. Не приедут.

Я схватил сразу несколько конвертов, а в это время подоспел еще один растерянный лакей с другим подносом, заваленным письмами.

— Щербатовы, Белосельские, Павловичи, Одоевские, — я вытаскивал из каждого конверта карточку, где словно под копирку были наспех начертаны дежурные слова извинений. — Все сожалеют.

Отец стиснул челюсти так, что заходили желваки.

— Юрьевские, Безбородко, Румянцевы, Хвостовы… Анна, здесь все кончено.

Матушка сохраняла спокойное выражение лица, но в ее глазах бушевало ледяное пламя.

— Все очевидно, Алексей, — тихо сказала она. — Все, что ты сейчас видишь — это светский бойкот и попытка унизить нас. Павловичи и их союзники убедили почти все высокие Дома отказаться от нашего гостеприимства. В последний момент. Так выглядят войны в Петербурге, и нам ее только что объявили.