Кража

15

В ту ночь, когда мы с Марленой общались в Беллингене, я был еще вполне приличным человеком, но на омерзительной выставке Стюарта Мастерса я успел напиться, несся на всех парусах, все, на что падал взгляд, казалось подделкой на продажу, безвкусицей, как позолоченная дверь туалета, но вдруг — вот она, узкие глазки, набухшие губы, две глубокие ключичные впадины с медовой тенью. Она улыбнулась, сощурив глаза, протянула мне руку, и я подумал: «Ты украла чертова Лейбовица».

А Хью — черт бы его побрал! — подмигнул мне.

Ах ты, сволочь! — подумал я. Тебе все хиханьки-хаханьки.

Но он уже схватился за стул, готовясь к путешествию, стукнул, столкнул стакан, стремглав в стену.

Марлена Лейбовиц отскочила в сторону от осколков.

— Пошли! — Брат ногой затолкал стекло под стол. — Бьюкенен, — сказал он. — Бу-бу-лула. — Ради читателя я подсокращаю его речь, вы ничего не упустили, и перевода не требуется, разве что «Бьюкенен» означает «Балканы», ресторан на Оксфорд-стрит, где мне полагается развлекать миссис Лейбовиц, пока он, жирный проглот, будет нажираться хорватским грилем. И знаете что? Через пять минут мы все трое уже ехали по Оксфорд-стрит, стул Хью громыхал, сталкиваясь с лежавшим на заднем сидении подносом, а похитительница картин, ибо таковой я считал ее, сидела возле меня — легкая и шелковая, как шепот желания. Пассажиры мои без умолку разговаривали, Хью — о том, как отбивать деревянным молотком мясо нерожденных телят, а поверх этих садистских подробностей я отчетливо различал обращенную к Хью повесть Марлены Лейбовиц о ее неприятностях с полицией. Весьма важные для меня сведения просачивались сквозь пелену пино-нуар, но в районе Ормонд-стрит я проскочил на красный свет и на подъезде к Тейлор-сквер уже сомневался — коллеги-выпивохи поймут меня, — не приснилось ли мне все это.

Следовало бы расспросить насчет полиции, но когда я припарковался и опустил окна, чтобы торчкам легче было залезть в машину, она сама заговорила со мной. Мол, полицейские из отдела искусства обыскали ее квартиру.

— Да вы и сами знаете, — добавила она.

— Нет, кажется, не слыхал. Нет.

Она поморщилась:

— Его разыскивает Интерпол.

— Кого?

— Оливье. Моего мужа. Он сбежал. Вы что, газет не читаете?

Мой брат уже прокладывал себе путь сквозь толпу и так угрожающе размахивал стулом, что пришлось прервать разговор.

— Но вы же помните, — настаивала она, с трудом поспевая за мной.

Я в этот момент больше думал о брате, и ей пришлось пояснить:

— Мы говорили о моем муже.

— Что-то было.

— Нет! — Она даже ухватила меня за рукав. — Не «что-то», а вполне конкретно. Он ненавидит отцовские картины. Ему от них плохо. Не забыли?

На это я не знал, что ответить, не знал, куда девать глаза, и тем более не мог спросить, как это кому-то может быть дурно от шедевра великого художника.

— Полиция ищет единственного человека на земле, который не способен был ее украсть.

Почему она говорит все это мне?

— Он физически не способен притронуться к картине Лейбовица.

Я только плечами пожал.

Она скрестила руки на груди и стала смотреть на машины. Мы стояли в угрюмом молчании, пока нам не предоставили столик, а Хью получил дозволение расставить свой стул. Когда взгляд Марлены обращался на Хью, она явно смягчалась и даже улыбалась слегка, вернее — верхняя губа ее слегка подергивалась, сперва я подумал, что она собирается заплакать.

— Вы решили, что это сделала я, да? — спросила она, разламывая хлебец и не слишком изящно запихивая кусок себе в рот. — Вы сказали мне «пропавший Лейбовиц». Грубовато, Майкл!

— Вас зовут Марлена Лейбовиц, и вы пропали.

— Ну да, — кивнула она.

Персиково-розовое платье шелковой простыней обволакивало прекрасное смуглое тело. Я не вынес взгляда ее влажных глаз.

— Извините за грубость, — сказал я. — Но мне эта история всю работу перебила. Я лишился своей студии.

— Ладно, — спокойно возразила она. — Если хотите знать всю правду, картину мистера Бойлана украл Оноре Ле Ноэль.

Но тут подошел официант, у Хью имелись весьма конкретные пожелания, а Марлена тем временем деликатно сморкалась.

— А теперь слушайте, — сказала она, когда вино было разлито по бокалам.

И она вновь пустилась рассказывать про то, как Оноре Ле Ноэля застигли в постели с Роджером Мартином. Доминик вышвырнула его из дома номер 157 по рю де Ренн, и он с готовностью повиновался, поскольку располагал куда более красивым домом в Нёйи. Но когда она потребовала его отставки из комитета, Оноре не уступил. До того момента Доминик считала, что комитет у нее в кармане. В конце концов, она же сама его создала. Однако стоило потребовать, чтобы Ле Ноэля уволили, и комитет уперся: мсье Ле Ноэль — величайший знаток Лейбовица и подобное решение причинит ущерб всем заинтересованным лицам. В итоге Доминик нашпиговала комитет своими приверженцами, но на это ушли годы сложных интриг, и Оноре хватило времени, чтобы ей насолить.

В 1966 году Доминик, как всегда, испытывавшая недостаток в средствах, предъявила миру шедевр позднего периода под названием «Ампер». Она выставила его на аукционе в Нью-Йорке, но «Сотбиз», памятуя о репутации этой особы, потребовали подписи комитета. Картину снова заколотили в ящик и отправили обратно в Париж. Этого-то случая и дожидался Ноэль — кто знает, может, он сам шепнул словечко в «Сотбиз» и успел убедить многих членов комитета в том, что над этим полотном поработала Доминик. Как раз эта картина оставалась нетронутой, однако Оноре считался главным экспертом, и с таким человеком лучше не ссориться: послушав его, члены комитета уже не доверяли собственным глазам. Вся история заняла не день, не два, а недели и месяцы. В разгар спора Доминик вошла в «Ля Куполь» и вылила на голову Оноре кувшин воды, но тем самым еще ухудшила свое положение, и в итоге комитет не признал аутентичность «Ампера», и «Сотбиз», вопреки всяким droit morale, отказались принять картину.

— Объявив «Ампер» подделкой, — продолжала Марлена, — комитет распорядился его уничтожить.

— Что?

— Картину сожгли.

— Вы смеетесь?

— Это же Франция. Поверьте на слово: таков закон. Вот почему нельзя доверять картины этим комитетам. Они обратились за помощью к полиции. Потом, конечно, правда все-таки всплыла: они сожгли подлинник. Разразился страшный скандаль.

— Сожгли Лейбовица?

— Хоть плачь, — сказала она.

— Так зачем он украл картину Дози?

Она прожевала еще кусочек хлеба и яростно закивала:

— Погодите — эта картина еще всплывет во Франции.

— Как? Почему?

— Он богат, заняться ему больше нечем. Как сумасшедший низложенный король, он пытается вернуть себе престол. Зациклился на «истории Лейбовица». Они с Бойланом оказались рядом в самолете, оба летели первым классом и разговорились. У Бойлана имеется Лейбовиц, Оноре — пиявка, присосавшаяся к вене. Глазом не успеешь моргнуть — он уже летит в Австралию. Берет с картины образцы краски (не то, чтобы он так уж аккуратно работал руками), возвращается в Париж и пишет отчет о состоянии этой работы. Отчет безумца: утверждает, что это — картина среднего периода, слегка подмазанная, чтобы придать ей вид более ценного произведения раннего периода. Почем он знает? По какому праву? Он возомнил себя душеприказчиком Лейбовица. Он — эксперт. Предлагает доказать это с помощью рентгеновских снимков, которых, однако, никто до сих пор не видел. Поверьте, Майкл, лично мне все равно. Я бы ни за что не стала портить произведение искусства. Вы дурно судите обо мне: правда, я бы ни за что этого не сделала.

И тут, к моему удивлению, Хью погладил жирной ладонью обнаженную руку Марлены, я увидел крупную слезу, повисшую на нижней реснице ее левого глаза, и тоже взял ее за руку. Что прикажете делать с моими чувствами? Где им место — на костре или на стене?