Красная лента

ГЛАВА 26

Лорентцен вернулся в восемь минут четвертого. В руке он держал пачку бумаг. На лице его была решимость.

— Я свернул горы, — сказал он, садясь в кресло. Он положил пачку на стол перед собой и принялся по одному передавать листы Миллеру. — Копия удостоверения полицейского участка мистера Маккалоу, его карточки социального страхования и копия счета от телефонной компании, подтверждающего адрес проживания. У меня также есть копия оригинальной формы, которую он заполнил у нас.

Миллер просмотрел бумаги и по одной передал их Росу.

— Мистер Лорентцен, я ваш должник, — сказал Миллер. — Вы потрудились на славу. Полицейское управление выражает вам благодарность.

Лорентцен был явно доволен, что смог решить их проблему.

Несколько минут спустя он уже желал Миллеру и Росу удачи в расследовании. Он еще постоял у окна, наблюдая за тем, как они огибают здание и исчезают из виду, потом развернулся и направился в кабинет.

Двадцать пять минут спустя, проложив дорогу через забитые транспортом улицы города, Эл Рос и Роберт Миллер стояли на тротуаре перед обветшалым жилым домом на Конкоран-стрит. Они бродили по обеим сторонам улицы добрых десять минут. Рос дважды проверил номер дома. Они не могли ошибиться. Адрес, который Маккалоу указал в банке, адрес, который был подтвержден телефонной компанией, оказался полуразвалившимся домом, где уже много лет никто не жил.

Миллер стоял перед ним, засунув руки в карманы и не веря своим глазам. Ощущение безнадежности, похоже, сопутствовало всему, связанному с этим расследованием. Имена, которые не совпадали с номерами социального страхования. Невыплаченные пенсии для исчезнувших сержантов полиции с липовыми адресами. Фотографии под коврами, обрывки газет под матрасами… Все это не было связано между собой, тем не менее составляло определенную картину.

— Назад в участок, — сказал Рос. — Надо проверить номер социального страхования и узнать, был ли когда-нибудь у этой телефонной компании такой клиент, как Майкл Маккалоу.

Миллер не ответил.

Понадобилось еще полчаса, чтобы добраться до участка. К тому времени, как они были на месте, часы показывали четверть шестого. Рос отправился в компьютерный отдел, а Миллер поднялся к Ласситеру. Ласситера не было на месте, он уехал на заседание в восьмой участок. На случай, если Рос или Миллер появятся, он просил, чтобы они позвонили ему на сотовый. Миллер решил, что позвонит, когда будет что сказать.

Миллер проверил, как движется дело с фотороботом, переговорил с Метцем и выслушал его нарекания на большое количество идиотов, которые звонили просто так. Все это отнюдь не воодушевляло.

— Так всегда, — сказал он Миллеру. — Зацепка, которая кажется наиболее многообещающей, оказывается пустышкой, а явная пустышка оказывается разгадкой. Это очень расстраивает, парень.

Миллер оставил Метца в коридоре второго этажа и отправился к себе в кабинет.

Рос уже был там.

— Догадываешься?

Миллер хмыкнул.

— Номер социального страхования оказался липой?

— Нет, номер не липа. Он действительно оформлен на имя Майкла Маккалоу, но, по всей видимости, этот Майкл Маккалоу умер в восемьдесят первом году.

— Что?

— Именно. Тысяча девятьсот восемьдесят первый год. Наш сержант Маккалоу, который шестнадцать лет верой и правдой прослужил в полиции и ушел в отставку в две тысячи третьем году, на самом деле мертв уже более двадцати пяти лет.

— Нет, — сказал Миллер. — Быть такого не может. — Он тяжело опустился на стул. — Боже, что происходит? Неужели в этом деле нет ничего, что связано с реально существующими людьми?

Рос покачал головой.

— Я позвонил в телефонную компанию. Там сказали, что такого адреса в их базе нет. Что же касается клиента по имени Майкл Маккалоу, то такой у них был до восемьдесят первого года. Потом он перестал пользоваться их услугами.

— Дай угадаю. Потому что он умер, верно?

— Я могу только предполагать, что это один и тот же тип.

— Святой боже, и что у нас остается?

— Ничего, — ответил Рос тихо. — В сухом остатке у нас ничего нет, Роберт. Дело в том, что каждая ниточка ведет в тупик. Человека не существует. Адрес — липа. Чек телефонной компании подделан, чтобы открыть счет для получения пенсии, которая никогда не начислялась. Ничего из этого не имеет смысла, хотя предполагается, что оно-то как раз должно иметь смысл. И когда смысла нет, ты понимаешь, что кто-то намеренно устроил все так, чтобы история смысла не имела. Ты понимаешь, о чем я?

Миллер кивнул, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Помассировав виски пальцами, он сказал:

— Значит, мы вернулись туда, откуда начали.

— Если только что-то не выплывет благодаря фотографии, если только кто-нибудь не узнает парня, если только он действительно как-то связан с Кэтрин Шеридан… Или если он сможет рассказать нам о ней что-нибудь, что дало бы еще одну зацепку.

— Довольно, — сказал Миллер. — Довольно на сегодня. Я собираюсь плюнуть на все и отдохнуть. Передай Метцу, чтобы звонил одному из нас, если что-нибудь появится.

— Конечно. Мне остаться здесь?

— Поезжай домой, — распорядился Миллер. — Но судя по тому, как продвигается дело, не думаю, что мы будем отдыхать долго. Как только Ласситер услышит, что мы разъехались по домам, он тут же начнет требовать, чтобы мы вернулись.

— Я поговорю с Метцем перед уходом, — сказал Рос.

Миллер просидел около получаса, обхватив голову руками. Потом поднялся, ощущая, как усталость тяжелым грузом легла на плечи, вышел из здания и направился к машине. Он не знал, что будет делать. Не хотел об этом думать. Довольно на сегодня.

К тому времени, как Миллер доехал до Черч-стрит, глаза у него буквально слипались.

Хэрриет окликнула его, когда он медленно поднимался по ступенькам.

— Я не спал всю ночь, — сказал ей Миллер. — Я чертовски устал.

— Тогда иди поспи, — сказала она. — Поспи, а после спускайся и поешь чего-нибудь. Ты мне расскажешь, что происходит у тебя в жизни, хорошо?

Миллер улыбнулся и взял ее за руку.

— Иди, — сказала Хэрриет, — а я пока приготовлю тебе поесть.

Войдя в квартиру, Миллер снял пальто и рухнул на стул в гостиной. Он не спрашивал себя, куда движется расследование. Он старался не думать о дурном предчувствии, которое неотступно преследовало его. Он не подвергал сомнению собственную ответственность за смерть Наташи Джойс. Он не задавался вопросом, подвергается ли опасности его жизнь. Он старался не вспоминать, как выглядит Мэрилин Хэммингз и их короткий разговор. Он не думал о Дженнифер Энн Ирвинг, о том, как выглядело ее тело, когда его обнаружили. Как выглядела Наташа Джойс. Словно кто-то затоптал ее до смерти. Внутреннее расследование, бесконечные вопросы, неубедительные ответы, бессонные ночи, газетные статьи, предположения, обвинения…

Миллер ощущал, как мир сжимается вокруг, порождая нечто, что способно его погубить.

Он дурачил себя. Дело Ирвинг, смерть Брендона Томаса — это были мелочи по сравнению с тем, что происходило сейчас.

Было девятнадцать минут седьмого вечера среды, пятнадцатого ноября. Кэтрин Шеридан была мертва уже четверо суток. Наташи Джойс не было в живых всего лишь двадцать шесть часов.

Сотовый разбудил Миллера в четверть девятого вечера. Звонил Эл Рос. Он сказал нечто такое, от чего у Миллера внутри все похолодело. Это было мимолетное ощущение, тем не менее довольно неприятное.

Два часа затишья перед бурей. Ненадолго время для Роберта Миллера замедлилось, и за это он был ему очень благодарен.

Первое убийство ничем особым мне не запомнилось. По крайней мере, ничем таким, что стоило бы помнить.

Моей первой жертвой стал маленький человек в бежевом костюме. Это случилось двадцать девятого сентября, где-то в девяностых годах. Стояла жара, и у маленького человека в бежевом костюме были темные пятна под мышками. Он потел так сильно, что пот пропитал рубашку и пиджак. Его кислый запах заполнил душный кабинет, в котором человек работал. Все, что я знал, так это то, что он был как-то связан с Альянсом и у него было что-то, чего не должно было быть. Ну, или он знал что-то, чего знать не должен был. Или собирался сказать кому-то что-то, чего не должен был говорить. Это не имело значения.

Манагуа был кошмаром, созданным самими жителями. По всему городу были рассредоточены безопасные дома и номера в гостиницах. Их постоянно меняли. Каждая такая точка использовалась максимум дважды. Платили всегда наличными. Я не говорил по-испански, зато Кэтрин владела этим языком. Названия переиначивались на американский манер. Батахола Норте и Батахола Сюр стали соответственно Северной и Южной Барахолкой. Репарто Хардинес де Манагуа стал просто Садом, Баррио эль Кортихо превратился в Ферму, Баррио Лома Верде был известен как Зеленый Холм, а названия улиц — Писта лис Бризас, Писта Эроэс и Мартирес, Пасео Сальвадор Алленде стали Бризами, Мучениками и Сальвадором. Так было легче запомнить местность, а те, кто не владел английским, не понимали, о чем речь.

Кроме Кэтрин, которая была моим контролером, у меня был директор секции. Его звали Льюис Коттен. Возраст за тридцать, потомственный разведчик, буквально рожденный в ЦРУ, он знал об истории компании больше, чем кто-либо другой, известный мне.

— Билл Кейси планирует в одиночку дать отпор коммунистической империи, — сказал он и хрипло рассмеялся. — Ты знаешь, он служил в Управлении стратегических служб. Еще он был председателем Комиссии по ценным бумагам и биржам. Тертый калач, стреляный воробей. Мой отец раньше играл с ним в гольф. Он говорил, что никогда не встречал большего простака.

У нас с Льюисом Коттеном установились, так сказать, дружественные отношения. Он знал, зачем я был там. Я был всего лишь инструментом. Позже я узнал, что Коттен не был далек от этих игр. Спустя какое-то время он организует покушение на министра иностранных дел Никарагуа Мигеля д’Эското в 1983 году, а в 1984-м займется подготовкой убийства девяти командиров Национального директората сандинистов. Я узнал, что Льюис Коттен до Никарагуа был напрямую связан с покушениями, как удачными, так и неудачными, на жизни многих известных людей. В их число входили руководитель панамской разведки генерал Мануэль Норьега; президент Заира Мобуту Сесе Секо; премьер-министр Ямайки Майкл Мэнли; Каддафи, Хомейни, а также командующий военными силами Марокко генерал Ахмед Длими. В 1985 году, когда я навсегда покинул Никарагуа, с его именем связывали гибель восьмидесяти человек во время покушения на ливанского шиитского лидера шейха Мохаммеда Хуссейна Фадлалла.

Казалось, что Коттен живет лишь для того, чтобы наблюдать, как вокруг него гибнут люди. Это была его цель, его мотивация. Иногда, когда мы встречались в связи с очередным заданием, он хватал меня за плечо, широко ухмылялся и говорил: «Так ты хочешь узнать, какого ни о чем не подозревающего засранца сегодня вздернут на виселице?» — Это было его любимое выражение: «вздернуть на виселице». И хотя мы никогда никого не вешали, поскольку всегда использовали пистолеты в ближнем бою, а на расстоянии прибегали к помощи снайперских винтовок, он продолжал использовать это выражение. Мы работали с Кэтрин Шеридан с сентября 1981 года по декабрь 1984-го. Это было сумасшедшее время, когда мы думали, что не доживем до завтрашнего дня, и поэтому курили, пили и трахались, словно безумные. За этот период мы отправили на тот свет девяносто три человека. Льюис Коттен получал приказ, Кэтрин вела учет, я ходил на собрания. Организация была на высоте. Меня подстрелили всего раз. Поймал пулю в бедро. Под рукой всегда были хорошие врачи. Я выбыл из строя всего на три недели.

Когда моя нога зажила, я вернулся к работе.

— Боже, — сказал Коттен, когда я вошел в номер отеля, где он организовал свое рабочее место. Гостиница располагалась на окраине района Резиденсиаль Линда Виста, к северу от озера Лагуна де Асососка. — Сколько же времени требуется, чтобы оправиться от легкого ранения? Ты хоть представляешь, с каким дерьмом мне приходилось иметь дело, пока ты три недели отлеживался в больничке? Боже всемогущий, кто мог подумать, что это будет целая армия. Станцуй же, Джон Роби! Черт, Джон, соберись! Бери свою девчонку и давай обсудим то, что здесь происходило, пока ты был в отпуске.

Но этот разговор произошел в середине 1983 года, а я совсем забыл о первом разговоре. Убийство, которое должно было стать значимым, которое должно было изменить жизнь, таковым не оказалось. По крайней мере, не для меня. Только потом, поздно ночью, сидя у окна в номере отеля на улице Авенида, 28а, что на востоке района Баррио эль Кортихо, Фермы, я понял значимость того, что произошло. Важно было не то, что я кого-то убил. Важно было то, что я ничего после этого не почувствовал.

Во время обучения в Лэнгли мы вели бесконечные беседы о психологических и эмоциональных эффектах, психическом влиянии, которое оказывает убийство на человека. Все это были разговоры. Казалось, что вся наша жизнь проходит в бесконечных разговорах. Нам говорили, что некоторые люди, несмотря на тренировки и процедуры по расширению сознания, несмотря на то, что были уверены в своей правоте… ну, некоторым не удавалось справиться с этим. И все же были такие, которые справлялись, которые могли посмотреть в оптический прицел, нажать на курок и увидеть маленькое красное пятно, расцветающее на чьем-то лбу, связать причину со следствием и понять, что они сами совершили это — прекратили чье-то существование. Лишь позже они столкнутся с реальностью произошедшего. Их будет тошнить, они напьются. Возможно, они начнут хныкать и думать, что бы сказала мать, если бы узнала о том, что они совершили.

Один парень застрелил какого-то засранца в голову, прямо в глаз. Потом он посмотрел на то, что натворил, понял весь смысл произошедшего, направил пистолет на себя и вынес себе мозги.

Я никогда не страдал подобными эмоциональными, мелодраматическими вещами.

Я уселся в коридоре возле кабинета. Я терпеливо подождал, пока маленький человек в бежевом костюме поравняется со мной. Когда он проходил мимо, я встал, направил на его голову пистолет и выстрелил ему в висок. Противоположная часть его лица взорвалась и забрызгала ближайшую стену. Внезапность и ярко-красная кровь удивили меня. Я не знаю, чего я ждал. Я постоял несколько секунд, глядя на человека на полу. Я видел темные пятна у него под мышками. Я использовал пистолет с глушителем, поэтому никто не прибежал узнать, что случилось. Мой пульс не участился, сердце билось в обычном ритме. Я вспомнил выражение лица Льюиса Коттена, когда он передал мне черно-белую фотографию этого человека и сказал:

— Он стоит на пути Альянса. Это все, что мне сказали, и это все, что я могу рассказать тебе. Большего нам знать не надо, не считая того, что твоя девчонка знает, где он будет завтра. Поэтому ты должен будешь нанести ему визит и выстрелить в его чертову голову, хорошо? — Коттен улыбнулся и добавил несколько слов, которые он всегда произносил перед каждым заданием. Улыбка, подмигивание, а потом: — Да, совсем забыл, Джон Роби… — Он сделал паузу, как в театральной постановке. — Не завали дело, ага?

Итак, я постоял пару секунд рядом с мертвым человеком на полу. Большая часть содержимого его головы покрывала соседнюю стену. Я гадал, такой ли теперь будет моя жизнь, буду ли я всегда заниматься этим, будут ли меня помнить из-за этого. Привет, меня зовут Джон Роби. Чем я занимаюсь? Ничего особенного, просто убиваю людей по заказу правительства.

Мы были так уверены в собственной правоте. Я и Кэтрин. Мы жили так, словно вовсе не существовали. Постоянно перемещались из одного гостиничного номера в другой, в брошенную квартиру в северной части района Репарто Лос Аркос, в полуразрушенную кирпичную усадьбу в Баррио Динамарка. Ели в ресторанах, наблюдали за тем, как приходят и уходят люди, люди из компании. Мы понимали, кто есть кто, по тому, как человек был одет, как говорил. Старожилы и ветераны, новички и пушечное мясо…

— Из десантного судна, по пляжу и в бой, — говаривал Коттен и улыбался своей глупой улыбкой, а я удивлялся безумию этого мира. Потом смотрел на фотографию очередной жертвы.

Мне понадобился целый год, чтобы понять, что там происходит на самом деле. Мне понадобился год, чтобы понять, что такое Альянс, и к тому времени я начал понимать, что в Никарагуа вся заваруха вовсе не из-за коммунизма. Причина была в другом. К тому моменту, когда мы поняли, в чем суть дела, было уже поздно возвращаться домой. Мы стали тем, что с самого начала хотели из нас сделать Лоуренс Мэттьюз, Дон Карвало и Дэннис Пауэрс. Как любил говорить Мэттьюз, мы были священным чудовищем. Кэтрин была нашим мозговым центром, я был всего лишь грубым орудием. Возможно, я был самым грубым орудием, которое у них когда-либо было. Но была определенная грань. Я понял это через какое-то время. Казалось, что все, что я делал, каждое задание, которое выполнял, делало эту грань острее. Как они никогда не задавались вопросом, кем я был до того, как попал к ним, так им было наплевать, кем я стал.

Именно после смерти адвоката, человека по имени Франсиско Сотело осенью 1984 года, все начало разваливаться. Возможно, в этом было что-то пророческое. Все то, что он мне говорил, все то, что было правдой, все его личные обстоятельства не помешали мне застрелить его. Позже ночью, и в последующие ночи, когда я начал понимать значение того, что мы делали, я поговорил с Кэтрин о том, что может произойти, и мы поняли, как здорово им удалось одурачить нас.

В этот момент работа стала личным делом, и если раньше я оставлял мертвецов там, где они упали, то теперь они неотступно следовали за мной по пятам.