Красная Орхидея

Лишь оказавшись дома, Анна осознала, до какой степени вымоталась за этот день. Приняв душ и наскоро перекусив, она легла в постель и тут же отключилась. На следующий день она с Баролли на пару собиралась опрашивать младшую дочь Виккенгема, Эмили, — студентку Лондонской школы экономики, жившую в маленькой квартирке близ Портобелло-роуд. Ленгтон с Льюисом тем временем должны были встретиться с Джастин Виккенгем. Предполагалось, что после этого они соберутся в участке и всей компанией отправятся в Мейерлинг-Холл брать показания у Эдварда Виккенгема. Единственный человек, с которым не удалось связаться, была Гейл Харрингтон: та до сих пор пребывала в санатории. Алиби Виккенгема на девятое января еще проверялось — на данный момент те лица, чьи телефоны дал Виккенгем, подтвердили, что он действительно в тот день был с ними.

День двадцать четвертый

Баролли с Анной встретились утром в полицейском участке и уже в восемь тридцать отправились на встречу с Эмили. Девушка сказала, что у нее в десять лекции, поэтому ей было бы удобнее пообщаться с детективами пораньше. Квартира ее располагалась над магазином в менее богатой части Портобелло-роуд. Несмотря на будний день, вся улица кишела палатками.

Они позвонили в интерком и в ожидании ответа проглядели список жильцов. В квартире значились еще две девушки, вероятно соседки. Довольно скоро послышался высокий, немного надменный девичий голос — их попросили подняться по лестнице.

Входная дверь открылась под жужжание интеркома. На лестнице лежал вытертый, цвета дуба ковер, некогда придерживавшие его прутья отсутствовали. Подняться надо было на второй этаж. Баролли пошел впереди.

Эмили Виккенгем высунулась из открытой двери:

— Заходите. Мне не терпится узнать, в чем дело. Вы по поводу взлома?

— Нет.

Баролли предъявил ей удостоверение, Анна сделала то же самое, и они вслед за Эмили вошли в неряшливую съемную квартиру, сплошь увешанную постерами со звездами рок-н-ролла, с замызганной, вызывающей брезгливость кухней.

— У нас нет гостиной, но мы можем поговорить у меня в спальне. Хотите чаю или чего-то еще?

— Нет, спасибо.

— Нас уже второй раз за полгода обкрадывают! На этот раз они забрали все компакт-диски. Это сущее наказание!

Она жестом пригласила их сесть на свою незастланную постель, сама же забралась с ногами в старое плетеное кресло.

— Мы не по поводу взлома, — сказал Баролли, осторожно присев на ярко-рыжее пуховое одеяло.

Анна внимательно разглядывала девушку. Высокая — не меньше пяти футов и девяти дюймов — и притом очень костлявая, она тем не менее была бы довольно симпатичной, если бы не грязные волосы. Макияжа на лице не было, ногти выглядели изгрызенными. У нее, как и у отца, были темные волосы и такие же, как у него, глубоко посаженные глаза. Тревис пришло в голову, что, возможно, она такая тощая из-за нарушения питания.

Анна подозревала, что Эмили, должно быть, отличница, поскольку ей было всего семнадцать, и раз она уже училась в университете, значит, сдала экзамены за двухгодичный курс на год раньше.

— Вы когда-нибудь видели эту девушку? — Баролли достал фотографию Луизы Пеннел.

Эмили взглянула на снимок и покачала головой. Затем он показал фото Шерон Билкин — девушка снова помотала головой.

— Девятого января этого года вы были здесь?

— Думаю, да. Точно не помню, была ли я именно здесь, но, во всяком случае, я была в Лондоне.

— Вы часто бываете в родительском доме?

— А в чем дело? — спросила она, покусывая кончики пальцев.

— Мы расследуем убийство. Обе девушки, которых вы только что видели на фото, убиты.

— Они были студентки? — спросила Эмили без особых эмоций.

— Нет. По выходным вы навещаете родной дом? — с приветливой улыбкой спросила Анна.

— Нет. Я как можно меньше бываю дома. Зачем вы хотите это знать?

— Это связано с нашим расследованием. У вас хорошие отношения с отцом?

— Нет. Зачем вам знать о моем отце?

— Всего лишь в целях исключить его из числа возможных участников преступления. — Баролли поерзал на месте: сидеть на низкой кровати было очень неудобно.

— А с вашим братом у вас хорошие отношения?

— Не совсем. Я крайне редко его вижу. Он на самом деле мне сводный брат.

— Когда вы последний раз были дома?

— О боже, не знаю. Я предпочитаю проводить свободное время с матерью. Почему вы задаете мне такие вопросы? Я не понимаю, зачем вам знать о моей семье.

— Вам известно, развлекаются ли ваш отец или брат с молоденькими девушками вроде тех, что мы показали вам на фото?

— Понятия не имею. В смысле, папа всегда по выходным устраивает вечеринки, но я туда не хожу. Мы не очень-то ладим. А он что-нибудь вам сказал?

— О чем?

— Ну, что мы не часто видимся. Мама говорит, это потому, что я слишком на него похожа, но это не совсем так — мы просто не любим друг друга.

Баролли посмотрел на Анну, не зная, в каком направлении вести беседу дальше.

— А тут есть какая-то особая причина? — простодушно спросила Анна.

— Мы просто не ладим друг с другом. Я не понимаю, зачем вам нужно знать о моих отношениях с отцом. Он что, что-то нарушил?

— Скажите, а эти вечеринки… Можете побольше нам о них рассказать?

Эмили поерзала в скрипучем плетеном кресле:

— Я в них не участвовала, я ведь вам уже сказала.

— Да, я помню. Но может, раньше, когда вы еще жили там… Когда вы жили дома?

— Я на самом деле не жила дома. Я училась в пансионе, а затем, когда они развелись, жила у матери.

— Почему они развелись?

Эмили заметно заволновалась:

— Спросите у них! Это было несколько лет назад. Они не были счастливы вместе.

— Ваша мама развлекалась на этих вечеринках?

— Я не знаю! В который раз вам говорю: я никогда там не была. Нас не пускали туда, пока мы были детьми. Неужто не понятно?

— Но вы, должно быть, узнали о том, что там происходит, когда стали старше?

— Нет! Зачем вы меня без конца об этом спрашиваете? Я ничего не узнала! Папа всегда был с нами очень строг. Со мной даже строже, чем с Джастин. Он хотел, чтобы я стала, знаете ли, врачом, чтобы пошла в медицинский вуз, но мне это было неинтересно. Я не могла дождаться, когда же наконец покину дом. Потому-то я так корпела над учебой — чтобы выбраться наконец и жить своей жизнью. У папы свои пунктики.

— Какие же?

Эмили скусила что-то слева от ногтя:

— Выпивка и все такое прочее.

Анна снова достала фотографии:

— Не могли бы вы еще раз взглянуть на эти снимки, Эмили. Может быть, вы все же припомните, что видели одну из этих девушек в вашем поместье?

— Нет! Я уже смотрела на эти фото и ничего не вспомню, если увижу их опять.

— Обе они жестоко убиты, Эмили. Одну из них — вот эту девушку — звали Луиза Пеннел. В прессе ее прозвали Красная Орхидея.

Эмили готова была расплакаться. Она вновь посмотрела на фотографии и помотала головой.

— Скажите, на этих вечеринках ваш отец развлекался с такими девушками, как эти?

— Иногда, но я на самом деле не знаю. Думаю, вам надо уйти, потому что, мне кажется, вы пытаетесь заставить меня сказать какую-нибудь гадость о том, о чем я ничего не знаю, и вы меня запугиваете.

— Извините, Эмили, у нас не было таких намерений. Мы просто пытаемся выяснить, навещала ли когда-нибудь хоть одна из этих несчастных девушек вашего отца в Мейерлинг-Холле. И если не отца, то, возможно, брата?

Эмили принялась накручивать на пальцы пряди волос:

— Я уже вам сказала: я не очень-то часто ездила домой. Если папа знает этих девушек, почему бы вам его самого о них не спросить? Я ничего не знаю, и мне не нужны неприятности.

— Неприятности от вашего отца?

— Да, он очень суровый. Не знаю, сколько раз повторять вам, что я никогда не видела этих девушек. А вы всё спрашиваете одно и то же.

— У вашего отца было много подружек?

Эмили подскочила с кресла со слезами на глазах:

— Думаю, вам следует уйти! Пожалуйста! Я не собираюсь больше с вами разговаривать. Это все крайне неприятно.

Баролли и Анна так и не услышали ничего, прямо указывающего на то, что Чарльз Виккенгем или его сын были знакомы с жертвами, а потому с большой неохотой выполнили просьбу Эмили.

Джастин Виккенгем была одета в джодпуры, черные сапожки для верховой езды и в толстый, крупной вязки свитер. Когда приехали Ленгтон с Льюисом, она чистила стойла. Увидев детективов, она не прервала работы, сказав, что ей нужно успеть все сделать до утренней выездки. Как и сестра, она решила, что полицейские прибыли расспросить ее об одном невеселом инциденте: она въехала кому-то в зад на центральной улице и между участниками аварии возникла перебранка. Льюис сказал, что у них к ней дело личного характера и что им нужно поговорить конфиденциально.

Они прошли в помещение для конского снаряжения. Джастин оказалась такой же высокой, как и Эмили, но куда более ширококостной и с густыми светлыми волосами. Если у Эмили были глубоко посаженные, отцовские глаза, то Джастин унаследовала от отца еще и нос с горбинкой. Когда девушке стали задавать вопросы, она оказалась куда более откровенной, нежели ее сестра.

— Я ненавижу его! Мы не разговариваем. Что бы он там ни придумал для своих делишек — меня он туда не впутает! — сказала она резко.

Джастин не смогла узнать ни Луизу, ни Шерон, но она заметила, что эти девушки явно того же типа, как и те, что часто наезжают в Холл.

— Папа любит таких молоденьких! — сказала она, с гадливостью скривив рот.

Ей сказали, что этих девушек убили.

— Это ужасно! Но я их все равно не знала.

Ленгтон поднял фотографию Луизы Пеннел:

— Тело этой девушки было найдено в Ричмонде на берегу реки.

Джастин глотнула воздуху, словно утопающая:

— Бог ты мой! Так я же знаю об этом! Об этом писали во всех газетах. Я по утрам частенько проезжаю там на лошади вдоль реки. У меня чуть сердце не остановилось — как это ужасно! Меня тогда не было, я жила у мамы в Милане.

Ленгтон поинтересовался, далеко ли она живет от Темзы, — выяснилось, что девушка снимает вблизи набережной квартиру в доме, принадлежащем хозяйке конюшен. Когда ее спросили, не пользовался ли когда-нибудь ее жилищем отец, Джастин помотала головой:

— Вас, наверно, это позабавит. В смысле, он платит за эту квартиру, но никогда в ней не был. Я вообще с ним не вижусь.

— Вы были в Лондоне девятого января этого года?

Взглянув на настенный календарь, Джастин ответила, что на те выходные уезжала к матери.

— А у вашего отца есть ключ от вашей квартиры?

Она дико вскрикнула, заявив, что даже близко не подпустила бы его к своей квартире.

— А у вашего брата?

— У Эдварда?

— Да, у него есть ключ?

— От моей квартиры?

— Да.

— Да нет, сомневаюсь. Нет. Мы уж несколько месяцев не виделись.

Ленгтон отметил внезапную перемену в ее поведении: она определенно избегала его глаз, то и дело разглядывая носки сапожек.

— У вас хорошие взаимоотношения с братом?

— Он мне сводный брат, — тихо ответила она.

— Вы с ним ладите?

— Нет, не ладим. Не представляю, что он вам наговорил, но для нас обоих лучше держаться друг от друга на расстоянии.

— Почему?

— Просто так, — пожала она плечами, все так же разглядывая сапожки. — Я не лезу во всю эту их бучу.

— В какую бучу?

Она вздохнула, покусала губы:

— В то, что между ними происходит. Эдвард постоянно получает пинки от отца, потому что не блещет умом. В смысле, он не бестолочь, но и не такой смышленый, как папе хотелось бы. К тому же пристрастился к наркотикам.

— Ваш брат?

— Да. Его выперли из колледжа Мальборо за марихуану. Папа и сам был не против травки — застукали-то Эда как раз с той, что поставляли отцу. Бедный Эдвард был в ужасном состоянии. Папа поместил его в клинику, но он не был настоящим наркоманом. В общем, это было ужасно, и теперь он работает на папу в Холле. Вы знаете, там большое хозяйство.

— Его жена покончила с собой, верно?

Джастин кивнула, заметно напрягшись:

— Зачем вы расспрашиваете об Эдварде?

Ленгтон ответил, что в целях отвода подозрения, однако девушка внезапно сделалась осторожной:

— Мне это не нравится. В смысле, почему надо говорить наедине? Зачем вы задаете такие вопросы о моем брате и об отце? Вы всерьез полагаете, что они совершили что-то нехорошее или как-то причастны к этим ужасным убийствам? В смысле, вы не вправе так думать. — Она потерла виски и вздохнула. — О боже, я знаю почему. Это Эмили? Что она вам наговорила? Нельзя всерьез воспринимать все, что она говорит: она у нас девочка с проблемами. Вам известно, что она страдает булимией? Пару лет назад она чуть не померла, впихнув в себя зараз чуть не пять стоунов[11] еды.

— Я не беседовал с вашей сестрой, — ответил Ленгтон.

Джастин склонила голову набок:

— Не думаю, что я готова продолжать этот разговор.

Вернувшись в полицейский участок, Анна и Ленгтон сравнили записи опросов. Ленгтон решил получить ордер на обыск квартиры Джастин Виккенгем, чтобы эксперты-криминалисты могли там порыскать на предмет обнаружения пятен крови. Возможно, что Виккенгем воспользовался ее квартирой в ночь убийства: до места, где обнаружили тело Луизы Пеннел, было оттуда рукой подать.

— Вопрос: который из Виккенгемов? — заметила Анна.

— Возможным подозреваемым у нас теперь нарисовывается братец.

— Или же они оба в деле?

Ленгтон кивнул и сменил тему, спросив, есть ли у нее паспорт нового образца. Анна ответила утвердительно.

— Отлично. Завтра отправляемся в Милан.

Анна усмехнулась: она никак не думала, что он выберет ее в попутчики.

— Допрашивая его бывшую жену, я предпочел бы, чтобы со мной была женщина. Старик Льюис порой бывает туп как бревно.

Она улыбнулась и сказала, что Баролли тоже местами деревянистый. Ленгтон рассмеялся. Она уже давно не слышала его смеха. Этот искренний душевный хохоток полностью преобразил Джеймса, придав его облику что-то мальчишеское.

— Там переночуем, вернемся на следующий день после полудня — так что иди собирайся, — сказал он.

— Ладно.

Она уже открыла дверь, чтобы уйти, когда зазвонил телефон и Ленгтон сделал ей знак рукой подождать:

— Послушай, Майк, да мне накласть! Мне нужно, чтоб его телефон прослушивался!.. Что?! Соедини с ней, значит! Да! О господи… — Он некоторое время слушал, затем спокойно заговорил в трубку: — Госпожа коммандер, благодарю вас, что так быстро мне перезвонили. Нет слов, чтобы выразить, сколь чрезвычайно важно для нас установить тотальное наблюдение за этим человеком. Как вам известно, профессор Марш… — Он подмигнул Анне. — Да-да, она нам представила свое заключение. И так или иначе все делается в соответствии с ее рекомендациями. — Продолжая ворковать с начальницей, он улыбнулся Анне. Потом возвел глаза к небу. — Благодарю вас и вновь выражаю признательность за то, что нашли время мне перезвонить. Благодарю. — Он повесил трубку и покачал головой. — Вот мерзавец-то! А мы все равно получили добро на прослушку! Они все там осторожничают, боятся шаг ступить, но коммандер — славная девочка, хотя и делает все по правилам, согласно букве закона. Еще она нам предоставила нескольких офицеров в подкрепление.

Доминика Виккенгем согласилась встретиться с ними в субботу, наутро после их перелета. По указанию Ленгтона им забронировали номер в отеле «Хаятт-Хилтон». У некоторых от такого распоряжения брови поползли на лоб, поскольку это был очень дорогой и роскошный отель. Тот факт, что Ленгтон отправился в поездку с Анной, вызвал недовольство коллег. Баролли и Льюис оба рассчитывали, что будут сопровождать Ленгтона. И теперь они втихомолку сетовали на несправедливость, хотя ни один не говорил об этом вслух перед всей бригадой, — ведь Ленгтон оставил на них оперативный штаб, чтобы они прослушивали звонки и рапортовали ему, если высветится что интересное.

День двадцать пятый

Ленгтон по такому случаю облачился в костюм и свежевыглаженную рубашку. Их обоих доставили из полицейского участка в аэропорт. У Джеймса из багажа были только небольшая складная сумка и портфель с бумагами. Он кинул изумленный взгляд на Аннин чемодан на колесиках.

— Он почти пустой, — хмыкнула она.

— У тебя не будет времени пробежаться по магазинам, Тревис, если ты на это надеешься. Завтра в десять мы встречаемся с бывшей женой Виккенгема, а после полудня уже летим обратно в Лондон.

Анна не ответила. Разумеется, она рассчитывала хоть полчаса прошвырнуться по магазинам. А еще предполагала совершить набег на дьюти-фри-шоп.

Времени у них было в обрез, а потому, едва они прошли таможенный досмотр и паспортный контроль, Ленгтон настоял, чтобы они отправились прямо к выходу на посадку. Там они уселись рядышком, Ленгтон погрузился в свежий выпуск «Ивнинг стандард» — и тут Анна увидела, как к ним направляется профессор Марш. Тревис остолбенела. Она и мысли не допускала, что время, проведенное наедине с Ленгтоном, так много для нее значит. Однако это было так, и она внезапно почувствовала себя одураченной. Он должен был предупредить, что психологиня едет с ними!

— Джеймс! — На сей раз дамочка облачилась в другой свой шикарный костюмчик и туфли на высоких каблуках, в волосах снова сидел шиньон.

Ленгтон поднял глаза и сложил газету:

— Бог ты мой, что вы тут делаете?

Анна с досадой сжала губы: в этом актерстве не было ни малейшей надобности.

Между тем профессор Марш подсела к Ленгтону с другой стороны:

— Вы летите в Милан?

— Да, летим. А вы?

— И я. У меня там лекция и переговоры с издателем по поводу публикации в Италии моей последней книги. — Она холодно кивнула Анне.

— Надо же, какое совпадение! — произнес Джеймс.

Анна сжала кулаки: «Скверный актеришка!»

Ленгтон между тем завел разговор об упомянутой психологиней книге, и Тревис почувствовала себя никому не нужной запчастью. Потом профессор Марш полюбопытствовала, какие у них места в самолете, и он кивком велел Анне проверить билеты.

— Может, мы поменяемся и я сяду с вами?

— Да, отлично. Кстати, мы летим, чтобы встретиться с бывшей женой Виккенгема.

— Где остановитесь?

— В «Хаятт-Хилтон».

Она рассмеялась, показав ровные белые зубы.

«А то она не знала!» — подумала Анна. Ничего удивительного, что Ленгтон не захотел брать с собой Льюиса или Баролли. Тревис оказалась девочкой на подхвате!

Они поднялись на борт. Ленгтон все хлопотал вокруг профессора Марш: и поднял ее сумку на полку для багажа, и проверил ее ремень безопасности, и даже сложил ее нарядный жакетик, чтобы он, не дай бог, не помялся. Анна сидела почти в самом конце самолета, рядом с крупным потеющим мужчиной, чьи многочисленные журналы и газеты то и дело падали на пол. Ленгтон и профессор Марш устроились во втором ряду, прямо за шторой, разделяющей места эконом- и бизнес-класса.

Прибыв в миланский аэропорт, Анна прошла таможню позади Ленгтона и профессора Марш. Казалось, они о чем-то серьезно беседуют. То и дело он наклонялся к ней, чтобы лучше слышать, придерживая рукой за талию. Такая фамильярность их отношений расстроила Анну, хотя она и не имела права об этом думать. Их консультант-психолог, похоже, была довольно частым гостем в Милане, и в такси они обсуждали, в каком ресторане этим вечером лучше поужинать. Эшлин остановилась в отеле «Четыре сезона», а потому ее подбросили к дверям гостиницы, после чего сами отправились в «Хаятт». Ленгтон помахал ей на прощание, пока носильщик, подхватив ее сумку, терпеливо ждал, когда гостья войдет в отель.

Когда они отъехали, Ленгтон скосил глаза на Анну:

— Об этом не следует распространяться в следственной бригаде, Тревис.

— О чем конкретно?

— Что она здесь. Там ни за что не поверят, что это совпадение. Они же бог знает какой вывод из этого сделают, так что лучше оставить это между нами, ладно?

— Как тебе будет угодно, — сухо отозвалась она.

— Не удивлюсь, если это коммандер ей настучала, что мы сюда собираемся. Она даже желает поговорить с нашей экс-женой.

— И ты это допустишь?

— Ну да, возможно. Давеча она меня немало впечатлила своей речью.

Тут зазвонил его мобильник, и весь оставшийся путь до отеля Ленгтон выслушивал отчет Льюиса о результатах прослушивания телефонов. В конце он буркнул что-то в трубку и прервал связь.

— Ну что, наш подозреваемый никуда не звонит, зато его доченьки уже созвонились и обменялись впечатлениями о визите детективов. И кажется, та, что кожа да кости…

— Эмили, — ввернула Анна.

— Да, лечится у психотерапевта.

— Неудивительно. Она ужасно нервная. Хотя и умница.

— Она все спрашивала Джастин, знает ли та, что нам известно, и если да, то кто нам это рассказал. Какой из этого вывод?

— Не знаю. Может, их матушка нас просветит? Ты вроде говорил, что Джастин была с ней, когда мы обнаружили тело Луизы Пеннел?

— Да.

Между тем они подъехали к отелю, и Ленгтон выглянул из машины.

— Не желаешь вечерком поужинать? — спросил он, когда носильщик открыл дверцу автомобиля.

— Нет, благодарю. Я лучше пораньше лягу.

Анна подождала, пока достанут из багажника ее чемодан, после чего проследовала за Ленгтоном в отель. Он стоял у стойки администратора, регистрируя их обоих, и Анна улучила момент осмотреться в огромном холле шикарного отеля. Она никогда прежде не останавливалась в столь изысканном и дорогом месте, и ее поразило, что Ленгтон, казалось, чувствовал себя тут как рыба в воде.

Наконец он вручил ей ключ и сообщил, что ее номер на седьмом этаже и что в отеле имеются сауна, спа-салон и бассейн, если у нее есть желание размяться.

— Я не взяла купальник.

— На углу поблизости модная лавка — купи там.

— У меня нет настроения плавать.

— И поесть не хочешь?

— Нет. Если что, закажу что-нибудь в номер.

— Ну ладно. Я в триста седьмом. Если понадоблюсь — звони. Утром вместе позавтракаем.

Они стояли рядом в лифте, поднимающем их на третий этаж. Когда открылись двери, Ленгтон просматривал эсэмэски.

— Доброй ночи, Тревис.

— Доброй ночи.

Двери закрылись, и она поехала на седьмой этаж. Носильщик, уже ожидавший Анну в дверях ее номера, жестом предложил ей войти.

Ей достался большой, просторный номер, с двуспальной кроватью и небольшим балконом. Она дала носильщику на чай и, едва за ним закрылась дверь, плюхнулась на постель.

В своем воображении она набросала сценарий того, как они останутся наедине с Ленгтоном, и даже рисовала себе, как отреагирует на его ухаживания… Теперь она поняла, что у него не было ни малейшего намерения за ней приударить. Она чувствовала себя глупо и злилась из-за того, что так заблуждалась на его счет.

Ленгтон вышел из отеля и прогулялся до отеля «Четыре сезона», где его ожидала хладнокровная и изысканная Эшлин Марш в бледно-голубом шифоновом коктейльном платье и с маленькой серебряной сумочкой в цвет босоножек.

— А малышку Тревис с собой не взяли?

— Нет, она хотела лечь спать пораньше.

— Поужинаем здесь или предпочитаете куда-нибудь пойти?

Взяв такси, они отправились в ресторанчик Бебеля на Виа Сан-Марко.

Тревис долго тыкала в кнопки пульта, переключая телевизионные каналы. Наконец решила посмотреть «Титаник», поскольку в первый раз не видела его целиком. Она уже поужинала и выпила полбутылки вина из мини-бара. Завернувшись в махровый халат, Анна уселась на постели, подложив под спину подушки, и стала смотреть фильм, но уже через пятнадцать минут ее начало клонить в сон. Она вздрогнула и проснулась, когда «Титаник» уже начал тонуть: трезвонили на пару гостиничный телефон и ее мобильник.

Анна сползла с постели, порылась в сумочке, одновременно попытавшись дотянуться до аппарата на прикроватной тумбочке. Потеряв равновесие, шлепнулась на пятую точку — и в то же мгновение умолкли оба телефона. Ругнувшись, Анна поднялась, проверила в мобильнике определитель вызовов и попыталась перезвонить, но соединения не было. Она уже хотела связаться с портье, когда телефон зазвонил опять:

— Тревис?

— Да.

— Это Майк Льюис. Я пытался дозвониться до шефа, но его мобильник выключен, а в номере его нет.

— Возможно, он вышел.

— Это и так ясно, черт подери! Ты можешь с ним связаться?

— Я не знаю, куда он ушел. У тебя что-то важное?

— Возможно. Я знаю, утром вы встречаетесь с бывшей женой Виккенгема, а потому хочу кое-что ему передать.

— А не хочешь, что там у тебя есть, сообщить мне, а я уже передам шефу?

— Поступил звонок от Джастин Виккенгем к ее сестре.

— Погоди, возьму блокнот.

Она опустила трубку на тумбочку и поспешила к портфелю.

— Готова, — сказала она, занеся над блокнотом карандаш.

Кашлянув, Льюис спросил, изобразить ли ему телефонный разговор в лицах или же только изложить детали.

— Майк, скажи, что ты выяснил.

— О’кей. Сперва они обсудили, не связывался ли кто-нибудь из них с матерью по поводу визита полиции. Оказалось, что нет. Джастин все спрашивала, в порядке ли Эмили, затем спросила, сообщила ли та что-нибудь «им». Под «ними» она, полагаю, подразумевала нас. Затем Джастин спросила, знают ли «они», что произошло. Эмили ответила, что ничего не сообщила и что очень расстроилась, а Джастин попыталась ее успокоить. Она сказала, цитирую: «Никаких обвинений не было выдвинуто, так что вряд ли они что-то знают». Но если, дескать, «они» будут ее о чем-нибудь спрашивать, ей следует отказаться с «ними» разговаривать, иначе — цитирую — «все начнется опять».

Анна застенографировала все это в блокнот.

— Ты слушаешь?

— Да, продолжай.

— И вот почему я решил срочно связаться с шефом: Эмили ужасно переживает и Джастин все пыталась ее успокоить, но та разошлась не на шутку. Она заявила, что хочет через все это пройти и заставить его заплатить за то, что он с ней сделал, но ее сдерживает давление семьи.

— Подожди секундочку… Ага, и что дальше?

— Следующая часть разговора была невнятной, потому что она плакала и приговаривала, что у Джастин, мол, все в порядке, поскольку это случилось не с ней. Джастин тогда сказала, что она пыталась ее защитить как раз потому, что и с ней такое было, что он постоянно пытается с ней это проделать.

— «Это проделать»? — переспросила Анна.

— Да, так она сказала. Эмили, будучи в растрепанных чувствах, заявила: даже если он и сделал, мол, это с тобой, аборт пришлось делать ей, а не Джастин. И дальше она заговорила о том, как ненавидит его.

— Его — это кого? — вставила Анна.

— Ну, мы предполагаем, что приставал к ней отец и что он сделал аборт собственной дочери. А может, это братец имел с ней секс, а поскольку папочка у них хирург, то вполне мог сделать ей аборт.

Анна все это записала. Льюис сообщил, что разговор сестер прервался, поскольку Джастин сказала, что к ней кто-то приехал.

— Ладно, я передам все это шефу. Спасибо за звонок.

Анна положила трубку и разобрала записи. Затем позвонила в номер Ленгтона, но ее вызов перенаправили в службу секретарей-телефонисток. Она попыталась позвонить ему на мобильный, но тот был выключен. Тогда она позвонила в отель «Четыре сезона» профессору Марш и оставила сообщение для Ленгтона с просьбой срочно ей перезвонить. Было уже половина двенадцатого. Анна предположила — и не ошиблась, — что он еще ужинает.

Еще три четверти часа Анна прослонялась по номеру, затем легла в постель. И от неожиданности чуть не слетела с кровати, когда раздался стук в дверь. Она поспешила открыть.

— Ну и в чем срочность? — спросил Ленгтон, привалившись к дверному косяку. По одному взгляду на шефа стало ясно, что он изрядно навеселе.

— Льюис пытался с тобой связаться, но у тебя выключен мобильник.

Ленгтон выругался и пошарил в кармане в поисках телефона, бормоча, что выключил его, когда отправлялся на ужин. Он уселся на ее постель и, сосредоточенно сдвинув брови, проверил текстовые сообщения.

— И что он хотел?

— Они записали телефонный разговор между Джастин и Эмили Виккенгем и решили донести его до тебя до того, как мы станем допрашивать его бывшую жену.

— И что же там такое важное?

Ленгтон откинулся на ее постель, слушая, как Анна повторяет сообщение Льюиса.

— Эти девочки могли сделать выводы и попытаться набить себе цену. В смысле, они ведь ни разу не упомянули, отец ли или кто другой делал аборт.

Ленгтон зевнул, глядя в потолок, затем приподнялся на локте:

— Завтра, прежде чем уйти, вернемся к этому. Если по данному факту заводились дела — даже если они были потом отозваны, — где-то у кого-то должно быть это зафиксировано.

— Боже…

— Что — боже? — уставился он на Анну.

— В деле Черной Орхидеи подозреваемый в прошлом привлекался к суду: дочь обвиняла его в приставаниях и в попытке изнасилования.

Ленгтон сел:

— Да, и, если мне не изменяет память, когда допрашивали его жену, та за него вступилась. Сколько лет было его дочери?

— Двенадцать, когда он ее домогался и пытался изнасиловать, но суд не начинался до тех пор, пока ей не исполнилось пятнадцать.

Ленгтон пригладил волосы:

— И каков итог? Я что-то подзабыл.

— Заявления были признаны необоснованными. Они объявили, что их дочь страдала галлюцинациями, и дело было закрыто.

Ленгтон искоса глянул на нее и снова зевнул:

— Ты просто кладезь информации, Тревис.

— Хочешь кофе, или чаю, или чего-то еще?

— Нет. Отправлюсь спать. Ты поела?

— Да, спасибо.

— Я тебя разбудил?

— Если честно, то да.

— Прости.

— Я подумала, может, ты захочешь позвонить в оперативный штаб? Там были обеспокоены тем, что не смогли с тобой связаться.

— Ты им сказала, с кем я был?

— Я лишь сказала, что ты, возможно, пошел поужинать.

— Очень любезно. Спасибо тебе, Тревис.

Она поколебалась:

— Ты не возражаешь, если я кое-что тебе скажу?

— А я когда-то возражал?

— Мне кажется, ты слишком много пьешь.

— Что?

— Я говорю, мне кажется, ты слишком много пьешь.

— Бог ты мой, я только что с ужина!

— Я не имею в виду сейчас. От тебя частенько разит по утрам. Если тебе нужна помощь, так обратись к врачу.

— Слишком много пьешь… — повторил он сипло.

— Возможно, мне и не подобает тебе что-либо говорить, но все же я с тобой работаю и всегда способна определить, когда ты заложил за воротник, а когда нет.

— Это не твое дело.

— Послушай, я понимаю, тебя, должно быть, раздражает, что я вообще касаюсь этой темы, но я делаю это потому, что ты меня действительно тревожишь и мне это небезразлично.

— Я высоко ценю твою заботу, Тревис, — выдохнул он с сарказмом, выходя из номера.

— Ты собираешься обсудить записанный разговор?

— Нет, я устал. Спокойной ночи.

Он закрыл за собой дверь очень тихо, что было так несвойственно ему.

Анна вздохнула и снова забралась в постель. Возможно, ей и не следовало что-либо ему говорить, но они были своими людьми. Хотя и недостаточно близкими.

День двадцать шестой

На следующее утро Анна снова заказала еду в номер. Она мучилась вопросом, не надо ли ей разбудить звонком Ленгтона, однако выяснилось, что в этом нет необходимости: он сам ей позвонил, чтобы предупредить, что в девять будет в вестибюле. Хотя он не упоминал о том, что она сказала ему накануне, голос его звучал холодно и отчужденно. Облачившись в один из лучших своих костюмов и в кремовую шелковую блузку, Тревис спустилась вниз и обнаружила, что Ленгтон уже там.

— Я уже ей позвонил, и она нас ждет. Говорят, это в десяти минутах езды.

На нем были костюм в полоску и белая рубашка с расстегнутым воротничком.

— Что? — поймал он ее взгляд.

— Ничего. Выглядишь хорошо выспавшимся.

— Это точно, спасибо. А ты?

— Мне понадобилось время, чтобы отключиться. Беспокоилась, какие шишки на меня посыплются из-за вчерашнего моего выступления.

— Тревис, я оценил твою заботу. Возможно, ты права: в последнее время я много принимал на грудь. Забудем, ладно?

Она кивнула:

— Ты позавтракал?

— Нет. Давай выпьем кофе. Тут делают хороший капучино.

Они зашли в один из баров при отеле. Ленгтон съел круассан и выпил кофе, не перекинувшись с Анной ни словом, поскольку постоянно просматривал эсэмэски, никак не реагируя на их содержание. Наконец пора было отправляться.

Квартал на Виа Спига, где обосновалась Доминика Виккенгем, оказался модным и престижным. Вестибюль дома был выполнен в виде оранжереи — весь стеклянный, с изобилием растений. Консьерж проводил их к сияющим позолотой лифтам, которые поднимали посетителей к квартирам в пентхаусе. На четвертом этаже двери лифта разъехались, открыв перед ними коридор, весь уставленный растениями и застланный толстым ковром. Оказалось, что квартира С4 на этом этаже единственная, — на большой белой двери с латунными гвоздями на обивке не было номера. Они позвонили в скромный звоночек и подождали. Довольно скоро дверь открыла пожилая горничная, в черном платье и маленьком белом фартучке. Ленгтон показал ей удостоверение — она улыбнулась и кивнула, жестом предложив им пройти в прихожую.

В передней было пусто, если не считать выставки орхидей на столе со стеклянной столешницей. Их провели к белым двустворчатым дверям, которые как раз открыла Доминика Виккенгем. Это была хорошо сохранившаяся женщина лет сорока пяти, с завидной фигурой, в серых слаксах, с кашемировым кашне на плечах и в белой шелковой блузке, которая выгодно подчеркивалась ожерельем из сияющего жемчуга. Она была очень загорелая, с мелированными светлыми волосами, в ушах красовались крупные серьги с жемчугом и бриллиантами.

— Пожалуйста, проходите. Желаете чаю или кофе?

— Нет, спасибо, — ответил Ленгтон, затем представил Анну.

На безымянном пальце Доминика носила крупное кольцо с бриллиантом. На запястье был золотой браслет, на котором мерцали золотом и посверкивали бриллиантиками маленькие брелоки.

— Прошу вас, садитесь. Если хотите, есть вода со льдом.

— Спасибо, — отозвался Ленгтон и оглядел огромную, залитую солнцем комнату.

Окна в ней — от пола до потолка — открывали взору великолепную панораму города. На полу лежал толстый бледно-розовый ковер; диван и кресла, равно как диванные подушки, были более темного оттенка. Анна опустилась на мягкий диван — такой большой, что стоило ей откинуться на спинку, как ноги тут же оторвались от пола. Ленгтон устроился в одном из кресел — будучи достаточно высоким, Джеймс не испытывал таких проблем.

— У вас чудесная квартира.

— Благодарю вас. — Доминика Виккенгем села на подлокотник кресла напротив него, выставив серые, в цвет слаксов, туфли на высоких каблуках. И хотя она улыбалась блестящими, напомаженными губами, которые Анна в этом ничуть не сомневалась — были увеличены искусственно, одной ножкой дамочка все же нервно притоптывала. Итак… молвила она низким грудным голосом с явным французским прононсом.

Ленгтон принялся спокойно расспрашивать ее о муже, сказав мимоходом, что явились они сюда, поскольку ведут расследование убийства. Он вынул из портфеля фотографии Луизы Пеннел и Шерон Билкин. Ни ту ни другую Доминика не узнала.

— Похоже, вы напрасно проделали такой путь, — сказала она с извиняющейся улыбкой.

Ленгтон улыбнулся в ответ и показал ей набросок. Взглянув, она рассмеялась и вернула рисунок гостю:

— Очень большое сходство.

— Этот человек подозревается в совершении убийства двух девушек.

— Ох, а я уж подумала, это мой муж.

— Он чрезвычайно похож на подозреваемого. Набросок сделан по показаниям свидетелей, которые видели этого мужчину с обеими жертвами.

— Боже правый! Вы подозреваете, что Чарльз мог это совершить?

Ленгтон потасовал в руках фотографии и набросок:

— Ваш муж хирург.

— Да. Точнее, был хирургом — он в отставке. А я его бывшая жена, мы развелись некоторое время назад.

— Но вы по-прежнему носите мужнину фамилию?

— Ради удобства, а также ради моих дочерей.

— Джастин и Эмили?

— Да, верно.

— Вы не припомните, была ли ваша дочь Джастин здесь, с вами, девятого января этого года?

Она шевельнула бровями, словно пыталась нахмурить свое ясное, без единой морщинки, чело, затем прошла к вычурному столику. Полистала небольшой ежедневник в белом кожаном переплете и улыбнулась:

— Да, это было на выходных. Мои девочки приезжают и останавливаются у меня довольно часто.

— А в Холле они не часто бывают?

— Нет, они неважно уживаются со своим отцом. Он чересчур суров, а девочки, знаете ли, есть девочки.

— А с вашим пасынком?

— Эдвардом?

— Да. С ним девочки ладят?

— Конечно, он славный парень, хотя и находится под сильным влиянием отца. Но он очень работящий.

— Не расскажете мне о его жене?

Доминика как будто слегка встревожилась, пожала плечами.

— Она покончила с собой, не так ли?

— Да, это очень печально. Она была чересчур нервозной девушкой. И хотя лечилась от депрессии, она все равно свела счеты с жизнью.

— Она принимала наркотики, верно?

Доминика вдруг напустила на себя чопорность, явно демонстрируя, сколь неприятно ей такое направление беседы:

— Думаю, да, но это было частным делом их семьи, и меня в это не посвящали. Печально, что так вышло.

— Полицейское расследование по этому делу проводилось?

— Да, разве полиция не расследует всякое самоубийство? Ничего подозрительного не нашли. Она повесилась в амбаре. Это было до того, как его переоборудовали в гимнастический зал и комнату отдыха.

— Вас допрашивали в связи с полицейским расследованием по делу вашей младшей дочери?

— Извините? — вновь шевельнула она бровями.

— Эмили пыталась возбудить против отца, вашего бывшего мужа, дело о сексуальном домогательстве и попытке изнасилования.

— Нет-нет-нет, это было мерзко и не соответствовало действительности. Эмили очень возбудимая девушка, с чересчур бурным воображением. Обвинения так и не были предъявлены, а Эмили потом прошла курс психотерапии, и это ей помогло. Она очень, очень эмоционально неустойчива, и только теперь, я думаю, наступило улучшение, когда она поступила в высшую школу экономики. Она исключительно умная девочка, и, учитывая все ее проблемы со здоровьем, в школе она всегда была на высоте. Она страдает булимией, и порой ей приходится нелегко. Но она справляется и с этой проблемой и фактически, я думаю, справилась со своим нервным расстройством, и теперь ей значительно лучше. Возможно, этому способствует то, что она живет отдельно, в своей маленькой квартирке, и добивается успехов в учебе.

— У нее были молодые люди?

— У Эмили?

— Да.

— Ну, ей всего семнадцать, не думаю, что у нее с кем-то были серьезные отношения. Если честно, я не в курсе, есть ли у нее сейчас какой-нибудь парень, — я ведь большей частью за границей.

— А как же операция?

— Какая операция? — Ножка ее дернулась снова.

— Эмили была беременна?

— Эмили?

— Да, ваша младшая дочь. Была ли Эмили беременна и делала ли она аборт?

— Нет. Ну что вы, я бы об этом знала! Это полный абсурд, если только вы не говорили с Эмили и она не начала опять выдумывать свои нелепые истории. Она столько всего насочиняла и на самом деле создала в семье ужасную ситуацию!

Анна чувствовала себя зрителем на теннисном корте, постоянно переводя взгляд с Ленгтона на Доминику и обратно. Воистину он никогда не перестанет ее изумлять! Ведь только поздним вечером он узнал о телефонном разговоре сестер, причем будучи в стельку пьян. И тем не менее лупит тут вовсю, и без единого промаха! Вновь она поймала себя на том, что смотрит на него с благоговением.

Между тем Ленгтон некоторое время разглядывал ковер, медленно погружая ногу в толстый ворс и вытягивая ее обратно. Внезапно он поднял глаза:

— Итак, вам ничего не известно об избавлении дочери от беременности?

— Да! Я уже это сказала! Я бы знала об этом. У меня доверительные отношения с дочерьми.

Ленгтон чуть подался вперед, поиграл бахромой на подлокотнике кресла:

— А о какой тогда, по-вашему, операции могла упоминать ваша дочь?

— Я весьма удивлена. Я не знаю, и вообще я не понимаю, почему вы задаете мне эти вопросы.

— Ваш муж работал хирургом?

— Да, правильно.

— Он делал операции? Перефразирую вопрос: мог ли он прервать беременность вашей дочери без вашего ведома?

— Нет. Как я уже сказала, у меня хорошие отношения с обеими моими девочками.

— А ваш пасынок?

— Повторяю, он очень милый и работящий парень. У меня с ним не такие близкие отношения, как с дочерьми, но он все же мой приемный сын: его мать была первой женой моего мужа.

— У него тоже возникла проблема с наркотиками, не так ли?

— Нет, просто в школе он был совсем юным и бестолковым. Его застали, так сказать, с косяком и исключили из школы, но ведь это была всего лишь травка, он никогда не употреблял сильных наркотиков.

— В отличие от жены — при вскрытии в организме обнаружили кокаин и…

— Я ничего не могу вам сказать о своей невестке. То, что случилось, было очень печально и на всех нас произвело тягостное впечатление.

— А ваш муж употребляет наркотики?

Она тяжело вздохнула и покачала головой:

— Об этом мне неизвестно, но мы развелись несколько лет назад, и я не посвящена в то, что он делает сейчас.

— Не поведаете ли вы мне о тех вечеринках, что устраиваются в Мейерлинг-Холле?

Доминика пожала плечами, затем поднялась и прошла к столу. Она открыла серебряный портсигар, достала сигарету:

— Что конкретно вы хотите о них узнать?

— Ну, не могли бы вы описать, что там происходит?

Она закурила сигарету, перенесла на столик возле своего кресла пепельницу из граненого стекла. Ленгтон спросил, не будет ли она против, если он тоже закурит, и она извинилась, что сама ему это не предложила. Она немного расслабилась и даже протянула Ленгтону свою зажигалку. Стряхнула пепел, звякнув золотыми брелоками браслета.

— Чарльз всегда любил принимать гостей, и у нас был хороший повар. Мы использовали для посиделок переделанный амбар, поскольку там много места для застолья и там есть бильярдный стол. — Она затянулась и выпустила струйку дыма. — Там есть бассейн и спортзал с сауной и джакузи. — Она рассмеялась, чуть запрокинув голову. — Застолья, знаете ли, подчас затягиваются. Летом южная стена раздвигается, и можно обедать на открытом воздухе, а зимой мы растапливаем очаг — то и другое одинаково приятно.

— Ваш муж приглашал на такие застолья проституток?

— Прошу прощения? — Она почти театрально изобразила глубокий шок.

— Известно, что ваш свекор посылал своего шофера в лондонский Сохо и тот привозил нескольких девушек.

— Я не имела удовольствия знать ни моего свекра, ни его шофера!

— Я всего лишь поинтересовался, заказывал ли его сын, ваш бывший муж, такого рода девочек для пирушек согласно развеселой семейной традиции?

— Нет, не заказывал!

— Не расскажете ли, почему вы развелись?

— Я думаю, это вовсе вас не касается!

— Да, не касается. Но видите ли, миссис Виккенгем, хотя наши свидетели и описали человека, с которым последний раз видели жертву убийства, так четко, что наш художник сумел воспроизвести его с удивительным сходством, тем не менее не это явилось причиной того, что мы связались с вашим бывшим мужем. Нам позвонили и сказали, что он убил Луизу Пеннел.

Хозяйка поднялась и прошла к столику за другой сигаретой — прикурив ее от незатушенной предыдущей.

— Этот звонок мог поступить от вашей дочери Эмили.

Анна в упор смотрела на Ленгтона, решившего поднажать на собеседницу. Тревис прекрасно знала, как и он сам, что ни Эмили Виккенгем им не звонила, ни ее сестра Джастин.

— Зачем бы Эмили стала делать столь ужасные вещи? — Она загасила первую сигарету, зажав во рту вторую.

Для Анны становилось очевидным, что, хотя Доминика Виккенгем имела наружность богатой изнеженной особы, лоска ей все же недоставало.

— Тут напрашивается вывод, что, возможно, ее же собственный отец и сделал ей аборт.

— Нет! Я уже вам сказала: такого не было! Думаю, вам все же следует общаться со мной через моего адвоката. Ваши вопросы чересчур личного характера, и я не склонна более на них отвечать.

— Приношу свои извинения, — сказал Ленгтон, гася окурок, однако всем своим видом показывая, что уходить не собирается. Напротив, он откинулся на спинку кресла. — Я возглавляю расследование на редкость тяжкого убийства. Луизу Пеннел, известную как Красная Орхидея, разрезали надвое. И нет никаких сомнений, что пытки и надругательства, которым она подверглась, будучи еще жива, были совершены квалифицированным хирургом.

Доминика замахала рукой и сказала, что уверена: на свете много других хирургов — и бывших, и практикующих, — которые могли бы попасть под подозрение. Она была непоколебимо убеждена, что ее бывший муж не мог иметь отношения к этим убийствам, как не сомневалась и в том, что с его стороны не было никаких сексуальных посягательств по отношению к ее дочери. В гневе сжав губы, она настаивала, что тот не производил никаких незаконных операций ее дочери. И все повторяла, что хотя они и развелись, но по-прежнему друг друга уважают и поддерживают добрые, дружеские отношения, которые идут на пользу обеим их дочерям.

Ленгтон определенно закипал. Он стал уже заметно покачивать ногой, что предвещало надвигавшуюся бурю.

— Миссис Виккенгем, — наклонился он вперед и сцепил руки, — я действительно пытаюсь осмыслить все вами сказанное. Вы развелись по взаимному согласию и теперь поддерживаете добрую дружбу ради благополучия своих дочерей. Верно?

— Да, именно это я и сказала.

— В таком случае меня сбивает с толку вопрос: почему у вас две такие неблагополучные дочери — одна страдает булимией и лечится у психотерапевта, а другая открыто враждует со своим отцом? Она фактически утверждала, что его ненавидит! И ни одна из них не отзывалась хорошо о своем сводном брате.

— Я не могу говорить за них, — сказала она, глянув на часы.

— Разве? Вы же их мать, и они почти все свободное время проводят с вами.

— Да, проводят.

— А ваш бывший муж также здесь проводит время с вами?

— Нет.

— Но он по-прежнему вам очень нравится?

— Да, это так.

— И вам нравится его сын — ваш пасынок Эдвард.

— Да. В самом деле, почему вы задаете мне эти нелепые вопросы? Я не знаю этих несчастных девушек, которых, как вы говорите, убили, и я ничем не могу вам помочь. Вы заставляете меня испытывать неловкость, вынуждая оклеветать своего бывшего мужа.

— Извините, если это выглядит именно так.

Анна кашлянула, и они оба удивленно повернулись к ней, будто успели забыть о ее существовании.

— Могу я воспользоваться вашей ванной?

Доминика поднялась и прошла к дверям. Открыла одну створку и, звякнув браслетом, указала в коридор:

— Первая дверь слева.

— Благодарю.

Анна закрыла за собой дверь. Ей вовсе не надо было в ванную — она рассчитывала поговорить наедине с домработницей Даниэллой, которая, несомненно, подслушивала за дверью. Тревис постояла в громадной прихожей, пытаясь определить, где находится кухня, когда услышала звон тарелок из-за двери в дальнем конце коридора. Она легонько постучала в эту дверь и открыла ее. Загружавшая посудомоечную машину домработница, вздрогнув, повернулась.

— Могу я с вами немножко поговорить?

Даниэлла прошла к буфету и вынула несколько стаканов. Потом закрыла буфет, вернулась к посудомойке.

— Вы говорите по-английски?

Даниэлла взяла несколько тарелок и аккуратно поставила их в машину. Не глядя на Анну, она продолжала сновать туда-сюда возле посудомойки. Анна спросила, не глухая ли она. Спросила опять, понимает ли та по-английски, и наконец получила ответ:

— Я не могу с вами разговаривать. Пожалуйста, извините. Спасибо.

— Это очень важно. Мне крайне необходимо задать вам несколько вопросов.

— Нет, прошу вас.

— Это касается Эмили и Джастин. Они ведь тут много времени проводят?

Даниэлла кивнула и села:

— Я люблю их как своих детей. Я люблю их… — Заплакав, она наклонила голову, вытянула из кармана фартука платочек. — Я знаю, почему вы здесь. С Эмили все в порядке?

Ленгтон закурил очередную сигарету и покосился на Доминику. Дымок тянулся к вентиляционным отверстиям. Он оценивающе оглядел комнату и снова сосредоточил взгляд на хозяйке. Та стояла напротив, возле искусственного камина, опираясь локтем на белую мраморную каминную полку.

— А он не очень-то хорошо о вас отзывался.

— Прошу прощения?

— Ваш бывший муж отзывался о вас как об алчной разорительнице. Он предполагал, что вы будете давить на него, чтобы он платил больше алиментов.

Она подняла брови, но ничего не ответила, а выразительно посмотрела на часы.

— Так он согласился выплачивать вам большую сумму?

Она поджала губы:

— Вы не смеете задавать мне столь личные вопросы. Я бы попросила вас уйти.

— Я очень легко могу это проверить, миссис Виккенгем. В недавнее время бывший муж увеличил вам выплаты?

— Нет.

— Но вы ожидаете, что вам заплатят за то, что вы такая безупречная и заботливая экс-супруга?

— Довольно!

Доминика прошагала к закрытым дверям. Только она потянулась к дверной ручке, как вошла Анна:

— Извините.

— Вы уже уходите, — холодно сказала хозяйка, с отвращением глядя, как Ленгтон гасит сигарету и встает с кресла.

— Да. Благодарю вас, миссис Виккенгем, что уделили нам время. О! Еще кое-что. Чем вы занимались до замужества?

Она прищурилась и пожала плечами, улыбнувшись:

— Зачем, скажите на милость, вам это знать?

Рассмеявшись, Ленгтон нагнулся к ней и взял ее за руку:

— Мне просто хотелось услышать, что вы ответите. Я прекрасно все знаю, но вы так прелестно врете, мадам.

Она отдернула руку, захлопнула дверь и побагровела, выпучив глаза:

— Мало того что вы осмелились явиться сюда и задавать мне гадкие, оскорбительные вопросы о моей семье, так теперь еще и обвиняете меня во лжи!

— Вы же были стриптизершей.

Анна думала, Доминика отвесит Ленгтону пощечину, но та сдержала ярость, сжав ладони в кулаки.

— У кого вы разнюхали обо мне? — прорычала она.

— Это было вовсе не трудно. На вас есть полицейское досье, мадам. Вы по-прежнему состоите на учете в полиции Марселя. Я уж не в курсе, знает ли или, точнее, знал ли ваш муж о вашем достаточно богатом прошлом.

— Мой муж знал обо мне все!

— Он нанимал вас — ведь так вы познакомились? Я знаю, у него было пристрастие к совсем юным проституткам. И я подозреваю, он не мог удержаться, чтобы не облапать собственную дочь.

Ее лицо побелело от ярости.

— Убирайтесь. Убирайтесь прочь! — Тяжело дыша, Доминика с такой силой толкнула дверь, что та впечаталась в девственно-белую стену.

Ленгтон кивком велел Анне первой выйти в прихожую. Он прошел мимо трясущейся от бешенства Доминики так близко, что едва не коснулся ее.

— Должно быть, он вам с лихвой заплатил, — сказал он тихо.

Она крикнула домработницу, но пожилая женщина не отозвалась. Доминика указала на входную дверь:

— Уходите. Уходите, прошу вас!

Однако Анна подозревала, что Ленгтон еще не закончил: глаза у него характерно блеснули. Он дошел до входной двери и уже готов был повернуть ручку и выйти, но вдруг задержался и, вместо того чтобы защелкнуть, открыл портфель. Через мгновение он нашел нужный снимок — фото расчлененной Луизы Пеннел из морга.

— Взгляните, миссис Виккенгем: это Красная Орхидея.

Доминика отвела глаза.

— Посмотрите на это.

— Вы издеваетесь надо мной?

— Вам следует знать, что это чудовище сделало с молодой женщиной. И я пришел к вам специально для того…

— Вы пришли сюда, потому что рассчитывали, что я впутаю своего бывшего мужа в этот кошмар. Итак, я ни на миг не сомневаюсь, что он тут ни при чем. Я никогда не видела ни одну из тех девушек, что вы мне показали. И похоже, вы намерены заставить меня…

— Я всего лишь хочу знать правду, миссис Виккенгем. Но вы, похоже, не способны быть правдивой, — оборвал ее Ленгтон, застегивая портфель. — При слушании дела о разводе вы ссылались на оскорбительное и угрожающее поведение своего мужа, на его сексуальные требования и постоянные измены. Вы также взяли опеку над своими дочерьми, потому что, как вы заявили, проживание с их отцом не слишком хорошо для юных девушек.

— Я никогда не видела тех женщин, что вы мне показали, а то, что заявляет кто-то на слушании о разводе, вовсе не обязательно…

— Правда и ничего, кроме правды? — ввернул Ленгтон.

— Я не это хотела сказать. Тогда я защищала себя и свое будущее. Теперь между нами дружеское соглашение. Знаете ли, это обычное дело, когда один человек не может жить бок о бок с другим, но после расставания все равно продолжает о нем заботиться.

Казалось, она снова взяла себя в руки. Появилась Даниэлла, и Доминика попросила ее проводить «гостей» к лифту. Ленгтон буркнул, что в этом нет необходимости.

В отражении на золоченой отделке лифта он видел глядящую ему вслед миссис Виккенгем, стройную и элегантную. Та медленно закрыла входную дверь.

На обратном пути в отель Ленгтон пребывал в прескверном настроении. Они действительно мало что извлекли из этой поездки. Его исчерпывающие знания о прошлом миссис Виккенгем произвели, конечно, впечатление на Анну, однако не дали никаких результатов.

— Она была шлюхой, — сказал Ленгтон, когда они вошли в вестибюль отеля.

— И должно быть, с юных лет, — добавила Анна.

— Именно. Ее два раза арестовывали в Париже за приставания на улице. Бесполезно ждать, что она что-то даст нам на Виккенгема: он откупается от нее кругленькой суммой в качестве алиментов. Эта квартира, должно быть, стоит бешеных денег. К тому же, как он сам сказал, леди увлекается шопингом.

— И что мы делаем дальше?

— Поступим, как предложила профессор Марш: перешерстим всех знакомых Виккенгемов и посмотрим, — может, они нам что-то выдадут.

— Ежели они участвовали в этих вечеринках, то вряд ли им захочется нам помочь. Думаю, лучше сосредоточиться на старой экономке, на сыне и разыскать его подружку в санатории.

— Ты так думаешь, Тревис?

— Да.

— Я чувствую, у тебя вроде голос дрожит? Что случилось?

— Будет весьма полезно, если ты все-таки просветишь меня насчет того, какими сведениями ты располагаешь, — тогда, глядишь, и я смогу внести посильный вклад. Я сидела там, тупо лицезрея твое эффектное сообщение о том, что она была стриптизершей, с подробностями их бракоразводного процесса и с задержанием за проституцию. — Анна попросила у администратора свой ключ, все больше распаляясь. — Я знаю, ты любишь держать все при себе, — это твой стиль работы, но иногда все же не повредит поделиться информацией. Иначе от меня будет мало пользы.

— Думаешь, от тебя была бы там польза?

— Да! Знаешь — да! Хотя не уверена. Может, я бы чуть выдержаннее с ней себя вела и выудила бы это из нее.

— Выудила бы что? — спросил Ленгтон.

Анна вздохнула. Они зашли в лифт и поехали на третий этаж.

— Итак, сколько ей было лет, когда она вышла за Виккенгема? Восемнадцать? Девятнадцать?

— Да уж не такая молодая — ей было двадцать пять.

— Ага, почти как я. Она неоднократно задерживалась полицией — и тут она подцепила этого богатого, как Крез, англичанина, который, должно быть, и увез ее из Парижа. И умница-хирург тут, знаешь ли, ни при чем, тут главное — секс. Итак, она цепляет его, выходит за него замуж, рожает ему двоих детей…

Лифт остановился, но Ленгтон не вышел, а вместо этого нажал на кнопку ее этажа.

— Я думаю, Доминика не сказала ничего предосудительного о бывшем муже, — продолжала Анна, — потому что на этих их так называемых суаре[12] она играла определенную роль, и там было нечто большее, чем просто сумасбродство. Кстати, когда был арестован подозреваемый в убийстве Черной Орхидеи, жена представила его любящим и заботливым супругом, в то время как его обвиняли в приставаниях к дочери.

Она направилась к своему номеру, Ленгтон последовал за ней. Постель была не заправлена, поскольку Анна уже выписывалась из отеля, упакованный чемодан стоял, подготовленный к отъезду.

— Если наш подозреваемый — Виккенгем, — ответил Ленгтон, — то он одержим делом Черной Орхидеи. И поэтому само собой разумеется, что он заранее предупредил свою бывшую жену, чтобы она его выгораживала, и наказал ей никоим образом не выдать, что между ним и дочерьми была некая сомнительная связь. И стимул тут, я полагаю, деньги. В деле Черной Орхидеи бывшая жена убийцы разорилась и не могла платить за жилье. Не думаю, что Доминика так нуждается в деньгах, но она очень жадная дамочка, Виккенгем сам это сказал. — Джеймс сел на стул у окна, положив ногу на ногу, и стал постукивать ботинком по полу.

— А из того источника, из коего ты узнал столько всего о Доминике Виккенгем, нельзя было почерпнуть информацию о состоянии ее банковского счета?

Ленгтон ничего не ответил, разглядывая ботинок. Затем, опустив ногу на пол, поднялся и взял бутылку пива из мини-бара.

— Мне помогла профессор Марш. У нее обширные связи.

Анна покачала головой:

— И как она сумела раздобыть эти сведения?

— Она работала в Париже. — Он открыл бутылку. — У нее кое-где есть свои люди, да и вообще она весьма уважаемая особа.

— Это ничего не значит. Она была допущена к полицейскому досье и слушаниям дела о разводе?

— Насчет развода я сам узнал. Только не задавай так много вопросов, Тревис. Мне жаль, что я так чертовски разошелся, но я надеялся все же заставить эту сучку раскрыться. Думаешь, я перегнул палку?

— Слегка.

— Еще этот чертов браслет все время брякал, действуя мне на нервы. Она врала нам с того самого момента, как мы вошли в дверь! — Он сделал большой глоток.

Анна села напротив:

— Не представляю, как такое может быть, чтобы женщина знала, что ее бывший муж лез к их дочери и что в результате той сделали аборт — причем, возможно, он же сам и сделал, — и не хотела содрать с него одежду и исхлестать до полусмерти?

— Внутреннее чувство мне подсказывает, что Доминика Виккенгем продаст собственных дочерей, если за них назначат хорошую цену. Знаешь старинную поговорку: продажная… короче, она и есть продажная… — Он сдвинул брови. — Забыл, как там дальше… Да, напрасно мы мотались в такую даль. Можно теперь дунуть в аэропорт и успеть на более ранний рейс.

Едва Ленгтон приподнялся со стула, как зазвонил гостиничный телефон. Анна взяла трубку, и он шумно опустился обратно. Она послушала, затем поблагодарила, положила трубку на место:

— Нам передали пакет. Ты что-то ожидал?

Ленгтон покрутил головой.

— Сейчас его поднимут в номер.

Анна открыла дверь и подождала. Из лифта вышел носильщик с коричневым крафтовым конвертом в руке. Пакет был адресован обоим детективам, однако имена их были написаны с ошибками. Анна дала носильщику на чай, взяла конверт и передала его Ленгтону. Конверт этот уже использовался прежде, и клапан его был приклеен. Ленгтон вскрыл пакет и вытряхнул содержимое на стеклянный столик. Там было семь фотографий.

— И что мы тут имеем? — пробормотал он.

Он повернул все фотографии изображением кверху, Анна проверила конверт. Изначальный адрес на нем был заклеен белым бумажным квадратом. Анна осторожно отсоединила его, насколько возможно, чтобы не оторвать. Первоначально письмо было адресовано Доминике Виккенгем. Число было смазано, осталось лишь «…март 2002». Анна позвонила администратору спросить, как выглядел человек, что принес в отель пакет.

Ленгтон просматривал фотографии одну за другой:

— Думаешь, их прислала Доминика?

— Судя по тому, что сказали внизу, — ее домработница. Во всяком случае, это была пожилая женщина в черном пальто.

Ленгтон дал ей в руки один из снимков:

— И что ты об этом думаешь?

Анна посмотрела на фото: там была группа мужчин и женщин, нежащихся в джакузи с бокалами шампанского.

— В центре Чарльз Виккенгем, его сын Эдвард, а вполоборота к фотокамере, думаю, Доминика. А эта девушка наискосок от нее — Джастин?

Ленгтон кивнул и посмотрел на другой снимок:

— Та же компания. Похоже, джакузи их возбуждает. Посмотрим, сможем ли мы установить личность вон того парня с волосатой грудью. А на этой фотографии три дамочки, причем явно не из нашей семейки.

Анна взглянула на группу потных смеющихся людей с поднятыми бокалами. Мужчины обнимали обнаженных девушек. Анну покоробило то, с каким вожделением смотрели двое мужчин средних лет на девочек, с виду совсем подростков.

— А это уже тянет на порнографию, — прокомментировал фото Ленгтон. — Те же мужчины, но уже с другими девочками, которые делают им минет. Костюмчики, кожаные ремешки… Едрит твою…

Анна подняла взгляд.

— Бог ты мой, только взгляни на это! На самом краю картинки, с правой стороны. Это та, о ком я думаю?

Анна поднялась и заглянула ему через плечо:

— Где?

— Девушка в кожаных сапожках и трусиках-танга, — ткнул пальцем Ленгтон.

Анна склонилась ниже:

— Это Джастин Виккенгем.

Ленгтон поднял другое фото, покачал головой:

— Боже всемогущий… Они все ее отжаривают!

— Его дочь?

— Нет. Доминику Виккенгем. Когда, думаешь, это снято?

Он перевернул фотографии, но ни на одной ничего не было написано на обороте.

— Ладно, конверт датирован две тысячи вторым годом, но это могло быть снято и несколько лет назад, так что от этого нам мало пользы. Если это ее снимки, что это нам дает?

Ленгтон поднял голову, и их лица почти соприкоснулись.

— Итак, она трахается со своим пасынком заодно со всеми прочими, так что это не такая уж и старая фотография, а? Сколько ему тут лет, по-твоему?

— По нему трудно сказать. Но Джастин вроде выглядит лет на тринадцать-четырнадцать.

Ленгтон еще раз внимательно рассмотрел фотографии и нахмурился:

— А здесь что-то вроде подвала, и там две связанные девушки. Взгляни-ка на снаряжение: у этого извращенца частная темница! Там цепи и какие-то странные механизмы.

— По мне, так похоже на старое сельскохозяйственное оборудование, — сказала Анна, садясь обратно.

— Ничего подобного. Это новейший садомазохистский инструментарий. — Ленгтон поднялся и стал расхаживать взад-вперед, потом взял из бара еще бутылку пива.

Анна продолжала разглядывать снимки:

— Почему она принесла их нам? Это то, чего нам не следовало бы видеть. В смысле, теперь мы прекрасно знаем, чем занимается Виккенгем, но делает он это в стенах своего дома, а потому мы здесь бессильны.

— Но тут есть фото его дочери.

— Знаю, но это все равно никак не связано с Луизой Пеннел и Шерон Билкин. Да, Виккенгем устраивал сексуальные оргии — это не запрещено законом.

— А если девушки несовершеннолетние?

— Ну, во-первых, надо их найти. А во-вторых, может обнаружиться, что они вовсе не невольные участницы действа. А еще у нас нет никаких дат, так что мы не знаем, когда это происходило. К тому же это разного времени снимки. — Анна показала, что на одном фото Виккенгем при усах, на другом — с длинными волосами, на третьем — с короткими. Это могло быть заснято с разницей в годы.

— Что ж, один человек тут может дать нам ключ — и это Доминика.

— Предлагаешь вернуться?

— Я думаю об этом.

— Ты навлечешь на домработницу большие неприятности.

Ленгтон кивнул, вскрывая пакетик с орешками:

— А если переговорить только с домработницей?

Анна пожала плечами:

— Можно и переговорить, но у нас сегодня самолет. Так что как скажешь.

Ленгтон подкинул орешек в воздух и поймал его ртом:

— Думаю, вернемся в Лондон, как и планировали. Надо поговорить с Джастин и с Эдвардом.