Красные листья. Восточный альманах. Выпуск восьмой

Фэн Мэн-лун ПУТЬ К ЗАОБЛАЧНЫМ ВРАТАМ

Фэн Мэн-лун (1574—1646) — выдающийся китайский писатель, чье творческое наследие вошло в сокровищницу китайской литературы. Был известен как поэт и драматург, талантливый прозаик и тонкий эссеист. Он стал одним из первых собирателей китайского фольклора. Так, в его литературной обработке были изданы имевшие изустную основу средневековые романы «Повествование об отдельных царствах», «Как три духа покарали нечистую силу», сборники народного юмора и назидательных притч «Палата смеха», «Сума мудрости» и другие. Наибольшую популярность в Китае получило его знаменитое «Троесловие» — три сборника, насчитывающих около 120 произведений, многие из которых восходят к устным рассказам эпохи Сун и Мин.

Настоящий рассказ (его полное название «Праведник Ли уходит к Заоблачным Вратам») взят из сборника «Слово вечное, мир пробуждающее» («Синши хэнъянь»).

Рассказывают, что это случилось в те далекие времена, когда на престол взошел суйский государь Вэнь-ди{1}, царствовавший под знаком Изначальное Правление. Жил в Цинчжоу один богатый человек по имени Ли Цин, чьи предки из поколения в поколение владели красильными лавками. Хотя происходил он из торгового сословия, однако род, к которому он принадлежал, был именит и, к слову сказать, весьма многолюден: тысяч этак пять или шесть душ — люди все деловые, мастера, как говорится, зарабатывать деньги голыми руками. «Наши Ли пол-округи загребли», — шутили в этих краях. Ли Цин был самым старшим, и его выбрали главою рода. Все, от мала до велика, глубоко уважали почтенного Ли Цина за его справедливость и доброту, а еще за то, что ко всем родственникам, будь то далеким или близким, он относился одинаково сердечно, не проявляя ни своекорыстия, ни двуличия.

Не удивительно поэтому, что ежегодно в день его рожденья все несли ему дары и желали долгих лет жизни. Поскольку род был велик и славен, каждый старался преподнести что-нибудь редкостное: атлас многоцветный, парчу узорчатую. Человек бережливый и расчетливый, Ли Цин не разбазаривал дары, а складывал их в особое хранилище, в котором за многие годы скопились неисчислимые сокровища. Однако порою почтенный Ли Цин нисколько не дорожил ими и тратил без меры, потому что имел в своей жизни одно пристрастие. Вы спросите, какое? Еще с юных лет Ли Цин привык делать людям добро и, как мог, помогал им. Вдобавок он с великим почтением относился к небожителям и ценил искусство даосов, которым готов был отдать тысячи связок монет. Повстречает, бывало, заоблачного странника{2}, из мира ушедшего и во всем совершенного даоса, и тут же с низким поклоном зовет его в дом, щедро угощает, даос же, взамен, разъясняет ему, как найти эликсир бессмертия, или вещает о тайнах самосовершенствования. Были, правда, среди этой братии мошенники, норовившие обманом выудить чужие деньги. Никакой ученостью они не обладали, а все их ремесло было не чем иным, как комедиантством. Ли Цин не раз попадался на их удочку, но оставался по-прежнему простодушным и честным. Изо дня в день он воскурял благовония и сидел в созерцательном молчании, укрепляя дух свой и закаляя сердце, и думал об одном — как уйти из этого бренного мира.

В год, о котором пойдет сейчас речь, Ли Цину исполнилось ровно семьдесят лет. Месяца за два до славного дня его дети и внуки собрались на совет.

— Семидесятилетие — день не обычный, мало кто доживает до такого возраста. Поэтому надобно поднести старику редкостный дар, пожелать ему вечной бодрости и здоровья.

Прослышав о приготовлениях, Ли Цин пригласил к себе родственников из разных колен рода. И когда началось застолье, так сказал им:

— Все вы люди трудолюбивые, жизнь ведете достойную. Вы чтите меня, потому каждый год мне несете дары: одежду, сосуды, сокровища разные. Много их у меня накопилось, целые тысячи, и все без толку лежат. Я человек бережливый: вещь, если попала ко мне, от меня не уйдет. Вот и выходит, что богатства лежат да лежат, а мне недосуг на них глянуть. Почти все они нынче в негодность пришли. Жаль мне ваших напрасно потраченных денег. И вот как я решил. Скоро день моего рожденья. Слава Небу, которое пока не назначило срок моей жизни! Вы, я знаю, готовите мне к дню рождения дары. Я же хотел вам сказать, что даров мне не надо. Для того и собрал вас.

Кто-то из младших родственников заметил:

— Еще в древности говорили, что дары к дню рождения удлиняют срок жизни. Вам нынче сравняется семьдесят. Столь редкая дата бывает раз в жизни. Нам надобно отметить ее как положено, дабы явить свою почтительность и не нарушить приличий.

— Тогда сделаем так, — сказал Ли Цин. — Если ваше решение твердо, подарите мне то, что я попрошу!

— Слушаем и повинуемся! — обрадовались родственники.

— Пусть каждый из вас за десять дней до дня моего рождения принесет мне кусок пеньковой веревки толщиной в палец, длиной в сто чи{3}. Всего наберется пятьдесят или шестьдесят тысяч чжанов{4}. Это и будет настоящим продлением жизни.

Родственники подивились такому странному решению, но перечить не стали.

— Мы исполним вашу волю, почтенный! Но скажите, зачем вам эти веревки?

Ли улыбнулся и ответил:

— Сначала принесите, потом сами увидите. Сегодня я секрета вам не раскрою.

Весть о странном желании старика разнеслась среди всей родни. Один передал десяти, десять поведали сотне… И вот в назначенное время, за десять дней до торжества, возле дома почтенного Ли на земле лежала целая куча веревок — прямо гора. Но так никто и не понял, зачем они нужны старику.

Надо бы вам знать, что в десяти ли от Цинчжоу стояла гора Заоблачных Врат. Или, как еще ее называли, гора Расколотая; вершина ее, словно рассеченная топором, была увенчана двумя пиками. Жители Цинчжоу, обратившись лицом к югу, могли видеть облака, плывущие меж двух пиков, и летящих над пропастью птиц. У самой вершины зияла пропасть, глубины которой никто не знал. Нашлись любопытные, которые бросали вниз крупные камни, но звука падения слышно не было, и стали говорить про ту пропасть, что она бездонная.

В день, когда родственники принесли старику веревки, он велел работникам идти на гору и соорудить там ворот из стволов двух огромных деревьев, растущих возле жерла страшной пропасти. Затем он пошел к плетенщику и попросил его сплести из бамбуковых прутьев прочную корзину. От плетенщика он направился к меднику и купил у него несколько сотен колокольцев разной величины. Родственники, глядя на все это, немало удивились и пошли к Ли Цину с расспросами.

— В свое время я уже вам говорил, ничего не тая, что сызмальства пристрастился к учению даосов. Но за полвека с лишним успехов никаких не достиг. Недавно, листая древние книги, я вычитал, что Заоблачные Врата — один из семи путей, ведущих к небожителям. Тогда я подумал, что, пока бодр и здоров, пока руки и ноги не ослабели, отчего бы мне не попытать счастья. Мне уже семьдесят, а ведь прожил я по-настоящему всего года два или три. И вот тогда я решил, что в день моего рожденья спущусь в пропасть. Вы поставите четыре столба, привяжете к ним веревки, а другим концом привяжете веревки к краям корзины, к корзине же будет привязана еще одна веревка, с колокольцами. Я залезу в эту плетеную люльку, а вы будете меня осторожно спускать. Если случится беда, я дерну за веревку, зазвенят колокольцы, и вы поднимете меня наверх. Кто знает, быть может, мне повезет, и я встречусь с бессмертными. Но как бы то ни было, я непременно вернусь, чтобы рассказать вам об увиденном.

Слова старика привели родственников в большое волнение. Отбивая поклоны, они принялись его отговаривать.

— Вы не должны этого делать! — сказал один из них. — Пусть в пропасти нет горной нечисти, но змей и прочих гадов, конечно, не счесть. К тому же там на дне черный смрадный туман, и вы можете задохнуться.

— Нельзя в столь почтенном возрасте подвергать себя таким испытаниям, — сказал другой.

— Я решил и от своего не отступлюсь, даже если мне грозит смерть. Все равно спущусь в пропасть! …И уверен, что непременно вернусь!

Один из старейших в родне, хорошо зная упрямство Ли Цина, заметил:

— Почтительность хороша, но еще лучше — послушание! Придется нам смириться. Только вот что я скажу: такое серьезное дело нельзя совершать втихомолку! Надо оповестить всю родню. Мы все проводим вас на гору. И тогда молва об этом невероятном событии разнесется далеко за пределы Четырех Морей{5}. Разве это не прекрасно?

— Я не против… — Ли Цин кивнул в знак согласия.

Как мы уже говорили, в роду у Ли Цина насчитывалось не то пять, не то шесть тысяч душ. Но когда оповестили и остальных родственников, на проводы собралось никак не меньше десяти тысяч. В день рожденья Ли Цина устроили пиршество, позвали музыкантов, после чего процессия родичей, к которой присоединилось множество посторонних и просто зевак, стала подниматься на гору Заоблачных Врат. В этот день город, казалось, вымер. Поднявшись на вершину, люди застыли на месте, восхищенные великолепным зрелищем.

На вершине, у самой пропасти, уже были припасены веревки и корзина. Родственники обступили Ли Цина. Кое-кто держал в руке чарку с вином. Какой-то старик обратился к Ли Цину с такими словами:

— Почтенный Ли! Тобой завладела мысль о Дао-Пути{6}, и сердце твое исполнено решимости. Вступив на стезю небожителей, ты непреклонен в своем стремлении уйти в иной мир. Однако, отпуская тебя, мы должны поступить как положено, чтобы потом не раскаиваться. Ты знаешь, что эта мрачная пропасть бездонна и до сей поры никто не отваживался в нее спуститься. Зачем же рисковать своей драгоценной жизнью? Не лучше ли сначала опустить туда какого-нибудь ловкого парня?! А когда он поднимется, разузнать, есть ли там, внизу, следы бессмертных. И лишь после этого опустить в пропасть тебя. Так-то оно верней будет, надежней!

Ли Цин улыбнулся.

— Благодарю за совет, почтенный! Но тот, кто стремится к Дао-Пути, должен рисковать даже жизнью, иначе удостоится лишь жалости небожителей, но никак не чести стать их учеником. Что же до этой пропасти, толкуют, будто она и есть седьмой путь в мир бессмертных. Почему бы мне в этом не удостовериться самому, вместо того чтобы сидеть сложа руки, заранее страшась каких-то напастей? Подобные страхи, скажу я вам откровенно, могут только ослабить веру в Путь, а это лишь усилит нашу привязанность к нечистому бренному бытию. Решение мое твердо, и я не отступлюсь от своего, как бы меня ни уговаривали… Не тревожьтесь, почтенные родичи! Вспомните лучше поговорку: «Не смейтесь над тем, что может случиться потом».

— Слова ваши драгоценны для нас, как нефрит или жемчуг, и мы внемлем им с величайшим вниманием, — сказали родственники.

Тогда Ли Цин прочел такой стих:

Родственники дослушали стих до конца, ничего, однако, не уразумели, покачали головой и вздохнули. Лишь один из них, робея, сказал:

— Почтенный Ли! Ваше стремление постичь Путь воистину безгранично. И мы от всей души желаем вам встретиться с бессмертными.

— Спасибо за внимание и заботу… Ну, а теперь начнем… — сказал Ли Цин.

Обратившись к небесам, он сделал два поклона, не проронив ни одного слова, залез в бамбуковую корзину, махнул на прощанье рукой. Ворот с намотанной веревкой стал раскручиваться, и корзина поплыла вниз. Глядя на это, кое-кто из родственников позеленел от ужаса, а кое-кто, покачав головой и щелкнув языком, заметил:

— Всего было у старика вдоволь, да видно мало показалось. Обуяло старого пустое желанье в пропасть лезть, искать бессмертных. А зачем? Видно, за смертью своей полез!

Ли Цин между тем опускался все ниже и ниже, и никто не знал, когда он вернется. Говорят, что

Спустившись вниз на много тысяч чжанов, Ли Цин наконец почувствовал, что корзина коснулась дна. Он выбрался из нее и огляделся в надежде обнаружить хоть какие-то следы бессмертных. Но кругом царила темнота, не видно, как говорится, ни верха, ни низа, хоть глаз выколи. А земля сырая, вязкая. Ноги скользят. Ли Цин сделал шаг-другой и упал. С трудом поднялся, ступил еще шаг и снова упал. Потом еще и еще и в конце концов потерял сознание. Между тем родственники, дожидавшиеся наверху, увидели, что близится вечер, а Ли Цина все нет, и потеряли надежду на его возвращение. Веревка больше не дергалась, колокольцы молчали.

Кто-то сказал:

— Видно, попал он в беду — задохнулся в смрадном и волглом тумане.

Опять принялись крутить ручку ворота и вытащили корзину наверх. Но она оказалась пустой. Родственники заволновались, снова опустили корзину вниз, немного погодя подняли ее, но, как и в первый раз, она была пуста. Кто вздыхал, кто посмеивался, кто утирал слезы, кто горько сетовал. Посторонние же, шумно обсуждая происшедшее, стали расходиться.

Один из родни с обидой сказал:

— Как только мы его не отговаривали, не послушался он нас, по-своему сделал, полез в пропасть. Семьдесят лет прожил на свете, по-людски мог умереть, чтобы мы прах его захоронили. А сейчас как быть? Ничего от него не осталось!

Снова послышались вздохи, всхлипывания. Самый разумный из родичей заметил:

— Рожденье и смерть — события поистине великие в человеческой жизни, и определены они Небом. Нынче день рожденья Ли Цина совпал с днем его смерти. Останься он дома, все равно умер бы, и потому не следует напрасно терзаться и мучиться! К тому же он сам так хотел, хотя знал о смертельной опасности, что грозит ему. Сдается мне, что и впрямь от него ничего не осталось, кроме одежды. Давайте же разойдемся сейчас по домам, потому как все равно уже поздно, а утром призовем на совет мудрых даосов. Пусть поднимутся на гору и покличут душу Ли Цина. А одежду его мы захороним — так в древности поступали. Рассказывают, что государь Сюань-юань{8} постиг Великий Путь, и на Небо вознесся возле Динху — Озера Треножника. А меч и сапоги, которые после него остались, положили в гроб и захоронили возле Мост-Горы. Кто знает, быть может, наш Ли Цин теперь уж тоже стал бессмертным! Тогда не лучше ли соорудить ему могилу, чем понапрасну причитать и убиваться, со страхом глядя в зияющую пропасть?

Уразумев, сколь справедливы эти речи, родичи утерли слезы и удалились, а утром снова пришли на гору, чтобы воззвать к душе почтенного Ли Цина. Затем свершили церемонию положения во гроб, а как сравнялось семь седьмин{9}, колоду предали земле. Но об этом мы говорить не станем.

Меж тем Ли Цин, который, как мы знаем, упал без памяти на землю, вскорости очнулся, пошарил вокруг рукой и понял, что очутился в небольшой расщелине, всего в чжан шириной. Под ногами же была все та же вязкая осклизлая глина, потому двигаться он мог с большим трудом. Ничего необычайного старик пока не обнаружил. Он подумал было снова залезть в корзину с колокольцами и дернуть за веревку, чтобы вытащили его из этой пропасти. Но корзины не нашел — она исчезла. Тогда Ли Цин попробовал кричать, но голоса его не слышно было в каменном мешке. Недаром говорят: когда пришел, была дорога, а уходить стал — даже ворот не видно. Что делать? Ли Цин снова опустился на землю, поджав под себя ноги.

Так просидел он несколько дней, пока не понял, что может погибнуть от голода. Он вспомнил, что в древности, чтобы спастись от голода, бывало, ели снег и даже войлок. Однако в яме, где он сидит, ни снега нет, ни войлока. Одна лишь глина. Невзначай Ли Цин взял горсть, отправил в рот. О чудо! Глина съедобной оказалась и имела весьма приятный вкус. Ею можно было утолить не только голод, но и жажду. Откуда мог он знать, что в пещерах — обиталищах бессмертных — каждые три тысячи лет разверзается дно и из самых глубин появляется «синяя глина», употребляемая небожителями в пищу? Ли Цин съел одну за другой несколько горстей и почувствовал необычайный прилив сил и бодрости. Тут он снова принялся шарить вокруг и нащупал отверстие в стене — не больше двух чи высотой. «Какой прок мне сидеть здесь, — подумал Ли Цин. — Того и гляди, появятся ядовитые змеи или прочая нечисть, кто знает? Жизнь моя все равно на пределе. Что мне терять? Попробую втиснуться в щель. Интересно, что там, впереди?»

И так уж случилось, что на мрачной и страшной дороге старец, презревший смерть, увидел неведомый ему мир, жизнь увидел иную. Вот послушайте:

Не страшась смерти, Ли Цин проник в узенькое отверстие. Прополз шесть или семь ли{11} и почувствовал, что отверстие стало будто бы шире. И хотя подняться на ноги он пока не мог, зато на четвереньках передвигался довольно свободно. Он прополз еще десяток-другой ли. Устанет — засыпает прямо на земле, проголодается — съест несколько горстей глины и ползет дальше. Старик потерял счет времени, не знал, когда день, когда ночь. Вдруг впереди что-то блеснуло — как звезда. «Неужели выход?» — возликовал старик. Он сунул в рот горсть глины, чтобы подкрепиться, и пополз на свет. Там действительно был выход из лаза, а за ним — мир, полный красот: вдали темнели горы, синели воды. Ли Цин поднялся на ноги и с облегчением потянулся. Поправил на себе одежду, стряхнул грязь с туфель, совершил поклон и, оборотившись лицом к Небу, воскликнул:

— Хвала тебе, о Небо, что ты спасло меня!

Перед Ли Цином открылась широкая дорога, он прошел по ней почти пятнадцать ли и тут почувствовал, что голоден. Но на дороге той Ли Цин не встретил ни души, и не у кого ему было купить съестное. А если бы и было у кого купить, он все равно не смог бы, кошель его был пуст. Старик жалел, что не прихватил с собой хоть несколько горстей чудесной глины. Он уже совсем ослаб от голода, когда вдруг на обочине дороги увидел ручей с сине-голубой водой. По берегам росли кусты хризантем. Старик не знал, что небожители зовут ручей Родником Хризантем и что вода в нем обладает чудесными свойствами: лечит недуги и продлевает годы жизни. Несколько глотков чудесной влаги очистили дух Ли Цина и вселили в него невиданную бодрость. Он ощутил удивительную легкость во всем теле. Старик прошел еще примерно десять ли и вдруг увидел за верхушками деревьев крыши, черепицей крытые, сиявшие золотом и бирюзой. Что это за место, старик, разумеется, не знал. Он побежал вперед и тут увидел кроваво-красные врата, по обе стороны которых высилось сооружение из белого нефрита, нечто вроде жертвенной площадки. В нем было девять ярусов, и высотой был каждый ярус в чжан, а то и выше. Ступеней не было, вверх пришлось карабкаться, цепляясь за лианы, рискуя жизнью. Ворота оказались на запоре. Ли Цин никак не мог решиться внутрь войти, набрался терпения и стал ждать. Ждал он долго, точь-в-точь как в поговорке: пока один будда не появится на свет, а второй не вознесется к небесам. Наконец ворота распахнулись и появился отрок, облаченный в синюю одежду{12}.

И обратился отрок к старику с вопросом:

— Ты как здесь очутился, Ли Цин?

Старик распростерся в почтительном поклоне и сказал:

— Меня и впрямь зовут Ли Цином. Я владелец красильной лавки в Цинчжоу. Ничтожный рискнул отвергнуть бренный мир и проникнуть в чертоги бессмертных. Умоляю вас принять меня к себе в ученики! Век не забуду!

— Оставить тебя здесь — не в моей власти! — с улыбкой отвечал отрок. — Я провожу тебя к нашему владыке. Его и проси!

Отрок удалился, но вскоре снова вернулся и предложил гостю следовать за ним. Они пришли к высокому дворцу из нефрита с затейливым узором на стенах. Своим великолепием дворец напоминал небесный чертог. Вот каким он был:

В центре зала этого прекрасного дворца Ли Цин увидел владыку бессмертных. Он был в шляпе, похожей на лотос, украшенной пластинками из лазоревого нефрита, в одежде из золотистых перьев, подпоясанной желтым шнуром. Ноги обуты в пурпурные туфли. В руке владыка держал жезл счастья жуи{15} — знак того, что небожитель способен достигнуть всех восьми сторон света. Справа и слева от владыки восседали четыре небожителя в разноцветных одеждах, два с восточной стороны, два — с западной, вида благородного и возвышенного. В зале клубились многоцветные облака — символы счастья, воздух был напоен нежнейшим ароматом. Звуки, плывшие по залу, были до того тихими, что казалось, будто вокруг царит безмолвие. Все было так торжественно, так величаво, что никакая соринка не могла бы осквернить сих мест.

Ли Цин совершил глубокий поклон. Он вознамерился было рассказать о том, как, презрев опасности, решил отправиться к бессмертным, но владыка небожителей не дал ему слова вымолвить и воскликнул:

— Ли Цин! Как ты посмел явиться? Ты поступил поистине опрометчиво, ибо не уготовано еще для тебя место. Уходи прочь отсюда, да поживей!

На глаза Ли Цина навернулись слезы.

— Всю жизнь я с огромным почтеньем относился к ученью о Дао-Пути, но ни разу не сподобился испытать на себе его чудодейственную силу. Нынче мне посчастливилось посетить чертог небожителей, лицезреть тебя, о владыка бессмертных! Так неужели же так ни с чем я должен возвратиться обратно? Мне уже семьдесят. Жить осталось недолго, вряд ли еще раз доведется побывать в здешних местах. Нет! Лучше я умру у ступеней твоего чертога, нежели назад возвращусь!

Бессмертный укоризненно покачал головой. Но тут кто-то из его подопечных, стоявших в сторонке, сказал:

— Это верно, что Ли Цин не должен был здесь появляться. Но он честный и справедливый и за это достоин не только жалости, но и уважения. Если мы позволим ему остаться, то тем самым покажем, что путь в бессмертие не заказан никому из смертных. А ведь первая заповедь Врат Закона, как наше ученье гласит, это — спасение людей. Спасение людей и есть наивысшая добродетель. Пусть Ли Цин пока остается, если же он не выкажет должных способностей и не сможет воспринять нашу мудрость, мы отправим его восвояси. Это ведь никогда не поздно.

— Так и быть! Пусть остается! — кивнул головой владыка. — Отведите ему место в западной пристройке.

Ли Цин в знак благодарности поспешил отвесить поклон.

«Вряд ли бессмертные взяли бы меня в обученье, не будь я отмечен знаком Пути», — подумал Ли Цин. Но по дороге в отведенное ему жилище старика вдруг обуяли сомнения: «Я ведь обещал своим родичам вернуться и рассказать о бессмертных, а сам упрашивал владыку принять меня в ученье! Кто-то из подопечных за меня вступился. Как же после этого заводить речь о возвращении домой? Не знаю, что и делать. Главное — не нанести обиды никому из них и тем самым не накликать на себя беду. Ведь я пока что простой смертный и не очистился еще от мирской скверны! Придется, видно, здесь побыть немного, погрузившись в созерцание, душу усмирить. Ну, а там посмотрим, что будет дальше».

Ли Цин вошел в дом и собрался было предаться созерцанию, как вдруг в двери появился старец.

— К нам пожаловал наставник Дин из Обители Сияния Зари, что на горе Пэнлай{16}. В его честь богиня Сиванму{17} устраивает пир возле Нефритового Пруда и просит всех небожителей пожаловать в ее чертоги.

Возле дворца стояли ровными рядами неизвестно откуда появившиеся экипажи и кареты, запряженные птицами луанями и журавлями. Вот появился у врат дворца владыка небожителей, следом шли восемь приближенных. Ли Цин стоял у Жертвенной площадки вместе с отроками, облаченными в темные одежды. Вдруг взгляд владыки остановился на Ли Цине, и владыка молвил:

— Ты можешь любоваться окрестными горами и всеми здешними красотами, но только помни хорошенько, окно, которое обращено на север, открывать не должно.

Владыка и его подручные сели в экипажи, запряженные птицами, взлетели в поднебесье и сразу же исчезли в облаках, сияющих чудесным светом, где-то заиграли флейты и свирели. Но мы не станем об этом рассказывать подробно.

Ли Цин, облокотясь на подоконник, любовался дивным пейзажем, раскинувшимся перед ним. Средь трав диковинных, среди цветов прекрасных, сверкавших красками неувядающей весны, он видел необыкновенных птиц, причудливых зверей. Со всех сторон неслись таинственные звуки. Ли Цин поглядел в одно окно, потом в другое, в третье, и, наконец, воззрился на окно, которое обращено было на север. «Если такая красота во всех трех сторонах, то что за чудеса таятся в северной, четвертой стороне и почему мне не дозволено в ту сторону смотреть? Взгляну-ка я одним глазком. Ведь все равно владыки сейчас нет, он где-то на пиру, когда вернется — неизвестно. Приоткрою чуть-чуть и выгляну. Может, обойдется!» Подумал так Ли Цин, приблизился к запретному окну, легонько толкнул его рукой. Окно было незаперто и тотчас отворилось. Выглянул Ли Цин и замер от изумления. Чудеса! Перед ним лежал Цинчжоу, город, где он жил. Он отчетливо видел сновавших по улицам людей. Потом увидел свой огромный дом, изрядно обветшавший; дома родных, тоже пришедшие в негодность. И вырвался из груди Ли Цина стон.

— В чем дело? Почему все так переменилось? Ведь недели не прошло, как я покинул город… Недаром говорится: ушел хозяин, развалился дом… Знал бы я, что так случится, ни за что не отлучился бы надолго! Подумать только, до какого состояния дошли родичи. И все от собственной нерадивости!

Ли Цина потянуло домой, и он тяжело вздохнул.

— Ли Цин! Ли Цин! — раздался вдруг голос владыки, который уже успел вернуться.

Старик торопливо захлопнул окно и заспешил на зов.

— Я приказал тебе не открывать окна и не глядеть в него, как тать! — кричал небожитель вне себя от гнева. — Как ты посмел нарушить мой запрет и воздух оглашать стенаньями и вздохами! Вернуться захотел? Не зря я не желал тебя в учениках оставить. Я знал, что твое сердце не оторвалось еще от бренной пыли. Прочь уходи! Не оскверняй обители бессмертных!

Что мог сказать Ли Цин? Он лишь склонился низко в поклоне, попросил прощенья, а потом с мольбой проговорил:

— Каких только невзгод не вынес я, чтобы сюда попасть. Я жизнью рисковал. Где же мне сейчас взять силы? Чтоб выбраться отсюда, надо проползти по узенькой расщелине тридцать с лишним ли. К тому ж корзины, в которой я сюда спустился, нет, ее давно наверх подняли.

— Об этом не тревожься! — с улыбкою сказал бессмертный. — Тебя другим путем проводят!

Успокоившись, Ли Цин в знак благодарности склонился пред владыкою в поклоне и пошел к дверям. Но тут один из приближенных, сидевших в восточной стороне, шепнул что-то владыке на ухо.

— Вернись! — послышался приказ.

Ли Цин обрадовался: «Может быть, кто-то снова за меня вступился и посоветовал владыке меня не прогонять?» Он поспешил вернуться и опустился на колени.

Интересно бы узнать, зачем владыка звал Ли Цина? Что сказал ему?

— Ты должен возвратиться в тот мир, из которого пришел, — сказал владыка. — Не знаю только, как ты будешь жить без всяких средств к существованию. Взгляни на эти книги! Их множество на полках. Выбери одну, в которой говорится о том, как искать средства жизни. Прочтешь и сразу все поймешь.

«Забавно! — размышлял Ли Цин. — Небожителям, оказывается, известно то лишь, что у них творится под самым носом, а о том, к примеру, как обстоят дела в Цинчжоу, они понятия не имеют. Владыке невдомек, что дома у меня хранятся тысячи монет да еще всякие сокровища на много тысяч лянов серебра, подаренные мне родней. А он твердит, что жить мне будет не на что! Как будто что-то изменилось за прошедшие два дня!»

Перечить, однако, Ли Цин счел неудобным, подошел к полке, взял книжку, выбрав ту, что потощее.

— Нашел? — спросил владыка.

— Нашел! — ответил Ли с поклоном.

— Ну, а теперь иди!

Ли Цин опять направился к дверям. Но тут второй небожитель, тот, что сидел с западной стороны, наклонился к владыке и что-то ему шепнул. Старец кивнул и крикнул:

— Ли Цин, вернись!

«Вот уж сейчас непременно оставит меня!» — решил Ли Цин, но снова ошибся.

Владыка сказал:

— Путь дальний тебе предстоит, поешь перед тем, как отправиться. Дома ты ничего не найдешь из съестного!

К старику подошел отрок и протянул ему два клубня, каждый величиной с гусиное яйцо, похожие на камешки, но очень мягкие, нежные и сладкие. Они издавали приятный аромат и были гораздо вкуснее глины, которую Ли Цин жевал в пропасти Заоблачных Врат. Старик поблагодарил низким поклоном. Тогда владыка снова обратился к нему:

— Ли Цин! Ты вернешься сюда через семьдесят лет. Помни, что жизнь многих отроков в Цинчжоу находится в твоих руках, поэтому веди себя достойно, низких поступков не совершай. А теперь запомни хорошенько одно заклятье: «Иди, на камни гляди; спрашивай, дщице внемли; подле злата живи; Пэй придет — уходи».

Ли Цин внимал заклятью, склонившись в поклоне, но ровным счетом ничего не понял. Владыка велел отроку, тому самому, который привел Ли Цина во дворец бессмертных, проводить его обратно в мир людей. Ли Цин старался угадать, какой они пойдут дорогой. «Веревка в тысячу чжанов, — думал он, — сейчас, пожалуй, не понадобится, но так или иначе путь предстоит нелегкий». Все оказалось совсем не так, как представлял себе Ли Цин. Отрок вел его совсем другим путем. Минуя стороной широкий двор, они свернули к высокому холму, который находился позади чертогов. На холме Ли Цин увидел множество людей, все они добывали белый камень.

Ли Цин спросил у отрока:

— К чему бессмертным камень?

— Это не простой камень, а белый нефрит. Из него делают сиденья для патриархов-наставников. Тот камень, что нынче добывают, пойдет на сиденье для десятого наставника.

— А как его зовут? — спросил Ли Цин.

— Мы слышали, что есть такой, а кто он — не ведаем, — ответил отрок. Но если б даже я и знал, то не сказал бы, ибо тайны неба разглашать нам не дозволено.

Так, за разговорами, они прошли почти пятнадцать ли. По обеим сторонам дороги, растрескавшейся, как панцирь черепахи, росли могучие деревья, их вершины уходили в небо. Везде пестрели диковинные цветы, травы зеленели. Взор трудно было оторвать от этой красоты. Пройдя еще два ли, они увидели перед собой высокую гору. Дорога постепенно перешла в тропу. Отрок вдруг остановился и, указав рукой, сказал:

— Не пройдешь ты и десяти ли, как окажешься у северных ворот Цинчжоу.

— Как у северных? — удивился Ли Цин. — В прошлый раз я выходил из южных! Семьдесят лет прожил в Цинчжоу, но ни разу не слышал, что гора Заоблачных Врат кольцом окружает город. Еще, когда я поглядел в окно, то самое, обращенное на север, то подивился, приметив стены Цинчжоу. Скажи, какая же дорога главная, а какая — окольная? По какой лучше сюда идти, если я снова захочу повидаться с вашим владыкой? Пожалуй, пойду той дорогой, которой мы сейчас идем, не надо будет, по крайней мере, тратиться на веревку!

Не успел он это сказать, как налетел страшный вихрь и появился тигр, который бросился на старика.

— Беда! — в ужасе закричал Ли Цин и без памяти рухнул на землю. Несчастный! Вот как об этом говорится в стихах:

Хочу спросить у тебя, рассказчик. В древних сказаниях говорится, что темная глина и белый камень — пища бессмертных. Простому смертному отыскать ее трудно, но кому суждено той пищи отведать, к тому никакая хворь не пристанет, никакой зверь на того не нападет, нечистая сила обойдет стороной. А ведь Ли Цину дважды удалось досыта наесться этой чудесной пищи да вдобавок пожить в чертогах бессмертных. Правда, душа его оказалась недостаточно стойкой для постижения Дао-Пути, поэтому его и отправили в мир людей. Но ровно через семьдесят лет дозволили снова вернуться. Выходит, Ли Цин бессмертный? Почему же он попал в пасть свирепому тигру?

Погодите, почтенные! Наберитесь терпенья, я все сейчас объясню! На Ли Цина бросился не простой тигр-людоед, а зверь священный. Он горы сторожил в краю бессмертных, ворота на дороге охранял. Отрок, который провожал Ли Цина, тигра выпустил нарочно, дабы тот страх нагнал на старика. Старик же цел и невредим остался, только напрочь забыл дорогу, по которой шел. Сколько времени он пролежал без памяти — трудно сказать, но наконец очнулся.

— Спасите! Спасите! — крикнул он слабым голосом и, с трудом приподнявшись, огляделся. Тигр исчез. Не было и отрока в темной одежде.

— Беда! Наверняка тигр его сожрал! Какая жалость! — пробормотал старик, — пытаясь встать на ноги, но тут же усомнился в своем предположении. «Отрок прислуживает бессмертным, значит, и сам отмечен знаком бессмертия. Так что тигр не мог его сожрать! Просто отрок не пожелал меня проводить и вернулся с полпути!» Ли Цин поднялся с земли, поправил одежду. Затем оглянулся и замер от неожиданности — перед ним стеною возвышалась гора. Дороги как не бывало.

— Чудеса, да и только! — прошептал старик. Кричать громко он не решался, опасаясь, что снова появится тигр и уж тогда-то ему, Ли Цину, несдобровать. И Ли Цин что было духу побежал прочь от страшного места. Пробежал несколько ли и увидел развилку двух дорог. По какой идти — неизвестно. Спросить не у кого — нигде ни души. Тем временем стало темнеть. Что делать? Чего доброго, собьешься с пути и в беду попадешь. Пока он гадал да думал, заметил вдруг еще одну дорогу, выложенную довольно крупными камнями. И вдруг его осенило: «Ведь владыка бессмертных в своем заклятье сказал: «Иди, на камни гляди». Значит, должен я следовать этим путем». И действительно, Ли Цин прошел еще несколько ли и оказался возле северных ворот Цинчжоу. Вошел в город, пошел по улице. Улица показалась ему как будто знакомой, только дома, стоявшие по обеим сторонам, ничем не походили на прежние. Странно! Он хотел было разузнать у прохожих, в чем дело, но никого из знакомых не встретил. Мало-помалу стемнело, и старик заторопился домой. Пришел и дома своего не может узнать. Над воротами высокая башня, от башни по обе стороны тянется стена. Пристройки появились, отчего дом стал величественнее и солиднее.

— Может, я не в тот город попал? — пробормотал Ли Цин и осмотрелся. — Нет, в тот, вон наш ямынь{18}. Значит, и дом этот мой. Видно, его перестроили, потому я сразу его и не узнал. Чудеса! Ведь я ушел из дома — можно по пальцам сосчитать — всего несколько дней назад. Сначала в пропасти просидел, потом пробирался по каменному лазу, выкарабкался наконец… и еще нынешний день… Совсем немного времени прошло, а чудес хоть отбавляй! Может быть, власти, прознав, что я исчез, заняли мой дом под управу? Самолично, не спросив хозяина! Жаль, что сейчас уже поздно, а то жалобу подал бы. Впрочем, и завтра успею. Пусть хоть заплатят, если действительно отобрали у меня дом!

Ли Цин направился к ближайшему постоялому двору. Стал было договариваться о ночлеге, пошарил в карманах — даже медяка не нашел. Пришлось ему за связку монет заложить часть одежды. Есть не хотелось, и он заказал только меру вина. Выпил и лег спать. Но разве уснешь, когда в сердце тревога? Старик ворочался с боку на бок, вздыхал. В голову лезли разные мысли. «Зря я обиделся на владыку, когда он сказал, что мне жить будет нечем. Выходит, не зря он посоветовал мне взять книгу, где говорится о том, как найти подходящее дело. Еще он сказал, что мне нечего будет есть, и велел отроку дать мне два клубня. Значит, наперед все предвидел!» Ли Цин нащупал спрятанную в рукаве книгу и с радостью убедился, что она цела. Однако читать ее не стал.

Едва дождавшись рассвета, он расплатился за ночлег и пошел бродить по городу. К великому своему удивлению, он не встретил ни одного родственника, не увидел ни одной красильной лавки. Тогда он осторожно осведомился у прохожих, слыхали ли они про Ли Цина, но те лишь головой качали и отвечали в один голос:

— Никакого Ли Цина мы не знаем! И никогда не слышали, чтобы кто-нибудь спускался в пропасть Заоблачных Врат!

Ли Цин растерялся. Между тем наступил вечер и пришлось возвращаться на постоялый двор. Весь следующий день он бродил по узким улочкам и переулкам, но и там не встретил никого из знакомых. А на все вопросы получал прежний ответ. Старик не знал, что и думать. «Когда я выглянул в то злополучное окошко, — вспоминал он, — то сразу приметил, как изменился город, — будто весь его перестроили, ничего не осталось от прежнего Цинчжоу. И вот сейчас брожу по улицам, но пока не встретил ни одного знакомого. Странно!.. Но гора Заоблачных Врат одна во всей Поднебесной, второй нет. Схожу-ка я за южные ворота, погляжу на нее хорошенько. Если гора та же, что и была, значит, и город тот же. Тогда я опять стану у всех спрашивать, что случилось, может, и разузнаю что-нибудь!» Решив так, Ли Цин быстро вышел за южные ворота и стал подниматься на гору. Ближе к вершине он приметил беседку и подумал: «Дорога эта та же и ведет к Заоблачным Вратам, но откуда здесь беседка? Подойду посмотрю на нее!» Он подошел и увидел надпись: «Беседка Сгнивших Веревок. Построена в четвертый год эры Изначального Правления».

— Точь-в-точь как в древнем сказании! — воскликнул старик. — Однажды какой-то дровосек увидел, как два небожителя играют в шахматы. Они сыграли всего одну партию, а прошло много-много лет. У дровосека топорище сгнить успело{19}. Так и сложилось предание о сгнившем топорище. Наверняка беседку поставили мои родичи. Они проводили меня к бессмертным, веревки бросили возле пропасти, и те, конечно же, сгнили. Вот откуда и взялось название: «Беседка Сгнивших Веревок». Об этом событии, видно, рассказывают легенды. Но почему там написано: «…построена в четвертый год Изначального Правления»? Ведь нынче совсем другой год. Родичи мои все перепутали. Поднимусь-ка я выше.

У самого края пропасти он приметил каменную стелу с такой надписью: «Здесь вызывали душу Ли Цина». Старика передернуло. «Как же так? Я жив-здоров, умирать не собираюсь, а они, на тебе — душу мою вызывают!» И вдруг его осенило: «Точно! Точно! Они вытащили из пропасти пустую корзину и решили, что я погиб. Вот и принялись вызывать мою душу!»

Ли Цин стал спускаться с горы, обдумывая случившееся, мысли его путались: «Может быть, я и впрямь умер и сейчас здесь бродит моя душа? Но если я умер и родичи вызывали мою душу, на родовом кладбище должна быть моя могила. Они могли напутать в надписи на беседке, но уж никак не на могиле, там надписи сохраняются и за тысячелетия. Пойду-ка я на кладбище. Может, тогда мне все станет ясно!»

Ли Цин спустился с горы и повернул к восточным воротам. Еще издали он увидел кладбище, над которым, словно дракон, нависла гора. Ли Цин подумал: «В «Книге Захоронений»{20} говорится: «Если гора похожа на парящего феникса или свернувшегося в клубок дракона, значит, через тысячу лет здесь появится небожитель». Странно, что при подобном расположении гор{21} я один встретил бессмертных. Но и меня прогнали прочь! Так я и не вознесся на небо! Впрочем, может быть, это не я должен был стать небожителем, а кто-то другой?» Старик подошел к могилам предков, отвесил два низких поклона. Подле могильных холмов лежало несколько срубленных сосен и белоствольных тополей не счесть во сколько обхватов толщиной. На многих могилах плиты покосились, были повалены или просто разбиты. При виде такого запустения Ли Цина охватила скорбь.

— Неужели никого из родственников не осталось в живых и некому ухаживать за могилами? — произнес Ли Цин со вздохом.

Лишь на одной из могил плита не покосилась и на ней даже видна была надпись: «Могила праведного мужа древности — Ли Цина».

— Наверняка захоронили мою одежду, а могила пустая! Плита вся мхом поросла, стала ветхой. Не может быть, чтобы ее поставили в четвертый год Изначального Правления. Значит, я умер очень давно. И сейчас здесь блуждаю не я, а моя душа. За то время, что я был в мире бессмертных, все мои родственники успели умереть. Иначе я встретил бы хоть одного из тысячи.

Снова сомнения охватили старого Ли: «Уж не сон ли мне снится средь белого дня. Жив я, наконец, или мертв? Кто мне скажет?»

Вдруг в отдалении послышался легкий стук «рыбьего барабанчика»{22} и треск колотушек. Ли Цин пошел на эти звуки, дошел до Храма Восточного Хребта и увидел слепого. Тот что-то рассказывал слушателям, закончил рассказ и стал просить подаяние. «Вот и вторая часть заклятья: «Спрашивай, дщице внемли», — подумал Ли Цин. — Уж не рыбий ли барабанчик и колотушки имел бессмертный в виду, когда мне про дщицу сказал? Спрошу-ка я у слепца, что он ответит мне. Надо только подождать, пока все разойдутся!»

В плошке у слепца лежал с десяток медяков, — на большее слушатели не расщедрились. Кто-то из толпы сказал:

— Учитель! Пора начинать, а мы пока еще немного денег соберем!

— Нет, — возразил слепец. — Я ведь незрячий. Кончу петь, а вы все разбежитесь! Где потом вас искать?

— Зря говоришь! — зашумела толпа — Кто увечного станет обманывать?

Уговорили слепца, он ударил по барабанчику, застучал колотушкой и стал рассказывать:

Прочитав несколько строк, слепец начал главную историю, которую часто исполняли даосы-сказители. Ли Цин знал и любил эту историю про то, как Чжуан-цзы скорбел, глядя на череп{23}. Протиснувшись вперед, он, склонив голову, со вниманием слушал. Слепец рассказывал, перемежая рассказ песней. Он прочитал ровно половину истории и дошел до того места, когда череп вдруг превратился в живую голову и покатился по земле. Люди слушали, затаив дыхание. Кто-то тихонько смеялся, кто-то охал. Вдруг барабанчик перестал стучать, колотушка — трещать. Слепец оборвал рассказ, чтобы собрать деньги, как это обычно делали сказители.

Итак, все слушали, затаив дыхание, но, как только дело дошло до денег, смущенно переглядываясь, заложили руки за спину. Стали говорить, что ничего не захватили с собой, и, бормоча что-то невразумительное, начали мало-помалу расходиться. В плошке оказалось лишь пять медяков. Слепой, возмущенный несправедливостью, разразился бранью. Какой-то парень, любитель поскандалить, огрызнулся. Слово за слово — и началась перепалка. Дело кончилось потасовкой, собранные слепым медяки высыпались из плошки и покатились по земле. Зрители пошумели, посудачили и разошлись по домам. Осталось всего несколько человек, которые подстрекали дерущихся. Но вскоре разошлись и они. Слепец остался один.

Ли Цин, движимый чувством сострадания, подобрал медяки с земли, протянул их сказителю и произнес со вздохом:

— Да, оскудели нынче чувства людей, в мире ценят лишь деньги!

— Кто вы? — спросил слепец, беря монеты.

— Да вот, хочу спросить тебя кое о чем… Может, ответишь. Тогда дам тебе несколько десятков монет на вино. Ответь только как полагается.

— О чем же вы хотите спросить, почтенный?

— В свое время жили в Цинчжоу некие Ли — владельцы красилен. Ты знал их?

— Я и сам из этого рода. А вы кто? Как вас зовут?

— Меня кличут Ли Цином. В этом году мне сравнялось семьдесят лет.

Слепец рассмеялся.

— Обмануть хотите слепого. Хитрите?! Только я не дитя. Да к тому же постарше вас, — мне уже семьдесят шесть стукнуло. Какой же вы Ли Цин? Ли Цин был моим прадедом по дядюшкиной линии.

Слепец несомненно что-то знал, и Ли Цин решил осторожно обо всем его выспросить.

— Нет, уважаемый, — сказал он, — я вовсе не собираюсь тебя обманывать. Ведь в Поднебесной есть много людей с одинаковой фамилией и именем… Я только хочу спросить у тебя: этот твой прадед, куда он девался?

— Долгая история… — Слепец задумался. — Помнится, в четвертый год эры Изначального Правления суйского государя Вэнь-ди моему прадеду исполнилось семьдесят лет. В тот день он решил подняться на гору Заоблачных Врат, а потом спуститься в пропасть, где будто бы живут какие-то бессмертные. Ему принесли целую гору веревок, и он полез в пропасть. Думаете, я все это выдумал? Как бы не так! В общем, погиб он… Весь род наш на него опирался, его богатствами жил, а как не стало его, дела день ото дня шли все хуже и хуже. Тут еще война началась, все родичи и погибли. Только я, горемыка, остался живым. Ни сынов у меня, ни дочерей нет… Читаю вот сказы, тем и живу.

«Значит, они решили, что я погиб в пропасти!» — подумал Ли Цин и спросил:

— Отчего же так быстро твой род пришел в упадок? Отчего все погибли? Ведь год, не больше, прошел с тех пор, как этот твой Ли Цин спустился в пропасть.

— Ай-я! Да вам, никак, почтенный, это снится! — вскричал слепец. — Разве сейчас четвертый год Изначального Правления?.. Сейчас уже у власти династия Тан, пятый год эры Вечного Благоденствия{24} государя нашего Гао-цзуна. Суйский Вэнь-ди пробыл на престоле двадцать и еще четыре года, после него воссел на трон Ян-ди, и правил он четырнадцать лет. Когда же был захвачен трон Юйвэнь Хуа-цзи, смута в Поднебесной началась великая. Танский Тай-цзу завладел всей Поднебесной, но вынужден был передать власть Гао-цзу, который на троне пробыл девять лет, его сменил Тай-цзун, на троне восседавший двадцать три года. А нынче пятый год страною правит сын Тай-цзуна. Вот и выходит, что с четвертого года Изначального Правления прошло семьдесят два года{25}. Когда Ли Цин, мой прадед, покинул мир, мне было всего пять лет, а сейчас — семьдесят шесть! А вы сказали: «Быстро!»

— Я слышал, что род Ли насчитывал не то пять, не то шесть тысяч душ. Как же случилось, что за семь десятков лет лишь ты остался один в живых?

— Неужто вы ничего не знаете?.. Ведь все случилось так из-за того, что люди у нас в роду были способные и деньги, как говорится, умели зарабатывать голыми руками. Как только умер суйский Ян-ди, Ван Ши-чун{26} поднял мятеж. Однажды он появился у нас в Цинчжоу. Увидел, что мужчины рода Ли все ладные и крепкие, как на подбор, в солдаты их забрал. Но Ван Ши-чуну, как известно, не повезло. Он потерпел в нескольких битвах пораженье и армию свою сгубил. Вот так! Я б тоже не уцелел, не будь увечным.

Только сейчас Ли Цин уразумел, что произошло. Сомнения все исчезли. Словно хмель с него сошел, он будто ото сна очнулся. Он сунул слепцу в руку все деньги, что были у него, — десятка три монет, а может, и четыре, и, не сказав больше ни слова, повернулся и зашагал в город. По дороге ему на память пришел древний стих: «В горах всего семь дней пробыл, а в мире тысяча лет прошла».

«Именно так случилось со мной, — размышлял Ли Цин. — В пропасть я спустился в четвертый год эры Изначального Правления и по прошествии нескольких дней вернулся, но оказалось, что за это время прошло ровно семьдесят два года и нынче пятый год эры Вечного Благоденствия танского государя Гао-цзуна. Жизнь пролетела, будто один миг. Проживи я у небожителей еще немного, я не увидел бы Цинчжоу… Родственников нет в живых, в моем доме живут чужие люди. А что поделаешь? Но хуже всего то, что в кошельке ни медяка, и занять не у кого — ведь я никого не знаю. Как же мне жить дальше? Того и гляди, ноги протянешь. А может, и нет. Сказал же владыка бессмертных, что я смогу к ним вернуться!» Ли Цин тяжело вздохнул. Но, рассудив здраво, он решил отбросить мысль о возвращении к небожителям. «Старый дурень! Чем мечтать сделаться бессмертным, подумай лучше, как прокормиться… Ах, как же это я забыл! На прощанье владыка посоветовал мне взять одну книгу, вот она! — Ли Цин пощупал рукав. — За-гляну-ка в нее, может, и подыщу подходящее для себя дело».

Вы спросите, что за книгу дал почтенному Ли Цину владыка бессмертных? Это была книга по врачеванию, в которой говорилось, как исцелять людей от недугов. Старик кстати припомнил слова владыки бессмертных: «Он сказал, что через семьдесят с лишним лет я смогу вернуться к бессмертным. Но пока должен жить среди людей. Немало придется вынести горя. Но это лучше, чем сидеть на дне пропасти Заоблачных Врат. Как же мне быть? Я уже стар, во врачевании мало что смыслю. Потому совестно мне этим ремеслом заниматься. Да и денег где взять, чтобы начать новое дело — ведь прежде всего надо всяких лекарств купить… Может, к лекарю в аптеку пойти? Он в этом деле сведущ и что-нибудь мне посоветует».

Ли Цин прошел сотню-другую шагов и вдруг увидел белую вывеску: «Наша лавка построена на злато наших предков. Настои и свежие лекарственные травы из провинции Сычуань и Гуандун». Ли Цин обрадовался: «Ну вот, и третья часть заклинания «Подле злата живи»; наверняка живет здесь некто по фамилии Цзинь{27}, что значит «Золото»… Недаром, видно, говорят, что бессмертные все знают наперед. Им и гадать не надо. Они что скажут, то и сбывается».

Возле лекарственной лавки Ли Цин увидел юношу лет двадцати. Звали его Цзинь Да-лан, или Цзинь Старший. Ли Цин поспешно поклонился и сказал:

— Дозвольте спросить, лекарства в вашей лавке продаются только за наличные или в долг тоже можно взять?

— Вообще мы продаем только за наличные. Но тем, кто держит свое заведение, то есть постоянным клиентам, открываем счет, по которому они платят в конце каждого месяца или сезона. Это у нас называется «полувдолг», «полуналичными».

Ли Цин решил схитрить и говорит:

— Я детей врачую. Прежде с сумой за плечами ходил по деревням, а вот сейчас состарился и решил открыть лавчонку, чтобы с места на место не скитаться. Так что можете считать меня своим клиентом. Правда, неизвестно, найдется ли здесь дом, чтоб снять его в аренду.

— Как раз соседний дом сдается. На воротах объявление висит. Вы разве не приметили? Не знаю только, сгодится ли он вам. Уж очень тесный.

— Я ведь один, детей у меня нет, и тесно мне не будет. Вот вывеску повесить, привести в порядок помещенье: поставить лари для лекарств, нужный инструмент купить — ножи и прочее, — это я должен буду сделать. И уж тогда открою лавку. Вы только мне скажите, где можно все это купить? Может, то, что мне нужно, есть у вас и вы мне продадите в долг?

— В лавке у меня есть все, что нужно, и многое другое. Могу продать вам в долг. Ну, а когда дела ваши пойдут на лад, сочтемся. Тогда же расплатитесь и за лекарства. И оба будем в выгоде.

Так благодаря Да-лану, то есть Цзиню Старшему, Ли Цин остался жить в доме подле лекарственной лавки. Тут он вспомнил стих, который прочитал своим родным, когда прощался с ними, уходя на гору Заоблачных Врат: «Хоть и смешон мне порой Небожитель, что Чайник держал при себе, он ведь тоже Путь пытался постичь. И все же тревожит меня, что на торжище будет висеть этот чайник таинств».

Ли Цин подумал: «Прежде я даже не предполагал, что буду заниматься врачеванием. И все же не получается так в жизни, как говорится в этих строках».

Небольшая вывеска, которую Ли Цин соорудил поперек на воротах своей лавки, гласила: «Заведенье висящего чайника», рядом он повесил вдоль большую вывеску, где написал: «Лекарь Ли врачует разные детские болезни». В лавке у Ли Цина был всякий инструмент, словом, все, что необходимо для врачевания, и это ей придало солидный вид. Как говорится в подобных случаях: изваянию Будды придан облик живого Будды.

И надо было тому случиться, что в городе Цинчжоу в тот год начала распространяться странная болезнь под названием «младенческая хворь». Болезнь заразная, не было от нее пощады ни бедным, ни богатым. Всех подряд косила. Детских врачевателей в Цинчжоу было мало, и к детям звали лекарей Большого Колена{28}, тех, что врачуют взрослых. Младенческая хворь всех хворей была страшнее, и, если лекарь, пусть даже самый знаменитый, давал свое лекарство, у больного глаза выкатывались из орбит, и он мгновенно дух испускал. Ли Цин же чудеса творил. Он даже не ходил к больным, не щупал у них пульса{29}. Ему лишь надо было знать течение болезни, а также, как выглядит больной. Тогда он брал лекарство и щепотку давал больному. Неважно, было то лекарство очень дорогое или не очень, сильнодействующее или слабое, щепотка его стоила ровно сто монет. Случалось, что те, кто приходил, просили две щепотки, тогда Ли Цин им отвечал:

— Для исцеления вполне достаточно одной!

Бывало, что Ли Цин брал снадобье обратно, а деньги возвращал. Верить старику или не верить — никто не знал, но хворь была смертельной, и люди покупали щепотку зелья; а вдруг поможет? Вам, конечно, интересно знать, как действовало чудотворное зелье. А вот как. Стоило лишь поднести его к губам ребенка, и болезнь наполовину исчезала, а если проглотить — болезни и вовсе следа не оставалось. Случалось так, что приносили снадобье домой, а ребенок уже переставал дышать. Тогда следовало взять целебный порошок, прожарить хорошенько, чтоб дым пошел, и вдунуть этот дым ребенку в нос, после чего ребенок сразу оживал. Прозвали с той поры Ли Цина Ли Щепотка, и прозвище пошло гулять по городу. Не сосчитать, скольких детей он излечил и сколько заработал денег. Но, как и прежде, жил один и деньги тратил скупо. Правда, некоторые свои привычки он изменил после того, как посетил бессмертных. Заплатив за дом и за лекарства, Ли Цин свои оставшиеся деньги, довольно большую сумму, не прятал, как это было прежде с подарками, преподнесенными ему ко дню рожденья, а находил им примененье, чтоб не лежали попусту. Копить не стал. Он исправно платил Цзиню Старшему, тратил на себя совсем немного, остальные деньги, не скупясь, отдавал тем, кто в них нуждался. Словом, поступал, как говорится, щедро и великодушно, сверх меры проявляя доброту.

Чем дальше, тем больше распространялась слава о старом лекаре. Теперь он был известен не только в Цинчжоу, но также в Ци и Лу{30}. Другие лекари, прослышав о чудесах, которые Ли способен был творить, обивали пороги его дома в надежде, что он раскроет им свой секрет. Они готовы были даже назваться его учениками. Многие дивились, что Ли не прибегает к медицинским книгам, к больным не ходит, чтобы проверить у них пульс. Все, что он делает, — это дает больному щепоть неведомого зелья, самого обыкновенного на вкус, и получает за это деньги. Некоторые утверждали, что разные болезни он лечит разными лекарствами, другие уверяли, что, мол, ничего подобного, что все болезни он лечит одним и тем же снадобьем. Все, однако, сходились на одном, что любую хворь снадобье Ли Цина снимает как рукой. В чем тут дело, никто не понимал. Улучив момент, лекари очень осторожно выспрашивали старика, пытались выведать его секрет, на что Ли Цин им неизменно отвечал:

— Вы вот удивляетесь, что я даю лекарство, даже не пощупав пульса. Что же удивительного в этом? Чтобы леченье помогло, во-первых, надо знать, как выглядит больной, надо слышать, как он говорит, это, во-вторых, в-третьих, надобно следить за ходом его болезни и, в-четвертых, щупать пульс. В медицине это называется определить «дух», «звук», «движенье» и «жизнеспособность». Заметьте, что проверка пульса на последнем месте, значит, способ этот не самый совершенный. Надобно к тому же знать, что лечить детей следует совсем не так, как взрослых. Дух и плоть ребенка еще не созрели, потому болезнь его не всегда определяется прощупыванием пульса. Словом, врачевание — искусство сложное, оно таит в себе глубокий смысл. Сердце чистое, чувствительные пальцы — вот что очень важно для врачевателя. Надо вникнуть в существо болезни, а не полагаться на одни лишь малополезные предписанья. И еще дам вам совет: читайте книгу «Обширный перечень кореньев и трав», которая, как известно, появилась у нас в Шаньдуне. Хорошенько изучив ее, вы постигнете свойства разных лекарств, а следовательно, будете правильно их употреблять в своей практике. Не забудьте также, что прежде всего важно интересоваться погодой в течение года и представлять, как могут влиять на больного тепло и холод. Затем следует выяснить, из каких он мест, какие горы и воды находятся вблизи его родины, потому как сухость или изобилие влаги также связаны с его недугом. В-третьих, надобно знать, что из себя представляет сам больной: богат он или беден. Если богат — значит, он изнеженный и хрупкий, если беден — значит, твердый и стойкий. В этом случае дозу одного зелья увеличьте, дозу другого — сократите. Внимательно изучив болезнь, подумайте о лекарствах и хорошенько прикиньте, кому их давать: вельможе или вассалу или какому-нибудь мелкому чину. Ибо точно следует знать, кому должно прибавить, а кому убавить. Недуг и лекарства тесно связаны между собой, и болезнь уходит бесследно, если правильно выбрать лекарство. Еще в древности лекарства сравнивали с солдатами. Важно не то, сколько их, а то, как их использовать. Чжао Ко{31}, который потерпел пораженье потому, что читал разные малополезные книги, — хороший пример для всех нас!

Лекари уходили от Ли Цина, благодаря его за наставления. Разве знал кто-нибудь из них, что у старика есть книжка, которую ему подарили бессмертные. А старик не собирался раскрывать своей тайны. Вот уж действительно:

Прошел год с той поры, как Ли Цин занялся врачеванием в пятый год Вечного Благоденствия правления танского государя Гао-цзуна. Затем пролетели пять лет эры Правления Радости, три года эры Драконова Начинания, два года Добродетели Единорога, два года эры Знак Триграмм, два года эры Заглавного Раздела, четыре года эры Ровного Благополучия, два года эры Высшего Начала, три года эры Вечного Торжества, один год Начала Сияния — всего двадцать семь лет. Наступил первый год эры Вечной Доброты{32}. Императорский двор разослал во все места бумагу, в которой говорилось о том, что в связи с предстоящим путешествием государя на гору Тайшань{33} властям положено возродить церемонию подношения духам, которую некогда совершал ханьский государь У-ди{34}.

Вам, конечно, интересно узнать, что это за церемония. Сейчас объясню. Как известно, в Поднебесной есть пять знаменитых гор, называемых Пять Хребтов, но среди них самой большой волшебной силой обладает гора Тайшань. Говорят, что она соединяется с Небом, а потому именно на этой горе берут свое начало тучи и дождь. Издревле повелось, что достойные люди, почитающие Дао-Путь, в своем стремлении установить в Поднебесной великий мир или, как говорится, сделать ветры спокойными, а дожди послушными, отправлялись на вершину Тайшаня совершить жертвоприношение в честь духа гор. Они вопрошали Небо и Землю и слагали хвалебный гимн о заслугах. Этот гимн высекали на особой стеле и иероглифы красили золотой краской. Потому-то его и назвали золотым Посланием. Вокруг каменной стелы воздвигли павильон из белого нефрита, служивший стеле как бы чехлом, отчего и назвали павильон Нефритовым хранилищем. Церемония проходила весьма торжественно и с большой пышностью. Как известно, Небесного Владыку лучше не гневить, а посему гимну, высеченному на стеле, полагалось быть искренним и правдивым, иначе ненароком мог вихрь налететь и разразиться буря. Тогда уж думать было нечего закончить церемонию. Сей обычай ведет свое начало не от ханьского У-ди и даже не от Юя{35}, он существует уже семьдесят девять поколений. Впоследствии Цинь Ши-хуан и ханьский У-ди, которых, кстати, высоконравственными правителями не назовешь, охотно разглагольствовали о великом мире, устраивали церемонии, которые, однако, несмотря на пышность, заканчивались неудачно. При Цинь Ши-хуане, например, во время церемонии разразился ливень и государь был вынужден укрыться под соснами. А ханьскому У-ди пришлось с горы спуститься, при этом многие из слуг его увечья получили. Вот почему после У-ди никто уж больше не решался совершать церемонию поклонения духам. Лишь танский Гао-цзун рискнул и вознамерился ту церемонию свершить.

Дорога на Тайшань шла через Цинчжоу. И городские власти, тотчас после получения высочайшего указа, велели выделить с каждого двора работников для приведения в порядок улиц и дорог, чтобы достойно встретить императора. Поскольку дом лекаря Ли Цина стоял на улице, Ли Цину тоже полагалось нести службу. Следует сказать, что с той поры, как старый лекарь начал врачевать детей, все остальные лекари пришли в смятенье и даже нос боялись высунуть из дома. Поэтому Ли Цину никак нельзя было принять участие в строительных работах, он должен был остаться в городе на случай, если кто-то заболеет. И вот тогда-то городские жители, выбрав наиболее речистых и бойких на язык, послали их в ямынь, чтоб те просили освободить Ли Цина от повинности.

— Ли Цину нынче девяносто семь сравнялось, без малого сто. Где ж ему взять силы для работы? — сказали ходоки. — Дозвольте нам собрать деньжат, мы наймем покрепче парня, чтоб за Ли Цина отработал. А лекарь пусть остается в своей аптечной лавке и продолжает врачевать.

Вот что сказали ходоки в ямыне. Из них кое-кто помнил, что много лет назад, когда Ли Цин лишь начал врачевать, он говорил, что ему семьдесят. Никто из жителей и не подозревал, что сейчас Ли Цину не девяносто семь лет, а все сто шестьдесят восемь. По существовавшим в те времена законам каждый, кому перевалило за семьдесят, считался стариком, а потому освобождался от всех повинностей. Жители это знали, потому и хотели вместо Ли Цина послать на работы кого-то другого. Однако им не было известно, что окружной начальник родом из Линнани{36}, где во врачевание не верят, где в почете только ворожба.

Поэтому начальник округа ответил так:

— Хотя Ли Цину уже сравнялось девяносто семь, он крепок и здоров и может хорошенько потрудиться. Раз он еще в силах приготовлять лекарства, то отчего бы ему не поработать? Ведь Цзян Тай-гун{37}, когда ему сравнялось восемьдесят два года, вызвался помочь У-вану, чжоускому государю, и даже повел самолично в бой войска. А потом, как простолюдин, трудился до самой своей смерти. От работы не отлынивал. Вот вы говорите, что Ли Цин отменный лекарь. Но неужто он один на весь Цинчжоу? В свое время мне довелось узнать, что заведенье свое он действительно открыл двадцать семь лет тому назад. Но разве до него никто не врачевал детей, разве все дети умирали? Так почему же нынче в городе остался он один? Почему один он лечит всех подряд?

Как ни просили ходоки начальника, все было тщетно, он оставался непреклонным. Что делать? Кому жаловаться? Собрались все ходоки к Ли Цину в лавку и стали совет держать. Кто-то предложил опять сходить в ямынь, денег начальству отнести, чтоб согласилось кого-нибудь другого послать на работу вместо лекаря. Ли Цин им отсоветовал, сказав:

— Спасибо, почтенные, за ваше доброе ко мне расположение. Только я, никчемный, думаю, что больше вам туда ходить не стоит — пустое это. Окружной начальник не станет слушать вас, у него заботы поважнее: ведь скоро здесь будет государь. Дело это необычное, и начальник должен свою твердость проявить. Судите сами. Если случится у него промашка — голову ему снесут. Так что не надо за меня просить. Я буду сам отбывать повинность. Наверное, наш начальник думает так же, как говорю я, а потому слушать вас не станет… К тому же я знаю, что исполнить государев приказ невозможно. Вы, верно, помните, что церемонию поклонения духам уже дважды пытались свершить: во второй год эры Добродетели Единорога и в первый год эры Спокойного Выявления. Ни в первый, ни во второй раз ничего не получилось. Значит, не получится и в третий раз. Дней через пять вы в этом убедитесь. Поэтому не беспокойтесь и делайте, что вам приказано.

Соседи удивились:

— Как же так? — А в сторону сказали: — В особом предписании, которое готовится в ямыне, дороги делят на отрезки, составляют списки работников, мы сами это видели. Все торопятся, будто на пожар… А наш старик как замороженный, когда он говорит, кажется, что ледышки от зубов отскакивают. Интересно, как он поступит, если приказ не станут отменять?

— Уж кажется, так мы хорошо придумали: дать начальству деньги и еще раз попытаться уломать его, пообещать найти замену лекарю. Так нет же, заупрямился старик, желает сам работать. Мало, видно, ему того, что получает в своей лавке, на казенные харчи позарился.

Кто-то хихикнул. На том все и разошлись.

Между тем император Гао-цзун велел сановникам из Ведомства Церемоний подготовить церемонию поклонения духам на горе Тайшань. Теперь ждали лишь благоприятного дня, чтобы государь мог отправиться в путь. И надо же было тому случиться: государь вдруг занемог, паралич его разбил, и он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Разве тут до церемоний? Не прошло и трех дней, как цинчжоуский ямынь разослал на места уведомление о том, что государев приказ временно отменяется. Жители Цинчжоу сразу вспомнили слова почтенного Ли, подивились его прозорливости и прониклись к нему еще большим уважением.

Надо вам знать, что в провинции Шаньдун испокон веку селились даосы-гадатели, и было их там великое множество. Еще во времена государя Цинь Ши-хуана, который, как известно, весьма почитал искусство магов, на священную гору Пэнлай как-то отправили Сюй Фу{38}, человека из Ци, а с ним пятьсот отроков и юных дев, коим велено было искать эликсир бессмертия. Позднее ханьский правитель У-ди, также приверженный к даосскому ученью, назвал даоса Ли Шао-цзюня{39} Полководцем Литературных Достижений, а Луань Дао присвоил титул Полководца Пяти Благоденствий. Оба они были родом из Ци. Каждый день вместе с ними на площадке Общения с Небесами, в Бамбуковом Дворце и Павильоне Коричного Древа император обращался к духам и небожителям, моля их снизойти на землю. Так сложился здесь этот обычай, который передавался из поколения в поколение. Вот почему многие считали, что Ли Цин тоже занимается даосской волшбой. И действительно, в семьдесят лет он открыл аптечную лавку и вот уже двадцать семь лет занимался своим ремеслом. Ему скоро сто лет, а он крепок духом, на вид моложав. А уж после того, как Ли Цин предсказал грядущие события, никто больше не сомневался в том, что он постиг ученье даосов и, подобно Дун Фэну или Хань Кану{40}, скрывшим имя свое, дарует людям чудесные снадобья. Не удивительно поэтому, что к нему зачастили маги и волшебники, которые, называя его своим учителем, старались выведать тайны даосского искусства или хотя бы узнать какой-нибудь мелкий секрет. Не раз и не два выспрашивали они старика о Пути, но тот всякий раз увиливал от ответа или, ссылаясь на свой преклонный возраст, говорил, что ничего не помнит. Изредка, правда, он объяснял им, что можно избавиться от всяких болезней и недугов, если после тридцати лет отринуть все страсти и мирские заботы, погрузиться в созерцательное спокойствие и заняться самосовершенствованием. Говорил он им еще что-то в этом роде, но даосские маги продолжали донимать его своими расспросами, уверовав в то, что Ли Цин — отшельник, не желает назвать свое настоящее имя и не хочет раскрыть свои тайны.

— Это верно, — твердили они, — что самосовершенствование способствует долголетию, но как быть с предсказанием грядущего? Понять сие, наверно, весьма затруднительно? Как вы, к примеру, учитель, узнали, что в течение пяти дней отменят государев приказ?

— Я не святой и грядущее не умею предсказывать, — отвечал Ли Цин. — Но вы, я думаю, слышали о том, как Конфуций, увидев ком ряски и одноногую птицу шанъян, предсказал грядущее?{41} Он слушал детские песенки, вникал в их истинную суть и тут же предсказывал, что будет. Детские песни, исторгнутые из души бесхитростной и прямой, являются чудесным знамением того, что происходит в природе. И если, задавшись целью, ты захочешь что-то познать, то обязательно получишь ответ. Как вам известно, свое заведение я открыл в пятый год эры Вечного Благоденствия. Как-то в годы Драконова Начинания я услышал детскую песенку, которую, возможно, слышали и вы. В ней были такие слова:

Я понял, что если ни в первый, ни во второй раз не смогли подняться на гору, то и в третий раз не суждено подняться на нее. Я — старик, умудренный жизненным опытом, многое повидал на своем веку. А тайн у меня никаких нет, да и не было никогда.

Беседуя с магами, старик продолжал делать свое дело: у одних посетителей брал деньги, другим — отмерял лекарства, тем, кто обращался за советом, что-то объяснял. Словом, ни минуты не имел свободной. Уразумев, что у старика ничего не выпытать, маги разошлись по домам.

В следующем году нежданно-негаданно скончался государь Гао-цзун и на престол взошла императрица У Цзэ-тянь{42}, она правила страною двадцать один год, и ее сменил престолонаследник Чжун-цзун. Шесть лет пробыл он на троне, его свергла императрица Вэй, поднявшая мятеж, а императрицу Вэй сверг, в свою очередь, Жуй-цзун, тоже правивший страной шесть лет. Жуй-цзун передал власть Сюань-цзуну, назвавшему начало своей эры Открытое Начинание{43}. И вот сейчас настал девятый год его правления, таким образом со времени кончины Гао-цзуна прошло сорок три года. Все в Цинчжоу знали, что Ли Цину уже сравнялось сто сорок лет. Но он не старился, а снадобья его по-прежнему имели чудодейственные свойства. «Быть может, он и не бессмертный, — так думали о нем, — но несомненно одарен счастливым свойством — долголетием». Вот почему к Ли Цину шли не только врачеватели, но и все те, кто постиг тайны даосского ученья. К Ли Цину всегда валом валил народ, и почитатели его не торопились расходиться. Об этом сложены стихи:

Здесь мы разделим рассказ наш на две части и поведаем сейчас о государе Сюань-цзуне. Как известно, Сын Неба глубоко чтил даосское ученье и все его помыслы устремлены были к бессмертным. Особо выделял он двух наставников даосов: Е Фа-шаня и Син Хэ-пу. Время от времени они приводили к императору людей поистине необычайных, рассказывали Сыну Неба о постижении черно-белого и ало-желтого начал, о поисках эликсира бессмертия{45}, о тайне общения с духами, а также раскрывали секреты вечной молодости и неиссякаемой бодрости.

Шел как раз девятый год эры Открытого Начинания. И вот однажды Е Фа-шань и Син Хэ-пу сказали государю:

— Есть нынче в мире трое бессмертных: Чжан Го с гор Цяошань, что под Хэнчжоу, Ло Гун-юань из Синчжоу и Ли Цин из Бэйхая{46}. Все трое — обитатели туманных высот, и им постыла суета нашего бренного мира. Если вы, государь, преисполнившись чистыми помыслами, пошлете за ними своих гонцов, возможно, они согласятся прийти ко двору.

Сюань-цзун внял совету даосских наставников и послал к Чжан Го помощника начальника Ведомства Сюй Цзяо, к отшельнику Ло Гун-юаню — ученого мужа Цуй Чжун-фана, доктора Вечного Постоянства{47}, к Ли Цину сановника из отдела делопроизводства Пэй Пиня. Все три сановных посланника поклонились государю, взяли особую бумагу, скрепленную государственной печатью, и отправились на поиски небожителей. Но об этом мы пока умолчим, а вернемся к Ли Цину.

Срок его жизни на земле истек. Он совершил много достойных деяний, кои были ему предначертаны, и достиг высшего прозрения, как и подобает бессмертному. Он знал заранее, что к нему пожалует чиновник по фамилии Пэй, и вспомнил четвертую часть заклятья, которое он услыхал от владыки бессмертных: «Пэй придет — уходи». Ли Цин стал думать: «Уходи» обозначается в заклятье иероглифом «дунь», а этот иероглиф еще имеет смысл: «исчезнуть». Выходит, что исчезнуть должен я? То есть моя плоть?

Вы, разумеется, хотите знать, что значит «исчезновение плоти»? Так вот, в тот самый день, когда бессмертный постигал Истину-Дао, он покидал мир людей: либо средь бела дня возносился на небо, что называлось «оперившись, взлететь»{48}, либо умирал, как простой смертный, но останки его куда-то исчезали из гроба. Это и называлось «исчезновением плоти». Но происходило это всякий раз по-разному и в полном согласии с пятью качествами человека{49}, а потому трудно было догадаться, что ушел из мира небожитель.

Рассказывают, что в тот день, о котором пойдет речь. Ли Цин поднялся ни свет ни заря, приказал ученикам снять вывеску с лавки и сказал:

— Сегодня я не буду продавать лекарств. В полдень я с вами расстанусь навсегда.

— Что это вы, учитель, говорите? — удивились ученики. — Вы ведь совсем здоровы. К тому же вы не можете покинуть нас, поскольку мы еще не переняли и частицы вашего искусства. Останьтесь хотя бы ненадолго, откройте нам ваши тайны. Тогда все поймут, что вы истинный небожитель, и потомки уверуют в то, что вы постигли Истину Пути.

— Вы же знаете, что у меня нет особых тайн, которые я мог бы вам раскрыть! И не так уж важно прославиться среди потомков, — улыбнулся Ли Цин. — Сегодня наступает великий предел моей жизни и не в ваших силах меня удержать. Жаль только, что нет среди вас моего старого соседа Цзиня, и мне придется вас побеспокоить. Купите гроб и, как только дыхание мое остановится, положите в него мое тело и забейте крышку. Прошу вас, не откладывайте этого до завтра. Все имущество мое, а также инструменты я оставляю Цзиню, с которым мы дружны вот уже семь десятков лет. Ведь я не только его сосед, но и клиент.

Ученики поспешили выполнить просьбу Ли Цина и купили все, что он просил.

Надобно сказать, что Цзиню в это время сравнялось восемьдесят девять лет. Он был здоров и крепок, ходил стремительно и быстро, будто летал по воздуху. У Цзиня, основателя большого дела, было так много внуков, что все его величали Дедушкой Цзинем. Только Ли Цин, знавший торговца с малых лет, звал его, как и прежде, Цзинь Да-ланом, то есть Цзинем Старшим. В тот день Цзинь и в самом деле отлучился из дому. Он поднялся в пятую стражу{50} и отправился в город.

Наступил полдень. Ли Цин совершил омовение, облачился во все новое и направился во внутренние комнаты. Ученики хотели было последовать за ним, но старик их остановил.

— Подождите меня у ворот. Мне нужно побыть одному, очиститься сердцем, освободить его от забот и волнений… Когда придет Цзинь Старший, мой давний приятель, позовите его, я хочу с ним проститься.

Ученики столпились возле ворот. Кто-то пошел за Цзинем, но тот еще не вернулся. Когда спустя некоторое время ученики вошли в дом посмотреть, что с учителем, он уже испустил дух. Один из старых учеников Ли Цина заплакал. Другие, те, что пришли недавно, рыскали по углам в поисках ценностей. После некоторого замешательства, вызванного неожиданной кончиной Ли Цина, ученики, выполняя волю умершего, решили положить тело в гроб. Стали класть — ничего не выходит. Покойник весь скрючился, напоминая свернувшегося дракона. Распрямить ему руки и ноги оказалось невозможным, они будто окаменели, стали твердыми, как железо. Так, скрюченного, старика и положили в гроб, заколотили крышку и оставили гроб в доме.

Долгую и славную жизнь прожил Ли Цин, проститься с ним пришло чуть не полгорода. Ученики не поспевали встречать и провожать тех, кого Ли Цин исцелил, у них едва язык не отсох от приветствий, а спины не разгибались от бесчисленных поклонов. Верно говорится в стихах:

А теперь расскажем о сановнике Пэй Пине. В Цинчжоу, куда он наконец добрался, его встретили начальник округа, а также старейшины города и препроводили в залу, где горели свечи и курились благовония. Пэй Пинь огласил государев указ, повелевающий призвать ко двору бессмертного Ли Цина. Начальник округа впервые слышал эту фамилию и спросил у местных старейшин, кто такой. Один из них сказал:

— Жил в Цинчжоу некий Ли Цин, врачеватель, лечил детей. В этом году ему сравнялось сто сорок лет. Был совершенно здоров и вдруг вчера в полдень скончался. О том же, что есть бессмертный Ли Цин, мы ничего не слыхали.

Сановник был весьма огорчен. «Сколько невзгод пришлось вынести мне в пути, чтобы доставить государев указ! — подумал он и вздохнул. — Ведь мне велено было найти этого лекаря и пригласить ко двору. Увы! Я невольно нарушил государев указ. Вот невезенье! Приехал ни раньше, ни позже, а именно тогда, когда старик ноги протянул. Даже лица его не видел. Какая жалость!.. Помню, в стародавние времена ханьский У-ди, прознав, что где-то живет человек, добывающий снадобье бессмертия, отрядил к нему важного сановника с приказом узнать рецепт снадобья. Но, пока сановник добирался до места, человек тот умер. Император разгневался, что сановник замешкался в пути и вернулся с пустыми руками, и приказал казнить его. К счастью, за него вступился Дунфан Шо{51}, сказав, что если бы покойник и впрямь знал секрет эликсира бессмертия, он не умер бы, а раз умер, значит, в его снадобье никакого не было проку. Выслушав Дунфан Шо, У-ди понял, что был неправ. Хорошо, что нынешний император, не в пример ханьскому владыке, обладает светлым умом и не станет действовать подобным образом, да и при дворе сейчас нет второго Дунфан Шо, который вступился бы за меня… Одно лишь неясно. Даосские наставники сказали, что Ли Цин — бессмертный. А бессмертные не старятся и уж тем более не умирают. Раз Ли Цин умер, значит, он не бессмертный. Но ведь он дожил до ста сорока лет, умер сразу, не болел. Такое тоже редко встретишь».

Посланник государя повелел окружным чиновникам узнать у соседей Ли Цина, чем тот занимался и какие добрые дела совершил, в каком году, в какую луну и в какой день умер. Это ему необходимо знать, чтобы обо всем подробно доложить императору. Окружные чиновники медлить не посмели и тотчас же велели соседям лекаря Ли Цина написать бумагу и принести ее не медля, дабы ту бумагу они могли вручить посланцу государя. Соседи призадумались, почесали в затылке.

— Что можем мы писать? Ведь Ли Цин был нас всех старше. Откуда нам знать его жизнь?

Тут кто-то из соседей сказал:

— Только дедушка Цзинь может знать, как жил лекарь с давних времен. Жаль, нет его сейчас здесь. Но, может быть, он вернется сегодня или на худой конец завтра. Пусть напишет эту бумагу, а мы ее начальству передадим.

На том порешили и стали расходиться. Вдруг смотрят, навстречу им идет Цзинь, а за ним — парень с большой вязанкой травы на спине.

— Вот повезло. Как хорошо, что ты вернулся, дедушка Цзинь! Не уйди ты вчера в деревню, успел бы проститься со своим другом — Ли Цином.

— А чего с ним прощаться? Он разве уехал?

— Вчера в полдень скончался.

— Что вы чепуху мелете? Я ж его вчера встретил у южных ворот. Грех-то какой! Грех!

Соседи опешили.

— Не мог ты его видеть. Он взаправду умер. А может, ты с духом повстречался?

— Чудно! Ни за что не поверю! — воскликнул изумленный старик и поспешил в дом Ли Цина. Там он увидел гроб, а подле гроба — учеников лекаря в белой одежде и кого-то из знакомых, кто пришел проститься с покойным.

— Чудеса! Чудеса! — замотал головой старый Цзинь.

Ученики обступили его.

Кто-то сказал:

— Душа учителя еще вчера в полдень отлетела на небо. Но гроб мы оставили здесь до вашего возвращения.

Кто-то протянул Цзиню бумагу — опись вещей, оставленных лекарем в дар Цзиню.

Цзинь взял бумагу, но даже не взглянул на нее, все время твердя:

— Неужто он умер? Не верю, не верю!

Кто-то спросил:

— Ты говоришь, что видел его вчера, дедушка Цзинь?

— Вчера я очень рано вышел из дому, но не успел дойти до южных ворот, как встретил родственника, который затащил меня к себе домой выпить и закусить. Я, разумеется, у него засиделся. Ушел только в полдень, направился к горе Заоблачных Врат, где давно приметил разные коренья и травы, которые мне нужны для моей лавки. Вдруг вижу: идет мальчик в темной одежде, с виду слуга, и несет курильницу с благовониями. Я лишь мельком взглянул на него. Прошел еще шагов шестьдесят или семьдесят и увидел вашего наставника. Левая нога у него обута, а правая — нет. Почему? Непонятно. Спрашиваю, куда, мол, направляетесь, а он отвечает: «Иду на гору Заоблачных Врат, в Беседку Сгнивших Веревок, там меня дожидаются девять наставников — моих братьев. Хотят со мной потолковать о том о сем! Так что несколько дней я буду в отлучке!» Затем он достал из рукава письмо и дал его мне. И еще дал расшитую сумку, в которой лежит что-то похожее на жезл жуи. Иди, говорит, поскорее в город и передай это сановнику Пэю — гонцу государя. Письмо и сума до сих пор у меня. А вы говорите, он умер!

Цзинь пощупал рукав халата. Ученики сначала решили, что старик шутит, и не поверили, но, когда увидели письмо и суму, все их сомнения разом исчезли.

— В полдень это случилось или не в полдень — не все ли равно? — сказал один из учеников. — Странно другое: что он передал тебе эти вещи, а сам из дому не выходил. Очень странно!

— Вот именно! — поддакнул другой. — Как мог мертвый их тебе передать?

— А ведь он наперед знал, что приедет государев посланец Пэй и что его, Ли Цина, будут звать ко двору… Может быть, это его дух являлся тебе? — предположил третий. — Пожалуй, он все же бессмертный!

— Какой такой Пэй? Куда Ли Цина хотели звать? — спросил Цзинь с любопытством.

Соседи и ученики объяснили ему, что произошло за это время. Приехал, мол, государев гонец Пэй просить Ли Цина пожаловать ко двору, но начальник округа сообщил ему, что Ли Цин скончался. Тогда власти приказали соседям писать бумагу.

— Вон, оказывается, в чем дело! — проговорил Цзинь. — Никакие доказательства не понадобятся, ведь есть письмо и сума. Мы вместе пойдем в ямынь, и я передам их посланцу государя.

Соседи вместе с Цзинем отправились в окружную управу. Цзинь рассказал начальнику округа о том, как он встретил Ли Цина, как тот передал ему письмо и суму. Удивленный чиновник поспешил к Пэй Пиню. Между тем Пэй, обескураженный своей неудачей, с нетерпением ждал доклада местных властей. Он собрался в обратный путь, когда появился начальник округа в окружении целой толпы местных жителей. Чиновник доложил сановнику о том, что лекарь отдал письмо и суму своему соседу — старому Цзиню, велев передать их посланцу двора. Пэй Пинь распечатал письмо и начал читать:

«Ваше величество! Золотые письмена Вашего нефритового послания достигли Девяти Чистых Сфер. Ответствую Вам: Совершенные мужи спускаются в бренный мир, дабы обеспечить спокойствие людям и благополучие их жизни. При этом они следуют принципам недеяния Тана и Юя{52} и соблюдают бережливость, свойственную Вэню и Цзину{53}. С почтительностью они ожидают наступления предела движения, дабы вознестись в чертоги Пэнлая. Их не заботит еда, не заботит одежда: они не желают тревожить душу свою и истощать разум. Им нужны лишь горы да немного журчащей воды, чтобы спокойно совершенствоваться в искусстве волшбы. Некогда Ваш слуга лишь на миг узрел Истины Путь, но не успел тогда приобщиться к бессмертным. И вот патриарх Чжан Го и мой друг по ученью Ло Гун-юань велели мне идти к ним. Посему я не могу находиться при Вашем высокочтимом дворе. Вместе с ними я ухожу служить великой Истине. Давным-давно государь Цинь Ши-хуан пригласил к себе Ань Ци-шэна{54} с Восточного моря, но Ань не принял приглашения и передал государеву посланцу пару туфель из пурпурного нефрита. Ваш слуга не блещет талантами, но не может оставить Ваше послание без ответа. Примите от меня этот яшмовый жезл жуи, в знак моей искренней признательности. Надеюсь, что Ваше величество примет сей дар».

Прочитав это необычное послание, Пэй Пинь вздохнул:

— Говорят, что бессмертные не умирают, исчезает только их плоть. Надо вскрыть гроб! Если там пусто, значит, Ли Цин — небожитель. Вернувшись ко двору, я доложу об этом нашему государю, и тогда не будет лишних хлопот.

Начальник округа вместе с соседями поспешил в лавку лекаря. Не открой они гроб, возможно, на том все бы и кончилось, но, сняв крышку, они застыли в изумлении. Тело исчезло, а на дне лежал бамбуковый посох да пара туфель и вился вверх синей ленточкой дым. И вдруг — о чудо! — гроб взмыл вверх и исчез в вышине. По городу разлился странный аромат, который, как потом говорили, ощущался даже за триста ли от Цинчжоу. Сановник Пэй, чиновники из округа, все жители города принялись истово кланяться, устремив взор к небесам. Благодарственное послание Ли Цина вместе с сумой аккуратно упаковали, и Пэй Пинь передал пакет государю.

В следующем году по всей Поднебесной людей стала косить язва, но Цинчжоу она обошла стороной — наверное, из-за странного запаха. Ли Цин хоть и умер, но волшебство его врачевания сохранилось в этих краях. Вот почему и поныне жители города осенью и весной поднимаются на гору Заоблачных Врат, к кумирне, дабы совершить там жертвоприношения и поклонения духам. А теперь послушайте стих:

Перевод с китайского Д. Воскресенского.