Крест королевы. Изабелла I

Глава 20

Весна в Севилье была лучшим временем года. Цапли прилетали из Африки и важно вышагивали длинными розовыми ногами по болотам нижнего Гвадалквивира. В кристальной синеве неба Андалусии кружили и кричали от избытка жизненных сил орлы. Солнце согревало бесконечные рощи фруктовых деревьев. Под действием его лучей иссушенные зимой ветви распускались и превращались в массивы свежих листьев, каждый из которых отличали различные оттенки зелёного цвета, полные новой жизни и обещаний, созревания самых разнообразных плодов: красных гранатов, золотых персиков, фиолетовых оливок, жёлтых апельсинов. Слава апельсинов из Севильи после многовекового культивирования их маврами на испанской земле докатилась и до Африки, откуда мавры в своё время привезли их предшественники, кислые и жёсткие. Некоторые из мавров Гранады могли с помощью апельсинов угадывать будущее своего народа, и они были обеспокоены. Во время своего победного движения в Испанию мавры брали апельсины с собой повсюду. И когда в те времена воины-мавры были грубыми и жестокими, тогда и апельсины были жёсткими и кислыми. Теперь же и нация мавров, и апельсины культивировались, может быть, даже слишком: во всём ощущался некоторый упадок. В то время как испанцы под влиянием своей юной, полной жизненных сил королевы, казалось, стояли на пороге новых свершений, мавры ощущали себя старыми и усталыми.

Проезжая по проложенной ещё древними римлянами дороге, удивительно ровной, принимая во внимание её возраст — пятнадцать столетий, Изабелла видела возможное процветание Андалусии и ощущала печаль как королева-владычица, потому что сегодняшний день этого процветания не обещал. Огромные пространства плодородной земли лежали незасеянные, чередуясь с редкими обработанными участками. Крестьяне не засевали земли, поскольку грабители только и ждали, чтобы захватить урожай.

Повсюду были видны последствия войны. Многовековые оливковые деревья, в самом расцвете, лежали мёртвыми. Могучие масляные прессы с жерновами, три фута высотой и восемнадцать футов в диаметре, способные снабжать маслом тысячи людей как в самой Испании, так и в других странах, стояли без работы, их двигательные механизмы были разобраны и не действовали уже годами. Рощи апельсиновых и тутовых деревьев были в запустении. Всюду были видны признаки усталости и безнадёжности, и в первую очередь — на лицах людей. Изабелла с возрастающем негодованием понимала: неудивительно, что налоги почти не поступают из огромной Андалусии, которая могла и должна была вносить в общее дело свой вклад.

Севилью отличал мавританский стиль построек, её узкие улицы переплетались в путанице переходов, напоминавших лабиринты, железные балконы почти касались стен домов на противоположной стороне. Город принадлежал герцогу Медине Сидония. Он выехал навстречу Изабелле со всей возможной пышностью.

— Я рад приветствовать вас в своём городе, — произнёс герцог. — Тон голоса был дружелюбен, но в нём не было той теплоты, которая постоянно слышалась в Гибралтаре. Герцог выглядел старым, усталым и суровым.

— Рада видеть вас, — отозвалась Изабелла, — в моём городе. Она тоже стала старше и жёстче и больше не была испуганной маленькой девочкой.

Медина Сидония улыбнулся. Его всегда восхищала храбрость в мужчинах, но в женщинах особенно.

— Надеюсь, что ваше величество получит удовольствие от пребывания в Севилье. Я намеревался, нет, я был бы счастлив оплатить ваше пребывание здесь из моих собственных средств, хотя эта ссора с негодяем Кадисом существенно их ограничила. Но по причине... — Смутившись, он замолчал.

— Да? — улыбнулась Изабелла.

— По непонятной причине, — продолжал Медина Сидония, — Совет двадцати четырёх опередил меня и учредил специальный городской налог по собственной инициативе для оплаты пребывания здесь вашего величества.

— Должно быть, в силу своей преданности нам они предчувствовали, что вы их об этом попросите, — сказала Изабелла. По её словам было трудно понять, что она имела в виду, говоря «мы»: себя и Медину Сидония, себя и Фердинанда или только одну себя, королеву. Но в учреждении этого специального налога Изабелла усмотрела тайное влияние торговцев, приезжавших к ней. Налог был добровольно уплачен простыми жителями Севильи, которые доверяли королеве, уже так много сделавшей для страны.

Город оделся в свой самый праздничный наряд: весенние цветы украшали балконы, пёстрые гобелены расцвечивали окна. Дон Алонсо де Солис, почтенный епископ Севильи, с гордостью показал королеве строящийся новый собор, самую большую церковь в мире. Она поднималась на том самом месте, где во времена правления святого Фердинанда, освободившего город от неверных, была разрушена мечеть мавров.

— Здесь мы построим такой памятник веры, — ликовал епископ, — что последующие поколения ахнут!

Арка свода взметнулась на сто двадцать футов ввысь к небесам. От мечети не осталось ничего — только высокий минарет, настолько красивый по своей восточной архитектуре, что ни у кого не хватило духа его сломать. Наверх больше не вели ступеньки, и призыв на молитву оглашался не арабскими песнопениями, а перезвоном колоколов. На вершину можно было забраться с помощью наклонных лестниц, прямо как в башне Вавилона.

Епископ прочитал приветственную проповедь в честь королевы в воскресенье. Перед высоким алтарём группа мальчиков — членов церковного хора исполнила медленный торжественный танец, сопровождая движения звоном кастаньет. Этот обычай, неизвестный на севере, был очень древним, как и статуя Девы Марии, которой поклонялись севильцы. Статуя поражала изысканной византийской работой. Она была сделана из слоновой кости, голову украшали золотые вьющиеся волосы, руки двигались. Святой Людовик Французский нашёл её во время своих крестовых походов и подарил святому Фердинанду Кастильскому.

Все старались услужить Изабелле: каждому было что-то нужно от королевы, а она ничего никому не обещала. Спустя совсем короткое время она даже усомнилась, есть ли у неё возможность вообще обещать что-либо. Характеры её подданных в Андалусии, как и их обычаи, оказались, на её взгляд, слишком дикими и не отвечали требованиям хорошего вкуса, хотя приём ей был оказан тёплый и радушный.

И все были, как вскоре пришлось узнать Изабелле, невероятно чувствительны к личному невниманию. Она приехала в Севилью, не посетив по дороге Утреру, — крошечный городок, расположенный в самой глубине провинции. В ответ хозяин города послал своих людей, чтобы украсть лошадей из её собственных конюшен. Конюх, пытавшийся помешать, был убит.

— Я полагала, нет необходимости ставить стражников, чтобы охранять мою собственность в вашем городе, — резко упрекнула Изабелла герцога.

Медина Сидония ответил:

— Севилья — город, принадлежащий вашему величеству, о чём всего несколько дней назад ваше величество мне напомнила. Я поддерживаю здесь порядок, насколько хватает моих сил. К сожалению должен сказать, что Утрера мне не принадлежит. Король Генрих отдал этот городок его теперешнему хозяину, маршалу Сааведре. Наверное, я должен добавить, что хотя Утрера и мал, он очень хорошо укреплён.

— Маршал Сааведра будет наказан за воровство, совершенное по его приказанию, и за убийство.

— Согласен, он должен понести наказание.

Но Медина Сидония не стал предлагать свою помощь в осуществлении этого решения.

Изабелла послала герольда в Утреру с требованием, чтобы маршал вернул лошадей, принял вассальную присягу и выдал убийц её конюха. Слуги маршала избили герольда до полусмерти, отобрали изукрашенный золотом камзол и отправили его обратно верхом на муле. Изабелла сохранила спокойствие, только высоко вздёрнула подбородок и написала о происшедшем Фердинанду.

К радости всех жителей Севильи, в честь королевы был организован праздничный бой быков в украшенном множеством колонн амфитеатре, который был построен ещё римлянами при строительстве дорог. Как и дороги, он был в прекрасном состоянии. Да, прочно и основательно они все делали, эти древние строители: таковы были утешительные мысли королевы, которая пыталась править потомками этих римлян.

Изабелле никогда не нравились жестокие спектакли, подобные «обезьяне на пони». Немногим больше ей нравились и бои быков. Мавры, которые тоже сражались с быками на арене, по крайней мере давали животному возможность побороться за свою жизнь, сражаясь без лошадей и убивая быка, когда это требовалось, искусным ударом шпаги. Но испанцы верхом на лошади убивали быка пиками. Неизменной была бессмысленная гибель хороших лошадей; часто люди, участвовавшие в битве, сброшенные наземь храпящими быками, тоже гибли. Стремясь доставить королеве удовольствие в этот праздничный день, тореадор постоянно рисковал и в результате погиб.

Конюх, тореадор, избитый герольд, украденные лошади — она принесла в Андалусию смерть и терпела в ней унижение. Изабелла подозревала, что севильские вельможи тайно наслаждались двусмысленным положением, в которое она попала: это подтверждало её беспомощность и позволяло им сохранять свою дикую свободу.

С севера прибыл герольд Фердинанда, сообщивший, мнение консорта о поведении маркиза Сааведры. «Я не мог уснуть от беспокойства, моя сеньора. Я не хотел, чтобы ты ехала; я умолял тебя не делать этого. Но ты поехала. Бог наградил тебя умом и тактом; сохрани их в данный момент и постарайся остаться живой ради меня. Ты дала мне пушки, я воспользуюсь ими».

Это была немного бессвязная записка, но она хранила её, как и все остальные его письма, в серебряной шкатулке. Ключ висел на цепочке, рядом с железным крестом.

Изабеллу потрясли дальнейшие события, так же как и Медину Сидония, и маркиза Кадиса. Фердинанд отправился на юг с двумя сотнями рыцарей, тысячью солдат и двадцатью тяжёлыми орудиями. Не заходя в Севилью, где ему готовился пышный приём, он осадил Утреру и безостановочно бомбардировал её в течение сорока дней.

— Так как Утрера является собственностью короны, — отвечал он на все протесты Изабеллы, — то никто не может возражать, если я причиню ей некоторый урон, даже твои андалусские вельможи.

В итоге он стёр город с лица земли.

По истечении сорока дней осады разрушенная цитадель сдалась. Маршал Сааведра преклонил дрожащие колени и принёс клятву вассальной верности, будучи счастлив тем, что остался жив. Фердинанд потребовал выдачи похитителей лошадей и убийц конюха. Сааведра тут же выдал их. Фердинанд устроил показательный суд, уступив стремлению Изабеллы к соблюдению приличий, и повесил все девять человек, прежде чем высохли чернила на смертных приговорах. Затем торжественно вступил в Севилью.

Изабелла расплакалась на его груди.

— Я хотела бы, чтобы нашёлся какой-то другой выход. Мой дорогой, как я счастлива видеть тебя!

— А я хотел бы, чтобы ты возвратилась домой, по крайней мере пока Медина Сидония и Кадис не покончат со своей враждой.

«Но ведь вся Испания — мой дом», — подумала Изабелла.

— А раз ты никуда не едешь, то и я остаюсь здесь. В Португалии всё спокойно, — закончил Фердинанд решительно.

— Да, и я хочу, чтобы ты остался. Ты нужен мне здесь.

Она не воспользовалась королевским «мы».

— Я тоже этого хочу, — ответил он.

Герцог Медина Сидония пожал плечами, услышав о падении Утреры. Он был достаточно влиятелен, чтобы не лишать своих монархов одного небольшого островка власти в Андалусии. Его больше беспокоило то, что Фердинанд и Изабелла запретили Сааведре восстанавливать свой замок и конфисковали большую часть его доходов в пользу короны, чтобы своенравный вассал не избежал наказания полностью...

Юный пылкий маркиз Кадис в это время сделал шаг, который заставил Фердинанда развести руками от удивления.

— Я только сейчас начинаю по-настоящему понимать кастильцев. И похоже, андалусцы среди них самые сумасшедшие.

— Ты сделал то же самое, когда, переодевшись, приехал, чтобы жениться на мне. — Изабелла улыбнулась. — Ты уже забыл об этом?

— Кадис приехал не для того, чтобы жениться на тебе, моя дорогая, — чопорно ответил Фердинанд.

— Он поклялся в преданности.

— Он даже не похож на испанца, — сказал Фердинанд уже не таким чопорным тоном.

У Кадиса были оливкового цвета кожа, чёрные глаза, и ему была присуща гибкая элегантность, так часто встречавшаяся на юге, где всё было связано с маврами.

В сопровождении только одного слуги он приехал в Севилью, город его смертельного врага, и внезапно появился перед королевой. Час был уже поздний, и Изабелла была так удивлена, что позвала секретаря, чтобы тот записал беседу. Без такой записи она могла бы и не поверить случившемуся.

Кадис прибыл, как он заявил, чтобы отдать себя во власть короны, без эскорта, не защищённый даже охранным свидетельством, которое он бы мог потребовать. Его враги, особенно Медина Сидония, распространяли о нём слухи, которые не соответствовали действительности, его невиновность была его охранным свидетельством.

— Герцог, — говорил Кадис, — воевал со мной годами, грабил мои земли и однажды даже выгнал из собственного дома. Он утверждает, ваше величество, что гарнизоны моих городов настроены против вас. Но я знаю, как великодушно вы обошлись с членом моей семьи, маркизом Вилле ной. Отправьте, ваше величество, войска в мои города, Ксерес и Алкалу, и сделайте их своими, если они нужны вам в ваших планах. Я передаю свою вотчину моей королеве так же, как теперь в этой комнате я передаю в ваши руки свою жизнь! — И, преклонив колени, Кадис принёс присягу на верность Изабелле и Фердинанду.

Перо Фернандо де Пул тара, доверенного секретаря Изабеллы, поскрипывало, записывая эти слова на пергаментных страницах.

«Королева, — отметил Пулгар, — была очень довольна, потому что маркиз говорил кратко и по существу».

Подумав, она ответила:

— Это правда, что я слышала плохие отзывы о вас, но ваш честный поступок сегодня вечером убеждает нас, что многое может быть сказано и в ваше оправдание. Мы бы хотели заслушать обе стороны, и мы благодарим вас за то, что вы пришли. — Затем Изабелла произнесла слова, которые, как она знала, обязательно нужно сказать андалусцу: — Вы и Медина Сидония являетесь нашими поданными, а мы — вашими сюзеренами, и мы постараемся разрешить ваш спор честно и справедливо, глубоко уважая вас обоих и все ваши поместья, которые по праву принадлежат вам.

Глаза Кадиса увлажнились от благодарности, счастливый вассал, кланяясь, удалился из комнаты. Она спасла его самоуважение.

— Мы немедленно возьмём власть в Ксересе и Алкале, — произнёс Фердинанд.

— Конечно. Но без пушек. Только с помощью войск.

— Потребуется много войск. Но я согласен — никаких пушек. Изабелла, мне не верится, что такое возможно! Это гораздо большая победа, чем взятие Утреры. Теперь Медине Сидония не с кем будет бороться, только с нами, а на это он не осмелится.

— Он мог бы, если бы не жестокий урок Утреры.

— Нет-нет. Ты давно околдовала его, ещё в Гибралтаре. Иногда ты пугаешь меня, я боюсь той власти, которую ты имеешь над мужчинами. Жаль, что я тоже мужчина.

— О, нет, не говори так!

У Медины Садония резко испортилось настроение, когда он узнал о поступке своего врага. Баланс власти, так тщательно сохраняемый, изменился не в его пользу. Но он был верен короне. Он не мог перейти на сторону Португалии, так же как и не мог склониться на сторону мавров. Фердинанд и Изабелла огласили указ, согласно которому маркизу и герцогу запрещалось появляться в Севилье до тех пор, пока они не разрешат свои противоречия.

Но король и королева оставались в Севилье.

До Медины Сидония дошли сведения о том, что в городе быстро и решительно восстанавливается порядок. И это в Севилье, где преступники безнаказанно бесчинствовали годами, уверенные в том, что какой-нибудь воюющий феодал всегда примет их в свою армию.

Изабелла совсем недавно внедрила необыкновенное новшество, оказавшееся очень популярным среди простых людей. Вернее, это нововведение было известно уже давно, оно было рождено в то время, когда короли и королевы были гораздо ближе к своим подданным.

Изабелла восстановила церемонию королевских аудиенций, так же как возродила Санта Хермандад. Каждую пятницу она и Фердинанд выступали в роли судей в зале Стражников, чтобы решать юридические споры, которые любой подданный короны вне зависимости от его происхождения мог представить им для рассмотрения. Каждый человек мог обратиться к ним — они никому не отказывали, никакая жалоба не была слишком ничтожна, никакое преступление — слишком ужасно, чтобы о нём не могли узнать монархи. Обычно Изабелла недолго перешёптывалась с Фердинандом, прежде чем вынести решение, но окончательное слово всегда оставалось за ней.

Эти аудиенции с их свободной и простой процедурой превратились в настоящие спектакли. Севильцы обожали театр. Даже те, которые не судились, набивались в Большой зал в качестве зрителей, продолжая, традицию того действа, ради которого зал и получил своё название ещё тогда, когда его построили мавры. Молодая очаровательная королева, на голове которой красовалась корона, на плечах — горностаевая накидка, а на шее — рубиновое ожерелье — подарок Фердинанда, удовлетворяла их жажду театральных зрелищ. Жителям Севильи чрезвычайно льстило, что Высший суд королевства неделю за неделей продолжает находиться в их городе, внимательно и терпеливо занимаясь их проблемами.

Однажды, когда монархи наклонились друг к другу обсуждая одно из особо сложных дел, Фердинанд прошептал:

— Ты же не юрист, моя сеньора. Это трудный случай. Лучше отложить окончательное решение.

Изабелла ответила:

— Я знаю, кто прав, и собираюсь принять решение в его пользу. Существует так много законов, что юристы впоследствии определённо найдут какой-нибудь, чтобы обосновать моё решение.

Монархи выпрямились, и королева вынесла своё решение. И действительно, впоследствии нашёлся соответствующий закон. Репутация Изабеллы как правоведа значительно выросла среди учёных мужей-юристов, которые даже не могли представить себе, что она действовала чисто интуитивно, проявив простой здравый смысл.

Королевские аудиенции были успешны и популярны ещё и потому, что жители Андалусии жаждали порядка в их крае. Феодальные властители не могли его навести, и только монархи хотели его установления; поэтому люди и стремились им помочь. Так же как и Санта Хермандад, аудиенции принесли свои положительные результаты, потому что население их поддержало.

Как и в случае с Санта Хермандад, королевские суды оказались жестокими. Решения Изабеллы соответствовали законам, но эти законы часто карали смертью. Палачи уставали от казней; стрелы Хермандада пронзали тела сотни разбойников.

— Вот так и нужно править, — говорил Фердинанд. — Если бы только нам не приходилось тратить на это так много времени. Ты должна передать кому-то своё право на принятие решений.

— Это будет не одно и то же.

— Но так поставлено в Арагоне. Мои инквизиторы выполняют свою работу и несут за это ответственность. А все заслуги принадлежат мне.

— Нас не будут порицать за то, что мы наказываем преступников. — Пятницы, проведённые в зале Стражников, оказались необыкновенно поучительными в плане изучения человеческой порочности. Изабелла узнала о многих вещах, в существование которых и не подозревала. — Фердинанд, я думала, что только в аду может существовать такое зло, как в Севилье. Я хочу очистить этот город от грязи.

— Тебе потребуется слишком большая метла, моя сеньора, и придётся пользоваться ею целую вечность. А люди никогда не перестанут быть людьми.

— Да, может быть, ты прав, — тихо произнесла она, глядя на мужа.

Под её взглядом его охватило чувство неловкости.

— Я сказал что-то не то?

— Нет, я только подумала, насколько ты умнее меня.

— Ваше величество, вы хотите слишком многого, — предупредил Изабеллу дон Алонсо де Солис. Он приехал в пурпурном одеянии на светлом андалусском муле со всей обязательной помпой, чтобы нанести ей особый визит. — Только город самого Господа Бога может быть безгрешным, Севилья же находится далеко внизу, у подножия крутой лестницы, ведущей к райскому совершенству. Сотни людей покидают Севилью, опасаясь вашего быстрого и непреклонного правосудия; почти у всех в Андалусии совесть нечиста после столь долгих лет гражданской войны. Я умоляю вас во имя милосердия умерить свою суровость. Этот грешный город получил свой урок.

Изабелла всегда была склонна к компромиссам. Так же внезапно, как она объявила о начале борьбы со злом в Севилье, она теперь объявила всеобщую амнистию за все преступления, совершенные во время феодальных войн. Эти войны наконец-то закончились, потому что она отправила герольдов к герцогу Медине Сидония и к маркизу Кадису, предупреждая их, что хотя оба они и принадлежат к высшей знати, но будут изгнаны из неё, если не помирятся. Чтобы помирить, она пригласила их на бон быков. Ложи обеих, с шёлковыми навесами, украшенные одинаково пышно, расположились рядом.

Когда герцог и маркиз появились в своих ложах, оба они улыбались. При виде дружеских улыбок старых врагов, виновников их бедственного положения, люди, заполнившие древний римский амфитеатр, разразились криками восторга.

В этом всеобщем воодушевлении другая реформа остаюсь сначала почти незамеченной. Изабелла устала от того, что храбрые молодые люди, которые должны были принимать участие в сражениях за Испанию, гибнут во время боя быков...

Впервые в истории, с тех пор как человек стал принимать участие в бое быков, что относилось ещё ко временам фараонов, рога быков стали оборачивать кожей, чтобы смягчить силу ударов.

— Это будет всегда! — решила Изабелла и узаконила своё решение в виде указа.

— Люди этого не потерпят, — сказал Фердинанд, качая головой и ставя свою подпись: «Я, король» перед её подписью «Я, королева».

Но народ не стал возражать, сопоставив этот указ, портивший им удовольствие от любимого развлечения, со всеми теми благодеяниями, которые королева им принесла. Фердинанд вновь и вновь искал причины, объяснявшие этот факт. Это был самый деспотичный указ Изабеллы с тех пор, как она стала королевой, совершенно непохожий на создание Санта Хермандад шли проведение аудиенций в Севилье. Разумность этих действий была ему понятна, смысла же последнего указа Фердинанд постичь не мог. Он решил, что у неё есть свои шпионы, доносящие обо всех настроениях народа. Как иначе могла Изабелла, потомственная аристократка, так уверенно держать руку на пульсе жизни простых людей и так безошибочно действовать, следуя ему? Мысль о том, что жена пользуется услугами собственных шпионов, сильно задела его достоинство.

— Изабелла, — спросил он, — как ты могла быть уверена в том, что простой народ, которому нравится кровавое зрелище, не затеет беспорядков, когда узнает, что ты приказала оборачивать концы бычьих рогов?

— Я вовсе не была в этом уверена, я просто надеялась, что люди не будут возражать против моего указа.

Сузив глаза, не убеждённый в правдивости её ответа, Фердинанд смотрел на неё.

— Наверное, в душе я сама простая женщина, Фердинанд. Может быть, поэтому мне ведомо то, что они чувствуют.

Но Фердинанд вовсе не считал её простой женщиной. Свет огромной луны Андалусии, проникавший сквозь верхушки пальм садов алькасара, где они гуляли вечерами, придавал волшебное очарование мягким шёлковым платьям, которые она надевала в лепною жару; и от Изабеллы, как он часто повторял, исходило колдовское очарование, передававшееся луне, а запах её духов — цветам.

— Как красиво ты умеешь говорить!

Она не могла припомнить, чтобы когда-нибудь прежде он был так внимателен к ней.

— Тебе не нравится такая простая жена?

— Я никогда не считал тебя простой, Изабелла...

Стражники, охранявшие их, менестрели, исполнявшие для них серенады, гитаристы, услаждавшие их слух музыкой, танцоры, шуты и акробаты, развлекавшие их, — все вплоть до горничных, лакеев и поваров перешёптывались между собой, подмигивали друг другу, делая широкие жесты, типичные для андалусцев: король и королева были любовниками. Жители Севильи обожали их. Как только положение в городе и провинции стало спокойным и безопасным, Беатрис де Бобадилла привезла инфанту к родителям, У Беатрис были для них донесения от её мужа, генерального управляющего Монетного двора: длинные листы, заполненные аккуратными, тесно расположенными цифрами.

— Я не собираюсь притворяться, что понимаю эти записи, ваше величество.

— Дорогая маркиза, — сказала Изабелла, предваряя словом «дорогая» новый впечатляющий титул Беатрис. — Я уверена, что тоже не смогу понять эти цифры, — Она знала, что это не так, но Фердинанд мог обидеться, если она не покажет отчёты де Кабреры в первую очередь ему.

Изабелла отдала листы Фердинанду, радуясь свободному времени и возможности провести его с дочерью. Фердинанд изучал цифры несколько вечеров, становясь всё мрачнее.

— Кабрера излагает всё более чем подробно, - наконец заявил он. — Ты представляешь себе, как дорого обходится нам война с Португалией?

Изабелла призналась, что не имеет об этом ни малейшего представления. Она была слишком занята и счастлива со своим мужем, чтобы думать о войне, которая уже в течение долгого времени не велась.

— Теперь Андалусия тоже будет вносить свою долю на расходы, — добавила она.

— Не думаю, что этого будет достаточно. Португалия не возобновляет войну только потому, что я воздвиг стену из пушек и солдат от Ксереса до Торо, но это обходится чрезвычайно дорого.

Изабелла просмотрела отчёт и пришла в уныние. Цифры Андреса де Кабреры, показывая, как потрачена каждая из прекрасных новых монет, рисовали далеко не оптимистичную картину. Война, невзирая на её вялотекучесть, сильно истощала казну.

— Так или иначе, мы ещё не банкроты, — вздохнула Изабелла.

— Мы скоро ими станем: этот путь ведёт нас к гибели.

Фердинанд предложил принять срочные меры. В государстве Арагон уже давно существовала инквизиция. В нём, так же как и в Кастилии, было много новых христиан, тайно исповедовавших иудейскую веру евреев, которые, чтобы защитить своё богатство, крестились и внешне достаточно убедительно исполняли обряды новой религии.

— Ценность инквизиции в том и заключается, что это самостоятельная, созданная на века организация. Она не только выкорчёвывает ересь, но и не требует почти никакой поддержки со стороны монархов. Всё делают сами люди. Никто не может ненавидеть тайных иудеев с большей силой, чем бедняки — истинные христиане. Это своего рода самоочищение, снизу доверху, как и в организации Санта Хермандад. Что особенно важно для нас в нашем теперешнем положении — собственность выявленных еретиков переходит к короне. Это бездонный, но в то же время совершенно законный источник дохода.

— Я ненавижу шпионов, — брезгливо сказала Изабелла.

— Разве ты не испытываешь ненависти к евреям?

Зелёные глаза вспыхнули.

— Да, больше всего на свете я ненавижу ересь!

— Тогда в чём дело?

Фердинанд был последователен. Он вызвал из Арагона великого инквизитора, который стал умолять королеву завершить дело очищения, которое она начала в Севилье, нанеся удар по ереси, являющейся по его словам, корнем всех бед.

— И всё же я ненавижу шпионов, — повторила Изабелла после встречи с великим инквизитором.

— Но разве не ты пользовалась услугами шпионов во время войны? — резко произнёс Фердинанд. — А разве искоренение тайных евреев не является войной, благословляемой самим Господом Богом?

Фердинанд собрал местное духовенство, которое согласилось с его точкой зрения.

— Это поможет окончательно успокоить провинцию, — заверили священники.

Изабелла спросила совета у членов делегации торговцев, которые приезжали к ней с тайной просьбой о помощи. Их глаза заблестели от жадности.

— Ваше величество, тайные евреи здесь, в Севилье, должны быть уничтожены. Ничто, — в один голос заявили они, — не приносит такого вреда законным прибылям торговцев, как конкуренция с тайными евреями, которые должны быть сваренными в их собственном еретическом масле, с помощью которого они готовят своё еретическое мясо.

Изабелла вспомнила, как жители Сеговии шпионили за Кабрерой. Ненависть к евреям в Испании была сильна и глубока и длилась уже на протяжении пятнадцати столетий.

— Ты проявляла решимость, граничащую с риском, когда внедряла в жизнь все остальные законы, — говорил Фердинанд. — Почему же ты вздрагиваешь, как пугливый жеребёнок, как только я упоминаю об этом? Все хотят воплощения в жизнь закона об инквизиции, кроме тебя.

Она не хотела с ним ссориться. Все её советники, её собственные логичные размышления поддерживали его слова. Только какой-то голос в глубине сердца нашёптывал, что слежка за людьми даже во имя самого Господа Бога является неправедным делом. Но этот голос был слаб и едва слышен. Может быть, это был голос дьявола? И она старалась заглушить его.

Фердинанд поздравил её, когда она показала своё письмо папе, в котором просила разрешения на создание инквизиции в Кастилии:

— Теперь в твоих руках будет такой мощный «меч справедливости», что тот, который несли во время коронации, покажется детским.

— Фердинанд?

— Да?

— У нас может появиться маленький принц.

— Только, ради всего святого, держись подальше от лошадей!

Она подумала, что он воспринял её слова слишком спокойно. Возможно, цифры расходов, приведённые Кабрерой, или энтузиазм в деле создания инквизиции слишком захватили его именно тогда, когда ей показалось, что они стали особенно близки друг другу...

Вскоре Фердинанд отправился на север, чтобы последить, как он сказал, за положением дел на границе с Португалией и постараться сократить военные расходы.

Изабелла же увлеклась новым занятием, в котором видела большое будущее. Немецкий мастер по имени Теодор, полное имя которого Теодорико Алеман, напечатал первую в Испании книгу.

Это была Библия. Если бы тайные евреи могли прочитать Библию, возможно, ей не пришлось бы создавать инквизицию — слабый голосок совести или дьявола начал вновь беспокоить её. Она потрогала крест и решила, что если несмотря на медлительность принятия решений, характерную для Ватикана, папская булла всё же когда-нибудь прибудет, то она её спрячет.

А пока она попросила кардинала Мендосу, который стремился к утверждению инквизиции не больше, чем она сама, подготовить самый простой Катехизис, который поможет еретикам удержаться от ошибок. Это было сделано.

Тем временем письма Фердинанда вновь приобрели прежний формально-дипломатический стиль. Что-то беспокоило его. Но тем не менее в каждом письме он вновь и вновь просил Изабеллу заботиться о себе и будущем инфанте...