Крест королевы. Изабелла I

Глава 8

Коронация являла собой жалкое зрелище.

Авила, место коронации Альфонсо, — город, окружённый со всех сторон гранитной стеной, увенчанной множеством наблюдательных башен, — настоящее воплощение образа, который возникает при словах «крепость в Испании». Джеффри Чосер писал об этом городе, но писал он, будучи иностранцем, на далёком, северном острове. Для него образ Авилы представлялся в розовом свете, облечённым туманной романтической дымкой.

Для Изабеллы же, которая хорошо знала город, крепости в Испании были далеки от романтики. Стены Авилы были не розовыми, а серыми, высеченными из камня, добытого в горах, которые высились в отдалении, устремляясь пиками к небу.

В коронации Альфонсо было что-то странное и нереальное. И Изабелла, воспитанная в уважении к святости трона, вне зависимости от того, кто в данный момент его занимает, увидела нечто кощунственное в событиях, происшедших в Авиле.

За городом на равнине, где людям было удобно собираться, чтобы наблюдать за церемонией, архиепископ Каррилло и другие мятежники воздвигли большой деревянный помост, приподнятый над землёй. На нём был сооружён трон, а на троне сидело чучело, изображавшее короля Кастилии Генриха IV, в короне, со скипетром и мечом. Хотя корона была из фольги, драгоценности — фальшивые, меч представлял собой просто крашеное дерево, а чучело было сделано из соломы, всё-таки это был король, и многие крестьяне, собравшиеся, чтобы посмотреть это зрелище, снимали шапки.

Группа музыкантов приглушённо заиграла похоронный марш. Один за другим главари мятежников приближались к трону с чучелом, срывали королевские регалии и бросали их на землю: царственный меч, который не защищал государство; скипетр власти, которой Генрих злоупотреблял; корону, которой оказался недостоин. Затем в сопровождении яростного грохота барабанов, символизировавшего гнев подданных короля, само чучело стащили с платформы. Мятежные гранды восторженно закричали; большинство простолюдинов поспешили к ним присоединиться; но некоторые тяжело и осуждающе завздыхали.

Альфонсо под звуки фанфар занял освободившийся трон — здесь даже те, кто горестно вздыхал, присоединились к приветствиям юному королю, против которого никто не держал зла и от которого можно было ждать так много хорошего. Чучело, брошенное на землю, было забыто, все вокруг веселились, и король Альфонсо с триумфом вернулся в Авилу.

Изабелла, находясь в алькасаре в Сеговии, узнав о такой «коронации», была опечалена.

В более организованном государстве одновременное существование двух королей потребовало бы немедленного разрешения этой проблемы: либо тот, либо другой должен быть повержен. Но уже в течение многих лет в Кастилии порядка не было.

Хаос нарастал. В состоянии беспорядка можно было жить только тогда, если это становилось привычным. Теперь, когда Альфонсо был коронован, понимая, что битва при Альмедо вовсе не была блистательной победой, мятежники лишились определённой доли своего энтузиазма. Гражданская война не возобновилась. Вместо неё разразились бесчисленные малые войны по всему королевству: сосед против соседа, крепость против крепости. Дороги стали опасными. В лесах хозяйничали банды разбойников. Крестьяне всего боялись: никто не знал, будет ли собрано то, что посеяно, и возможно ли будет сохранить собранный урожай, или его заберёт хозяин крепости, находящейся на расстоянии лье. Ходили слухи о вспышке чумы. Среди знатных грандов процветай интриги, постоянные переходы от одной враждующей стороны к другой. Страна замерла в ожидании...

В Авиле Альфонсо умолял архиепископа:

— Сир, неужели моя сестра должна навсегда остаться пленницей в Сеговии?

— Мой дорогой, — отвечал прелат, — она вовсе не пленница. Ну, не совсем пленница. Мы не можем выступать до тех пор, пока не станем сильнее.

— Я хочу немедленно повести армию в Сеговию!

— Хм-м... — отозвался Каррилло, потирая подбородок своей огромной рукой. — Я не могу сказать, что армия не пойдёт за тобой, но вы все погибнете. Сеговия неприступна.

Это была правда. Сеговия была самой мощной крепостью в Испании. Эти древние стены были воздвигнуты ещё римлянами, а во времена империи римляне строили на века.

На глазах короля Альфонсо появились слёзы гнева и досады.

Каррилло положил тяжёлую руку на его плечо:

— Не принимай этого близко к сердцу. Твоя сестра дважды, трижды в безопасности. Она, конечно, страдает от волнения и скуки, как и все женщины во время войн. Но она в полной безопасности.

— Я не разделяю благодушия вашего преподобия, — сердито ответил Альфонсо.

Каррилло разразился громким смехом.

— Тогда я должен сказать тебе следующее. Первое: если уж мы не можем взять Сеговию, то и никто не сможет, поэтому тебе не нужно бояться, что на этот город совершит набег гранд в случае каких-либо беспорядков по соседству. Второе: каким бы сильным ни был этот город, он падёт сам, как только наша партия станет достаточно сильной, чтобы внушить страх королю Генриху. Защитники сами распахнут ворота. Самый лучший способ усиления нашей партии — это причинить вред Изабелле. Испанцев очень раздражает, когда причиняют зло молодым красивым принцессам. Генрих хорошо эго знает: он постарается избежать такой грубой ошибки.

Альфонсо охватила дрожь, как будто ему стало холодно.

— Но ведь королева Хуана пыталась отравить меня!..

— Да, это так. Но поверь мне, Альфонсо, я больше знаю об этом грешном мире, чем ты, и смерть твоей сестры, которую я люблю так же сильно, как и ты, не является целью, на которую теперь направлена злая сила королевства. Её будут охранять тщательнее, чем сокровища самого Генриха, вернее, то, что от них осталось, — всем известно, что он перевёз свою казну в Сеговию для безопасности. Хотелось бы мне, чтобы эти остатки были у меня! — Добродушное настроение Каррилло сменилось мрачным. Он был слишком горд, чтобы признать, что средств у мятежников слишком мало.

— Я уважаю вашу мудрость, сир, но не могу быть спокойным, пока Изабелла находится в пределах досягаемости королевы Хуаны.

— Спокойствие, юноша: справедливость на нашей стороне, и она восторжествует с помощью молитв и денег.

Каррилло помолчал.

— Я могу получить деньги у Великого Рабби, он уже стал христианином больше чем наполовину. Я могу взять деньги у Исаака Абрабанеля, он хотя и безнадёжен в том, что касается религии, но обеспокоен возможностью гибели своих людей от чумы.

— Евреи окажут мне поддержку?

— Хорошие — да, плохие — нет. У них всё так же, как и у христиан. А почему бы и нет? Великий Рабби ненавидит Генриха за то, что тот сделал с этой страной. Абрабанеля больше интересует судьба его людей, и, если я скажу ему, что моим проповедникам позволено в своих проповедях напоминать, что евреи в действительности не занимаются отравлением колодцев и не насылают чуму, он без всякого сомнения сделает взнос в нашу пользу.

— Разве проповедники всегда говорят об этом в своих проповедях?

— Они проповедуют Евангелие. Я никогда не позволяю им вмешиваться в политику, если только в этом нет необходимости.

Альфонсо бросил взгляд на руку Каррилло, всё ещё находившуюся на перевязи.

— Я благодарю Бога, сир, за то, что вы вмешались в политику. Если евреи смогут помочь Изабелле, я буду благодарить Бога и за это.

— Ты станешь хорошим королём — мягко произнёс Каррилло. — Помни, они не все плохие люди, и никто из них не может быть настолько плох, как мавры. Иногда фанатики, такие как Торквемада, святой приор Санта Круз, который считает мои взгляды слишком либеральными, меня упрекают — называют это слабостью. Но храбрый еврейский воин является комендантом алькасара короля Генриха в Сеговии и охраняет королевские сокровища, как будто они принадлежат ему самому. А еврейский врач только что удалил катаракту, которая лишила зрения короля Хуана Арагонского. И теперь он видит, как двадцатилетний юноша. Нет-нет, у евреев есть много хорошего, они обладают большими способностями. Хотя, естественно, мы никогда не должны ослаблять наших усилий, чтобы обратить их в христианство.

Насколько простыми были уроки Торквемады по сравнению с уроками управления государством, которые нужно было изучить Альфонсо, ставшему королём.

— Я думаю, что дон Фадрик тоже поможет нам, — продолжал архиепископ. — Дон Фадрик, верховный адмирал Кастилии. Возможно, он ослабит «завязки кошелька» своего внука Фердинанда Арагонского. Ты должен получше узнать Фердинанда, Альфонсо; он управляет финансами своего отца. У принца острый ум, на его плечах голова государственного мужа! Но он скуп! Во славу Божью! Как он скуп!.. Луи Французский — просто мот по сравнению с наследным принцем Арагона!

Архиепископ анализировал возможные новые доходы так же спокойно, как расставлял войска в битве.

— И тогда я поведу армию в Сеговию?

— Обещаю. И я буду вместе с тобой.

— Как скоро это случится?

— Я в таком же нетерпении, как и ты. Но нужно ещё немного подождать, мой мальчик...

Королева Хуана обладала острым чувством самосохранения. Она умела предвидеть перемены политических ветров. Сейчас она ощутила прямую угрозу для себя. Поэтому она была вежлива, едва ли не почтительна по отношению к своей заложнице и к её любимой подруге Беатрис. Им определили самые лучшие апартаменты в старой крепости. Группа высокорожденных фрейлин должна была им прислуживать. Никогда прежде Изабелла не жила в такой роскоши. Однако выходить за пределы крепостных стен было запрещено.

...— В беспокойные времена, — сказала королева Хуана, пожимая своими красивыми плечами, — что могут сделать женщины? Король никогда не простит мне, если я разрешу его сводной сестре уехать, когда дороги стали так опасны.

— Король скоро сделает все дороги безопасными ради своей сестры, — насмешливо ответила Беатрис.

Хуана покраснела от злости.

— Ты прекрасно знаешь, какого короля я имею в визу.

Изабелла улыбнулась, слушая этот диалог...

Летние дни были длинными и жаркими, ночи гнетущими и шумными, полными возгласов стражников и солдатских шагов по гранитному полу. Изабелле, которая редко пила вино, казалось, что вода из крепостного источника была горькой; она тоскливо смотрела на мощный древнеримский акведук, который снабжал остальной город прозрачной водой прямо с гор Сьерра-Фуэнфиа на юге. Горы казались близкими и безупречно чистыми. Часто приезжали и уезжали герольды, все они носили ливреи короля Генриха. Хуана говорила, что они не привозили никаких политических новостей, и, так как её отношение к пленницам не менялось, Изабелла была склонна ей верить. По-видимому, неопределённое положение сохранялось. Лето шло к концу, и голубовато-зелёный цвет гор Гуадаррама сменился на свинцовый: период роста заканчивался, и зелень умирала.

Беатрис часто беспокойными шагами мерила зубчатую стену крепости, бросая уничтожающие взгляды на стражу, которая отказывалась отвечать на любые вопросы, хотя всегда с уважением приветствовала её. После того как она проходила, солдаты хмыкали, подмигивали друг другу, подталкивая друг друга локтями в бок. «Разве ты не отдал бы свой дневной заработок за одну только ночь с ней?» — «Годовую плату!» — «Ты не смог бы протянуть целый год!» — «Кому удастся выдержать целую ночь с пантерой?» — «Но зато какую ночь!» Стража тоже скучала и ничего не знала о том, что делается в мире.

В один особенно душный день Беатрис решилась пренебречь единственным ограничением, которое установила королева Хуана на их передвижения в крепости. Она остановилась у дверей квадратной главной башни и вошла внутрь. Башня была самым высоким и крепким сооружением крепости: массивная, кирпичной кладки, по сути — крепость внутри крепости. Вся остальная часть крепости могла быть захвачена, но если защищавшиеся удерживали в руках главную башню, то надежда оставалась.

Беатрис не могла войти в запретную дверь без сопротивления. Стражник-ветеран с лицом, покрытым шрамами, взглянул на неё, пользуясь преимуществом своего роста, — он был на целую голову выше — и произнёс:

— Вы не можете войти сюда, юная госпожа.

У него перехватило дыхание от тех слов, которые в ответ Беатрис произнесла ясным чистым девическим голосом. Она с силой отпихнула его в сторону, так что доспехи зазвенели, ударившись о каменную стену, и вихрем пробежала мимо.

— Клянусь пятью священными ранами Господа! — воскликнул солдат. — Никогда прежде я не слышал, чтобы женщина произносила такие слова! — Он вглядывался в темноту внутри главной башни, но Беатрис уже исчезла. Ну что ж, пусть, ей будет хуже.

Он улыбнулся. В эту часть алькасара женщины редко заходили, и появление Беатрис внесло разнообразие в монотонное несение службы. Солдат не беспокоился: внутри башни находилась ещё стража, тем более что одинокая девушка, каким бы острым ни был её язычок и сильной рука, едва ли могла представлять собой угрозу для королевских сокровищ.

Беатрис пересекла тёмный зал, юбки её шуршали от быстрых шагов. Она миновала несколько тяжёлых дубовых дверей, крепко запертых на замок. Позади, как вход в туннель, ярко освещённая дверь становилась всё меньше и меньше. Казалось, она попала в подземную темницу. Беатрис почувствовала себя неуютно, ей захотелось очутиться на солнце; но она не повернула назад. Приблизившись к крутой лестнице в конце коридора, она подобрала юбки и стала поспешно взбираться наверх. Лестница была длинной и без перил. Беатрис поднималась по ней, придерживаясь за стену.

Внезапно лестница кончилась как раз под крышей башни. Здесь уже было не так мрачно, в огромной комнате было много окон, хотя и узких, забранных решётками, но всё же пропускающих свет. Вокруг — оружие, доспехи, груды пушечных ядер из камня и металла. Пол был покрыт толстыми мавританскими коврами, на стенах висели картины, в канделябрах стояли восковые свечи. В углу находилась медная жаровня, в которой зимой жгли уголь, чтобы обогреть комнату. У одной из стен стояли кровать и маленький обеденный стол, как раз на одного человека. Кровать была простой и прочной, такими кроватями пользовались солдаты в военном лагере. В противоположность этому столовый прибор был роскошен: серебряная тарелка, серебряный кубок, хрустальный графин, серебряная ложка. Рядом с ложкой лежала одна из тех странных штук, называемых вилками, которыми начали пользоваться утончённые люди, чтобы подносить пищу ко рту, вместо того чтобы пользоваться пальцами, как это делали все остальные. Говорили, что этот обычай, как и многие другие не менее странные, зародился в Италии. Большинство испанцев считало, что, должно быть, у итальянцев слишком грязные руки, если они опасаются трогать ими пищу. Беатрис никогда прежде не видела вилок, хотя и слышала об их существовании.

Внезапно мужской голос вкрадчиво произнёс:

— Какому счастливому повороту судьбы я обязан честью принимать у себя сеньориту де Бобадилла? Мне не сообщили, что королева Хуана изменила свой приказ.

Беатрис мгновенно повернулась, юбки её взлетели, как у танцовщицы, коснувшись обтянутых бархатом ног мужчины, стоявшего совсем рядом.

— Я думала, что я здесь одна, — выдохнула Беатрис.

— И я думал, что я здесь один, — отозвался мужчина, кланяясь, впрочем, не слишком низко. — Как приятно обнаружить, что между нами есть что-то общее. То есть что мы оба ошибались. — Мужчина был высок и смугл, с лицом учёного, которое странным образом противоречило его крупным солдатским рукам, В свою очередь, руки солдата были чистыми, как у монаха, правая была даже чуть испачкана чернилами.

Беатрис сделала реверанс и улыбнулась:

— Похоже, что вы знаете меня, сеньор, но я не имею чести знать вас, хотя я думала, что видела всех мужчин в крепости.

— Я — Андрес де Кабрера, — представился незнакомец.

— Комендант алькасара?

— Полностью к вашим услугам, сеньорита де Бобадилла.

— Но... я считала, что комендант болен, так как никогда не видела его за столом в обеденном зале.

Де Кабрера молча смотрел на неё. Может, он женоненавистник и ненавидит это нашествие королев, инфант и фрейлин в свой замок. Хотя он не был похож на женоненавистника, Беатрис казалось, что он разглядывает её с особым вниманием. Она опустила глаза: какое-то непривычное смущение охватило её.

— Я совершенно здоров, сеньорита.

— Я думала, что вы гораздо старше, — произнесла Беатрис. — Мой отец — комендант алькасара в Аревало.

— Да, я знаю. Дон Педро де Бобадилла счастлив и в выполнении своего долга, и в том, что имеет такую дочь.

— Крепость дона Андреса де Кабреры гораздо привлекательнее, и дочь дона Андреса, если она у него есть, должно быть, тоже.

— Об этом я узнаю только тогда, когда у меня появится дочь, сеньора, а её у меня не будет до тех пор, пока я не женюсь. — Он слегка улыбнулся. — Очень приятно отвечать на ваши вопросы обо мне.

Беатрис покраснела.

— Я не хотела интересоваться вашими личными делами, у меня вовсе не было такого намерения. Вы позволите мне уйти?

— Королева рассердится: вы не должны были приходить сюда. Старый Санчес, что стоит у двери, — сплетник, он всем расскажет, как девушке удалось одержать над ним победу, сначала с помощью слов, а затем и путём прямого нападения, в результате чего он оказался прижатым к стене.

Краска на щеках Беатрис выступила сильнее.

— Вы слышали, что я говорила?

— Увы, — улыбнулся комендант, — я всё слышал и видел, сеньорита.

— Он так сильно рассердил меня! Мне ужасно стыдно. Но как вам удалось это услышать?

— Идите сюда, я покажу вам.

Они прошли в угол комнаты: пол здесь был сделан таким образом, что располагался прямо над внешней стеной башни, люк в полу был открыт. Беатрис были знакомы обычные навесные бойницы в крепостях, которые давали возможность защитникам лить кипящее масло и расплавленный свинец на головы нападающих; но она никогда не видела такого большого отверстия, как это.

— Этот люк как раз над главными воротами башни, поэтому он так велик, — объяснил де Кабрера. — Я часто открываю его, чтобы подышать свежим воздухом, и случилось так, что я видел, как вы вошли в башню.

— Вы всегда здесь живете?

— Я имел честь уступить мои комнаты инфанте и вам.

Беатрис подошла к зияющему отверстию и наклонилась над ним.

Де Кабрера схватил её за руку.

— Осторожнее! — Он произнёс эти слова резко, будто обращаясь к непослушному ребёнку.

Беатрис позволила отвести себя в сторону.

— Я очень боюсь высоты, — призналась она, — но мне хотелось посмотреть.

— Я лучше закрою это отверстие, — сказал он. — Если с вами что-то случится, то мне лучше будет броситься вниз вслед за вами.

Над любым другим мужчиной Беатрис бы просто посмеялась: «Разве вам не всё равно, упаду я или нет?» Но у неё почему-то не было желания дразнить коменданта, лицо которого было мрачным и решительным.

— Я не понимаю, дон Андрес.

— Если король Альфонсо выиграет войну, он повесит меня за то, что я не уследил за лучшей подругой его сестры. Если победит король Генрих, то он повесит меня за то, что я позволил вражескому шпиону побывать в его сокровищнице. Вот так обстоят дела, сеньорита. Ваше присутствие здесь чревато неприятностями, хотя я и не хотел бы, чтобы вы уходили.

— Я уйду сейчас же, дон Андрес.

— Я уже закрыл люк, не так ли? Разве вам так уж необходимо идти?

— Я вообще не должна была сюда приходить. Я знала о приказе королевы Хуаны, но была сердита на весь мир: мне до смерти надоело быть пленницей.

— Я благодарю Бога за то, что вы пришли.

— Тем не менее я опоздаю к обеду, если ещё задержусь.

Он промолчал.

— Почему комендант крепости никогда не обедает вместе с королевой, дон Андрес?

Де Кабрера задумался.

— Позвольте мне показать вам портрет моего отца, сеньорита. — Он подвёл её к одному из портретов, висевших на грубой каменной стене комнаты.

Портрет изображал престарелого гранда Кастилии, на шее которого висела министерская цепь, с длинной неухоженной бородой патриарха времён Старого Завета. Его плечи были укутаны мантией с длинной голубой бахромой, какие носили евреи на молитве с незапамятных времён.

— Он был министром финансов покойного короля, — сказал де Кабрера. — И умер ещё до моего рождения. Моя мать, христианка, вырастила и воспитала меня в истинной вере. Но королева Хуана утверждает, что я еврей и что она не сядет за один стол с евреем.

Беатрис была озадачена. Ведь у любого гранда, даже у маркиза Виллены, есть хоть капля еврейской крови — достаточно покопаться в его родословной.

Дон Андрес продолжал:

— Я считаю, что в жилах наших знатных семейств течёт много крови евреев, особенно на юге. Было бы странно, если бы её не было после семи веков пребывания евреев в Испании. Что же касается меня, то, вероятно, моя христианская вера простирается не так далеко в прошлое, как хотелось бы королеве.

Этого было достаточно, чтобы успокоить Беатрис де Бобадиллу; и она подтвердила это со своей обычной прямотой. От благодарности щёки дона Андреса порозовели. Он взял Беатрис за руку и почтительно поцеловал.

— Моя сеньорита, я целую ваши руки...

Она не стала отнимать руки, хотя этот поцелуй был далёк от обычного лёгкого прикосновения губ, продиктованного простой вежливостью.

— А если бы я не контролировал себя, — добавил он с улыбкой, — я расцеловал бы и ваши ноги, воплотив в действительность слова: целую ваши руки и ножки.

Беатрис никогда не думала, что кто-нибудь и в самом деле так делает.

— Это устаревшее и довольно глупое выражение, — ответила она. — Но очень приятно его слышать.

— Когда-то эти слова отражали реальные действия, сеньорита. Это выражение ведёт своё происхождение от мавров: рабы у мавров всё ещё целуют руки и ноги своего хозяина.

— Я знаю, что не слишком образованна, сеньор комендант, — Беатрис коснулась чернильного пятна на его руке. С помощью этого лёгкого жеста ей удалось освободить свои руки: Андрес де Кабрера, по-видимому, собирался держать их всё время.

— О, чернила, — засмеялся он. — Помимо охраны сокровищ короля Генриха я также должен каждую неделю пересчитывать их и заполнять свои книги; хотя он никогда не смотрит их. Но как я уже говорил вам, я слишком дисциплинирован и продолжаю выполнять эту обязанность.

— Мне кажется, что сокровищ осталось немного, — сказала Беатрис. — Из-за того образа жизни, который он ведёт, и бесконечных трат.

Комендант странным взглядом посмотрел на неё:

— Вы можете быть самым красивым и опасным шпионом на свете, сеньорита.

— На самом деле, — презрительно ответила она, — мне совершенно всё равно, обладает ли король Генрих одним золотым или миллионами! Я жила при дворе и видела, насколько он расточителен и как глупо обращается со своими деньгами. Повторяю, мне совершенно всё равно, пусты или полны сундуки за этой дверью!

— Да, — усмехнулся комендант, — именно за этой дверью он и держит свои сокровища.

— Я не спрашивала вас об этом.

— А я не имею ничего против рассказать об этом: ведь никто, кроме короля, не войдёт туда, пока жив комендант этой крепости.

— Дон Андрес, я не шпионка. Я вообще не должна была входить в эту башню. Но я так устала от заточения и беспокойства за Изабеллу, которая становится всё бледнее и печальнее с каждым днём!.. Хотя никогда не жалуется. Неужели она никогда не получит свободы? Для себя мне ничего не нужно.

— Я в тысячу раз охотнее освободил бы её, нежели вас.

— Я не поняла вас, дон Андрес.

— Ведь, получив свободу, вы покинете эту крепость?

Он требовал слишком много и слишком рано.

— Будет ли достаточно, если я отвечу: сейчас мне уже не так хочется отсюда уехать, как раньше?

— Бог благословит вас за это, сеньорита! Этого будет достаточно. Пока...

Они спустились вниз по лестнице, которая теперь показалась Беатрис совсем короткой, дон Андрес держал её под руку и шёл с внешней стороны лестницы, где не было перил, совсем близко к головокружительному провалу.

— Осторожней, — сказала она, — ведь лестница такая узкая.

— Мне бы хотелось, чтобы строители сделали её ещё уже...

В самом низу у двери, где свет заходящего солнца становился всё ярче, по мере того как они приближались к выходу, дон Андрес спросил:

— Я увижу вас снова, Беатрис?

Он опустил принятое обращение «сеньорита», это было неожиданно, но приятно.

— Но не в башне, дон Андрес. Я же могу совершить кражу!

— Вы уже совершили её, Беатрис: украли то, над чем не властны ни я, ни король.

— Уже очень поздно...

Он не ускорил своих нарочито медленных шагов.

— Нет, не в башне. Я не могу позволить вам посещать жильё мужчины. Но я иногда хожу на утреннюю службу в часовню. Королева Хуана вообще редко молится и никогда не делает этого рано утром. Я не могу чувствовать себя свободно в своих молитвах, когда её глаза с презрением говорят мне: еврей.

У двери кираса старого Санчеса вновь звякнула о стену башни, но на этот раз потому, что он в удивлении отступил в сторону, когда Беатрис появилась вместе с комендантом.

— Сеньорита де Бобадилла заблудилась, — твёрдо произнёс комендант, — и по ошибке вошла в главную башню.

Лицо стражника расплылось в грубой усмешке, выражающей полное понимание.

— Попридержи язык! — В голосе коменданта зазвучал металл.

— Но я же ничего не сказал, дон Андрес!

— Постарайся и дальше не говорить лишнего, если хочешь сохранить своё место!

— Да, да, сеньор комендант. Клянусь Богом, никому ни слова.

— Вы уверены, что он будет молчать? — спросила Беатрис.

— О нет, — просто ответил Андрес. — Невозможно совсем избежать распространения сплетен. Но теперь его слова будут правдой.

— Правдой?

— Он будет говорить, что я влюбился в вас.

— Он будет так говорить?

— Он будет говорить, что я хотел бы, чтобы Беатрис де Бобадилла стала моей женой.

— Вашей женой?

— Он заставит нас пожениться в течение недели.

— О нет, дон Андрес, пожалуйста, не через неделю. Не так скоро: Изабелла будет в шоке.

— Мне кажется, что не будет предательством по отношению к моему королю сообщить вам, что принцесса Изабелла не останется гостьей в этом замке через неделю...

Так уж повелось, что Изабелла тоже иногда молилась ранним утром. Её отец умер, когда ей было всего два года, а ум матери увял прежде, чем она стала подростком, поэтому она рано научилась молиться. Ей не с кем больше было разговаривать. И Бог, который был близок всем испанцам, казалось, был особенно близок кастильской инфанте. Ему она поверяла свои маленькие тайны, ещё когда была совсем ребёнком. По мере взросления росла и её вера в Бога. И теперь, когда она уже стала взрослой, привычка молиться стала настоятельной и неискоренимой, а успокоение от молитвы было огромным облегчением той тяжести, которую она ощущала из внешнего мира — мира мужчин и войн. За последние несколько дней на крепость обрушился шквал курьеров. Королева Хуана по-прежнему скрытничала. Беатрис попеременно то светилась радостью, то излучала уныние.

Однажды ранним утром, сырым и туманным, Изабелла выскользнула из постели, накинула платье и отправилась в часовню. У дверей часовни она замерла. Беатрис и незнакомый мужчина стояли на коленях рядом. Он держал её за руку, и они разговаривали, лица их почти соприкасались, шёпот был горячим и полным взаимопонимания.

Изабелла была поражена увиденным. В те времена люди частенько собирались в церквах, когда там не проводились службы, чтобы посплетничать, отдохнуть или просто провести время, погрызть в компании орешки и сладости. Даже театральные представления разыгрывались в церквах, с костюмами, декорациями и музыкальным сопровождением, под громкие вздохи зрителей, когда актёр, изображавший святого, погибал, или взрывы аплодисментов, когда актёр, изображавший грешника, падал в дымящуюся пасть жуткого сценического дьявола под адский грохот самого большого барабана, который только смогли найти в деревне. Иногда в церквах назначались и свидания.

Нахмурившись, Изабелла вернулась в свою комнату. С Беатрис было необходимо поговорить, и если та откажется прислушаться к её словам, то придётся поговорить с самой королевой.

Вскоре в комнату на цыпочках вернулась Беатрис, её лицо горело, туфли она держала в руках. Внезапно она обнаружила, что свечи зажжены, а Изабелла не спит и смотрит на неё с неодобрением.

— Пресвятая Мария! Я думала, что ты спишь, — произнесла Беатрис.

— Я не сплю.

— Но почему ты полностью одета?

— Человек одевается, когда отправляется в часовню молиться.

— Ты… ты ходила в часовню?

— Да. И вернулась, не помолившись.

С несчастным видом Беатрис опустилась на кровать, в её чёрных глазах засверкали слёзы.

— Так, значит, ты нас видела. Как ужасно это должно было выглядеть. Но он — благородный человек, комендант крепости.

— Я не знаю, как выглядит сеньор комендант. Так как он не удосужился мне представиться даже в качестве моего тюремщика, у меня нет никакого желания узнать его получше.

— Но я узнала его очень хорошо. Пожалуйста, поверь мне, он самый славный, самый рыцарственный среди всех мужчин.

— Я могу поверить, что ты считаешь его славным, но его поведение далеко от рыцарства.

Крупные слёзы скатились по длинным ресницам и проложили две мокрые дорожки на щеках Беатрис, лицо её побледнело. Эта бледность явно была вызвана какой-то более глубокой причиной, чем простое чувство вины.

— Я так люблю его, — зарыдала Беатрис. — Он хочет жениться на мне, и я хочу выйти за него замуж.

Изабелла смягчилась. Брак — это совершенно другое дело.

— Тогда, ради всего святого, почему вы так скрываетесь? Разве необходимо создавать ложное представление о себе?

— Я боялась того, что ты можешь подумать обо мне...

Изабелла обняла её за плечи и ласково прижала к себе:

— Милая подруга, разве я когда-нибудь говорила, что не хочу твоего замужества, как бы близка ты мне ни была, как бы сильно я тебя ни любила? Я не отец и не мать: я не могу командовать тобой и не стала бы, даже если бы могла. Может, ты подумала, что я буду обвинять тебя в том, что ты меня предала, выйдя замуж за моего тюремщика?

— Я действительно боялась того, что ты сочтёшь меня предательницей.

— Ничего не сделает меня счастливее, чем твой удачный брак. Но не с этим загадочным комендантом, который завлекает даму в священную обитель на тайную встречу. Нет-нет, Беатрис, только не с ним. Он скрывает какую-то постыдную тайну, иначе бы он заявил о своей любви при свете дня, не прячась в темноте часовни в полночь!

— Его постыдная тайна заключается в том, что он не хочет сталкиваться с королевой Хуаной, которая называет его евреем.

— А он еврей?

— Так говорит королева Хуана. Его отец был евреем.

— Нет-нет, не его отец, не его мать. Он сам — еврей?

— Его мать была христианкой всю свою жизнь, и Андреса крестили, когда ему было всего три дня от роду. Она вырастила его в истинной вере, и Андрес никогда не изменял христианству. Я люблю его и я точно это знаю.

— Ну тогда, глупая ты гусыня, он не еврей!

— Королева Хуана считает его евреем из-за отца и других его предков. Она говорит, что это в крови, поэтому не желает сидеть с ним за одним столом.

У Изабеллы была привычка весело хохотать, когда она чего-то не понимала.

— Да, она ещё хуже, чем брат Торквемада. Самое плохое, что он говорил о евреях: «Они никогда не меняются, даже если притворяются», и это было тогда, когда он учил Альфонсо и меня быть осторожными с теми, кто меняет веру только ради престижа и выгоды. «Тайные евреи» — так он их называет, потому что они втайне исполняют истинные обряды своих предков. Это делает их лицемерами, бывшими еретиками, лицами, подлежащими судебному разбирательству, ибо нет никого хуже лгунов. Но евреи, которые стойко придерживаются своей веры, не подлежат наказанию.

— Королева относится к нему с подозрением. Андрес очень чувствителен, а я не знала, что ты думаешь об этих вещах. Некоторые люди считают так же, как и королева Хуана.

Изабелла снова рассмеялась:

— Каким бессмысленным был бы мир, если бы все так думали! Во мне есть кровь Плантагенетов, но разве это делает меня англичанкой? Во мне есть кровь Валуа, разве от этого я становлюсь француженкой? Мой предок Людовик IX Французский — причислен к лику святых, разве от этого я буду святой? Мой пра-пра-пра-дедушка Генрих Трастамара был незаконнорождённым, разве из-за этого я стану считаться незаконнорождённой? Нет, нет, Беатрис, мы то, что мы есть: Андрес де Кабрера не может быть евреем только потому, что его бедный отец был им.

— Ты ангел. — Изабелла почувствовала, как Беатрис схватила её руку и горячо поцеловала.

Взрывы эмоций Беатрис иногда смущали Изабеллу; она поднялась и потрепала подругу по волосам:

— Иди спать, Беатрис. Я буду молить Бога, чтобы он благословил тебя и твою любовь.

Но у Беатрис была ещё одна причина для волнений.

— В часовне мы с комендантом говорили не только о своих чувствах, — сказала она. — Я сказала Андресу, что тебе не нравится здешняя вода, и спросила, нет ли лёгкого вина в погребах, которое было бы более пригодно для питья.

— Королева тоже настойчиво предлагает мне вино, Беатрис.

— Я ему сказала об этом. Он задумался.

— Королева всегда так делала, но в последнее время она настаивает на вине слишком часто. Однако любая, даже самая плохая вода лучше, чем те напитки, которые пьют за королевским столом. Но если у коменданта есть лёгкое вино, то я была бы ему благодарна.

Беатрис странно посмотрела на неё:

— Он не хочет, чтобы ты пила вино; он практически запретил это делать.

— Запретил мне?

— И мне тоже.

Изабелла улыбнулась:

— Для меня вино значит не так уж много, но мне будет интересно посмотреть на тебя, Беатрис, если ты станешь пить только воду!

— Боюсь, что это очень важно, Изабелла. Андрес — человек короля Генриха — увы, я не могу изменить его верность долгу, но он пробормотал что-то о том, что не хотел бы оказаться с мёртвой принцессой и мёртвой невестой на руках, если появится армия. Это всё, что он мог сказать, и думаю, что он пожалел, что сказал так много. Потом он обещал присылать нам свежую воду из акведука в городе и сделать так, чтобы её доставляли каждый день. И просил меня проследить, чтобы мы не пили ничего больше.

Изабелла вспомнила о своём брате и о мёртвой собаке. Воду трудно отравить; но легко добавить яд в вино, которое скроет его привкус.

Комендант не уточнил, какая армия идёт на Сеговию, но ему и не нужно было этого делать. Она явно не была дружественной для королевы Хуаны. Тайна недавнего нашествия курьеров стала ясной...

В Авиле король Альфонсо не давал архиепископу покоя, сначала умоляя, а потом и требуя, чтобы они шли освобождать его сестру.

— Ваше юное величество, — отвечал Каррилло, — постарайтесь понять, что нельзя пришпоривать истощённую лошадь. Деньги могут поступить со дня на день: Великий Рабби уже сделал свой взнос, Фердинанд Арагонский много обещает, но, как обычно, тянет. Исаак Абрабанель должен помочь нам. Деньги будут, мой мальчик, и мы выступим. Но подготовка такого предприятия требует времени.

— Ваше преподобие, моё время подходит к концу.

Глаза Альфонсо лихорадочно блестели. Хотя врач и сказал, что у него нет лихорадки и что причиной его слабости является неустойчивость организма, когда «элемент жары» приобретает доминирующее влияние над «элементом холода», как это часто бывает у юношей. Недомогание усугублялось необычайно жаркой и влажной погодой, определённо враждебным расположением звёзд и естественным беспокойством пациента о судьбе сестры.

Обильное кровопускание не помогло. Врач предложил делать кровопускания дважды в день, но Каррилло засомневался в эффективности такого лечения. Врач недовольно поцокал языком, покачал головой и заявил:

— Так как ваше преподобие не хочет воспользоваться моими знаниями и услугами, возможно, скоро его величеству потребуются молитвы вашего преподобия. — И он удалился с мрачным выражением лица.

Испуганный Каррилло дал было разрешение на кровопускание дважды в день, но Альфонсо, уже и так порядком ослабевший, стал настолько бледен, что архиепископ в конце концов вообще запретил эту процедуру.

Каррилло насторожили слова Альфонсо: «Моё время истекает». Архиепископа всегда волновали мистические замечания, которые могли предсказать будущее: никто не знал, является ли причиной таких ощущений болезнь или это перст судьбы.

— Мальчик не будет здоров до тех пор, пока мы не выступим, — размышлял он, — поэтому надо отправляться в путь. Это будет лучше, чем мрачные раздумья и кровопускания. Но для успеха нужны десять тысяч воинов и осадные орудия! И конечно же, деньги...

К досаде Кабреры, Сеговия и другие города не оказывали сопротивления мятежной армии. Комендант произнёс несколько резких слов, обращаясь к Беатрис по поводу поступка Торквемады, приора Сайта Круз, который вышел из стен своего монастыря во главе процессии, состоявшей из монахов, и отслужил мессу на открытой площади, запрещая пролитие крови христиан.

Изабелла вздыхала.

— Так как это война и, что ещё хуже — гражданская, то мне кажется, что добрый брат Томас знает, в чём заключаются его обязанности, и не встанет ни на чью сторону. В политике не бывает только чёрного или только белого.

Осаждённые видели, как приблизилась армия и расположилась на расстоянии полёта стрелы от стен крепости. Находясь на стене, Изабелла могла различить лицо брата, когда тот стоял у своей палатки, над которой развевались штандарты Чёрного Замка Кастилии и Красного Льва Леона, и фигуру архиепископа возле знамени с большим зелёным крестом.

Комендант злился:

— Они сошли с ума: у них же нет орудий. А у нас есть.

— Мой Бог, если ты только откроешь огонь, — пригрозила Беатрис, — я клянусь, что я...

— Ты ударишь меня ножом, тигрица? — Кабрера улыбнулся. — Я слышал о твоих подвигах... Или столкнёшь со стены, как старого Санчеса?

Беатрис зарыдала, приложив к лицу платок.

— Я никогда и никого не пыталась ударить ножом и не сталкивала Санчеса со стены. Но я клянусь, что никогда не выйду за тебя замуж, если ты начнёшь стрельбу.

— Моя задача — защитить казну короля, а не атаковать. Но, если на меня нападут, я буду стрелять. Хотя не думаю, что они это сделают. Эти стены могут выдержать нападение сил, вдвое больших.

— Разве их армия не представляет опасности для крепости?

— Совершенно никакой, моя дорогая.

— Но не будет ли тяжело жить здесь во время осады?

— Да, вероятно, со временем начнёт не хватать еды. Кроме того, существует опасность от стрел и ядер катапульт, но это обычные вещи во время осады.

— Но ведь могут быть жертвы?

— Конечно, могут быть некоторые жертвы, но о тебе я позабочусь.

— Я не думала о себе. Я только боюсь, что ты можешь представить королеве эту значительную силу как совершенно неопасную. Ты честный человек, ты никогда не лжёшь. Даже Изабелла восхищается твоей преданностью королю Генриху. Ты честно скажешь королеве Хуане, что она в безопасности?

Кабрера расхохотался:

— Милая девочка, ты не только тигрица, но и дипломат. Я знаю, что сказать королеве, и как счастлив я буду, когда смогу забыть даже запах её духов. Беатрис, моя красавица, эти вооружённые силы выглядят всё более значительно в моих глазах! Состоятся переговоры; они всегда проводятся. После них я сообщу королеве Хуане свою оценку силы противника.

Переговоры состоялись на нейтральной территории, потому что никто из основных участников не хотел отдавать себя во власть другого из-за опасности оказаться в заложниках. Альфонсо как король потребовал немедленной сдачи крепости и клятвы верности от своего вассала — коменданта. Тот в свою очередь потребовал немедленного роспуска армии мятежников и клятвы верности королю Генриху. Но это был обычный «обмен любезностями», традиционная демонстрация в соответствии с обычаем, которую никто не воспринимал всерьёз. Выразив друг другу взаимное уважение и заявив о собственной непобедимости, стороны расстались, договорившись завтра встретиться снова, чтобы начать «торговаться».

Ночью Андрес де Кабрера попросил аудиенции у королевы и сообщил ей, что, хотя крепость очень сильно укреплена, она не подготовлена к длительной осаде, тем более что никто не знает, когда, если это вообще случится, король Генрих придёт им на помощь. Жители города достаточно аполитичны и воевать не станут. И он, комендант, не хочет преуменьшать личную опасность для королевы, когда начнут летать камни и другие метательные снаряды. Он сможет обеспечить безопасность её величества только в помещениях, расположенных глубоко под основанием главной башни. Комендант сообщил, что на кухне уже кипятится уксус, чтобы уничтожить с его помощью насекомых и крыс в подземелье.

Реакция королевы Хуаны была мгновенной. Она представила себе, что будет лишена света, воздуха, свободы передвижений и развлечений и обречена на пребывание в течение неопределённого срока в сырой нездоровой атмосфере подземной темницы, как преступница. Зная своего мужа, она не рассчитывала на скорое освобождение.

Королева устроила скандал, оскорбляла коменданта, осыпала грязными ругательствами короля Генриха, и в конце концов разразилась рыданиями, требуя, чтобы комендант подсказал ей возможные пути бегства.

— Эскорт из стражников вызовет подозрения, ваше величество. Мы окружены. Но я могу организовать ваш отъезд на повозке, которая возит воду, для того чтобы пересечь линию войск. Через день вы воссоединитесь со своим мужем и будете в безопасности в Вальядолиде, в окружении лояльных кабальеро, маркиза Виллены, доблестного дона Белтрана де да Гуэвы и остальных.

Королева Хуана злобно смотрела на Кабреру, размышляя, догадывается ли он о том, какое сильное впечатление на неё произвело упоминание о доне Белтране, с которым она так долго была в разлуке. Но лицо коменданта выражало лишь почтение.

Ночью в повозке, на которой возили воду, находился необычный груз, который был доставлен в горы, подальше от войны.

На следующий день переговоры возобновились, уже на деловой основе. Архиепископ был склонен требовать по крайней мере возмещения расходов на армию; Кабрера же отказался заплатить даже один мараведи.

— Этот вопрос я не буду обсуждать с вашим преподобием; за меня будут говорить мои пушки.

По сравнению с этим требования короля Альфонсо были весьма скромные: он хотел возвращения своей сестры и её подруги.

— Ввиду отъезда королевы, — улыбнулся комендант, — которая не взяла принцессу с собой, когда внезапно решила покинуть нас, я не думаю, что могу удерживать донью Изабеллу.

— Королева Хуана уехала? — Коррилло был поражён. — А разве ваша миссия не состояла в её охране?

— Мне кажется, ваше преподобие, что моя миссия состоит в том, чтобы охранять сокровища короля, — произнёс губернатор с лёгким сарказмом.

— Сокровища короля, черт возьми! — проворчат архиепископ. — Скорее, сокровища дона Белтрана!

— Ну уж, не знаю чьи... В любом случае, королева решила нас покинуть.

— Мне очень хочется поскорее вернуться, — произнёс Альфонсо. — Когда будут освобождены моя сестра и Беатрис?

— Её высочество вольна уехать в любое время. Что же касается сеньориты де Бобадилла, наверное, вам лучше спросить у неё самой. Я хотел бы, чтобы она осталась здесь.

— О нет, так не пойдёт, — загремел архиепископ. — Никаких заложников, дон Андрес.

Но Альфонсо уловил особенную нотку в голосе коменданта.

— Подождите минуту, ваше преподобие, — улыбнулся он.

— Донья Беатрис оказала мне честь и согласилась стать моей женой. Ей будет не совсем удобно уехать после этого, — торжественно произнёс комендант.

Несмотря на неожиданность известия, государственные соображения тут же пришли в голову архиепископа Каррилло. Появилась Богом посланная возможность поселить лучшую подругу Изабеллы в доме честного и умного королевского казначея, где она сможет оказывать на него влияние, постепенно перетянув на их сторону в этой вялотекущей гражданской войне. Если бы Каррилло сумел подстроить такой манёвр, это стало бы подвигом национального значения. Но Бог и юные сердца осуществили его тем самым волшебным образом, который действует тогда, когда меньше всего ожидаешь, путая все хитросплетения дипломатов и украшая историю тысячами неправдоподобных событий, в истинность которых циники потомки никогда полностью не поверят.

Однако Каррилло решил, что он должен сам убедиться, что Кабрера говорит правду и не стремится взять Беатрис в заложницы.

— Сеньор комендант! — воскликнул он, протягивая руку. — Позвольте мне поздравить вас. Я был бы счастлив освятить союз этой милой девушки и такого честного человека, как вы. Я готов совершить обряд венчания немедленно.

Переполняемый чувствами, Кабрера опустился на колени и поцеловал кольцо на руке архиепископа.

— Вы оказываете огромную честь мне, сыну еврея!

— Тише, тише, молодой человек. У половины святых апостолов отцы были евреями...

Оглашение и тройное провозглашение в церкви намерений молодых людей — эти и другие подобные промедления, неизбежные при вступлении в брак, были проигнорированы и отброшены в сторону. Архиепископ освятил союз дочери коменданта алькасара в Аревало и коменданта алькасара в Сеговии в тот же день. Одновременно армия мятежников снялась с места вместе с Изабеллой и королём Альфонсо — вновь соединившимися братом и сестрой.

Но это воссоединение было кратковременным. Несмотря на все усилия самых лучших врачей в Кастилии, несмотря на возобновившиеся двойные кровопускания, огромные дозы бычьей крови, вливания вытяжки, полученной из козлиных внутренностей, изнурительные припарки, прикладываемые к телу, куриные перья, сжигаемые в комнате больного для очищения воздуха, и горячие молитвы опечаленных жителей, король Альфонсо умер. Он так никогда и не царствовал. Единственная корона, которой он когда-либо владел, была из бумаги, её возложили на него в Авиле в ходе процедуры — пародии на коронацию. Было замечено, что волосы лежавшего в гробу юноши приобрели такой же золотистый оттенок, как и у его сестры, которая в слезах проводила возле него дни и ночи.

Больше не было принца королевской крови, который мог бы повести за собой мятежных грандов, и их взоры единодушно обратились к убитой горем Изабелле. Ей было предложено короноваться.