Критическая масса

В отличие от Ньютона, который писал, что он «стоял на плечах гигантов», шотландец Адам Смит (1723-1790) даже при желании смог бы сослаться ни на одного предшественника, создавая noj тическую экономию в качестве еще одной области философии. Никто него не обращал серьезного внимания на законы рынка, поскольку тори ля всегда рассматривалась мыслителями в качестве низменного занят] недостойного внимания философов. Но Левиафан Гоббса стал для Смі открытием, позволившим начать собственное исследование законов рьн и торговли, которые управляют перераспределением богатств и терри рий[67].

Конечно, время написания знаменитой книги Смита Исследовани природе и причинах богатства народов (1776) разительно отличалось описанной эпохи жизни Гоббса. Прошло всего сто лет, но жизнь англ: ского общества после революции кардинально изменилась, так как стр; захлестнул дух наживы и предпринимательства, и современники постоя] уподобляли Англию царству Мамоны. Изменился даже смысл самых обі понятий, так что если для Гоббса богатство и экономика означали пре: всего владение землей и сельскохозяйственное производство, то для Смита они ассоциировались с промышленностью и торговлей. Гоббс полагал, что торговля в стране должна осуществляться по законам королевства, а национальное богатство измеряется золотым запасом казны, который следует пополнять всеми доступными средствами, включая в этот список грабеж, завоевания и даже удачные династические браки, в то время как Смит уже считал основой национального богатства развитую коммерцию и мощную систему внутренней и внешней торговли.

Подобно Гоббсу Смит вовсе не идеализировал людей и считал, что обычный, средний человек является от природы стяжателем и приобретателем, так что Смит легко обнаружил в политической модели Гоббса теоретические обоснования механизмов функционирования рыночной системы. Отдельные личности у Гоббса всячески стремятся получить больше власти и силы (прежде всего отбирая их у своих друзей и близких), поэтому Смиту осталось только переформулировать эту идею, так что у него купцы и промышленники возникают из такого же человеческого стремления «аккумулировать» богатство, воплощающее власть в новом обществе.

Гоббс полагал, что страстное желание людей властвовать друг над другом может быть ограничено лишь существованием легитимной высшей власти, без чего общество обречено на жестокую и бессмысленную борьбу всех против всех, которая может кончиться лишь всеобщей гибелью. Однако Гоббсу даже не приходило в голову как-то обсуждать проблемы рынка, который для него был небольшим сектором, свободным для деятельности каждого из участников. Между тем именно в законах рынка и была заключена загадка власти, что блистательно продемонстрировал Смит своей книгой. Смит задает себе и читателям простой, но принципиальный вопрос: каким образом в торговле, где очень слабо централизованное, государственное управление и люди следуют лишь своим жадным инстинктам, как-то само собой достигается общее согласие относительно стоимости товаров, которое не приводит к полному разорению участников рынка? Что заставляет торговцев умерять свою природную жадность, если на рынке нет, пользуясь словами Гоббса, некоего Высшего авторитета?

Кратчайший ответ на эти вопросы — конкуренция. Слишком жадный торговец, немыслимо завышающий цену, потеряет покупателей, которые просто найдут менее алчного поставщика, и вынужден будет свернуть свой бизнес. По идее Смита, именно свободная конкуренция приводит к тому, что на рынке устанавливается истинная, «естественная» цена любого товара или изделия, которая справедливо отражает стоимость использованного сырья и труда, затраченных на его изготовление. Любое изменение установленной таким образом стоимости будет стерто конкуренцией. Смит считал, что такой саморегулируемый рынок спо'собен обеспечить людей всем необходимым. Нет необходимости в существовании централизованного правительственного органа, строго предписывающего обществу число портных, сапожников, булочников, молочников и т.п. Существовані потребности в любом товаре обеспечивает получение некоторого дохо; от его изготовления и продажи, чем может заняться каждый способный этому человек.

В классическом трактате Смита впервые был проведен анализ фун] ционирования новой, рыночной экономики века Просвещения. Теор* Смита не только предвосхитила многие будущие достижения экономич ской мысли, но и оказалась глубоко связанной с некоторыми физически\ теориями, о которых рассказывалось ранее. Речь идет не только о закон; рынка, но и о том, как эти законы возникают из противодействия разли ных сил и взаимодействия мириадов участников. Две противоположнь силы — собственный интерес людей и конкуренция — неожиданно создан устойчивое, саморегулируемое состояние, соответствующее некоторо\ равновесию этой системы. Рынком управляет, как образно выражался Смк «невидимая рука», а позднее экономист Роберт Хейлбронер писал по этол поводу: «Конечно, можно говорить о законах планирования... но реальнь рынок действует без призывов и разрешений, только за счет собственны анонимных механизмов управления»¹.

По мнению Смита, «хороший», или правильный, рынок (под этим с подразумевал справедливые цены и наличие необходимого ассортимен* товаров) возникает на основе человеческого эгоизма. Главный смысл Исследования о природе и причинах богатства народов можно свести к призыі невмешательства государства в дела свободного рынка, который следуі предоставить самому себе. Стоит отметить, что это условие противоречі общей идее Гоббса о необходимости «смирительной рубашки» диктатур; избавляющей людей от порочного желания властвовать над себе подобным Смит фактически оправдывает стремление промышленных капиталистов расширению их влияния и могущества без оглядки на законы и правител ственные указы.

Описываемый Адамом Смитом мир очень напоминает тот, в котором м живем сейчас, но не совпадает с ним полностью. Дело в том, что в 1770 годах любой заводик или предприятие с дюжиной рабочих уже считали' довольно крупным предприятием, и государственное управление промыі ленностью сводилось к каким-то средневековым указам о деятельности гил дий ремесленников, усиленным случайными королевскими распоряжения? относительно конкретных обстоятельств. В мире Смита не существовали только профсоюзы или любые другие организации трудящихся, но в н< не было вообще никаких крупных фирм и промышленных организаций, говоря уже о транснациональных корпорациях. Рынок был примитивны высокофрагментированным, мы можем даже сказать — атомизированны Но даже для него теория Смита была слишком упрощенной и не мог описать все явления. Она была только началом, в ней не было стержі подобного ньютоновской механике в физике.

При всем этом следует сразу отметить, что примитивная теория Смита позволила экономике стать наукой в подлинном смысле этого слова. А ведь многие выдающиеся мыслители эпохи Просвещения долго сомневались, что такое возможно в принципе. Например, Даниэль Дефо в 1706 году с ехидством писал: «Ничто не подчиняется законам природы лучше, чем торговля, причины и следствия следуют друг за другом с той же непреложностью, как ночь сменяет день»². Кстати, сам Адам Смит никогда не писал о законах рынка в таком духе, но попытки найти причинные силы, подобные ньютоновской гравитации, ясно просматриваются в его работе. Его современник, настоятель собора в Глочестере Джозия Такер выразил позицию Смита в наиболее ясной форме: «Роль коммерции в общественной жизни может быть сведена к двум основным принципам общественной деятельности, аналогичным центробежным и центростремительным силам, определяющим поведение нашей Планетарной системы»³. Лишь к началу XIX века окончательно утвердилось представление о том, что экономика подобно физике имеет собственные фундаментальные и незыблемые законы.

Придуманный Смитом и ставший знаменитым принцип невидимой руки рынка не только стал классическим стереотипом и «легендой» всех экономических теорий, но и надолго позволил новым теориям скрывать заключенные в них социальные проблемы и опасности. В 1860 году Ральф Уолдо Эмерсон с горечью писал: «Богатство имеет собственные объяснения и расчеты. Основой политической экономики выступает принцип невмешательства государства в дела бизнеса. Единственным правилом при этом выступает саморегулирование рынка за счет выравнивания спроса и предложения. Вам как бы говорят: не издавайте законов. Попробуйте только вмешаться и сразу надорветесь с вашими регулирующими законами»⁴.

Экономические принципы Смита быстро приобрели популярность и стали восприниматься в качестве почти непреложных законов, сравнимых с физическими закономерностями. Многим казалось, что следование этим принципам автоматически обеспечивает радужные перспективы и стабильное состояние, поэтому перебои в экономической жизни даже стали восприниматься как результат неразумного вмешательства в нормальную деятельность рынка, в связи с чем можно вновь процитировать Эмерсона:

Йастоящая проблема заключается в том, что человечеству не удает< понять и сформулировать эти фундаментальные законы. Несмотря на вс красоту и элегантность фразы Эмерсона, никакие условия равновесия меяд спросом и предложением не могут объяснить зачастую «дикое» поведені современного рынка. Позднее было создано множество экономически моделей, некоторые из них буквально завораживают изяществом своі построений, напоминающих искусство эпохи барокко. Другие походят і строгие математизированные теории физиков. Однако в них по-прежнел нет того, что можно назвать ньютоновскими первыми принципами, — оі щепризнанных основополагающих положений.

Дело вовсе не в недостаточной компетентности самих экономистов. Ск рее наоборот, экономикой часто занимаются блестящие специалисты, ниче не уступающие ученым-естественникам. Несостоятельными оказывают* создаваемые ими экономические модели, которые до сих пор не могут пре, сказывать поведение реальных систем с достаточной точностью, а имені способность предвидения обычно служит доказательством зрелости научш дисциплины. Отчетливо сознают это и сами ученые-экономисты. Джон Ю из Лондонской школы бизнеса как-то с юмором отметил: «Прогнозы экон мистов... часто поразительно совпадают между собой, жаль только, что о* почти никогда не совпадают с реальностью»⁶.

Проблема неудачных прогнозов в экономике существовала всегда. Сп циалисты любят вспоминать, что за неделю до великого краха на бирж крупнейшей экономической катастрофы в истории (октябрь 1929 года), н иболее авторитетный американский экономист Ирвинг Фишер из Йельско университета уверенно предсказывал начало эпохи «постоянного и усто чивого развития»⁷. Через три года объем валового национального продук США уменьшился вдвое, и ни один эксперт не смог этого предвидеть.

В течение последних десяти лет стали проявляться и новые тенденции результате чего некоторые экономисты принялись переосмысливать значені и формы своих моделей под воздействием новейших идей статистическс физики. Физики считают, что, «импортируя» идеи из теории неравновеснь процессов, экономисты смогут находить смысл в хаотическом и пока непре сказуемом поведении мировых рынков. Это направление исследований уэз обрело собственное название в виде неологизма эконофизика.

В среде самих экономистов новые веяния встретили неоднозначное отн шение. Некоторые эконофизики столкнулись с равнодушием и намеренш глухотой своих коллег, сменяющейся раздражением. Многие экономисты свою очередь, обвиняют эконофизиков в самоизоляции. Экономика, говор они, всегда была наукой эклектичной, мало связанной с профессионалы^ принадлежностью. Совершенно не важно, насколько новые идеи вписые ются в прежние академические представления, главное, чтобы они бы. полезными. Что, спрашивают экономисты, из физических теорий будет н. полезно?

Известно, что сотрудничество с физиками никогда не бывает легким. Физики не отличаются тактом и любят указывать представителям других специальностей на существующие или кажущиеся недостатки в методике и теории. Более того, физики уверены, что излюбленный ими подход, основанный на нахождении некоторых фундаментальных законов, должен обязательно применяться всеми и всегда Честно говоря, мне кажется, что законы экономики не удовлетворяют этому требованию хотя бы потому, что они гораздо сложнее законов «чистой» физики. В свою очередь, экономист Пол Кругман утешал своих коллег, говоря: «К счастью, экономика не столь сложна, как социология»⁸.

Впрочем, представляется очевидным, что противоречия в среде экономистов со временем исчезнут, и разные группы, как чаще всего и бывает в науке, найдут точки соприкосновения, заключив своеобразное перемирие. Некоторые из виднейших экономистов уже готовы выслушивать (хотя и с настороженностью) предлагаемые физиками идеи, а многие эконофизики готовы вступать в дискуссии, отстаивая свое право на создание новых экономических принципов и концепций.

Экономисты почти не разделяют первой, почти инстинктивной страсти физиков, а именно выводить все из эксперимента. Физики всегда хотят проверить правильность любых теоретических построений, сверяя их с результатами опытов, но как это сделать, если экономика представляет собой один-единственный эксперимент, гигантский и непрерывный. Так что же происходит на реальном рынке?

ЖЕЛЕЗНЫЙ ЗАКОН

Предложенная Смитом модель рынка была исключительно описательной. Но XIX век верил в науку и особенно в механистическое описание мира, под этим соусом можно было скормить что угодно. Это заставило экономистов строже относиться к математическим выкладкам.

Одним из первых идею о том, что «приливы и отливы» торговли и производства можно свести к чистой математике, воспринял и развил известный английский общественный деятель Иеремия Бентам (1748-1832). Он относился к человечеству гораздо доброжелательнее Смита или Гоббса, собственную философскую систему — утилитаризм — он называл счислением счастья. В соответствии с теорией Бентама целью людей было стремление не к максимальной власти и прибыли, а к максимальному «удовольствию», что, конечно, выглядит намного человечнее холодного расчета прибылей- убытков.

Основываясь на модели человека как некоторой «машины удовольствий», ирландский экономист Фрэнсис Эджуорт (1845-1926) создал в 1881 году первый вариант математической теории. Название его главной книги — Математическая физика — в наше время выглядит несколько странно, одна] в ней действительно была предпринята попытка создать точную теори множества явлений политической, социальной и экономической жизни з основе весьма сложного для понимания дифференциального исчислени к которому автор добавил значительную порцию статистического анализ Эту книгу можно считать первым образцом тех многочисленных сочинени которые заполняют отделы экономики в современных магазинах. Их автор создают переусложненные теории, не имеющие отношения к реальной жи ни, и пытаются объяснить поведение людей сложнейшими математическии выкладками, занимающими целые страницы. Известный специалист і истории экономики Пол Кругман считает, что эта традиция живет и расцв тает в современной экономической науке: «Возможно, кто-то посчитает м< высказывания циничными, но в академической науке наибольшее внимані привлекают работы, которые лучше других позволяют образованным, і не очень оригинально мыслящим молодым людям демонстрировать свс образованность»⁹.

Отдельно следует упомянуть наиболее влиятельную «научную» эк номическую доктрину XIX века, оказавшую огромное влияние не столы на науку, сколько на политику и дальнейшую историю. Я говорю о теори созданной постоянно бедствовавшим, недовольным и буйным по характе] немецким евреем Карлом Марксом (1818-1883).

С точки зрения Адама Смита, рабочая сила представляла собой лт некую разновидность «товара» на рынке спроса и предложения. Рабочі теоретически выступал в качестве торговца, продающего собственное вре» и собственный труд. Превращение рабочей силы в товар было для Сми всего лишь одним из последствий промышленной революции, породивіш целый класс мужчин и женщин, которые в отличие от искусных ремесле ников Средневековья не обладали особой профессиональной подготовке и могли предложить в качестве товара только свои руки и время. Эти руі могли управлять станками, добывать уголь в шахтах и делать множеств других специализированных, но малоквалифицированных действий условиях раздельного труда на тогдашних фабричных производства В обмен на рабочие руки «пролетарий» получал от нанимателя заработнз плату.

В соответствии со своей теорией Смит полагал, что эта заработн плата достигает «справедливого» значения, как любой другой товар рынке — рынок захватывают самые «дешевые» рабочие. Это означает, ч «истинная» или «фундаментальная» величина заработной платы долж соответствовать прожиточному минимуму, ниже которого работа ста* вится бессмысленной, а требующие более высокой оплаты рабочие буг отсекаться. Известный экономист Давид Рикардо (1772-1823) в начале X века указывал, что капиталисты не могут снижать заработную плату ни этого уровня, хотя бы исходя из необходимости сохранения рабочей силь это условие получило мрачное название «Железный закон оплаты». Закон представляется очевидным, хотя в реальных условиях пролетариату иногда не гарантируется даже прожиточный минимум[68].

Перспективы развития капиталистической системы были позднее изучены Марксом. Его выводы вдохновили пролетариев и одновременно напугали предпринимателей. Маркс пришел к выводу, что капиталистическая система быстро исчерпает свои возможности и будет уничтожена пролетарской революцией. Доводы Маркса нельзя было отнести просто к лозунгам или агитации, так как он сам и его сторонники были убеждены в научной обоснованности предсказаний. Действительно, подход Маркса во многом напоминает современное моделирование, при котором рассматриваемая структура общества идеализируется и упрощается для исключения ненужных деталей. В модели Маркса учитывалось наличие в обществе лишь двух взаимосвязанных классов: трудящихся (продающих свою рабочую силу) и капиталистов (покупающих труд рабочих и продающих им производимые товары).

Целью капитала является, естественно, получение максимальной прибыли, которая может снижаться как из-за постоянного роста зарплаты, так и из-за снижения рыночных цен, обусловленного конкуренцией с другими производителями. Поэтому единственным средством повышения прибыли Маркс считал укрупнение и расширение компаний, приводящее, в свою очередь, к росту потребности в рабочей силе. Увеличение спроса на рабочую силу позволяет рабочим выступать с требованиями повышения оплаты. Однако при этом норма прибыли опять уменьшается, и единственным выходом для капиталистов из этого порочного круга Маркс считал широкое внедрение машинного оборудования и автоматизации, что позволяет снизить потребность в рабочей силе. Таким образом, в теории Маркса впервые технологический прогресс стал серьезно учитываться в качестве движущей силы истории и общественного развития. Именно это является важнейшим моментом и в других современных экономических теориях, относящихся к развитию новых технологий, изменяющих условия рынка рабочей силы в не меньшей степени, чем это было во времена Маркса.

Но именно в этих рассуждениях таится ловушка. Уже в середине XIX столетия за рабочий день (который, кстати, тогда мог составлять до шестнадцати часов!) работник производил товары на сумму, многократно щ вышавшую прожиточный минимум, и именно возникающая при эт< «прибавочная стоимость» являлась источником прибыли предприниматеі Однако машины не создают прибавочной стоимости, в условиях конкуре ции капиталист вынужден покупать их по цене, равной стоимости товар< которые на них можно произвести. Таким образом, механизация произв( ства должна постоянно приводить к росту безработицы, а не к повышен! прибыли владельца производства.

Результатом такого развития событий становятся спады произволе! и экономические кризисы. К середине XIX века стала очевидна склонное рынка к спадам, подобным тому, что был вызван крахом «Компании ю ных морей» в 1720-х годах. Ученые-экономисты, свято верившие в уст новленный Смитом закон саморегуляции рынка, приписывали эти спа, воздействию разнообразных внешних факторов, нарушающих нормальн развитие бизнеса, и только Маркс осмелился объявить экономические спа, неизбежным следствием механизмов рыночной системы.

Экономисты утешали себя тем, что спады носили временный характі Обычно после связанного со спадом понижения уровня зарплаты пр изводство вновь становилось прибыльным, что позволяло капиталист нанимать новых рабочих и продолжать расширение производства. Пос спада экономика каждый раз оживлялась, демонстрируя так называем] бум — быстрый подъем деловой активности, размеры которого также oq ничиваются соотношением между зарплатой и прибылью. Рынок сохран способность к саморегулированию, однако легко заметить, что предложе ное Смитом устойчивое равновесие со временем сменилось на цикличес» развитие по схеме «спад—бум».

Физик или инженер сразу увидит в предложенной Марксом схеме л ханизм хорошо известной в науке отрицательной обратной связи, коі система регулируется взаимодействием внутренних параметров. Вооб) говоря, отрицательная обратная связь в теории управления всегда выстуш фактором стабилизации и позволяет выведенной из равновесия систе вернуться к исходному состоянию. Так что физики могли бы возрази Марксу, что рассматриваемая им модель отнюдь не гарантирует возник» вения циклов типа «спад—бум». Это происходит только в том случае, коі отрицательная обратная связь является перекомпенсированной по отношен) к воздействию, выводящему систему из равновесия. Но из рассужден Маркса это никак не следовало.

Концепция потенциальной неустойчивости рынка и его склонності флуктуациям и колебаниям разного типа, безусловно, является важн! достижением экономических теорий Маркса. Он был убежден, что таі флуктуации не вызываются внешними факторами, а возникают внутри мой экономической системы, являясь ее характерной особенностью. Так образом, судьба рынка остается неопределенной, и теоретически он мо> как погибнуть, так и продолжать колебаться в соответствии с описанным механизмом. Маркс уверенно предсказывал только один вариант развития — гибель, коллапс рынка, поэтому создается впечатление, что при выборе решения он руководствовался не столько научными и аналитическими доводами, сколько своими радикальными политическими воззрениями. В соответствии с его теорией экономические спады должны постоянно усиливаться и приводить к разорению все большее число фирм и отдельных предпринимателей. Следствием повторяющихся и усиливающих спадов должны становиться нищета населения, нехватка товаров и массовая безработица, что в конечном счете неизбежно должно было приводить общество к пролетарской революции. Маркс мрачно предупреждал, что «буржуазное общество само порождает своих могильщиков»¹⁰.

Результатом грядущей революции должна была стать отмена частной собственности и передача всех средств производства под контроль общества. Написанный Марксом совместно с Фридрихом Энгельсом Коммунистический манифест представляет собой попытку приблизить грядущую революцию и содержит прямой призыв к вооруженной борьбе: «Пусть правящие классы трепещут перед коммунистической революцией. Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей, а завоевать он может весь мир»".

В действительности пролетариату было что терять, что доказала прокатившаяся по всей Европе (Франция, Австрия, Германия) волна революций 1848 года, жестоко подавленных властями. Революция в России, конечно, особый случай.

МОЖЕТ ЛИ РЫНОК БЫТЬ УСТОЙЧИВЫМ?

Провал исторических прогнозов Маркса не умаляет его научных достижений. Он сумел уловить пульс капиталистической экономики и отметил его прерывистость и неровность. Флуктуации и колебания, наблюдаемые на реальных рынках различных товаров, часто выглядят странными и неожиданными, как будто жизнь «издевается» над попытками ученых-экономистов понять и описать ее закономерности. Хаотические переходы от спадов к расцвету деловой активности наглядно демонстрируют несостоятельность существующих теорий и их полную неспособность реально описывать положение. Кто-то из экономистов сравнил моделирование и теоретизирование в области экономики с тщетными попытками выдрессировать дикое животное.

Весьма показательны в этом отношении и бесконечные упоминания экономистов о каких-то «экономических циклах», что физику представляется просто оскорбительным. Рассмотрим, например, развитие экономики США за последнюю сотню лет и выразим его в форме годового изменения валового национального продукта в пересчете на душу населения. В отли[69] от абсолютных показателей такой подход позволяет исключить воздейсті инфляции и расширения общего объема производства, формирующих тойчивый повышательный тренд. При стабильном состоянии экономя относительные изменения должны находиться на одном уровне, в реальн ти же отклонения в обе стороны достигают 20% (рис. 8.1, а).

Говоря об экономических циклах, специалисты просто желают оті тить, что бумы (пики на графике) чередуются со спадами (провалам но и это не совсем точно*. Ведь слово «цикл» означает некоторый пері дически повторяющийся процесс, подобный смене времен года или ко баниям маятника, а на графике мы видим лишь набор пиков и впадиі котором отсутствуют всякие признаки ритма! График напоминает ско запись случайных, хаотических радиосигналов, т. е. шума, о котором j говорилось ранее.

В действительности дело обстоит еще хуже, что можно доказать бс внимательным изучением тех же статистических данных. Приведен] в верхней части рис. 8 данные относились к годовым показателям валового национального продукта США, а в нижней части (рис. 8.1, б) дан аналогичный график, составленный по ежеквартальным показателям. Легко заметить поразительное сходство графиков, после чего говорить о каких-то экономических циклах просто не имеет смысла. Хочется спросить авторов многих моделей, где они находят рассматриваемые ими циклы?

С другой стороны, существование экономических циклов давно стало частью стандартной догмы экономической науки, а сам термин, похоже, возник из желания ученых хоть как-то противопоставить некий порядок наблюдаемому ими хаосу. Некоторые экономисты настаивают на замене циклов понятием о периодичности или регулярности в череде бумов и спадов. Возможно, эти ученые надеются уловить в периодичности ритмы грядущих катастроф, что позволило бы избежать чудовищных потрясений экономики, подобных тем, которые произошли в 1929 году и привели к Великой депрессии. В 1940-х годах австриец Йозеф Шумпетер объявил, что ему удалось обнаружить по меньшей мере три цикла деловой активности различной продолжительности (очень короткий, средний — от 7 до 11 лет и длительный — с периодом около 50 лет). Кажущаяся случайность поведения экономики, по его мнению, объясняется лишь наложением и взаимодействием трех таких циклов, а Великая депрессия 1929 года соответствует именно точке совпадения минимумов всех трех циклов[70].

Настойчивые попытки экономистов построить модели циклического поведения на основе наблюдаемых пароксизмов рыночных показателей вызывают не столько одобрение (ввиду отсутствия результатов), сколько восхищение упорством и длительностью научного поиска. В качестве примера таких поисков можно вспомнить, что еще в 1930-х годах американский бухгалтер-пенсионер Ральф Эллиот утверждал, что обнаружил закон, в соответствии с которым экономические рынки убывают и прибывают по сложному механизму, включающему пять «нарастающих» и три «убывающие» волны[71].

Такой восьмиволновый паттерн, согласно Эллиоту, является общим для самых разных временных интервалов, от дней до «суперциклов» длиной около 200 лет. Волны Эллиота делили каждый цикл на стадии, структура которых описывалась знаменитым числовым рядом Фибоначчи, каждый член которого равен сумме двух предыдущих — 1,1,2,3,5,8 и т. д. Каждый цикл разбивался на две части: возрастающую (или «импульсивную») и спадающую (или «корректирующую»), соответствующие «бычьему» и «медвежьему» рынкам[72]. Эти две части разбиваются, в свою очередь, на пять и три волны соответственно, величины которых соотносятся как определенные числа Фибоначчи. Поразительно, но каждую волну можно разложить на те же самые составные части, опять же описываемые членами указанного ряда! Этот удивительный пример нумерологии, основанный на формальном анализе деятельности финансового рынка и идеях известного аналитика Уолл-стрит Чарльза Доу, по сей день будоражит умы финансовых спекулянтов, продолжающих глубокомысленно играть числами Фибоначчи или с какой-то мистической верой применять «золотое сечение» к скачкам цен на бирже[73].

Шумпетер перечислил и ряд других периодических циклов, предложенных Китчином, Джагларом, а также Кузнецом и Кондратьевым. Последний случай представляет особый интерес. Русский экономист Николай Кондратьев показал в 1926 году, что цикл «подъем—спад» капиталистической экономики составляет 50—60 лет. Возможно, из этого вытекала грядущая гибель капитализма. Как бы то ни было, это не спасло Кондратьева позднее, когда он выдвинул «реакционную» идею о возвращении земли в собственность крестьянам. Кондратьев попал в TV ЛАТ, где сошел с, w ъ 1938 году[74]. Некоторые экономисты верят, что предсказанные Кондратьевым достаточно длинные волны развития действительно существуют, и пытаются обнаружить их в предыдущей истории западного рынка, идентифицируя такие волны с промышленной революцией (от 1787 до 1842-го), «буржуазным» периодом (от 1843 до 1897-го), с использованием электроэнергии и развитием автомобильной промышленности в первой половине XX века или даже с послевоенным развитием западной экономики. На самом деле мы просто не имеем достаточно фактических данных по длительным периодам истории, которые позволили бы с какой-то степенью статистической достоверности оценить факт существования таких циклов или волн. Стоит отметить, что при рассмотрении очень длительных периодов развития поиски циклических закономерностей из разряда научной задачи переходят в простую систематизацию исторических фактов.

Истина заключается в том, что наблюдаемые нами впадины и пики на кривых, относящихся к самым разным областям экономики, пока не поддаются расшифровке с возможностью предсказаний на будущее. По- видимому, наши попытки построения все более сложных циклических моделей очень напоминают ситуацию в средневековой астрономии, когда сторонники птолемеевской картины мира (с Землей в центре Вселенной) тщетно усложняли описание движения планет, исходя из явного ощущения некой ритмичности в их поведении. Еще в 1925 году Ирвинг Фишер предупреждал, что теория «экономических циклов» может оказаться несостоятельной, т. е. не сможет предсказывать будущее, но через четыре года сам же забыл об этом.

Не имея возможности «приручить» наблюдаемые иррегулярности, некоторые экономисты решили просто исключить их из экономической теории. Несмотря на то что Маркс уже сумел обнаружить причинность внутри самой экономической системы (на профессиональном жаргоне такие теории называются эндогенными), они стали вновь искать причины хаотического поведения экономики в действии каких-то внешних факторов. Этот подход стал довольно распространенным, вследствие чего многие экономисты не размышляют больше о внутренней неустойчивости рынка, считая эту задачу неразрешимой или несуществующей.

Сам Шумпетер, например, предложил связать 50-летние циклы Кондратьева с крупными технологическими достижениями, которые приводят к важным изменениям в способах производства и соответственно во всей экономической системе. Идея о том, что именно новые научно-технологические достижения выступают в качестве внешних факторов, вызывающих флуктуации в экономике, является сейчас одной из самых распространенных (можно даже сказать, ортодоксальных) в экономической науке, и мы еще вернемся к этому вопросу в гл. 9. Между тем существуют и гораздо более экзотические теории. Английский экономист Стэнли Дживонс еще в 1870-х годах связывал циклы деловой активности на планете с циклами развития пятен на поверхности Солнца. По-видимому, идея ошибочна, хотя она основана на совершенно здравых рассуждениях. Дело в том, что пятна на Солнце меняются с периодичностью около 11 лет и являются некоторым обобщенным показателем солнечной активности вообще. Дживонс предположил, что изменение солнечной активности влияет на урожайность сельскохозяйственных культур, косвенно воздействуя и на их рыночную стоимость, что влечет за србой ряд изменений во всех связанных с сельским хозяйством секторах экономики[75].

Иногда экономисты приписывают рыночным силам очень высокую способность к стабилизации системы. Например, в соответствии с некоторыми теориями на рынке может быть достигнуто почти идеальное и сбалансированное состояние, при котором предложение и спрос будут подогнаны друг к друіу настолько точно, что рынок станет совершенно «ясным». В этом случае исчезнут многие сложности и излишние расходы, а товары будут использоваться с предельной пользой для общества в целом[76]. Для такого гипотетического состояния социологи даже используют специальный термин — «оптимум Парето» в честь придумавшего его итальянского экономиста и социолога Вильфредо Парето (1848-1923). По идее автора такое состояние должно было позволить капиталистической системе развиваться плавно и эффективно при условии отсутствия внешних факторов влияния и вмешательства государства в дела бизнеса. Можно лишь отметить, что даже при выполнении указанных условий достижение оптимума Парето можно считать практически невозможным.

В качестве удивительного математического «трюка» стоит выделить и разработанную французским экономистом Леоном Валрасом (1834-1910) концепцию формального обоснования рыночного равновесия, в результате чего возникла целая общая теория равновесия, оказавшая значительное влияние на развитие экономической мысли XX столетия. Интересно, что эта теория приобрела известность и успешно развивалась длительное время, несмотря на почти абсурдные постулаты автора относительно торговли и ее правил, которые практически никогда не могут быть удовлетворены и делают все дальнейшие теоретические построения бессмысленными. Успех этой теории доказывает, что поиски некоего Святого Грааля равновесия в экономике все еще продолжаются. Более того, среди сторонников таких теорий немало даже видных экономических советников правительства США, уверенных, что отсутствие регулирования экономики — максимальное освобождение рынка от ограничений и налогов — автоматически приводит к экономическому процветанию страны и росту доходов.

Особо следует отметить работы видного экономиста Джона Мэйнарда Кейнса (1883-1946), который, кстати, соглашался с идеей Маркса о том, что колебания являются врожденным внутренним свойством современной экономической системы. В 1930-х годах он предпринял серьезную попытку анализа цикличности спадов и подъемов, связывая их с процессами денежного обращения в системе. Кейнс указывал, что сила любой экономической системы определяется не только объемом ее капитала, но и путями перераспределения денег в ней. Например, даже в моменты экономической депрессии всегда имеется небольшое число сказочно богатых личностей, сосуществующих с массой обездоленных и безработных людей. Общественная проблема заключается в том, что в такие периоды богатые люди предпочитают накапливать деньги, а не инвестировать их в различные производства. Пока в экономической системе как-то текут и циркулируют деньги, она сохраняет свою жизнеспособность и подобно кораблю остается на плаву. Вложенные в производство капиталы повышают уровень занятости и благосостояния населения, что приводит к дальнейшему нарастанию торговли, капиталовложений, прибыли и т.д.

Кейнс предположил, что, когда люди начинают откладывать деньги про запас, а не тратить их на покупку товаров или вложения в промышленность, капитал просто перестает циркулировать в экономической системе, загоняя ее постепенно в состояние депрессии и спада. В предлагаемой Кейнсом модели бизнес должен постоянно расширять и усиливать поток капитала в системе, одновременно расширяя производство и сбыт товаров, т. е. экономическая стабильность зависит от динамичности развития. Читатель может вспомнить Красную Королеву из Алисы в Стране Чудес, которая должна была постоянно бежать, чтобы остаться на том же месте[77].

СЛУЧАЙНЫЕ БЛУЖДАНИЯ

Обнаружение хаоса в экономических циклах обычно приписывают Ирвингу Фишеру, но в действительности честь его открытия принадлежит французскому математику Луи Башелье, который еще в 1900 году обратил вниманйе на то, что цены на товары и акции флуктуируют. Именно он показал, что в основе рыночной экономики лежат некие случайные процессы, но его имя практически не упоминается в учебниках экономики, поскольку Башелье был вовсе не экономистом, а физиком и учеником великого математика Анри Пуанкаре в Высшей политехнической школе. В докторской диссертации Башелье с необычным для математики названием «Теория спекуляций» предлагалась экономическая модель, основанная на чисто физических принципах и идеях. Его коллегам и современникам такой подход показался настолько необычным и даже странным, что работа осталась почти незамеченной и не была воспринята всерьез ни математиками, ни экономистами.

Между тем выдвинутые в диссертации Башелье идеи просто значительно опередили свое время. В попытке создать математическое описание случайных флуктуаций он даже попутно решил чрезвычайно важную для физики задачу о так называемых случайных блужданиях частицы. При этом Башелье на пять лет опередил самого Альберта Эйнштейна, прославившегося среди прочего решением именно задачи о броуновском движении, о чем рассказывалось в гл. 2. Направление движения частицы при случайных блужданиях меняется непредсказуемым образом, и Башелье предположил, что точно таким же образом меняется биржевой курс акций, т.е. ввел флуктуации в качестве «шума». В гл. 2 уже отмечалось, что такой случайный фон является мерой хаотичного движения, а его амплитуда соответствует температуре системы. Другими словами, существует характеристический «масштаб» случайных смещений частицы или других отклонений ее усредненных параметров.

Сейчас математики имеют хорошо разработанную методику изучения случайных блужданий, основанную на статистическом подходе. Действительно, тот факт, что никто не может предсказать точное направление движения в заданный момент времени, как уже ясно из предыдущего материала книги, вовсе не означает отсутствие всякого описания. Например, если бы мы могли нанести на отдельную частицу метку и проследить за ней достаточно долгое время, мы могли бы получить некий паттерн поведения, позволяющий построить, например, зависимость частоты появления флуктуации от ее размера.

Читатель наверняка не удивится тому, что такие расчеты вновь приводят нас к уже знакомой колоколообразной кривой Муавра, которую когда-то Адольф Кетле охарактеризовал как скрытое проявление «закономерности» в социальной статистике, а математики просто называют распределением Гаусса. Со времени первых статистиков XIX века уже известно, что любые параметры со случайно изменяющейся величиной должны иметь именно такое распределение. Исходя из того, что практически все относящиеся к социальным наукам величины подчиняются гауссовской статистике, Башелье вполне разумно предположил, что и цены на бирже колеблются в этом режиме. Его целью было введение элемента случайности в экономическую модель, и эта цель была блестяще достигнута. Подчеркнем, что Башелье не задавался вопросом о происхождении самих флуктуаций, а лишь постулировал, что они имеют конкретное распределение.

Сто лет назад концепции шума и флуктуаций казались экзотикой даже самим физикам, так что не стоит упрекать современников за невнимание к работе Башелье. Большинство ученых тогда интересовались лишь тем, что происходит с системами при нарушениях, значительно превышающих уровень фонового шума. Говоря проще, физиков интересовало только то, с какой средней силой газ давит на стенку, а не мелкие колебания этого давления в ничтожные промежутки времени из-за незначительных неоднородностей в плотности газа. Кроме этого, нельзя забывать, что и экспериментальная техника того времени не позволяла осуществлять столь тонкие измерения, чего Максвелл и не скрывал при создании своей кинетической теории.

Сегодня понятия шума и флуктуаций являются одними из важнейших в статистической физике. При этом очень важно, что в физических системах шум не всегда подчиняется статистике Гаусса. Как выяснили физики, на некотором уровне «дикости» и непредсказуемости процессов они перестают быть гауссовскими, так что, строі;о говоря, если бы Башелье измерял колебания цен с очень высокой точностью, он был бы разочарован. Мы же, зная, где и что надо искать, можем это увидеть со всей ясностью.

Рис. 8.2: а) колебания индекса цен S&P 500 (Standard & Poor 500 market index), одного из основных показателей состояния экономики США. Величина изменений в данном случае соответствует разнице цен, возникающей на бирже за интервал времени 10 минут. Т. е. нулевое значение означает, что индекс не изменился за последние 10 минут; 6) на нижнем рисунке представлена модельная картина чисто гауссовских флуктуаций, значительно отличающихся от реального изменения курса стоимости товаров и акций.

На рис. 8.2, а приведена типичная кривая флуктуаций стоимости (курса) акций на бирже в зависимости от времени. Для сравнения там же (рис. 8.2, б) приводятся колебания, соответствующие чисто гауссовскому шуму. Очевидно, что колебания биржевых цен не подчиняются статистике Гаусса, причем отличие состоит в том, что реальные цены временами испытывают очень резкие колебания, значительно превосходящие пределы значения по нормальной кривой распределения. Последние имеют типичную «шкалу», равную ширине полосы пиков, для реальных данных такую закономерность выделить нельзя.

Рис. 8.3. Распределение вероятностей для индекса S&P 500 с временным интервалом в 1 минуту (в отличие от рис. 8.2, а, где интервал составляет 10 минут), но форма кривой сохраняется при изменении интервала по крайней мере до дней. Пунктиром показано гауссовское распределение[78] Сплошная линия соответствует распределению вероятностей для описанного ниже механизма «полетов» Леви.

Еще один вариант выявления разницы наблюдаемых закономерностей с классической статистикой состоит в построении графика зависимости вероятности отклонений от их величины (рис. 8.3.). Легко заметить, что даже при небольших отклонениях реальные данные плохо соответствуют гауссовскому распределению. Еще более отчетливо различия проявляются при больших отклонениях от среднего, которые гауссовское распределение рассматривает как крайне маловероятные. В гауссовской модели Башелье большие флуктуации в цене, соответствующие биржевому краху или неожиданному буму, представлялись невозможными в принципе, а рынок должен был колебаться вокруг более или менее устойчивого состояния. Но крахи тем не менее случаются.

Такие «экстремальные» события описываются на жаргоне физиков «хвостами» функций распределения, т.е. участками распределений, соответствующими почти нулевым вероятностям. На первый взгляд может показаться, что о таких особых флуктуациях можно и не беспокоиться, поскольку подавляющее большинство флуктуаций весьма хорошо согласуется с гауссовским распределением, а отклонения от него относятся лишь к чрезвычайно редким событиям. Однако проблема состоит в том, что именно эти сверхредкие флуктуации особенно волнуют экономистов, ведь речь идет о финансовых крахах. Экономист, пренебрегающий редкими, но исключительно опасными ситуациями, напоминал бы инженера, который создает гидротехническую систему, исходя только из среднего значения уровня в реке и не учитывая редких, но очень опасных паводков и наводнений. При этом стоит отметить, что отклонения от нормального распределения не были непосредственно зарегистрированы во время довольно серьезных потрясений биржи в 1987 и 1997 годах. Даже средние по величине отклонения вполне вписывались при этом в гауссовское распределение. Все дело в том, что поведение рынка не является случайным!

ТОЛСТЫЕ ХВОСТЫ

Выяснив, что распределение флуктуаций не является чисто гауссовским, экономисты, естественно, попытались определить и понять его форму. В 1960-х годах математик Бенуа Мандельброт, известный в научном мире как «отец фракталов», изучая флуктуации цен на хлопок, уже обратил внимание на то, что для их описания случайных блужданий Башелье явно недостаточны. Мандельброт предложил для таких флуктуаций специальные функции распределения с «толстыми хвостами»[79], которые в области малых отклонений совпадают с гауссовскими, но заметно отличаются от последних на «хвостах», т.е. при больших флуктуациях. Эта идея знаменовала собой существенный сдвиг в теоретическом анализе и моделировании рынка вообще. Пол Кутнер из Школы менеджмента при Массачусетском технологическом институте писал по этому поводу в 1964году:

Мандельброт предложил применить в теории ценообразования вместо обычной схемы случайных блужданий более сложный механизм поведения, а именно «полеты» Леви, названные так в честь французского математика Поля Леви, создавшего эту модель в 1926 году.

Полеты Леви[80] представляют собой обычные случайные блуждания, время от времени прерываемые резкими прыжками на большие расстояния*. Интересно, что именно так ведут себя некоторые живые существа в поисках пищи. Они тщательно изучают небольшую область, а затем резко переходят (или перепрыгивают, как лягушки) на другое место. Такой метод поиска в некоторых случаях оказывается гораздо эффективнее случайного блуждания на ограниченном участке.

Системы с таким динамическим поведением получили в математике название устойчивых по Леви процессов, а Мандельброт предположил, что именно к ним следует отнести происходящие на рынке процессы. Наличие редких, но больших прыжков позволяло объяснить утолщение хвостов распределений. Достоинством модели служило и то, что она подобно исходной модели Башелье для случайных блужданий была описательной, т. е. предлагала некую форму распределения флуктуаций, не вдаваясь в объяснения причин их возникновения.

Чисто описательные модели на какое-то время стали весьма популярны в экономической науке, хотя ученые академического склада и пытались иногда разрабатывать теории на основе «первых принципов», т.е. создавали модели, основанные на определенных предположениях относительно механизмов функционирования рынка, и пытались прогнозировать его поведение. К сожалению, пока ни одна из моделей не может описывать реальные рыночные показатели. В связи с этим экономист Пол Ормерод с горечью отметил, что общенаучная парадигма сравнения теории с экспериментальными данными, возможно, вообще не подходит для экономики и поэтому никогда не применяется в ней. Для многих экономистов работа с реальными экономическими показателями вообще представляется чуждой задачей, и они предпочитают начинать исследования с того, что кажется им самим необычным и интересным[81].

ФОРМА ИЗМЕНЕНИЯ

Начиная с середины 1960-х годов теория устойчивых по Леви рыночных флуктуаций постепенно приобретала популярность даже у академических экономистов. Но экономисты-практики — собственно трейдеры и их советники, пытавшиеся применить новые экономические модели для реальных предсказаний поведения рынка, продолжали верить в гауссовские формы распределения. Частично это можно объяснить присущей им практичностью: чисто гауссовский шум интуитивно понятен большинству и его роль легко поддается учету в математическом моделировании, в то время как полеты Леви обсчитываются гораздо сложнее. Эти доморощенные экономисты были убеждены, что тонкая природа флуктуаций слабо влияет на их расчеты.

В действительности даже учет полетов Леви дает лишь приблизительную картину реальных флуктуаций рыночных цен. В 1995 году физики Розарио Мантенья и Джен Стэнли из университета в Бостоне проанализировали более миллиона записей стандартных рыночных и биржевых индексов, используя базы экономических данных за пять лет работы рынка, но так и не получили точной формы статистического распределения. Они рассматривали статистику отклонений[82] — разности цен акций через строго заданные интервалы времени: неделю, сутки, час, минуту. Такие отклонения служат показателем флуктуаций рыночных цен, при неизменности этого показателя возможная прибыль (вот тут прибыль! — Г. Э.) равна нулю. В частности, Мантенья и Стэнли изучали колебания известного индекса цен S&P 500 (Standard & Poor 500 market index), о котором уже говорилось. Это индекс соответствует рыночной капитализации активов пятисот ведущих американских компаний, отобранных на основе суммарной стоимости их акций, степени ликвидности и представительности различных отраслей промышленности. Этот индекс обычно рассматривается аналитиками и специалистами как суммарный показатель состояния экономики США.

Некоторые из полученных Мантенья и Стэнли результатов, приведенные на рис. 8.3, безусловно, свидетельствуют о том, что эти флуктуации не могут быть описаны моделью случайных блужданий. Малые флуктуации соответствуют распределению вероятностей для устойчивых по Леви процессов, однако распределение более крупных демонстрирует какое-то промежуточное состояние между процессами Гаусса и Леви. Другими словами, в модели Башелье недооцениваются частота и роль крупных флуктуаций, а в модели Мандельброта с «толстыми хвостами» распределений их частота переоценивается. Исследователи стали искать в статистике устойчивых по Леви процессов закономерности перехода от малых флуктуаций к большим.

Неожиданно, оказалось, что распределения флуктуаций рыночных показателей оказываются чрезвычайно похожими при самых разных временных интервалах между измерениями. Мантенья и Стэнли обнаружили, что распределения колебаний, измеренных с интервалами в минуту, день или неделю, почти совпадают друг с другом, т. е. поведение рынка остается неизменным при «увеличении» масштаба (разумеется, до определенных пределов, о чем будет рассказано далее). Этот довольно удивительный факт свидетельствует о том, что флуктуации рыночных и биржевых цен в каком-то смысле вообще не зависят от масштаба, что противоречит всем представлениям, лежащим в основе теории гауссовских флуктуаций. Увеличив часть кривой на рис. 8.2, а, мы вновь получаем те же колебания, которые характеризовали исходную кривую. Изменяя временной масштаб измерений, мы будем вновь и вновь получать одинаковые изломанные линии[83].

Наблюдаемое сходство форм распределений для разных уровней наблюдения является наиболее характерной особенностью так называемых фрактальных структур, которые упоминались в гл. 5. К этим структурам могут быть отнесены очень многие природные объекты, в терминах фрактальной геометрии описываются, например, конфигурации горных хребтов или береговых линий. Мандельброт не только ввел фракталы в научный обиход, но и первым обнаружил их присутствие во взлетах и падениях рыночных цен на товары и акции. Однако похоже, что он несколько упростил ситуацию с рыночными показателями, воспользовавшись распределениями, описывающими устойчивые по Леви процессы.

Читатель вправе спросить, а какими же распределениями описываются колебания цен в действительности? К сожалению, чем серьезнее ученые их изучают, тем более сложными они кажутся. Строго говоря, экономистам так и не удалось пока выделить единый тип функций распределения, описывающий рыночные колебания цен. Форма получаемых кривых иногда оказывается зависящей от размера колебаний (в процентах) на рассматриваемых интервалах или от масштаба времени. Например, показанная на рис. 8.3 кривая при очень больших интервалах между измерениями (например, порядка месяца или больше) начинает постепенно меняться, превращаясь в привычное гауссовское распределение. (Понятно, что такое сложное поведение статистических показателей вызывает у скептиков чувство, что единой теории поведения цен на рынке не может существовать вообще.) С другой стороны, наблюдаемые закономерности (и даже отклонения от закономерностей) практически совпадают почти для всех бирж мира, и американский индекс S&P 500 ведет себя почти так же, как главный показатель состояния японской экономики (индекс Никкей) или индекс Хэнг Сэнг в Гонконге. Такое сходство на глобальном уровне указывает все же на существование некоего универсального закона функционирования капиталистического рынка.

Остается вопрос, являются ли биржевые крахи типичными или нетипичными флуктуациями? Тут мы оказываемся в лингвистической ловушке. В каком-то смысле они являются нетипичными, поскольку происходят редко, что, впрочем, представляется банальностью с точки зрения чистой статистики, так как редкие события и должны происходить редко по определению. С другой стороны, очень важно определить, укладывается ли вероятность их появления на хвост кривой, описывающей малые флуктуации? Неожиданность и редкость крахов биржи не позволяют дать определенный ответ на этот важнейший для экономистов вопрос. Некоторые ученые полагают, что даже эти редкие события точно укладываются на нормальное распределение, вследствие чего мы не можем даже считать такие отклонения аномальными, т. е. они органически вписываются в общую статистику функционирования рынка и возникают на основе тех же фундаментальных законов, которые отвечают за малые флуктуации. Однако ряд экономистов не соглашается с этим утверждением, и, например, Мантенья и Фабрицио Лилло показали, что кратковременные статистические распределения отклонений в дни, предшествующие потрясениям на бирже или сразу после краха, отличаются от нормы, что не укладывается в рамки привычных представлений.

В целом можно констатировать, что точная статистика рыночных флуктуаций, бесспорно, не является чисто случайной (гауссовской), а имеет некоторые особенности при больших значениях. Что это означает для теории экономического развития?

ПРАВИЛЬНЫЕ КАЧАНИЯ

Великой мечтой всех экономистов-практиков является, конечно, создание теории, позволяющей заранее предсказывать колебания цен на рынке, что обеспечило бы прибыльность любых сделок за счет покупки и продажи в точно рассчитанный момент времени. Реальные биржевые трейдеры, по крайней мере те из них, кто как-то разбирается в динамике рынка, не относятся к идее серьезно, понимая ее фантастичность. В действительности именно невозможность получения совершенно точных биржевых прогйозов является одним из важнейших принципов функционирования рынка вообще — это так называемая гипотеза эффективного рынка. Одной из формулировок этой гипотезы служит утверждение о невозможности предсказания цены акций из предшествующих значений. Отметим, что это лишь гипотеза, если угодно, вера, не имеющая серьезных доказательств.

Анализ статистики рыночных флуктуаций демонстрирует, что эмпирически гипотеза эффективного рынка стоит на песке. Предсказуемость основывается на идее корреляций. Для любого точного предсказания будущих биржевых цен на основе предыдущих мы должны иметь какую-то математическую зависимость между этими величинами, которую представители точных наук и называют корреляцией. В простейшем варианте корреляция может означать, например, что непрерывное падение цен на какой-то товар сегодня означает неминуемое уменьшение цен на него завтра с такой же скоростью. Очевидно, что это правило не работает на бирже в общем случае, поскольку тогда цена, начав падать, скатывалась бы до нуля. Тогда как цена может как продолжать падать, так и остановиться и даже пойти вверх.

Физики имеют прекрасный математический инструмент для нахождения и анализа корреляций, называемый корреляционной функцией. Они используют ее, например, для определения, насколько движение одной отдельной частицы флюида связано с движением окружающих ее частиц. Если корреляционные функции двух частиц достаточно высоки, то в физике это означает тесную взаимосвязь их траекторий. В качестве примера высокой степени корреляции читатель может представить себе движение по улице матери и ребенка, которого она крепко держит за руку, в результате чего мы можем довольно точно предсказать траекторию движения ребенка, проследив путь матери.

В физике существует и более сложное представление об автокорреляционной функции, связывающей траекторию движения частицы с ее собственным движением в прошлом. Автокорреляционная функция частицы в жидкости высока в течение очень коротких промежутков времени, пока частица продолжает двигаться по прежней траектории. При увеличении интервала времени эта корреляция быстро падает до нуля вследствие хаотических столкновений, стирающих всякую «память» о предыдущей траектории.

В принципе представляется возможным построить автокорреляционные функции для рыночных цен или индексов, что дало бы возможность предсказать их будущие значения, исходя из статистики предыдущих изменений. Обычно такой анализ показывает, что корреляции в биржевых ценах спадают до нуля за время от 5 до 15 минут, т.е. при больших интервалах времени гипотеза эффективного рынка выглядит вполне обоснованной: цена совершенно «забывает свое прошлое».

Казалось бы, даже такое «короткое» знание позволяет предсказывать ближайшее будущее и извлекать гарантированную прибыль. Но на практике это реализуется с трудом отчасти из-за того, что необходимо определенное время на составление прогноза и совершение сделки, кроме того, небольшая, по определению, прибыль от таких краткосрочных сделок в значительной степени «съедается» расходами на оформление сделки.

Короче говоря, пока мы не имеем какой-то магической формулы, позволяющей играть на бирже без риска. Это, кстати, вполне согласуется с соображениями здравого смысла и житейского опыта. Но нельзя не отметить по крайней мере одну теорию, опровергающую это представление.

В 1997 году Роберт Мертон и Майрон Сколе[84] получили Нобелевскую премию по экономике за теорию опционных цен, разработанную ими совместно с Фишером Блэком, который, несомненно, разделил бы с ними эту премию, если бы не скончался несколькими годами раньше[85]. Модель Блэка—Сколса, развитая в дальнейшем Мертоном, в некоторой степени позволяет разумно планировать сделки с опционами.

Опцион является своеобразной страховкой, защищающей интересы дилеров от превратностей судьбы и финансовых потрясений. Покупатель опциона платит небольшую сумму за право купить или продать что-то по определенной цене в определенный момент в будущем. Если реальная цена в этот момент будет отличаться Ът цены опциона, то разницу компенсирует организация или лицо, подписавшее опцион (андеррайтер). Опционы выступают средством уменьшения рисков или, вернее, перекладывания их на другие плечи. Так по крайней мере все выглядит в теории. Опционы могут служить защитой от чего угодно: капризов погоды, уничтожающих урожай сельскохозяйственных культур, политических катаклизмов, валютных потрясений и любых других событий, которые можно назвать фатальным невезением или Промыслом Божьим[86]. Опционы относятся к классу производных[87] финансовых инструментов, цена которых зависит от чего-то еще. К таким производным относятся, в частности, фьючерсы — соглашения о покупке или продаже какого-то товара в определенный момент в будущем по некой цене, фиксируемой сейчас. Разумеется, такая коммерческая деятельность представляет собой всего лишь разновидность азартных игр.

Деривативы приобрели в последние годы дурную славу из-за их высокорискового поведения, которое привело к огромным потерям таких компаний и финансовых институтов, как банк «Барингс» и «Проктер&Гэмбл». Оценки показывают, что только за 1997 год потери трейдеров на операциях с деривативами составили около 2,65 миллиарда долларов. Опционы являются куда менее рискованными производными, в значительной мере благодаря модели Блэка—Сколса, которую некоторые специалисты стали считать «наиболее удачной теорией не только в финансах, но и в экономике вообще»¹³. Подход Блэка и Сколса начинается с поисков ответа на основной стратегический вопрос: какова наиболее приемлемая цена для покупателя и каким образом покупатель и андеррайтер могут минимизировать риск планируемой сделки? При этом предполагается, что покупатель должен получить в какой-то форме «скидку за риск», отражающую неопределенность в будущей цене акций. Сколе и Блэк предположили, что цена риска уже включена в цену акций, так как рисковые акции в отличие от надежных всегда продаются дешевле ожидаемой будущей цены. На основе этой идеи была выведена формула для расчета «справедливой цены» опциона. Такая формула показалась трейдерам подарком судьбы, отныне они могли просто складывать числа, чтобы получить оптимальную сумму, которую им надо заплатить.

В предлагаемой модели не мог быть четко определен только один важный момент, а именно изменчивость рынка и то, как он флуктуирует. Поэтому Блэк и Сколе предложили считать флуктуации гауссовскими. Как мы уже знаем, это утверждение не соответствует действительности, из чего следует, что в некоторых случаях использование формулы Блэка—Сколса может приводить к неверным выводам. Потенциальная опасность заключается в том, что теория придает игрокам на бирже необоснованную уверенность в своем поведении, результатом чего могут стать огромные убытки и чудовищные биржевые крахи, возникающие из-за переоценки способности правильно описывать флуктуации рынка.

Многие экономисты уже прекрасно понимают недостатки теории Блэка—Сколса, но они не могут пока исправить их. Предложено множество вариантов и модификаций модели, но ни одна из них, естественно, не может гарантировать решения всех проблем. Оценки показывают, что примерно 40% потерь на бирже при игре с деривативами в 1997 году связано именно с увлечением новой теорией. Более того, оказалось, что во многих случаях интуитивные правила трейдеров работают лучше сложнейших математических теорий. Некоторые эконофизики, в частности француз Жан-Филип Бушар, уже предлагают новые модели для расчета цен опционов, которые явно превосходят модель Блэка—Сколса, так как позволяют учитывать и негауссовский характер флуктуаций. Эти теории уничтожают иллюзии относительно безрисковой торговли. Вера Бушара в возможности физического подхода к экономике проявилась в основании им консалтинговой фирмы «Science&Finance», обещающей своим клиентам наиболее точные прогнозы о состоянии финансового рынка.

Цены опционов представляют собой лишь небольшую часть обширной проблемы становления цен на бирже и общей статистики, которая должна в будущем преобразовать всю экономическую теорию. Другой не менее важной проблемой остается вопрос о стоимости так называемых портфелей ценных бумаг (portfolio). Для оптимизации их стоимости физики предлагают новые методы, позволяющие минимизировать риск при вложении средств в различные ценные бумаги. Понятно, что, например, при вложении в сильнокоррелированные акции риск возрастает, потому что падение курса одних акций может потянуть вниз стоимость всего лота.

Для некоторых целей было бы достаточно иметь более точное описание флуктуаций рынка. Но во многих других случаях, в частности, при создании моделей экономического развития, необходимо все же точно понимать, где и как эти флуктуации зарождаются. Этому вопросу посвящена следующая глава.