Крутые версты от Суры

Невыносимый

Командиры то и дело менялись. Вот командовать полком назначили бывшего командира батальона. Несусветный дурак, карьерист и хитрец, еле-еле по складам читает. И обязательно вслух. Послушать его чтение - умора. Командный пункт батальона он выбирал хитро. Залезет на дно оврага, и устраивается где-нибудь в кустах. Мы тянем к нему связь. Нам тоже удобно - ни пуль тебе, ни снарядов. Лежим себе с трубкой и отдыхаем. Естественно, никого и ничего не видим. И нас токе никто. Только связные из роты иногда приходят. Как-то у меня с ним был такой разговор:

- Андреев, Ты кто был до войны?

- Учитель.

- Где работал?

- В деревне, в Саратовской области.

- А я был председателем райисполкома!

Это меня обескураживает: как же мог оказаться на такой важной должности этот полуграмотный мужик? Он вынимает газету и по складам, еле соединяя буквы и обязательно вслух, читает.

- Товарищ капитан, - говорю ему, - тут обстановку спрашивают!

- Кто спрашивает?

- Вроде, начальник штаба полка.

- Скажи: невыносимый шум моторов.

Никакого шума, конечно, нет и в помине. Я в трубку:

- Невыносимый шум моторов!

- Каких моторов?

- Товарищ капитан, спрашивают: каких моторов?

- Скажи: танков!

Я:

- Танков, товарищ капитан (начальник штаба тоже капитан).

Этот "невыносимый шум" стал в конце концов каким-то ритуалом, притчей. Через некоторое время опять:

- Товарищ капитан, обстановку спрашивают. Невыносимый?

- Да, да, невыносимый.

Я в трубку:

- Невыносимый шум моторов!

В ожидании немцев мы несколько дней отдохнули, укрепились, искупались. Питание было сносное. Впервые стали выдавать наркомовские 100 грамм. Для одного из наших бойцов эти первые 100 грамм стали и последними. Иногда я думаю, что отчасти и по моей вине.

Это был рослый краснощекий блондин, с правильными чертами лица, немного скуластый, не красавец, но симпатичный. Чичкань - это его фамилия, а имя не помню. Всегда уравновешенный, тихий, интеллигентный (никак не мог привыкнуть к мату), непьющий. До армии окончил учительский институт в городе Нежине, по должности зам. политрука.

Но главное в нем - голос. Такой мягкий, бархатный, лирический баритон. В начале 1941 года в полку организовали джаз-оркестр, и Чичкань в нем пел. Как-то так получилось, что на командном пункте роты собрались все клубные деятели мирного времени: библиотекарь, клоуны, певцы, танцоры. А тут как раз привели завтрак и, конечно, спирт. Разлили по кружкам. Чичкань не пьет. Стали уговаривать, в том числе и я, черт бы меня побрал. Он выпил и, как всякий непьющий, быстро опьянел.

Пошли разговоры о мирном житье-бытье в Любомле. И тут мне поступил приказ о наступлении. В этом бою Чичкань погиб, его разорвало прямым попаданием. Может быть, тут не при чем эти злосчастные 100 грамм, но меня до сих пор мучает совесть.

Прилуки оставили без боя. Войска широким потоком двинулись на восток, на Пирятин. Порядка не было, снабжения никакого, питались подножным кормом, спали, где застанет ночь. Командования тоже нет, каждый бредет сам по себе. Оборона Пирятина, как и следовало ожидать, особенного успеха не имела. Сил у нас, правд, накопилось порядочно, но артиллерии не было. Пока наступали автоматчики, мы их сдерживали, даже отбрасывали. Но пошли танки - и все рухнуло. Разве устоишь против них с бутылками и гранатами? И мы опять потянулись на восток.

Отступаем несколько суток. Немцев не видать. О каком окружении болтали наши командиры? Померещилось, что ли им с перепугу? Утром 21сентября вошли в деревню Денисовку Оржицкого райна Полтавской области. Утро пасмурное, туман, моросит мелкий дождичек. Перешли в деревне овраг, по плотине става (пруда по-украински) вышли на другую сторону улицы. На конце улицы кукурузное поле. И вот тут послышались автоматные и пулеметные очереди. Значит, за околицей идет бой. Прежде всего надо выяснить обстановку. Деревня большая, несколько улиц, расположенных зигзагообразно и перпендикулярно друг к другу. Много небольших оврагов, в них устроены пруды. Судя по всему, тут до нес расположились какие-то части, дымят полковые кухни, много машин и повозок. Организованных дисциплинированных подразделений, невидимому, нет. Всюду бродят бойцы, расхлестанные, обросшие, безразличные. В одной хате раскрыты окна, слышится музыка. Захожу. За столом, уставленным водкой в бутылках и консервными банками, сидят три лейтенанта, вдрызг пьяные. Один ткнулся в стол носом и спит, другой мычит какую-то песню, третий заводит патефон. Пластинку до сих пор помню.

"Что ж ты опустила глаза,

Разве я неправду сказал…»

Модное до войны танго. Посмотрел я на них, постоял, плюнул, повернулся и вышел. Сволочи, а ведь кем-то командуют!

Во дворе погреб. В украинских хатах подполов нет, картошку хранят в погребах. Заглянул в погреб. Вот это да! Такого я еще не видал: в яме сидят бойцы, полно бойцов, сидят и ждут! Чего ждут? Ясно, немцев ждут, плена. Я затрясся от злости. Загнал патрон в патронник, наставил винтовку и заорал, как бешеный:

- Сволочи, куда забрались?.. Здесь ваша передовая? Выходи по одному, а то всех перестреляю!

Испугались, стали, кряхтя, вылезать. Построил. Человек 25. Поорал еще немного перед ними.

- Сержанты есть?

- Есть! - откликнулся один.

- Принимай команду!

-Вперед! - и повел на передовую. Она оказалась недалеко, сразу за кукурузной плантацией. Человек 30 бойцов в окопах отстреливались от немцев. Строчил ручной пулемет, командовал лейтенант.

- Товарищ лейтенант, принимайте пополнение. В деревне полно бойцов, почему же не привели их?

- Ты только прибыл? Значит, ничего не знаешь. Тут такое творится! Скоро друг друга перестреляем. Как только тебе удалось этих привести?

- Что за лейтенанты в крайней хате?

- А черт их знает, третий день пьянствуют.

- Так неужели нет начальства повыше?

- Как нет? Есть! Попрятались где-то.

До вечера продержались. А потом выдвинулись немецкие танки и стали поливать наши окопы свинцом. Отстреливаясь, мы углубились в кукурузу. Ночь прошла в тревоге. На передовой "самодеятельная" оборона, никто не командует. Лежит боец, постреливает, покуривает. А потом встает и куда-то уходит. На его место приходят другие, ложатся, стреляют. Просто наугад, по привычке. Командиров не видать. Тот лейтенант тоже пропал.

Окружения бывают разные. Мы и раньше бывали в таких ситуациях. Но там были свои люди, боеспособная часть, и было пространство для маневрирования. А туг все чужие, никто друг друга не знает и, главное, стиснуты вместе в нескольких улицах деревни. Если бы немцы захотели, то свободно могли бы передавить нас танками, но они терпеливо "давали плоду созреть", и мы им нужны были живые, и они не хотели погибать. Они не торопились. Помимо тактических и стратегических факторов окружение обладает еще одним свойством психологического характера: оно подавляет бойцов и командиров морально своей обреченностью, безысходностью. Если в бою можно надеяться и на авось, то в окружении этого шанса нет. Тут ясно: или смерть или плен. Третьего не дано.

Кругом враги, плотное кольцо немцев, оснащенное первоклассной техникой. Это остро чувствуют и бойцы и командиры.

Расстрелять в такой обстановке бойца, зная, что его товарищи поднимут тебя на штыки, - для этого нужно большое мужество. Часто в таких случаях командиры кончают самоубийством. Я помню одного старшего политрука. Когда после очередного неудачного прорыва из окружения бойцы отступили, политрук в отчаянии выругался матом, приставил к виску пистолет и выстрелил.

Денисовка. Ночь прошла в бесплодных попытках вырвется из окружения. По-всякому пытались, и по воде, и на машинах, - все без толку. Утро 22 сентября было пасмурное. Настроение тоскливое до крайности. Сегодня ровно три месяца войны и ровно три месяца, как я вступил в первый бой. Вспоминаю все, прошедшее за эти три месяца.

Где только я не бывал, в каких переплетах. А тут. Неужто это конец? Немцы стиснули нас в 2-3 улицах железным кольцом. Они знают, какая добыча их ждет. Хожу по огородам, присматриваюсь к людям. Бойцы бродят унылые, одиночкой и группами, командиров не видно. В кустах и огородах стоят автомашины, их много. Стоят полковые кухни, машины с продуктами. Никого нет. Продукты никого не интересуют. Через улицу - немцы. Галдят, но пока не стреляют. Около клуни стоит станкач. Проверил - вполне исправный, даже лента заряжена. Подтащил к улице. Улицы на Украине широкие. Начал рыть ячейку. Одному трудно. Вошел в ближайшую клуню. Лежат бойцы.

- Чей пулемет?

- Молчат.

- Чей пулемет, мать вашу.

Один отзывается:

- Ну, мой.

- Так что лежите! А ну, выходи!

Несколько человек нехотя поднимаются и выходят. Роем ячейку, окопы. Пристреливаемся. Даю очередь, для проверки. Немцы немедленно отвечают автоматными очередями. С нашей стороны тоже открыли стрельбу. Это немного успокаивает. Ребята подтащили ящики с патронами. Что ж, думаю, будем биться.

А тут и в тылу (хотя какой тыл!) поднялась стрельба. Это наши передрались между собой. Нашли спирт, перепились и вот доказывают свою правоту. Но нам сейчас не до них. Вот тут-то и появился этот моряк. Признаюсь, я с некоторой торжествен¬ностью оповещаю об этом человеке. Это был настоящий герой. На бескозырке написано: "Дунайская военная флотилия". Рослый, красивый парень, лет 25. У него автомат. Видимо, немного выпивший. Он прибежал откуда-то сверху улицы. Запыхавшийся, раскрасневшийся, решительный. Увидел нас:

- Пулемет! Это хорошо! Где люди?

Я указал на клуню:

- Там их полно. В погребе тоже.

- Вот я их, сволочей, сейчас вытурю оттуда! Открыл дверь и пустил очередь поверх голов.

- Отлеживаетесь? В плен захотели? Выходи, а то всех перестреляю!

Тут уж и я осмелел и давай тоже командовать:

- Рыть всем окопы! Не отлучаться! Открывать огонь по команде!

А моряк пошел дальше по улице, выгоняя народ из клунь и погребов, организовалась оборона вдоль улицы. Что делалось сзади, по ту сторону круга, я не знал, но предполагаю, что немцы сжимали нас с флангов. Они, видимо, почуяли неладное, когда увидели, что против них ставится правильная, организованная оборона. Конечно, она была жидкая, нет ни артиллерии, ни танков.

И тут немцы обратились к нам. Они не стали кричать "Рус, сдавайся", как пишут в плохих романах, а высказались на отличном русском языке:

- Товарищи, ребята! Вы же видите, что окружены! Зачем зря гибнуть? В ответ мы открыли огонь из винтовок и пулеметов. Бой разгорелся с новой силой. Скоро по нам стали садить минами, появились убитые и раненые. Бой продолжался около часа. Немцы перестали стрелять, мы тоже. Конечно, каждый понимал, что у нас впереди или смерть или плен. И вот из переулка показался парламентер с белым флагом. Остановился и говорит на чистейшем русском языке:

- Товарищи! Не стреляйте, вы же видите, я без орудия. Мы предлагаем вам сдаться. Гарантируем жизнь, хорошее обращение!

Тут ему навстречу моряк:

- Вот тебе наш ответ!

Поднял автомат и в упор расстрелял безоружного парламентера. И моряка тут же изрешетили пулями. Оба легли неподалеку друг от друга, головами вместе, как два брата, только один в черной, а другой в серой форме. Эта картина на минуту ошеломила всех. Настала тишина. Бой прекратился. Да, собственно, воевать-то было, как мне показалось, некому. Нас, стреляющих, было мало. Больше половины из них убило или ранило. Сам я был ранен.

С правого фланга с белыми портянками в руках потянулись бойцы, сначала одиночки, потом - толпами. Побрел и я, пошатываясь. Проходя мимо трупов моряка и парламентера, я остановился, посмотрел на них, мысленно попрощался с этим мужественным человеком. Когда на окраине деревни нас собрали вместе, я посмотрел и ахнул. Сколько же нас тут? Да если правильно организовать прорыв. Наскоро обыскали, пощупали вещмешки (нет ли оружия), похлопали по карманам. Никаких документов не искали. Да разве такую ораву обыщешь! Построили к колонну и погнали куда-то на запад, но совсем не по той дороге, по которой мы направлялись в Денисовку.