Крутые версты от Суры

Борщ как поэма

Пришел в первую деревню. Оказывается, там хорошо знакомы с нашим братом. Предупредили, чтобы не наедался. А то один наелся и умер, сказали они. Но как тут удержаться? Наелся молока с хлебом. Знаю, что нельзя много, но удержаться не могу. Еле успел выбежать во двор - все вырвало. И пошел я так по Украине из дома в дом, из деревни в деревню. Не то бродяга, не то нищий. Надо отдать справедливость, тут воочию я убедился в гостеприимности украинского народа. Помню такой случай. Зашел в одну хату. Сидит старушка. Одна, муж и дети воюют. Бедная. Ничего нет кушать, потому что нет коровы.

- Ничего не надо, бабушка, я просто посижу, отдохну.

- Нет, нет, я так не отпущу. Вынула из печки борщ, постный, ничем не заправленный. К этому времени я уже совсем оправился (организм ведь молодой), стал уже разбираться в местной пище. Из уважения к этой доброй женщине похлебал борщ. В душе показался себе подлецом. Ну, зачем я побеспокоил старушку?

Население оккупированной территории осенью и зимой 41-го года в материальном отношении жило хорошо. Хлеб остался в скирдах не обмолоченный. В первые дни оккупации немцам было не до хлеба, они шли стремительно на восток. Оказалось временное безвластие. Поэтому снопы тащили домой свободно, кто как может, на лошадях, быках или на плечах. Многие мужики или из плена вернулись, или дезертировали, или вообще не успели мобилизоваться. Почти у каждого во дворе появились скирды. Пошла молотьба. Пленные нарасхват, как рабочая сила. Сахарная свекла была выкопана, но оставлена в поле в кучах (буртах). Сначала тащили свеклу в мешках, потом стали возить на лошадях. Самогон гнали открыто, конвейером. Пошла поголовная пьянка. Молодежь ударилась в женитьбу. В воскресенье в каждой деревне по 3-4 свадьбы, музыканты не успевают обслуживать. А духовой оркестр на свадьбе считается обязательным. Надо сказать ради справедливости, что украинцы умеют пить и веселиться, а особенно петь, когда выпьют. Случаи хулиганства, драк чрезвычайно редки. Однако я забежал далеко вперед. Пока я еще шагаю по Кировоградской области, ночую, где застанет ночь.

Наконец, я прибыл в деревню Конёлы Жажковского района Киевской области. Говорю "наконец", потому что эта деревня оказалась моим пристанищем, по крайней мере на полгода.

Сижу как-то в хате у одной старушки. Вдруг слышу звуки духового оркестра. Смотрю, на телеге сидят человек шесть музыкантов и наяривают развеселую польку "Кужель". Сзади идет толпа принаряженных девушек и парней.

- Что это?- спрашиваю.

- А это веселье, свадьба.

- Куда они едут?

- В дом жениха.

Меня, как музыканта, это конечно чрезвычайно заинтересовало. Хозяйка, словно читая мои мысли, сказала:

- Ты тоже можешь туда пойти, чарку поднесут, у нас это не возбраняется. Тут недалеко, через два дома.

Я, конечно, пошел. Музыканты сгрудились около хаты во дворе, собирались играть. Подошел, поздоровался. Спросил, что будут играть.

- Краковяк!

- А можно мне?

- Пожалуйста! - и протягивают мне трубу. Заиграли "Краковяк". Я пустил все мои вариации. Музыканты, конечно, вытаращили глаза от изумления, да и публика поняла, что за птица к ним залетела. Пошли знакомства, излияния. Особенно неистовствовала одна старушка, моя будущая соседка Степания.

- Ты никуда не уходи, слышишь? Никуда! Я следить буду! Потом ко мне пойдем! Слышишь? Никуда!

И так все время до самого конца свадьбы. Пришли к Степании. Позвали невесту. Оказалась вдова лет 35-40. Муж умер по болезни два года два назад. Бедная, конечно. Глиняная хата и клуня для коровы. Имеет полкоровы. Это меня удивило - как это полкоровы? Что же вы ее пополам рубить будете, что ли?

- Нет, зачем рубить? День держу я, кормлю и дою, а вечером перегоняю к соседке, она один день кормит и доит.

- И так целый год? - спрашиваю я.

- Да, целый год. У нас многие так держат.

Проснулся на другой день, лежу и думаю. Горько усмехаюсь. И куда тебя занесло, Порфирий? Кто ты теперь, сержант Андреев? Примак! Слово-то какое! Примак. Вчера еще был босяк, нищий, беглый пленный, а сегодня хозяин, хату имею и еще полкоровы. Да и жену в придачу. Вот ведь как жизнь оборачивается. А в Кировограде голые трупы валяются. Под Москвой мои товарищи в снегах, в окопах лежат. А я в примаках.

Но ведь можно и здесь воевать. Посмотрим. Познакомлюсь с людьми. Говорят, в деревне полно пленных. Посмотрим, Порфирий! То есть , как это Порфирий? Ведь я же Петро! Олух царя небесного! Действительно, трудно сразу привыкнуть к новому имени.

Немного об укладе жизни украинцев. Моя хозяйка в деревне не считалась бедной. Как-никак, имела полкоровы. Работала, не зная усталости, в колхозе, "сапала буряки» (окучивала сахарную свеклу), была лайковая (звеньевая) в бригаде, одним словом - передовая труженица. Но что имела? Бедность, до крайней степени бедность. Причем не от войны, война ведь только началась , и хозяйка моя от нее ничего не потеряла. Глиняная хата, разделенная от сеней пополам глиняной стеной. Вторая половина не жилая, вроде склада. Жилая комната представляет собой каморку четыре метра длиной и три шириной. Половину занимает печка. В переднем углу стол и одна табуретка, у стены деревянная кровать. Никакой перины или матраца и в помине нет. На кровать кладется солома и накрывается грубым рядном (вроде мешковины). Одна-единственная подушка. Сама спит на печке, на голых кирпичах. Как она ухитряется поместиться на крохотной площадке - трудно сказать, я, например, не смог бы при всем желании. Пол глиняный, как вообще во всех украинских хатах.

Одежда вся на ней, больше нет ни одного лоскутка. Юбка и кофта ситцевые, трусы. Ноги зимой обертывает портянкой, галоши старые, все это обвязывается бечевкой. С весны до осени при любой погоде - босиком. Есть старый поношенный пиджак на вате. Вот и весь гардероб. Бани нет во всей деревне. Зимой вообще не моются, а летом купаются в ставе (пруду). Когда нужно переменить белье, запирается в хате, снимает с себя все, стирает и снова надевает. От мужа остались изношенные ватные брюки (они, конечно, перешли мне) и больше ничего, ни одной нитки. Подпола, подвала или погреба нет ни у кого, картошку осенью закапывают в ямы прямо на огороде. Но удивительнее всего, что они не ощущают совершенно своей бедности, напротив, не прочь похвалиться, как сытно и довольно живут. При случае любят подтрунить на кацапами (русскими). "Вот поспеет рябина в саду и брюква в огороде, и у нас будет много фруктов" - говорят якобы кацапы. Я учительствовал до армии в Горьковской и Саратовской областях в деревне, вырос в Чувашии, но такой ужасающей бедности нигде не встречал. Правда, в Чувашии носили домотканую одежду, лапти. Но зато все это в изобилии, с запасом на много лет, а то и на всю жизнь.

А вот пищу готовить украинцы мастера. Тыкву, например, у нас вообще не едят, а тут из нее готовят прекрасные галушки, не говоря уже о знаменитом украинском борще. Я впоследствии пытался научить жену варить такой борщ, но ничего не получилось. Нет такого борща и в ресторанах, хотя и называется украинским». Чудный борщ ешь каждый день и не надоедает. Поэма, а не борщ. О гостеприимстве и добродушии украинцев я уже писал. Впрочем, в характере украинцев и русских особенной разницы нет. И там и там есть и хорошие, и плохие люди.

С первых дней я регулярно ходил работать в колхоз. Всю осень и зиму молотили пшеницу. Колхозы при оккупации так и остались, не распустили. Внешне как будто ничего не изменилось, все так же бригадиры ежедневно наряжали на работу, люди молотили, зерно в бестарках возили на склад, водяная мельница действовала беспрестанно. Трудодней, правда, не было, но работающим пленным время от времени выдавали зерно, пуда по 3-4. Хотя формально мы, пленные, были равноправными членами общества, но все-таки ощущалось, что мы люди второго сорта. С нами меньше церемонились, мы выполняли самые трудные работы. Стояли сильные морозы, ветхая шинель согревала плохо, но работа согревала, благо питались неплохо.

Как-то зимой в сильную метель нас выгнали расчищать дорогу. Тут я впервые увидел евреев. Их расстреляли не всех, несколько семей, главным образом женщин и детей, оставили. Их тоже выгнали расчищать дорогу (тракт, по-видимому, имел стратегическое значение). Присматриваюсь к ним. Несколько женщин средних лет и дети от 10 до 18 лет. Девушки круглолицые, полные и, удивительно, не брюнетки, а блондинки. По виду нельзя сказать, чтобы особенно замученные, даже шутят, улыбаются, немного не прочь и пококетничать. По слухам их посещают по ночам полицаи, особенно если пьяные. Но держатся особняком, молча. В разговоры не вступаем и мы, полицаи рядом, лучше от греха подальше.

Позднее, летом, мне показали место расстрела евреев. Вывели их ночью, отвели от деревни с километр в поле, расстреляли и закопали в овраге, в его начале, небольшой ложбине. Расстреляли и кое-как прикрыли землей. Местами видны ноги и руки убитых. Сколько их, точно не знаю, среди убитых были женщины и дети.

Заканчивая тему о евреях, надо добавить, что ненависть к ним, или хотя бы неприязнь, среди украинцев была. Мне рассказывали, что в то время, как украинцы, изнывая от жары, из последних сил сапали буряки (пололи свёклу), жены евреев целыми днями нежились на коврах со своими отпрысками в тени деревьев в центре деревни А мужья занимали в колхозе все выгодные должности.