Кубок: Баллады, сказания, легенды

Мы пьем, веселимся, а ты, нелюдим[111],

Сидишь, как невольник в затворе.

И чаркой и трубкой тебя наградим,

Когда нам поведаешь горе.

Не тешит тебя колокольчик подчас,

И девки не тешат. В печали

Два года живешь ты, приятель, у нас, —

Веселым тебя не встречали.

«Мне горько и так, и без чарки вина,

Не мило на свете, не мило!

Но дайте мне чарку; поможет она

Сказать, что меня истомило.

Когда я на почте служил ямщиком,

Был молод, водилась силенка.

И был я с трудом подневольным знаком,

Замучила страшная гонка.

Скакал я и ночью, скакал я и днем;

На водку давали мне баря.

Рублевик получим и лихо кутнем

И мчимся, по всем приударя.

Друзей было много. Смотритель не злой;

Мы с ним побраталися даже.

А лошади! Свистну — помчатся стрелой…

Держися, седок, в экипаже!

Эх, славно я ездил! Случалось, грехом,

Лошадок порядком измучишь;

Зато как невесту везешь с женихом,

Червонец наверно получишь.

В соседнем селе полюбил я одну

Девицу. Любил не на шутку;

Куда ни поеду, а к ней заверну,

Чтоб вместе пробыть хоть минутку.

Раз ночью смотритель дает мне приказ:

„Живей отвези эстафету!“

Тогда непогода стояла у нас;

На небе ни звездочки нету.

Смотрителя тихо, сквозь зубы, браня

И злую ямщицкую долю,

Схватил я пакет и, вскочив на коня,

Помчался по снежному полю.

Я еду, а ветер свистит в темноте,

Мороз подирает по коже.

Две вёрсты мелькнули, на третьей версте…

На третьей… О господи боже!

Средь посвистов бури услышал я стон,

И кто-то о помощи просит,

И снежными хлопьями с разных сторон

Кого-то в сугробах заносит.

Коня понукаю, чтоб ехать спасти;

Но, вспомнив смотрителя, трушу.

Мне кто-то шепнул: на обратном пути

Спасешь христианскую душу.

Мне сделалось страшно. Едва я дышал;

Дрожали от ужаса руки.

Я в рог затрубил, чтобы он заглушал

Предсмертные слабые звуки.

И вот на рассвете я еду назад.

По-прежнему страшно мне стало,

И, как колокольчик разбитый, не в лад

В груди сердце робко стучало.

Мой конь испугался пред третьей верстой

И гриву вскосматил сердито:

Там тело лежало, холстиной простой

Да снежным покровом покрыто.

Я снег отряхнул — и невесты моей

Увидел потухшие очи…

Давайте вина мне, давайте скорей,

Рассказывать дальше — нет мочи!»

«Холодно мне, холодно, родимая!» —

«Крепче в холод спится, дочь любимая!

Богу помолиться не мешало бы.

Бог услышит скоро наши жалобы.

Тятька твой с добычею воротится;

В роще за медведем он охотится.

Он тебя согреет теплой шубкою,

Песенку затянет над голубкою.

Спи, спи, спи, дочь охотничка,

Спи, спи, спи, дочь работничка!

Сейчас же он

Пришлет поклон

Мне с ребятушками.

О чем реветь?

Убит медведь

С медвежатушками».

«Голодно мне, голодно, родимая!» —

«Нету в доме хлебца, дочь любимая!

Богу помолиться не мешало бы.

Бог услышит скоро наши жалобы.

Тятька твой охотится с рогатиной;

Он тебя накормит медвежатиной.

Вдоволь мяса жирного отведаем,

Слаще, чем купчина, пообедаем.

Спи, спи, спи, дочь охотничка.

Спи, спи, спи, дочь работничка!

Сейчас же он

Пришлет поклон

Мне с ребятушками.

О чем реветь?

Убит медведь

С медвежатушками».

«Снится сон тяжелый мне, родимая!» —

«Что же снится? Молви, дочь любимая!» —

«Тятенька-охотничек мерещится:

Будто под медведем он трепещется,

Будто жалко стонет, умираючи,

Кровь-руду на белый снег бросаючи…» —

«Бог с тобой, усни, моя страдалица!

Верь, что бог над нами скоро сжалится.

Спи, спи, спи, дочь охотничка!

Спи, спи, спи, дочь работничка!

Сейчас же он

Пришлет поклон

Мне с ребятушками.

О чем реветь?

Убит медведь

С медвежатушками».

Тук… тук… тук!.. Соседи постучалися,

Старые ворота закачалися.

«Эй, скорей вставайте, непроворные!

Мы приносим вести злые, черные:

Вышли мы из лесу из дремучего,

Встретили Топтыгина могучего

Целою артелью без оружия…

Мишка встал на лапы неуклюжие.

Смял, смял, смял он охотничка,

Сшиб, сшиб, сшиб он работничка,

Пропал потом

В лесу густом

С медвежатушками,

В тяжелый день

Кошель надень

Ты с ребятушками!»

Мечты печальные тая,

В крещенский вечер еду я.

Мне что-то страшно. Незнаком

Я с молчаливым ямщиком.

На нем истасканный тулуп

И шапка старая. Как труп,

Он бледен, мрачен, как мертвец…

«Да погоняй же, молодец,

Пошибче! Скоро ли конец?» —

«Близехонько, всего верст пять…»

И замолчал ямщик опять.

Все степь да степь — простор большой…

И я с взволнованной душой

Гляжу тайком на ямщика.

Нигде не видно огонька;

Лишь месяц нам издалека

Попутно светит. Страшно мне

В глухой, безлюдной стороне,

И робко бредит мысль моя:

Не с мертвецом ли еду я?

«Да скоро ли?» — «Проедем мост,

А там, близ станции, погост».

Погост… кладбище… Черт возьми!

«Людмилу» я читал с детьми

И хохотал до слез. Теперь

Мне не смешно. Свирепый зверь

Не напугал бы так меня,

Как мой ямщик. Он, наклоня

Тоскливо голову, дрожит.

А тройка медленно бежит…

Через кладбище путь лежит.

Вдруг мой ямщик махнул рукой

И «Со святыми упокой»

Запел протяжно…

«Замолчи,

И не пугай меня в ночи!» —

«Я не пугаю, я молюсь,

Ты, господин, сиди — не трусь!

Две версты живо промелькнут…»

И мой ямщик, отбросив кнут,

Вдруг на кладбище побежал, —

И видел я, как он лежал

Там на могиле, весь в снегу,

Потом вернулся, ни гугу,

На козлы сел, кнутом махнул

И тихо, жалобно вздохнул.

«Ямщик!» — «Чего?» — «Скажи, о ком

Молился ты сейчас тайком?»—

«О муже…» — «Как?!» — «А почему ж

Не помолиться, если муж

Здесь погребен. Он в ямщиках

Служил и на моих руках

Скончался. С парою сирот

Осталась я. Решил народ,

Что я бабенка — не урод,

Что у меня сильна рука:

Могу служить за ямщика…

Ну, живы будем, не умрем…

Теперь махнем по всем — по трем!»

От бабы получив урок

В крещенский зимний вечерок,

Теперь не верю в мертвецов,

Но верю в женщин-молодцов…