Глава 11. Старик

И всё-таки, Чудесное Исцеление оказалось просто чудесной штукой. Вот вроде бы не более часа назад Тен-Тен была прожарена до хорошей хрустящей корочки и умирала от боли, а сейчас стоит перед красиво разодетыми женщинами и улыбается во весь рот.

Людей вокруг было — не счесть. Ароматно надушенные мужчины и женщины набились в большой зал Гранд Отеля Буржуа, и теперь блестели в свете ламп надетой на выгул бижутерией. Хотя, учитывая обстоятельства, камушки могли быть и настоящими.

Тен-Тен не разбиралась в украшениях. Она привыкла к разнообразным кандзаси(1), но так и не переняла моду на кольца, серьги и ожерелья. Всё это разнообразие украшений не просто мешали при работе с оружием, но и могли стать прекрасным способом убийства.

За серьги, особенно длинные, можно дёрнуть. Ожерелье так и просится стать удавкой. Кольца сбивают настройку рук, и с ними не получается настолько же уверенно обращаться с техниками и оружием, как без них. То ли дело кандзаси: мешает — вынул из причёски; не мешает — оставил. Нападает на тебя кто — вынул и засадил прямо в сердце. Или в почку.

В этом мире всё было по-другому. Украшения сверкали и переливались, как осколки огромного волшебного стекла. Тен-Тен улыбалась чужими губами и чувствовала вес серёжек в собственных ушах — имитация, клипса, потому что у Хлои не были проколоты мочки.

Тен-Тен вообще считала прокалывание ушей крайне самонадеянным занятием. Слишком много в мочках было сосредоточено болевых и акупунктурных точек. Иные мастерицы-куноичи одним массажем ушей могли как довести до оргазма, так и убить.

И не придерёшься. Массировала себе ушки, а твой клиент откинулся. Бедная, несчастная девочка, стала свидетелем смерти…

Такахаши лавировала между гостями, расточая улыбки, как цветок — аромат. Люди вокруг были ей незнакомы; в их глазах Тен-Тен видела узнавание и расчёт. То, что она не знала гостей, не значило, что те не знали Хлою.

Приходилось быть осторожной. Кивать на светские разговоры с упоминанием незнакомых имён, тянуть губы в понимающих ухмылках в ответ на сплетни, переносить полученную информацию, как пчела, с одного цветка-группки к другому сборищу. Её везде принимали как свою: приветствовали, говорили комплименты и поливали грязью, едва она отходила.

Высший свет был точно таким же, как в мире Тен-Тен. Разве что здесь предпочитали меньшее количество одежды.

Андрэ возникал то тут, то там. Серый человек очаровывал своей невыразительностью, улыбался ровно и с точной дозой радушия, смотрел с добрым прищуром. Тен-Тен прислушивалась к его словам, когда оказывалась рядом.

Одна мадам оделась неподобающе. Куда смотрит её муж?

Во-он тот мужчина такой странный… и глаза у него красные. Уж не употребляет ли он… ну вы понимаете.

Вы слышали? Девочке было всего девятнадцать. Какая жалость! Спуталась со столь неподходящим субъектом, но он-то, Андрэ, такого у себя не допустит…

Мэр Буржуа был подобен медузе. Он колыхался в людском море, менял течение мыслей, превозносил одних и поливал грязью других, гасил волны недовольства и поднимал бурю негодования. Его собственная репутация от этого росла подобно бамбуку после дождя.

Единственное, что не устраивало Тен-Тен в его играх, так это чёткий курс на замужество Хлои.

Её собственный «неподходящий субъект», — Лука, конечно же, — сновал рядом, безмолвный, словно его лишили языка. Яркие пряди парень закрасил чёрным, так что выглядел Куффен весьма похоронно. Даже морские глаза не могли сгладить эту черноту, залегшую, кажется, даже в уголках его губ.

Своим видом Лука, одетый в ненавистные для Тен-Тен чёрный костюм и удавку-галстук, отпугивал от неё всех ухажёров. За вечер к Хлое подошли Адриан, да его кузен — Феликс. Последний был похож на первого, как две капли в океане, и Тен-Тен грешным делом подумала, что в этом мире клонирование развито намного сильнее, чем в её.

Но нет, парни оказались разными; их схожесть сбивала с толку только первые секунды после знакомства. У Адриана была застывшая на позитивной отметке моська; Феликс же, хоть и обладал более подвижной, чем у кузена, мимикой, предпочитал показывать миру равнодушие и брезгливость. У них были разные глаза: зелёные миндалевидные у Адриана и серые, чуть раскосые у Феликса. И волосы у них оказались совершенно разной структуры.

Что было у кузенов одинаково — так это аппетит. Лишившись родительского контроля, Адриан то и дело мелькал рядом с фуршетными столиками. Из-за активной работы щёк он напоминал Тен-Тен хомяка, дорвавшегося до склада с зерном. Не съест — так понадкусывает.

Феликс делал такие же набеги на еду, но в другой части зала. Кузен Адриана предпочитал сладости и пунш, что Тен-Тен посчитала крайне милым.

Вечер был скучным. Уже после третьего круга по залу Тен-Тен поняла, что ничего нового не услышит: кумушки и их мужья были заняты перемыванием косточек и обдумыванием полученной информации. Развлечения ради Тен-Тен обмолвилась, что у отца некоторые проблемы со здоровьем…

— Бедняга, он еле садится, — вздыхала она, с удовольствием видя огоньки в глазах слушательниц. — Сами понимаете, с такой малоподвижной работой… да и возраст, опять же. Так что я совсем не удивилась, когда к нам пришла посылка с подушечкой… ох, только я ничего не говорила, хорошо?

Её уверяли что, естественно, информация о геморрое, — про него напрямую не говорили, — не пройдёт дальше услышавших. И тем приятнее Тен-Тен было, когда, подходя к очередным кумушкам, она замечала как те замолкали и посматривали в сторону мэра Буржуа.

Пока Андрэ ничего не сделал Тен-Тен, конечно. Однако она не считала свои действия преждевременными. Пусть лучше отвлечётся на пару слухов, это даст ей время для манёвра и хоть какого-то расследования.

После обеда, довольно скучного, на взгляд Тен-Тен, следовало свободное время. Дамы вновь расползлись по группам, как сытые змеи — переваривать чрезмерно обильную пищу и новости. Тен-Тен отстала от них, спрятавшись за колоннами, и села на скамейку рядом. Ей было нужно перевести дух.

Она скинула туфли и поморщилась, увидев набухающую мозоль на пальце. Говорила же она Жану, что носить новые туфли — верх идиотизма… но альтернативы не было, не идти же на этот парад в кроссовках или лодочках. Только не в пышном платье, оголяющем ноги ниже колен.

Вообще, по мнению Тен-Тен, она была похожа не на жар-птицу, — Жан обмолвился, что это был образ Хлои на эту встречу, — а на цыплёнка. Жёлтое платье с короткой пышной юбкой и спускающимися ниже подола кружевами, тугой лиф, рукава-фонарики и туфли на каблуках. Тен-Тен удалось отказаться от обилия украшений-перьев, аргументируя присутствием на выгуле Адриана.

— Ничего ты не понимаешь, Жан-Клон, — ворчала Тен-Тен, смотря на платье и думая, как бы остаться в комнатах, — он же ко мне тогда не подойдёт!

Жан закатывал глаза, но молчал. Он, как и Тен-Тен, прекрасно понимал: без особой необходимости Адриан не подойдёт к Хлое что с перьями, что без них. Вот только Жан думал, что дело в разрушенных дрянным характером отношениях; Такахаши знала, что котёнка сжирало изнутри чувство вины.

Она помнила, как очнулась в библиотеке от боли: на лицо падали солёные капли, и каждая из них прожигала обнажённое мясо насквозь. По голове хлестали чужие сдавленные рыдания, а спина пульсировала в такт всхлипам.

У неё даже не было сил, чтобы сказать что-то безутешному Нуару, нашедшему её в таком отвратительном виде. Она едва подняла руку, чтобы коснуться его лица — и это действие забрало остатки её сознания.

В следующий момент Тен-Тен пришла в себя в пустом здании коллежа, опаздывая на Благотворительную Встречу папаши Хлои. Телефон из кучи расплавленной пластмассы был собран в целый аппаратик, и вызвать лимузин оказалось проще простого.

Она была… ошеломлена, пожалуй. Она привыкла к боли, привыкла к длительному выздоровлению и ноющим ранам. К слезающей с ожогов коже и сукровице, текущей из разломов при неосторожном движении.

Однако она совершенно не привыкла к мгновенному исцелению. Её ум пытался найти повреждения тела, но тщетно: всё было чисто и ровно. В туалете она долго разглядывала чистенькое личико Хлои с аккуратным, ровным макияжем.

Чудесное Исцеление Ледибаг заботилось даже о её внешнем виде. Смешно.

Затем был набег на гардеробную, нудный Жан, не менее нудный Андрэ, что требовал от дочери спокойного вечера, и вереница блестящих от украшений гостей. Лука возник рядом непринуждённо и неожиданно, как кицуне(2) среди лесных зарослей, да так и остался рядом. Пока не прошёл обед, и Тен-Тен не отстала от основного потока гостей, бредущих в курительные и бильярдные.

Она прислонилась спиной к стене и упёрлась в неё затылком. Волосы Жан собрал ей в низкую косу, украшенную золотой цепочкой с цветами, так что за причёску Тен-Тен не переживала. Говоря откровенно, впервые Такахаши чувствовала себя настолько красивой, как сейчас. Пусть тело и не совсем принадлежало ей, Тен-Тен было приятно ощущать чужие заинтересованные взгляды и видеть, как к ней боятся подойти высказать своё восхищение молодые мальчишки.

И, конечно же, ей было до чёртиков приятно видеть недовольство Луки. Её личный страж одной своей мрачностью отпугивал всех возможных молоденьких ухажёров; к мужчинам постарше он относился благосклоннее, но лишь потому, что в них Тен-Тен не была заинтересована ни капли.

Здешние «взрослые» мужчины вызывали тошноту. Они были совсем не похожи на тот идеал мужественности, к которому привыкла Тен-Тен. Они решали всё властью и деньгами, не думали о чести и сплетничали как бы не больше женщин. К тому же, большинство из этих «сильных мира» оказались вполне одинаковыми по внешности: затянутые пузики в костюмах, блестящие лысинками на круглых головах.

Конечно, не все были такими. Издалека Тен-Тен полюбовалась на образец красоты: Габриэль Агрест, отец Адриана, почтил своей фигурой Благотворительную Встречу Андрэ Буржуа. Мужчина был умопомрачительно высок, статен, одет в светлый кремовый костюм и тёмно-алую рубашку из шёлка, и вызвал у Луки несварение одним своим видом. Тен-Тен наблюдала за тем, как Габриэль вносил пожертвование, — она не разбиралась, в честь чего жертвуют, — и как все вокруг расступаются перед мрачностью и красотой модельера.

Вот только чудесное видение было мгновенным, как свечение болотного фонарика. Едва расправившись с пожертвованием, Габриэль исчез из зала, оставив за собой лишь Адриана, Феликса, ошеломлённую публику и набирающие силы шепотки.

Он был неоднозначной фигурой, стоящей внимания.

Тен-Тен слегка подвинулась, когда рядом с ней сел старик. Одет он был не по случаю: шорты и гавайская рубашка смотрелись на сморщенном теле как насмешка над официальным стилем мероприятия. Редкие кустики волос и длинные, ухоженные усы напомнили Тен-Тен о служителях храмов на её родине.

— Какой сегодня день однако, — вздохнул старик, также прислоняясь спиной к стене. — Можно было бы любоваться красотой природы. Или её увяданием.

Тен-Тен посмотрела на старика из-под ресниц. Мужчина рядом выглядел расслабленным, однако старческие пальцы были сцеплены в замок, а ноги — скрещены под скамьёй. И, хотя старик смотрел вперёд, да и голову не поворачивал, Тен-Тен была уверена: он рассматривает её так же, как и она его.

Она поправила платье и закинула ногу на ногу, выставляя напоказ круглую, аккуратную коленку. Старик кашлянул, сбиваясь с мысли, но быстро пришёл в себя.

Он напомнил ей главу её деревни. Неприятная личность, скрывающаяся за сединой волос и слабостью тела.

Однако, помилуйте, какая слабость. Под по-старчески дряблой кожей Тен-Тен видела сухие, сильные мышцы. Переплетённые пальцы были гибкими и тонкими. Голос — спокойным и текучим.

— Любой день подходит для того, чтобы любоваться миром, — снова сказал старик. — И сегодняшний не исключение.

Тен-Тен покачала ногой. Коленки у неё были слегка припудрены, чтобы немного розоветь на фоне остальной кожи. Жан, кстати, ничего на это не сказал; только покачал головой, когда Такахаши начала румянить ноги.

Ну, да. Розовые коленки подсознательно напоминали о молодости и сексе. Они привлекали внимание как мужчин, так и женщин. Однако Тен-Тен не жалела, что решилась так использовать косметику: сейчас, к примеру, её коленка не давала нормально собраться мужчине, который хотел от неё… чего-то. Вряд ли это «что-то» ей понравится, Тен-Тен была уверена.

И вообще, где Лука? Всё время шатался рядом с ней, а в нужный момент распался в воздухе, как предмет от Супер-Шанса Ледибаг. Тен-Тен даже его взгляда не чувствовала, а это уже о многом говорило.

Колонны защищали их со стариком от чужого внимания, однако через зазор между ними Такахаши имела неплохой обзор на зал. Людей осталось преступно мало: парочка у стен, парочка танцующих, жующий около фуршетного стола Адриан со своим котом. Удивительно, что этот чёрный комок никто не замечал: Агрест, хоть и пытался скрывать своего кота от окружающих, действовал как ниндзя-недоучка.

— Этот мир полон на красоту, — сказал старик после тяжёлого вздоха. — Она везде: в людях, в их поступках, в природе. И в акумах тоже.

Тен-Тен продолжала качать ногой, внимательно при этом слушая откровения старика. Пока тот не сказал ничего внятного; он словно сомневался в том, что он должен сказать или сделать.

— Акумы, в общем-то, не плохие. Это же всего лишь несчастные люди, которые не справились со своими чувствами и стали, так сказать, зависимы от силы Бражника. Ты же знаешь Бражника, Хлоя? Или, может, назовёшь мне своё настоящее имя?

Тен-Тен промолчала. Она не сдвинулась, не повернулась, не прекратила качать ногой. Старик от этого разочарованно вздохнул и прикрыл глаза.

— Я бы хотел сказать, что все беды от Бражника… да в последнее время так оно и было, знаешь? Вот только теперь в мире есть новый источник возмущения. И это ты.

Атмосфера сменилась так неуловимо, что, не будь Тен-Тен закалена духом войны, она бы и не заметила. Старик не сделал ничего предосудительного, однако всё тело Такахаши напряглось, словно пружина.

Раз, раз, раз. Она качала ногой и прикидывала, как ей нужно извернуться, чтобы каблук вошёл старику в глаз, в горло или в висок. Но положение у них было неудобным: опасный элемент оказался слишком близко.

Значит, рукопашная.

Учитель Тен-Тен был сильнейшим из шиноби своего поколения, и он специализировался на тайдзюцу — искусстве ближнего боя. Майто Гай мог кулаками крошить горы, а ударом ноги колоть ледники. И всё это на голой силе.

Это был монстр, а не человек. И часть своего умения он подарил Тен-Тен.

К сожалению, она была женщиной, а потому его стиль боя не подходил для её лёгкого тела и хрупких костей. Это Рок Ли, её напарник, стал истинным преемником Майто Гая. Стальной Ветер Тен-Тен же приняла лишь самое лучшее; как кошка, слизала сливки опыта и переиначила способности под собственные возможности. И горе тем, кто думал, что она ничего не стоит без своей стали.

— Не хочешь знакомиться? Что же, возможно, это и к лучшему… мне всегда тяжело давались убийства… а имя даёт человеку душу. Зачем усложнять и без того нелёгкое дело.

Бой начался до начала движения. Как у самураев. Тен-Тен продолжала спокойно сидеть рядом с человеком, который сказал, что убьёт её, даже не изменив выражения лица. Старик ждал её реакции.

Не получив в ответ ничего, он снова, — в который раз, — вздохнул. И это был его пробный удар.

— Мне жаль, девочка. Но ты принесла с собой кровь.

— А в мире до этого крови никто не проливал?

Тен-Тен не могла вспомнить момента, когда она кого-то убила бы без причины. Ну, была глупая смерть Сабрины — но ведь сама Такахаши в ней не виновата. А ещё был Натаниэль, который, по итогу, сам чуть не пришил девушку. И даже после сворачивания шеи Куртцберг умудрился сходить на свидание с Маринетт, огрести от Кота Нуара и Ледибаг и преспокойно вернуться домой к порнографичным комиксам и подростковому времяпровождению.

Так что, по факту, пока что больше всех страдала именно Тен-Тен. Да даже в первый свой день после попадания она едва не откинулась от голубя, что мог бы раскрошить ей череп своим клювом.

И после этого этот старик говорит, что это <i>она</i> принесла в мир кровь?!

— Не от акум, девочка моя. Несмотря на свои способности, они никого не убивали и не были столь разрушительны до твоего появления. — Он повернулся и посмотрел на Тен-Тен. — Я давно за тобой наблюдаю и точно знаю это. Сколько ты здесь, третий месяц?

Тен-Тен моргнула. Третий месяц? Она в этом мире третий день!

Она неторопливо нагнулась и надела туфельки. Затем вернула прежнюю позу, только ноги поменяла, чтобы показать другую коленку. Так было бы удобнее бить.

Через зазор между колоннами она видела, как кот Адриана встрепенулся и заозирался по сторонам. Затем на противоположной стороне зала была вспышка зелёного цвета, — не того зелёного, который кислотой разъедал всё вокруг при перевоплощении Кота Нуара; этот был более морским и спокойным, — и к растерянному Агресту подошёл Лука.

Очень, очень горячо выглядящий Лука, вернувший цветные волосы и яркость образа. Издалека было сложно разглядеть все детали его новой внешности, однако Тен-Тен оценила хотя бы то, что его «супергеройский» костюм был выполнен из чешуи, сочетавшей бирюзу и изумруды. На локтях, предплечьях и по позвоночнику у Куффена расползались твёрдые тёмные наросты — вроде гребней у драконов, только меньше и с явно другими функциями. На лице у Луки была не маска, а опять же чешуя; да и в целом Куффен больше напоминал змею-акуму, чем молодого мужчину в супергеройском костюме.

Он повернулся к ней, — глаза у Луки оказались змеиными, жёлтыми и очень яркими, — и улыбнулся. Тен-Тен прикрыла веки, показывая, что увидела его. Змей поднёс палец к греховно-ярким губам, призывая к тишине, схватил Адриана за плечо и потащил растерявшегося не-Нуара к выходу из зала.

Старик рядом рассказывал свою версию мира. Дескать, всё началось из-за не-Хлои: Бражник, который никогда не позволял акумам причинять людям настоящий вред, после её «появления» внезапно стал другим. Более агрессивным, злым, бескомпромиссным. Более жестоким.

Старик боялся момента, когда он начнёт убивать. И, поскольку все эти изменения, по его мнению, были вызваны появлением в мире не-Хлои, то ему оставалось лишь одно: убрать возмущающий волны элемент из системы в попытке сохранить равновесие.

Тен-Тен молчала, не пытаясь переубедить сидящего рядом фанатика. Она с такими уже сталкивалась: стремясь остановить разрушение своего крошечного мирка и сахарных установок, эти люди могли положить на алтарь идеи сотни и даже тысячи жизней. В попытке вернуть раннее «хорошо и счастливо» они резали глотки, пытали, отправляли на смерть.

За свою идею всеобщего блага они были готовы бороться любыми способами и совершенно не ограничивая себя в средствах. И если старик вдруг решил, что смерть не-Хлои поможет ему… что же, Тен-Тен оставалось только смириться и ударить первой.

Или же позволить противнику сделать это, контролируя каждый его вздох. Так, как говорил ей учитель.

Старик размахнулся и ударил. Вроде бы быстро, но как-то…

Тен-Тен нахмурилась и повернулась, растеряв весь свой боевой настрой. Выражение лица у старика было яростно-обречённым — точно фанатик. Он ещё и жалеть успевал. Не о своём поступке, скорее, это была жалость из серии «как же так получилось, девочка моя, как же так!»

Он почти застыл в ударе, словно муха, увязшая в меду. Движение продолжалось, но настолько медленно, что было едва заметно.

Тен-Тен встала со скамьи, поправила платье и оглянулась. Змей спешил к ней через зал; руки его были заняты регулировкой железного браслета: пальцами свободной руки Лука придерживал змеиную голову на украшении.

— Ты успел.

— Ну, не с первого раза.

— Что бы это ещё значило.

Лука улыбнулся, продемонстрировав потрясающие острые клычки. Тен-Тен покачала головой.

— Что будешь делать? — спросил Куффен, остановившись рядом с Такахаши.

Она посмотрела на старика, что всё ещё пытался её убить. В руке мужчины был шприц — такой маленький, что поначалу она его даже не заметила.

А в её вечернем наряде, — вот удача, — были перчатки. Они не слишком ей нравились, так что Тен-Тен сняла их и убрала в один из потайных кармашков на платье… очень удобно, нужно будет потом поблагодарить Жана за такой аксессуар.

Надев перчатки, Тен-Тен подошла к старику и вытянула из его рук шприц. Поудобнее перехватив его, Такахаши в мгновение сделала укол — между пальцев, как учила Ино. Никто никогда не смотрит туда, если ищут след от шприца.

Само «орудие» Тен-Тен отдала Луке.

Он отпустил свой волшебный браслет, и теперь недоумённо рассматривал шприц у себя в руках. Старик, вышедший из временной ловушки, — Тен-Тен у себя в мире на такие насмотрелась, спасибо, — тяжело дышал и держался за грудь. Вероятно, в шприце был какой-то миорелаксант.

Он посмотрел на Тен-Тен, потом на Луку. Глаза его расширились в узнавании, но сказать старик ничего не смог. Лицо его расслабилось, как и другие мышцы. На пол потекло.

Тен-Тен сделала несколько шагов назад, чтобы не запачкать туфли.

Лука, напротив, подошёл к старику и наклонился к нему, наслаждаясь каждым мгновением чужого страха и непонимания. Приблизившись максимально близко, он принялся что-то шептать на другом языке, полном вздохов и шипящих — словно действительно по-змеиному. Старик пытался что-то ответить, но из его слабого рта вырывались только никчёмные мяуканья.

Лука схватил его за руку и сдёрнул один из браслетов. Чем он выделялся от остальных, Тен-Тен так и не поняла: бусинки, схематичное изображение панциря, верёвочки. Ничего особенного.

Старик захрипел, глаза его закатились. Лука выпрямился и обернулся на Тен-Тен.

— Куда сейчас? — спросила она, делая ещё полшага назад от зловонной лужи.

Лука улыбнулся.

— Есть дела. Ты разберёшься с трупом?

«Труп» обещал стать таковым только минут через пять.

— Подниму бучу, буду кричать, что человеку плохо. Ещё и репутацию себе сделаю. Ничего сложного.

Он подошёл к ней непозволительно-близко; Тен-Тен пришлось задрать голову, чтобы посмотреть в его лицо, наполовину скрытое чешуёй. Лука был прохладным, как вода из горного ручья. Тен-Тен была путником, едва перешедшим зной пустыни.

Чтобы не положить руки ему на грудь, Тен-Тен завела их за спину. Лука, заметив это, ухмыльнулся — и облизал губы языком.

Он был раздвоенным.

Тен-Тен прикрыла глаза, когда Лука нагнулся к ней, и улыбнулась.

* * *

Натаниэль не считал себя гениальным художником. Ни в коем случае.

Он вообще не считал, что гениальность существует. Всё получалось только благодаря долгой работе, неудачам и затраченному времени. Популярности нет — есть лишь следствие твоей работы.

Поэтому неудачником Натаниэль себя тоже не считал. Да, сейчас его работы были наивными, по-детски неуклюжими и, возможно, интересными немногим. Но потом будет по-другому. Когда он найдёт способ самовыражения, который зацепит окружающих.

Он не был неудачником, ни в коем случае, но иногда с ним, — как и с другим абсолютно нормальным подростком, — происходили неудачные события.

В жизни Натаниэля эти события в основном были связаны с Хлоей Буржуа. Стервозная блондинка не то чтобы вознамерилась превратить его существования в нечто ужасное, вовсе нет. Просто она сама по себе была такой ядовитой, что отравляла всё вокруг.

Она издевалась над Натаном и его рисунками, комментировала их, смешивала его художество с грязью — и при этом была самой жестокой мотивацией для Куртцберга творить. Заливаясь слезами под одеялом после её злых слов, Натаниэль кусал запястья и клялся всем богам, что нарисует такую картину, от которой Хлоя потеряет дар речи.

Он сделает это, и все её злые слова обернутся против неё.

Но он никогда, ни в коем случае, не думал о том, чтобы убить Хлою! Она была его Немезидой, его дёгтем, его необходимым горьким лекарством; как мог он хотя бы помыслить о том, чтобы сделать ей плохо? Не было бы Хлои в его жизни — не было бы смысла стремиться к совершенству. Не было бы выставок его картин, на которых Хлоя морщила нос, не было бы первых денег от проданных полотен, не было бы ничего. Не было бы даже самого желания превозмогать собственные возможности и рисовать до кровавых мозолей.

Поэтому он никак не мог взять в толк, как же так вышло, что он-акума решил уничтожить его собственную музу.

Подробности собственной акуманизации он узнал от Кота Нуара: тот после Чудесного Исцеления затащил Натаниэля на крышу, где принялся расспрашивать об отношении к Хлое. Натан отвечал честно: он её терпеть не может, но жизни без неё не представляет. И что после коллежа он собирается звать её на каждую свою выставку, чтобы она морщила нос и говорила, что вокруг творится абсолютно нелепая безвкусица.

Кот слушал это молча. Когда Натан выговорился, Нуар склонил голову и, опасно щурясь, спросил:

— Тогда как так вышло, что ты её убил?

На это Натану было сказать нечего. Он не помнил ничего, что произошло под акумой, и не мог отвечать за свои-не свои действия. Нуар рассказал, в каком состоянии он нашёл Хлою в библиотеке после бойни с Натаном; рассказал он также и о том, что чуть не прибил Злолюстратора Катаклизмом. Остановился в последний момент, раскрошив страшной способностью не акуму, а заражённый предмет.

— Я не помню…

Кот на растерянность Куртцберга только поморщился.

— Зато Хлоя наверняка помнит. И вряд ли это приятные воспоминания.

Он спустил Натана с крыши и, не прощаясь, убежал. А художник ещё несколько часов бродил по улицам родного города, пытаясь осознать идею того, что он поневоле стал убийцей.

И что уничтожил он собственную музу.

Вечер смазался в ночь, которая прошла кое-как. Невыспавшийся, растерянный Натаниэль едва добрался до коллежа. Голова его распухла от мыслей и неверия, но какой смысл Коту было врать?

Он убил её.

Тем сильнее был его шок, когда он увидел вполне живую и здоровую Хлою, сидящую на своём месте. Она пришла в класс первой, без Сабрины; Натан оказался вторым. Когда она подняла голову от мобильника и её ледяные голубые глаза захватили его в плен, Натан едва не потерял сознание.

Она была такой красивой! И живой. Живой и красивой, Господи, что ещё нужно ему было, чтобы почувствовать себя настоящим? Чтобы ощутить этот зуд в кончиках пальцев, когда хочется рисовать? Он бы изобразил ледники её глаз, мягкость волос, движения кошки и тихий голос. Она была сильфом, духом ветра, что внезапно сошёл к Натаниэлю, простому смертному. Нереальной и словно прозрачной.

Хлоя поднялась со своего места и подошла к нему. Натан отступил и упёрся спиной в дверь. Хлоя была близко, он чувствовал запах её шампуня и видел светлые точки в прозрачных радужках.

Она прекратила краситься как раньше, теперь её глаза едва оттенялись светло-голубым. Из-за этого они сияли, как два кусочка льда.

Да, он определённо нарисует лёд. Айсберг. Светлый, невероятно величественный, в окружении тёмной воды и беспокойного злого ветра, словно сияющий собственной голубизной изнутри. Он сделает это, и Хлоя…

Хлоя ударила рядом с его головой, и Натан вздрогнул. Он покосился на кулак, потом на девушку. Буржуа была немного ниже него, — не надела сегодня каблуки? — но впечатление силы, исходящее от неё, компенсировало разницу в росте.

— Знаешь, что я тебе сделаю за вчерашнее? — спросила Хлоя.

Натан мотнул головой. Наверное, она была в своём праве — всё-таки, хотя он ничего и не помнил, он её вроде как убил.

Хлоя ласково улыбнулась, и Натан резко захотел, чтобы вчерашнего дня не существовало.

— Я подарю тебе кое-что.

Она потянулась к поясу, и Натан зажмурился. Секундная возня, которую он чувствовал по колебаниям воздуха рядом. Меньше света.

— Ну что же ты, — ласково продолжила Хлоя. — Открой глаза.

Натан послушался — и чуть не вскрикнул. Прямо рядом с его левым глазом Хлоя держала кисточку. Она её не просто показывала ему, а угрожала: острый кончик был направлен точно в зрачок Куртцберга.

Ледяные глаза смотрели спокойно. Намерение было ясно.

Потом Хлоя ухмыльнулась, покрутила кисточку в пальцах и вложила её в руку Натаниэлю. Приблизившись к художнику слишком близко, чтобы это не было интимно, она привстала на цыпочки и прошептала ему прямо в ухо:

— Мой подарок, зло-художник, это обещание. Ещё раз ты акуманизируешься — и уже я убью тебя. Ты понимаешь?

— Но закон…

— Я — дочь мэра. Закон в этом городе определяю я.

Она толкнула его, словно это он приставал к ней, и отодвинулась. Интереса в глазах было меньше, чем льда в пустыне. Хлоя вернулась за парту и, казалось, вернула всё своё внимание телефону.

Натан осторожно перевёл дух.

— Кстати… комикс был посредственный. Дюпэн-Чэн в главной роли? Просто смешно.

Натан посмотрел на кисточку у себя в руках. Он любил Маринетт. Или думал, что любил. Маринетт была милой, её приятно было спасать.

Но Маринетт даже не поинтересовалась его состоянием после акуманизации, хотя он знал, что она звонит каждому. А Хлоя купила ему кисточку. На дереве золотом был выведен номер и название фирмы. Дорогая, сам Куртцберг такую кисть себе позволить не мог, несмотря на начинающиеся заработки. И удобная: универсальный размер, подойдёт и для заполнения цветом, и для мелких деталей.

Кисти не определяют таланта художника, однако значительно облегчают его труд. Натаниэль, чуть не убивший Хлою, почему-то получил от неё подарок и уверение в том, что отношения между ними не изменятся. Это ли не чудо.

Натан осторожно сжал кисточку в кулаке и улыбнулся.

— Я нарисую лучше.

Хлоя в ответ фыркнула, но на губах её была мягкая усмешка.

Айсберг таял и искрился на солнце.

* * *

(1) Кандзаси — Украшения для волос. Могут быть из любых материалов: железо, драгметаллы, бисер, ленты и прочее.

(2) Кицунэ — Дух лисы в японской мифологии.

(3) Немезида — Древнегреческая богиня возмездия и мести.

Загрузка...