Купеческий сын и живые мертвецы

Глава 11. Купец-колдун

1

Иванушка решил, что солнце, которое словно бы откатилось от горизонта вспять, ослепило его своими лучами. И только мгновение спустя до купеческого сына дошло: красный отблеск у него перед глазами вызвали совсем не багряные предзакатные лучи. Это молнией метнулся вперед Рыжий — прыгнул, вцепился когтями в свою жертву, повис на ней.

Хотя — какая уж там жертва! Если тут и можно было таковую здесь углядеть, то это уж точно было не существо с одной рукой, облаченное в лазоревое платье. Едва только Эрик прыгнул на эту тварь, как она мгновенно впилась своей единственной рукой в горло коту. Стиснула его так, что Рыжий, до этого издававший утробное гудение, теперь сдавленно захрипел. Но, когда девица с лицом Зины попробовала отцепить от себя рыжего зверя, ничего у неё из этого не вышло. Эрик, хрипя и задыхаясь, только глубже вонзил в неё когти своих передних лап. А задними лапами принялся яростно полосовать лазоревое платье. Иванушка слышал: рыси в сибирской тайге действуют подобным образом: прыгают с деревьев на спины зазевавшимся охотникам, виснут на них, начинают драть их мощными задними лапами. Вот только — и Рыжему было до рыси как до луны, и девица в лазоревом платье на охотницу не тянула.

— Эрик, нет! — закричал Иванушка.

Он и самому себе не мог сказать, что ужаснуло его сильнее — то, что его кот рвет когтями Зину (А вдруг именно она — настоящая Зина?), или то, что Эрик вот-вот будет задушен. Если, конечно, девица в лазоревом не исхитрится одной рукой переломить ему шейные позвонки.

Рыжий на крик своего хозяина не среагировал никак — продолжил когтить лазоревую. Даже не попытался высвободиться из её единственной руки. При этом на шелковой ткани нарядного платья не проступило ни единой капли крови.

— Не надо, Эрик! — снова крикнул купеческий сын и бегом устремился к сцепившейся парочке — девушке с котом.

Однако до них он не добежал — шагов десяти. Его ноги зацепились вдруг за что-то. Иванушке показалось: его ударили по ногам подсечкой — с таким грязным приемчиком он сталкивался, когда в детстве ему случалось драться с соседскими мальчишками на Губернской улице. И купеческий сын с размаху грянулся оземь — почти пропахал носом землю возле какого-то покосившегося деревянного креста. Шестик-махалка выпал у него из рук и чуть откатился в сторону. Но Иванушка даже не попробовал его поднять — так ошеломило его зрелище, открывшееся ему.

Иванушка понял, почему он упал: споткнулся о ноги лежащей на земле Зины в белом. Юбка её задралась до колен, и купеческий сын увидел порванные в нескольких местах тонкие белые чулки на Зининых ногах — приличные девушки и летом без чулок не ходят. И с одной её ноги свалилась туфелька, наверняка — тогда, когда Иванушка запнулся об эту ногу. Хотя — он был почти уверен, что совсем даже не запнулся. Девушка с пергаментным ликом сумела каким-то образом дать ему подножку. Однако вовсе не это по-настоящему изумило купеческого сына.

Он понял, что зрение обмануло его не только тогда, когда он принял прыжок Эрика за солнечный высверк. Он допустил ошибку еще и до этого — когда решил, что Зину в белом что-то пригвоздило к земле. Он даже подумал тогда мимолетно: это его дед, Кузьма Петрович, выметнул вперед свою многосуставчатую руку — чтобы добраться до девушки с пергаментным лицом. И насчет руки-то Иванушка попал в точку: эта рука и вправду тянулась сейчас к Зине в белом, соединяя её с одноглазым купцом наподобие несуразно толстой пуповины. Однако рука эта протянулась не к животу девушки в белом: коричневая ладонь Кузьмы Алтынова облепила её голову — чем-то похожая на монашеский клобук. При этом ладонь одноглазого купца вся ходила ходуном — словно плавала в бурлящей воде.

И тут снова завопила Зина в лазоревом:

— Отцепись от меня, тварь! Я сверну тебе сейчас башку!

Теперь в этом голосе не ощущалось ни слезливых ноток, ни сходства с настоящим голосом Зины. Такой неистовой злобы Иванушка никогда в жизни не улавливал в голосе своей подруги детства. А почти задушенный Эрик продолжал рвать когтями однорукую девицу — он всегда был упрямым зверем, не умел отступать и уступать. И — его усилия принесли наконец-то зримый результат. Хотя совсем не такой, какого мог ожидать Иван Алтынов.

Из прорех в лазоревом платье, проделанных кошачьими когтями, полезло вдруг что-то грязно-белое, напоминающее корпию. Иванушка потратил две или три секунды на то, чтобы понять: это набивка, какую используют в детских игрушках! Когда-то у купеческого сына было много таких — для рождественской елки. И он частенько интересовался, что там у них внутри — у этих матерчатых снеговиков, медведей, румяных купчих и жар-птиц с мясистыми крыльями.

— Эрик! — Иванушка вскочил на ноги, подхватил с земли свой шестик с тряпицей. — Брысь от неё! Она — не человек!

Впрочем, Рыжий-то, похоже, уразумел это куда раньше своего хозяина. Потому и дрался теперь так яростно с куклой в лазоревом. Вот только — в драке этой он явно проигрывал. И бессмысленно было кричать ему: «Брысь!» Однорукая держала его мертвой хваткой. Котофей почти что уже и не хрипел — издавал только едва слышное свистящее сипение. Но когтить лазоревую всё равно продолжал, хоть и явно из последних сил.

Иванушка снова воздел над головой руку с шестом — но снова не успел превратить его в импровизированное копье. Ибо тут вдруг заговорила Зина в белом — девушка с пергаментным лицом, лежавшая на земле.

— Ну, здравствуй, — выговорили её тонкие серые губы, — Ванятка на белой лошадке!

2

Не то, чтобы Иванушка вспомнил этот голос. В детстве голоса всех взрослых людей звучали для него почти что одинаково. Но — только один человек на свете мог называть его так. И сама Зина никогда не именовала его Ваняткой.

— Дедуля, — произнес Иванушка быстро, — помоги мне! Если можешь — спаси Зину! — И он снова сделал замах своим шестиком-копьем — надеясь, что своего кота он сумеет спасти сам.

— Погоди! — прошелестела голосом его деда Зина в белом. — Не делай ничего. Убьешь эту нечисть — и девица тоже погибнет. Здесь — колдовство, которое мне не отменить.

Иванушка знал значение слова дилемма. И — он любил Зину, довольно уже было наводить тень на плетень. Однако Эрик уже и сипеть перестал. Рыжий кот погибал от удушья — хотя так и не отцепил когти от твари в лазоревом платье. Но висел он на ней уже безжизненно — как пустой рогожный мешок. Не когтил больше лазоревую своими задними лапами — на одной из которых Иванушка видел такой знакомый белый браслет. А в воздухе вокруг этих двоих крутились мелкие клочки кукольной набивки.

— Я не стану её убивать, — прошептал Иванушка.

И метнул свой шестик.

— Не смей! — услышал он позади себя голос (Зины) деда Кузьмы Петровича.

Но махалка уже врезалась в левое плечо твари в лазоревом, выбив еще несколько грязно-белых обрывков. Мнимая Зина повалилась на спину и несколько мгновений еще продолжала стискивать горло Эрика. Но потом пальцы её единственной руки все-таки разжались, и Рыжий упал на траву рядом с её изорванным боком. От Иванушки она была саженях в пяти, но купеческий сын не решался преодолеть эти пять саженей. Стронуться с места означало бы — выпустить из виду другую Зину. Настоящую, хоть и не казавшуюся теперь живой. Ту, чьими устами говорил с ним сейчас его дед. Ту, которую любил он, купеческий сын и внук Иван Алтынов.

— Ты меня ослушался, — выговорил Кузьма Петрович, в шелестящем голосе которого ощущалось одно только удивление.

Однако Иванушку не обмануло отсутствие гневных интонаций в дедовом голосе. Рука, которая охватывала голову Зины в белом наподобие клобука, перестала ходить ходуном и словно бы налилась чёрной кровью. Она больше не казалась гигантской пуповиной или несуразно удлинившейся конечностью какого-нибудь старого эфиопа. Теперь она походила на немецкую кровяную колбасу — какой, среди прочего, торговали в алтыновских лавках. Только колбаса эта была таких размеров, что вполне могла бы удовлетворить аппетиты даже великана Гаргантюа, книжку о котором Иванушка читал в уездной библиотеке. Уж конечно, принести домой такую срамную книжицу он не решился бы ни за что.

— Прости, дедуля, — выговорил Иванушка, кося одним глазом на распотрошенную куклу в лазоревом платье и на своего кота.

Рыжий лежал, не шевелясь. Но и однорукая тварь тоже была неподвижна — не пыталась больше душить Эрика. Лучи заходящего солнца — в который уже раз заходящего — подсвечивали их с одной бока. Так что и кот, и мнимая девица казались подобием ярмарочных скоморохов, облаченных в половинчатые двухцветные костюмы.

3

— Я прощаю тебя, — сказал Иванущкин дед, голос которого больше не шелестел, а словно бы сыпался — как песок в стеклянных часах. — Купец первой гильдии и не должен плясать под чужую дудку. Его право — поступать, как ему подскажут разум и долг.

«Я не купец первой гильдии», — хотел было возразить Иванушка. Но тут страшное подозрение ударило его с такой силой, что он едва не начал задыхаться, как его рыжий кот минуту назад.

— Дедуля, — вымолвил Иванушка, молясь, чтобы голос его не дрожал, — а где сейчас батюшка? Он ведь был с тобой, когда всё началось?

Он хотел сказать: когда ты восстал; но не решился.

— Скоро ты все сам узнаешь, — пообещал его дед, и кровянистая чернота его руки начала радужно переливаться — словно подернулась гнилостной пленкой. — А пока что — внимай тому, что я скажу. Твоя подруга должна была сама убить свою двойницу — поскольку она сама её и сотворила. Но теперь она этого не сделает. Без моей помощи она и шевельнуться не сможет. А я отпущу её, как только договорю.

Иванушка хотел было возразить, возмутиться. Он понимал: дед хочет наказать его за ослушание, однако Зину-то ему за что было наказывать? Это было бы злобной несправедливостью, и только. Но потом купеческому сыну припомнились все те нехорошие слухи, что ходили в Живогорске про его деда. И теперь выходило: никакие это были не слухи. А потому Иванушка прикусил язык — смолчал. Он и так достаточно разозлил уже Кузьму Алтынова — восставшего из мёртвых одноглазого колдуна, который тем временем говорил:

— Для своей подруги ты уже ничего сделать не сумеешь. Зато сумеешь — для себя. Ежели исполнить в точности все, что я тебе велю.

Тут Иванушка с громадным облегчением заметил, как пошевелился его кот. Рыжий был жив! Но тут же купеческий сын и устыдился этого чувства облегчения. Зина — его Зина! — лежала сейчас на земле как неживая, и через неё с ним говорил его дед, умерший пятнадцать лет назад. А он, Иван Алтынов, смел радоваться тому, что его кот уцелел в схватке с нежитью!

И дед словно бы прочёл мысли Иванушки. Или, быть может, просто проследил направление его взгляда. Рука-то Кузьмы Алтынова была здесь, а сам он стоял сейчас от Иванушки обок и чуть позади. И купеческий сын боялся даже повернуть голову в его сторону — а ну, как согбенная дедова фигура снова перила теперь над землей?

— Твой кот, — прошелестел Кузьма Петрович, — хоть и выжил, но будет теперь для тебя бесполезен. Ты ведь, Ванятка, совсем не такой простак, каким тебя считают. Ты сразу понял: кот — существо, способное отогнать ходячих покойников. Кошки не только чуют их истинную сущность — они заставляют всех нас о ней вспомнить.

«Всех нас, — отстраненно повторил за ним Иванушка — но не вслух, конечно же. — Мой дед и не пытается скрыть, кто он такой на самом деле…»

И тут же Иван Алтынов краем глаза уловил, как зашевелилась распотрошенная девица в лазоревом. Она пока что не пробовала снова схватить Эрика, но Рыжий находился слишком уж близко от неё — буквально у неё под боком. И купеческий сын мысленно подтолкнул котофея: «Ну, давай — хотя бы отползи в сторонку, если нет сил встать на лапы!»

А Кузьма Алтынов продолжал между тем вещать омертвевшими устами Зины Тихомировой:

— И нам неприятно вспоминать, кто мы такие. Уж ты мне поверь. Кому ж это понравится — знать, что превратился в умертвие? Но теперь твой кот увидел вблизи свою собственную смерть. И больше он мертвых не напугает. Он стал для нас почти таким же, как мы сами.

Эрик начал подергивать лапами — он словно бы и вправду уловил, как его хозяин безмолвно к нему взывает. Но отползти (а тем более — отбежать) от девицы-куклы в лазоревом платье у него пока не получалось.

Так что Иванушка слушал деда вполуха. Во время его тирады он следил, что станет делать девица в лазоревом. Слова деда не особенно встревожили его: чугунный крест, вывороченный из земли, тоже показал себя подходящии средством, чтобы отогнать ходячих покойников. А на худой конец и палка-махалка сгодилась бы. Если его кот станет просто рыжим зверем, а никаким не стражем загробного мира — невелика беда.

«Беда-то в другом», — подумал Иванушка.

И снова дед будто прочёл его мысли.

— Солнце скоро зайдет, — сказал Кузьма Алтынов. — И тогда мы все — такие, как я, — сделаемся втрое опаснее. Потому я и должен переговорить с тобой не медля — при свете дня.

И от этого упоминания заката Иванушку прямо-таки передернуло.

— Дедуля, — спросил он, по-прежнему не решаясь повернуть к деду голову, — это ты сделал так, чтобы солнце никак не могло закатиться сегодня?

Кузьма Алтынов не отвечал так долго, что Иванушка успел за это время углядеть, как его кот медленно пополз в сторону от девицы в лазоревом — волоча за собой задние лапы, двигая только передними. И как девица наружно перекатилась на правый бок и протянула к коту свою левую руку. Даже сделала такое движение скрюченными пальцами, будто намеревалась ухватить рыжего зверя за шкирку. Но — промахнулась, цапнула только воздух над загривком Рыжего. Пока что — промахнулась.

— Мне не под силу сделать такое — чтобы солнце не могло закатиться, — выговорил, наконец, Кузьма Алтынов. — Никому такое не под силу. У меня всего один глаз остался зрячим, но и то я вижу ясно: солнце зайдет примерно через три четверти часа.

Иванушка так отвлекся на кота и на девицу-куклу, что даже вздрогнул от неожиданности, когда всё-таки услышал ответ своего деда. И перевёл взгляд на бедную Зину, к голове которой присосалась, словно инфернальная пиявка, рука мертвого купца-колдуна. У Иванушки сердце зашлось от ужаса и жалости, когда он увидел, что лицо девушки, которую он любил, стало уже не просто пергаментным — оно приобрело оттенок отсыревшего пергамента, много лет пролежавшего в тёмном подвале. А он, Иван Алтынов, просто стоял рядом и вел беседу со своим скрюченным дедом, пока Зина утрачивала всякое сходство с живым существом.

И тут мысль о согбенной дедовской спине потянула за собой другую. Вызвала воспоминание: вот Кузьма Алтынов парит над землей, а сквозь прореху на его спине...

Но прежде, чем Иванушка сумел связать все концы — понять, как связана эта прореха со всеми прошлыми и нынешними деяниями его деда, — тот снова заговорил.

— Но если ты видел, что солнце не может зайти, то, стало быть, кто-то приложил руку к тому, чтобы тебе такое видение навеять. Кто-то навел на тебя чары, чтобы ты увидел это.

— Как кто-то навел чары на здешних мертвецов, чтобы они восстали?

Иванушка удержался — не прибавил: «Чтобы и ты восстал». Не хотел лишний раз испытывать терпение своего деда. Но тот в который уже раз уловил ход его мыслей.

— Уверен: чародей был один и тот же. Но вот у меня самого, Ванятка, имелись и другие причины, чтобы восстать. — Кузьма Алтынов искривил серые губы Зины в подобии усмешки.

— Я думаю, — сказал Иванушка, — мне эти причины известны.

В этот момент на периферии его зрения мелькнуло лазоревое пятно. И купеческий сын повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть: девица-кукла снова выбросила вперёд свою единственную руку. И на сей раз ей удалось-таки схватить Рыжего. Правда, не за шкирку — за хвост.

— Эрик, беги! — запоздало крикнул Иванушка.

Котофей завопил сдавленно и хрипло — удушение явно не прошло для него даром. И дернулся так резко, что, будь он ящерицей, хвост его наверняка отвалился бы — остался в руке девицы в лазоревом. Но — вырваться Рыжий не сумел. Как видно, слишком уж крепко его держали. Девица-кукла вскинула руку и сделала резкий замах — как раз если бы Эрик был камнем в праще. А затем метнула его прямо в ствол старой липы, росшей от неё саженях в пяти.