Купеческий сын и живые мертвецы

Глава 15. Лестница

1

Иванушка ринулся бежать к колодцу раньше, чем успел осознать, что именно произошло. По сути, он даже и не бежал: сделал несколько длинных скачков и очутился у дальней от входа стены. Помещение-то было невелико! Купеческий сын позабыл о том, что его мёртвый дед только что едва не выпустил ему кишки. Не желал думать, как тот едва не погубил Зину. Всё, что понимал Иванушка: он решительно не желает, чтобы его дед утонул в этой жуткой впадине в полу — затопленной водой, с человеческими костями на дне. Ведь ясно же было: и до Кузьмы Алтынова там уже нашли свой конец многие.

Но купеческий сын не успел ещё к колодцу подскочить, как в голове у него словно бы раздался чей-то голос — странно знакомый. Хотя Иванушка в первый момент не смог сообразить, кому именно он принадлежит.

«Даже если твой дед и утонет, — произнес этот голос отчётливо, — вряд ли это так уж сильно ему навредит. Он и так уже мёртв почти пятнадцать лет».

И купеческий сын разобрался, чей это был голос: его собственный!

— Ванечка! — крикнула у него за спиной Зина. — Постой!

Но он уже и сам уже остановился — примерно в шаге от колодца. Этот шаг он все-таки сделал — но чуть помедлив. И заглянул вглубь чёрного провала.

Снизу на него пахнуло той затхлой сыростью, которой ему уже пришлось надышаться сегодня — пока не объявился его дед со своей немыслимой рукой. Но теперь к запаху застоявшейся воды прибавился ещё один: тяжёлый дух мокрой грязной одежды. Только этот новый запах, пожалуй, и подтверждал, что купец-колдун и в самом деле сиганул вниз — что Иванушке это не пригрезилось. Разглядеть хоть что-то в глубине чёрного провала купеческий сын не мог, сколько ни таращил глаза.

— Ванечка! — снова услышал он голос Зины — в котором теперь отчётливо слышался испуг. — Они вылетают! Посмотри сам!

Иван Алтынов ощутил мимолетную вспышку раздражения — так ему несвойственного. Но вызвано оно было, пожалуй, даже не тем, что Зина оторвала его от созерцания сырого провала, в котором всё равно ничего невозможно было разглядеть. У Иванушки отчаянно урчало в животе — он ничего не ел уже много часов. Ему даже самому было странно, что всё произошедшее не отбило у него аппетит на всю оставшуюся жизнь. Но, как видно, баба Мавра не зря любила повторять: голод — не тётка. А голодать купеческий сын уж точно не привык. Да и никому в алтыновском доме голодать не приходилось. А Митрофан Кузьмич Алтынов, когда учителя жаловались ему, бывало, на бестолковость сынка, говаривал с усмешечкой: «Сытое брюхо к учению глухо».

— Батюшка, — Иван, вытянув шею, снова заглянул в колодец — пропустив мимо ушей слова Зины о том, будто что-то там вылетает, — как же мне теперь тебя найти? И содержит ли слово дедуля? Вправду ли я тебя увижу, если исполню его приказание?

— Иван Алтынов! — снова заорали вдруг у него за спиной, так что Иванушка даже вздрогнул от неожиданности и не узнал в первый момент голос Зины. — Да ты оглох, что ли? Или не понял, что я сказала? Сейчас все умирашки будет здесь!

Собственно, только по этому словечку — умирашки — он Зину и опознал. Никогда ещё не случалось Иванушке слышать, чтобы поповская дочка так вопила. Больше из-за этого — а не из-за услышанных им слов — Иван Алтынов вскочил на ноги и устремился к двери. Ясно было: просто так девица Тихомирова не позабыла бы о хороших манерах — не пустилась бы в такой крик. И уж точно не стала бы именовать своего друга детства Иваном Алтыновым.

И одного взгляда на входную дверь Иванушке хватило, чтобы всё понять. Даже тусклое освещение не помешало ему разглядеть, что происходит.

2

Мавра Игнатьевна ходко вышагивала по Губернской улице, почти что не глядя по сторонам. Она очень рассчитывала, что и на неё саму никто не обратит особого внимания. Не станет глазеть на неё из окон или, паче того, указывать на неё пальцем. Ну, и что с того, что алтыновская экономка навострилась под вечер идти куда-то со ржавым фонарем в руке и со сковородочной ручкой, зажатой под мышкой? Не украла же она эту ручку, в самом-то деле?

Мавра и самой себе не сумела бы внятно объяснить, почему она решила взять с собой чапельник. Ей, Мавре, уже почти пятнадцать лет не доводилось держать при себе хоть что-то, напоминающее оружие. А что длинная деревянная ручка с чугунным наконечником должна была послужить оружием, было яснее ясного. Уж в этом-то Мавра обманывать себя не могла.

— Может, до этого дело ещё и не дойдёт, — шептала купеческая экономка почти беззвучно. — Дай Бог, чтобы не дошло!..

Но, по крайней мере, в одном Мавре Игнатьевне точно повезло: ни одного прохожего она на Губернской улице не встретила. Да что там — прохожие! Ни в окошках, ни на завалинках домов, ни во дворах — за дощатыми заборами — Мавра не заметила ни одного человека. То ли уж тут все привыкли ложиться спать, что называется, с курами. То ли...

От воспоминания, внезапно посетившего её, Мавра остановилась так резко, что сковородочная ручка едва не выпала у неё из подмышки. Вот так же безмолвно и безлюдно было пятнадцать лет назад в доходном доме купцов Алтыновых, где в номере на четвёртом этаже поджидал кое-кого тогдашний глава семейства — Кузьма Петрович. Пожалуй, во всем Живогорска одна только Мавра и могла теперь сказать, кого именно он поджидал. Равно как никто другой из горожан, включая её теперешнего хозяина Митрофана Кузьмича, не знал доподлинно, что произошло в тот злосчастный день. А теперь вот...

— Нет! — Мавра Игнатьевна даже головой потрясла — с такой силой, с такой силой, что взметнулись в воздух концы её цветастого павловопосадского платка. — Здесь не то! Не может быть, чтобы — то...

И она вновь заспешила по Губернской улице в сторону Духовского погоста — на который уже наползали густые тени от деревьев близлежащего леса. Фонарь она решила не зажигать так долго, как только сможет, однако уже вставила в него новую свечу. И только пожалела, что вместо этого фонаря не захватила из дому масляную лампу, коих в доме Митрофана Кузьмича имелось в достатке.

3

Иван Алтынов понял, из-за чего Зина впала в такую ажитацию. И что она имела в виду, когда кричала: они вылетают! Только вот сделать хоть что-нибудь — предотвратить беду — он был не в состоянии.

Вылетали — из своих пазов — те самые дверные шурупы, которые только-только с неимоверным трудом удалось вернуть на место. Возможно, резьба на них оказалась частично сорвана — после того, как восставшие мертвецы высадили дверь в первый раз. Или же — ни самому Иванушке, ни его одноглазому деду не удалось плотно шурупы закрутить, не имея подходящих инструментов. Да это теперь и не имело особого значения. Важно было другое: сколько ещё продержится дверной засов? И сколько простоит сама дверь, прежде чем её петли снова сорвутся со стены?

Рядом что-то тревожно произносила Зина, и Рыжий беспокойно сновал возле ног хозяина, задевая его пушистым хвостом. Иванушка это замечал — но одновременно с этим и не замечал. Всю свою жизнь он привык полагаться на отца, для которого все нестроения Ивановой жизни были пустяками, разрешимыми в одну минуту. Но теперь его отца здесь не было — по крайней мере, сам Иван Алтынов очень на это рассчитывал. Не хотел даже представлять себе, что (кто) могло находиться на дне колодца, помимо не-мертвого тела его деда. А самому Иванушке, хоть убей, не приходил в голову никакой план спасения их троих — его самого, Зины и Эрика.

Если только...

Иванушка резко вскинул голову — поглядел на витражное окно, уже едва подсвеченное закатными лучами. Выбраться через него на крышу не составило бы труда, но — как же оно было высоко! Иванушка прикинул: от пола до него было никак не меньше двух с половиной саженей. Если бы только у них были крылья — как у тех птиц, которых Иванушка пообещал раздарить! Или — если бы у него, Ивана Алтынова, отросла такая же рука, как у его деда. Тогда он выбил бы ею окно и поднял на крышу Зину и Рыжего. Да и сам сумел бы ухватиться за опорную раму — подтянуться...

Но тут Иванушку отвлекла от беспочвенных мечтаний Зина. Она явно проследила, куда именно смотрит её друг детства. Потому как внезапно дернула его за рукав рубахи и громко проговорила:

— Я знаю, как мы сможем туда попасть — на крышу!

И эти её слова Иванушка расслышал уже совершенно ясно.

4

Мавра Игнатьевна подошла к воротам Духовского погоста, когда солнце уже почти что закатилось за горизонт. Но и в густеющих сумерках картина того, что происходило за чугунными воротами, открылась ключнице во всей красе. И у бедной женщины захолонуло сердце, когда до неё дошло, что (кого) она видит под столетними кладбищенскими липами. Она даже не могла успокоить себя мыслью, что всё это — просто морок, наведенный Валерьяном. Что страшные дерганые фигуры на небольшом отдалении ей просто мерещатся. Она слишком хорошо понимала: у неё нет никакого права самой себе врать. Но как же ей не хотелось идти туда — где эти фигуры шастали сейчас, пошатываясь, словно перепившие гуляки.

— Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей... — зашептала она слова из 50-го псалма, закрестилась торопливо и хотела даже отбить земной поклон, да вовремя опамятовалась.

Кому, спрашивается, она собиралась кланяться? Адским чудищам, что заполонили сейчас погост? Ну, уж нет — до подобного святотатство она точно не дойдёт! Хватит с неё и других её грехов.

Она дочитала псалом и еде раз осенила себя крестным знамением. На сей раз — медленно, чинно. А потом шагнула к воротам и принялась разматывать на них цепь.

Когда минуту спустя она вошла на погост, в одной руке у неё был фонарь с уже зажженной свечкой, а в другой — сковородочная ручка, которую она держала чугунным наконечником вперёд. Впрочем, фонарь-то ей как раз был и не особенно нужен — она запалила свечу в нём больше для поднятия собственного духа. Даже и в предзакатных сумерках она без труда могла отыскать дорогу туда, куда она направлялась. Уж сколько раз она там побывала за минувшие пятнадцать лет! И всё равно теперь выходило: бывала она там недостаточно часто. Раз уж не сумела испросить прощения у своего убиенного полюбовника.

5

Иванушка думал: ему понадобится целый час, чтобы отодрать чугунную лестницу от спины погибшего пожарного. Зря, что ли, бедолагу так и похоронили — с этой лестницей, вплавившейся в него? Стало быть, не сумели отделить её так, чтобы всё мертвое тело не распалось на части. Но, как видно, долгое пребывание в земле сделало своё дело. Чёрная спина пожарного крошилась под лезвием Иванушкиного ножа так легко, как если бы это был графитовый стержень мягкого карандаша.

И все равно тело купеческий сын не был уверен, что успеет вовремя. Часть шурупов уже вылетела из дверных петель, и не стоило даже тратить время на то, чтобы вернуть их на место. Ясно было: они продержался ещё меньше, чем в прошлый раз. Но самое худшее — начали выпадать и те шурупы, которыми крепились петли дверного засова. И, едва они выскочат все — уже не будет иметь значения, устоит сама дверь или нет. Восставшие мертвецы прорвутся внутрь, даже если он, Иван Алтынов, попытается удержать эту дверь сам или чем-то её подопрет. Их было слишком уж много — всех тех, что ломились сейчас сюда снаружи. И даже сквозь дверь до Иванушки и Зины долетали те надсадные звуки, которые можно было бы принять за дыхание восставших. Если только не брать в расчет, что дышать они ну, никак не могли!

Зина тоже помогала Иванушке всеми силами: долбила почерневшую спину пожарного концом шестика-махалки — отколупывала куски обуглившейся плоти от чугунной лесенки. Пожалуй что, если бы Иванушка сумел проникнуть в мысли Эрика — как давеча это сделал его дед — рыжий котяра тоже взялся бы им содействовать: стал бы выцарапывать лестницу своими бритвенно острыми коготками. Что будет, если они трое отсюда не уберутся, явно и кот понимал. Рыжий стоял, обратив морду к двери, широко растопырив лапы. Он не издавал ни звука. И беспрерывно отмахивал вправо-влево пушистым хвостом.

Но, наконец, усилия Иванушки и Зины принесли результат. Раздвижная лестница с хрустом отделилась от спины пожарного. И купеческий сын, изо всех сил эту лестницу на себя тянувший, едва не повалился на спину. А одна из секций лестницы тут же выдвинулась у Иванушки в руках.

— Слава Богу! — воскликнула Зина. — Я так боялась, что мы её не сможем раздвинуть!

— Мы её раздвинем! — заверил её Иван. — Лишь бы нам только хватило её длины!

6

Иван Алтынов и Зина Тихомирова восседали на двускатной каменной крыше алтыновского склепа. И оба отчетливо понимали, как им повезло — что они не остались там, внизу, за стенами испоганенного каменного сооружения. Иванушка без всяких сожалений выбил в склепе бесценное витражное окно венецианского стекла — для чего ему пришлось подняться почти на верхнюю ступеньку раздвижной пожарной лесенки, которую они с Зиной приставили к стене. А после этого он без церемоний подсадил в выбитое окно поповскую дочку, которой он велел лезть первой, и сам — с Эриком за пазухой — выбрался за ней следом.

Правда, он порезал себе осколками витража ладони обеих рук — когда подтягивался, уцепившись за оконную раму. Но это уж точно было лучше, чем куковать внутри погребальницы, где дверной засов уже вовсю трещал. Зина быстро оторвала от подола своего платья две батистовые полосы и перевязала ими руки Иванушки. А тот сразу же после этого втянул наверх чугунную лесенку — к верхней ступеньке которой они загодя привязали Зинин летний шарфик. Тот, по счастью, оказался шелковым — очень прочным. И выдержал вес тяжелой чугунной штуковины. Иван Алтынов не думал, что существа, ломившиеся внизу в дверь, способны по лестнице вскарабкаться. Но всё же — береженого Бог бережет.

И вот теперь Иванушка озирался по сторонам, снова сжимая в руках длинный шест с тряпицей на конце — которым он еще нынче днем гонял голубей, сидя у слухового окна своей голубятни. Вот только тряпица эта больше не была белой, как раньше. Её всю изгваздало грязно-бурое вещество, которое даже и на кровь-то не походило.

— И что мы теперь станем делать? — обратилась к Иванушке Зина.

В отличие от Ивана она не сидела на двускатной крыше верхом, словно на лошади. Но не потому, что девице было бы невместно так сидеть. Да и её теперешняя позиция вряд ли выглядела пристойнее. Дочка священника опустилась чуть ли на четвереньки, свесила голову и безотрывно глядела вниз.

Рядом с ней — почти в такой же позе, словно бы передразнивая девушку — застыл Эрик Рыжий. Он словно бы охоту вел: мышцы напряжены, взгляд устремлен вниз — на тех, кто бряцал и шелестел чем-то на земле.

Услышав Зинин вопрос, Иванушка только пожал плечами — не знал, что девушке отвечать. Но Зина этого не увидела — не поворачивала к нему головы. Так что переспросила:

— Так что? Сколько нам тут сидеть?

— Я не знаю, –сказал Иван. — Вопрос в том, видят ли эти лю... эти существа в темноте? А солнце вот-вот зайдет.

Закатные солнечные лучи так подсвечивали шатровый купол храма Сошествия Святого Духа, к которому примыкало кладбище, что церковное здание казалось скособоченным, перекошенным.

— А если они видят? — И Зина кивком указала на плотную толпу тех, кого Иванушка не решился назвать людьми. — Тогда-то что?

— Тогда, — сказал Иванушка, — мы побудем здесь утра. А там — авось, прихожане соберутся на службу и поймут, что дела плохи. Да и телеграмма, которую ты отправила, должна будет уже дойти.

Впрочем, на телеграмму особых надежд Иван Алтынов как раз и не возлагал. Её адресату требовалось время, чтобы хотя бы сюда прибыть. А тем более — чтобы принять меры.

Но главное: они с Зиной оба понимали, что до утра им на крыше не высидеть. Над лесом, возле которого располагалась Свято-Духовская церковь, набухала тяжелой влагой огромная иссиня-черная грозовая туча. И, если бы дождь полил в полную силу, их с Зиной просто смыло бы с крыши — туда, где запрокидывали свои безглызые рожи восставшие покойники.

Следовало бы сказать: куда ни кинь — всюду клин. Но Иванушка по своему обыкновению выговорил:

— Пифагоровы штаны на все стороны равны… — А потом не удержался — прибавил: — Вот бы очутиться сейчас дома!..

И тут, в густеющих сумерках, он внезапно заметил нечто, до этого совершенно ускользавшее от его внимания. Иван Алтынов даже ахнул от изумления. Он понял: все те, кого Зина именовала умирашками, двигались там, внизу, совсем не хаотично!

— Правики и левики! — прошептал Иванушка, мгновенно вспомнив манеру полета своих турманов. — Но, если это так, мы могли бы попробовать…

Он не договорил: ему внезапно почудилось, что на отдалении, за деревьями, мелькнул в сумерках теплый желтый огонек: пламя свечи. Но этого, само собой, никак не могло быть. Все те, кто внизу бродил — они свечи зажигать не стали бы. А никто из живых сюда сейчас не сунулся бы — имея при себе единственную свечку. Если этот живой, конечно, был не самоубийца.