Купеческий сын и живые мертвецы

Глава 21. Родственные узы

1

Иван Алтынов непроизвольно отпрянул назад, когда Валерьян упомянул о его отце. И с неприятным чувством прочёл выражение злобного удовлетворения на лице своего кузена. Но тот, конечно, и предположить не мог, что повергло Ивана в смятение. То был отнюдь не страх, что его, сына купца первой гильдии, заподозрят в том, будто он чем-то навредил своему отцу. Ивана ошеломило, что он ухитрился почти по забыть о предстоящих поисках отца. Равно как почти позабыл и о том обещании, которое истребовал с него дед. И о данном самому себе обете: раздать всех своих голубей. Да и мудрено было бы всё это беспрерывно держать в памяти — когда столько времени прошло!

Впрочем, Иван ясно осознавал, что время-то это прошло только для него одного. Для всех остальных и суток не минуло с того момента, как Митрофан Кузьмич Алтынов покинул свой дом. Да и потом — Иван почти забыл. Внутри себя, в глубине своего сознания, он не расставался с этими воспоминаниями ни на минуту. И не только в его сознании мысли об отце продолжали существовать. Каждая клеточка его тела, казалось, прятала в себе частички того давнего ужаса, который он испытал в разоренном фамильном склепп. И уж точно не его кузену — преступнику и чернокнижнику — было смотреть на него сейчас с таким злорадством.

— Очень скоро я выясню, что именно ты сделал с моим отцом, — бросил Иван. — Начну выяснять уже через десять минут. Для того мне твой гримуар и потребен.

И, отстранив Валерьяна с дороги, он переступил порог отчего дома.

Внутри, как он и помнил, сладко пахло пряниками, а ещё — отчётливо ощущались ароматы кофе, чая, шоколада и сдобного дрожжевого теста. Иван сделал глубокий вдох, задержал дыхание, и секунды две или три ему казалось даже, что он этот дом никогда не покидал. По крайней мере, не покидал надолго. А потом он услышал голос Валерьяна у себя за спиной:

— Через десять минут вряд ли у тебя получится. Наша Мавра Игнатьевна куда-то запропала. Так что она, нянюшка твоя, не принесёт тебе ни свежую одежду, ни кувшин для умывания — как ты, братец, привык.

Иван, который уже сделал шаг к лестнице, ведшей на второй этаж дома, застыл на месте. Наверное, с четверть минуты он колебался: говорить ли? Но затем всё-таки повернулся к своему кузену.

— О Мавре Игнатьевне мне известно более, чем тебе, — сказал он. — В этот дом она уже не вернётся.

— Что, экономка сбежала? — Валерьян глумливо вздернул брови.

Однако Ивана это ничуть не обмануло. Он отлично понял, что сказанные им слова вогнали кузена в сильнейшее беспокойство. И от всей фигуры Валерьяна словно бы начало исходить не видимое глазу, не физическое, но при этом совершенно реальное трепетанье.

Но ответить на вопрос своего двоюродного брата Иван Алтынов не успел.

— Дружочек! — воскликнула его тётка Софья Кузьминична, невесть откуда возникшая на верхней ступеньке лестницы; он и теперь удивлялся этой её манере — без конца выражать дружеские чувства в равной мере и ему самому, и Валерьяну. — Ты вернулся! Я твой голос услышала, но даже испугалась поверить, что это и вправду ты! А что ты там говорил о Мавруше? И где сейчас Митрофан?

Иван подавил вздох: объясняться сейчас с тёткой он не имел ни времени, ни желания.

— Где сейчас мой отец, я не знаю, — честно сказал он. — А вот Мавра Игнатьевна совершенно точно — на Духовском погосте. Она погибла, спасая меня и Зину Тихомирову. Если я вернулся домой, то исключительно благодаря ей.

Он услышал, как у него за спиной Валерьян издал то ли вздох облегчения, то ли стон. Но Иван даже не повернул головы к своему кузену — слишком уж поразило его выражение лица тетки Софьи Кузьминичны. На миг — когда он только услышала слова племянника — лицо её озарилось ярким, как магниевая вспышка, торжеством. И только потом тетка Ивана изобразила на лице приличествующее печальное выражение.

— Что же у вас там приключилось, дружочек? — вопросила она, а затем, не дожидаясь ответа племянника, прибавила: — И как жалко, что Мавруша не дождалась приезда своей дорогой Танюши! Ведь твоя матушка телеграфировал сегодня, чтобы не позднее завтрашнего полудня мы ждали её в Живогорске. — А затем, будто спохватившись, она прибавила: — Но я надеюсь, дружочек, для тебя не сюрприз, что она жива? Ты ведь об этом уже знал? Я тебя этим известием не огорошила?

— Уже не завтрашнего полудня — сегодняшнего, — поправил её Иван. — А насчёт матушки вы меня нимало не огородили, тетенька. Я сам и вызвал её в Живогорск. — И он быстро, перешагивая через две ступеньки, стал подниматься по лестнице.

Если его тётка рассчитывала, что он скажет что-то еще по поводу ожидаемого визита, то она этого не дождалась.

2

Валерьян Эзопов ощущал себя так, словно он очутился в какой-то кошмарной фантасмагории. Не то, чтобы это ощущение было новым для него — он чувствовал себя так ещё со вчерашнего вечера. Из него словно бы высасывал все силы демон-суккуб — похотливая сущность в женском обличье, которая поминутно покрывала все его тело ледяными поцелуями. Причем ясно было, что одними только поцелуями она не довольствуется. Однако появление нового Ивана потрясло его еще сильнее, чем все новости, какие он услышал накануне. И даже сильнее, чем известие о гибели Мавры Игнатьевны — по сути дела от его, Валерьяна, руки. Уж это-то он не мог не признать. Но вот чего он признавать не желал, так это особой связи, всегда существовавшей между ним и этой женщиной. Которая, однако, отдала свою жизнь, спасая своего воспитанника Иванушку. И ведь не могла же она не понимать, что этот самый Иванушка является теперь его, Валерьяна, первейшим врагом!

Так что — Валерьян очень быстро прогнал от себя и сожаление, и раскаяние. Да и некогда было ему теперь сожалеть и раскаиваться. Его кузен, так некстати спасенный дурой-экономкой, откуда-то узнал про красный гримуар. Хотя Валерьян ни одной живой душе об этой книге не рассказывал. А книготорговец, продавший ему книгу в красной обложке, никаким образом не мог сообщить о ней Ивану Алтынову. И что же тогда выходило? Его братец-дурачок сам обо всем догадался?

Впрочем, а такой ли уж он был дурачок? Демон-суккуб снова навалился на Валерьяна, заключил его в объятия, окатил его липким страхом с головы до пят. И, взбегая вслед за Иваном по лестнице, Валерьян почти оттолкнул с дороги Софью Кузьминичну, которая странным взором глядела вслед Ивану, быстро прошагавшему в свою комнату. Но грубости Валерьяна женщина словно и не заметила — прошептала рассеянно:

— Вот ведь чудеса... Это как будто и не он вовсе... Или — он всегда был таким, да мы этого не могли разглядеть?..

На Валерьяна она при этом даже не посмотрела. Но тот, пожалуй что, был этому даже рад. Почти бегом он устремился к себе — дядя разместил его в гостевой спальне, в противоположном конце коридора от комнаты Ивана. И дверь своей спальни Валерьян всегда запирал на замок — хоть в доме Алтыновых такое и не было принято. Ещё на ходу он нашарил в кармане ключ, выхватил его, а потом в одну секунду отпер дверь, проскользнул внутрь и тут же дверь захлопнул, привалившись к ней спиной.

Что ему делал дальше, Валерьян не знал.

Он окинул взглядом комнату, которую он так и не признал своей. Высокий — не меньше полутора саженей — потолок. Два окна, выходившие в Пряничный переулок. Массивный шифоньер красного дерева. Широкая кровать с резными столбиками по углам — разве что, балдахина над ней не хватало. Круглый прикроватный столик, тоже — краснодеревный. Горничная оставила на нем зажженную масляную лампу под абажуром из цветного стекла. Четыре мягких стула с гнутыми ножками — изготовленных на петербургской мебельной фабрике мастера Гамбса. Умывальный столик — с фарфоровой раковиной и фарфоровым же кувшином, который горничная каждый вечер наполняла горячей водой. Дядя явно не поскупился на обстановку для своего дома.

Вот только — для его племянника этот комфорт не значит ровным счётом ничего. Это был чужой комфорт, ему не принадлежавший. А ничто чужое не может иметь ценности. Только одна вещь в этой комнате составляла подлинную собственность Валерьяна. И лишь эту вещь он ценил по-настоящему. Поэтому-то и озаботился спрятать её так, чтобы даже ненароком она не попалась на глаза ни чрезмерно любопытной горничной, ни Мавре Игнатьевне, которая всегда неумеренно пеклась о его, Валерьяна, благополучии. Пусть даже ни горничная, ни экономка ничего не поняли бы в латинском трактате по чёрной магии.

Отдавать гримуар двоюродному брату Валерьян, уж конечно, не собирался. И первым его желанием было — снова замкнуть на ключ дверь своей спальни. Хоть ненадолго поставить преграду между собой и тем чудовищным, изматывающим страхом, который мог в любой момент его задушить — не в фигуральном смысле, а в самом буквальном. Но, во-первых, его двоюродный братец вполне мог бы раздобыть запасной ключ от этой двери — как-никак, это был его дом. А, во-вторых, он запросто мог бы войти и без ключа — просто вышибив дверь своим плечищем. Конечно, дверь можно было бы чем-нибудь подпереть, однако Валерьян даже не успел додумать эту мысль: в дверную панель, находившуюся у него за спиной, кто-то трижды стукнул — негромко, но с явными признаками нетерпения.

"Да ведь не прошло ещё десяти минут!" — мелькнуло у Валерьяна в голове.

И тут он услышал женский голос:

— Валерьян, друг мой, я могу войти?

Парализующий страх сдавил всё существо Валерьяна, и в голове у него помутилось. Он понял: вожделеющая его демоница-суккуб, которую он себе навоображал, теперь материализовалась и рвётся в его спальню. Но тут, не дожидаясь его ответа, на дверь надавили из коридора, так что Валерьяну, хочешь — не хочешь, пришлось податься назад и впустить незваную визитерку. И он почти уже готов был произнести латинское заклятье, которое вычитал в одной книге семнадцатого века — для возвращения демона в его (её) инфернальное обиталище. Даже набрал в грудь воздуху, чтобы начать это магические формулы произносить. Но — в спальню его проник отнюдь не суккуб.

— Что вам угодно, маменька? — сухо спросил Валерьян, когда женщина вошла и прикрыта за собой дверь.

— Ты о чем-то говорил на крыльце с Иваном. — Она опустилась на один из мягких гамбсовских стульев. — И я хотела бы знать, о чем.

— Я спросил его, известно ли ему, где сейчас находится дядя Митрофан Кузьмич. Но вразумительного ответа не получил.

— И это всё?

— По-вашему, этого недостаточно? Вас-то разве не беспокоит вопрос, куда подевался ваш брат?

— Меня много что беспокоит.

И Валерьян подумал: она сказала чистую правду. Её ухоженное лицо как-то внезапно постарело, будто опало. Резкие носогубные складки придали ему выражение даже не озабоченности — скорби. А карминная помада на губах смотрелась так неуместно, что создавалось впечатление: женщина в кровь искусала себе губы. Или — только что лобызала ими чью-то кровоточащую рану. Так что мысли о демонице-суккубе снова нахлынули на Валерьяна. Окатили его ледяной волной — такой обжигающей, что она казалась нестерпимо жаркой, а не холодной.

— Ну, так и расспросите вашего племянника сами. Он вот-вот появится здесь.

— Что он появится, я поняла, — кивнула Софья Кузьминична Эзопова. — Я слышала окончание вашей беседы. Только не уразумела, о каком гримуаре Иван вел речь? Об одном из тех, что остались от его деда? Или о какой-то книге твоего отца, которого все так упорно считают покойным? Но ты-то хотя бы на сей счёт не заблуждаешься, друг мой?

— Полагаю, он не заблуждается, — раздался голос от двери.

Валерьян и Софья Кузьминична обернулись одновременно. Иван Алтынов — умытый, в чистой пиджачной паре, белоснежной сорочке и новых чёрных ботинках — закрыл дверь так же беззвучно, как до этого её открыл. А потом протянул руку к Валерьяну — ладонью вверх:

— Ключ! Лучше нам запереться, чтобы нам не помешали — пока мы будем обсуждать дела нашей семьи.

3

Софья Эзопова появлению такого Ивана не удивилась. Она уже уразумела: за минувший день с её племянником произошло нечто такое, что навсегда его преобразило. Но вот чему она и вправду удивилась, так это тому, что Валерьян без звука отдал ему ключ. Так что Иван тут же запер дверной замок на два оборота, после чего опустил ключ в карман своего пиджака. И тоже уселся на стул — на некотором отдалении от Софьи Кузьминичны. А потом указал на один из двух стульев, оставшихся свободными, своему двоюродному брату.

— Присядь и ты, кузен, — сказал он. — Время у нас пока что есть — до рассвета ещё почти четыре часа. Я сверился с календарем. А побеседовать нам есть о чем.

— Что же, можно и присесть. — Валерьян недобро усмехнулся, опускаясь на стул. — Хотя сидеть ли, стоять — разница невелика. Пифагоровы штаны на все стороны равны, правда, братец?

Странное дело: при этих словах на лице Ивана возникло выражение полного непонимания. Потом он нахмурил лоб, слово бы силясь припомнить что-то, затем коротко улыбнулся:

— Ах, ну да: мой учитель геометрии когда-то пытался мне это втолковать. Но не о том сейчас речь. Так где же тот гримуар, который помог тебе поднять из могил покойников с Духовского погоста?

Софья Кузьминична не сдержалась — издала потрясенный вздох при этих словах. Однако ни Иван, не Валерьян не обратили на это никакого внимания.

— Я не понимаю, о чем ты ведешь речь, — ответил Валерьян спокойно — но как-то слишком уж быстро. — Но готов над твоим вопросом подумать. Вот только и у меня к тебе будет вопросец: что все-таки произошло с моим дядей Митрофаном Кузьмичом? Или — ты по-прежнему станешь утверждать, что этого не знаешь, братец?

В голубых глазах Ивана при этих словах словно бы огонь вспыхнул — Софья Кузьминична ещё никогда не наблюдала у своего племянника такого выражения глаз. А потом — губы его искривились в усмешке, которая глаз его совершенно не затронула: в них плескалось ярость.

— Полагаю, — произнес Иван, — пора нам разобраться с тем, кто и с кем у нас в родственных связях состоит. Правда, тетенька? — Он повернулся к Софье Эзоповой, и та отметила: в глазах племянника ярость на миг сменилась сочувствием, пожалуй что — даже жалостью.

И Софья Кузьминична поняла: всем уверткам — конец. Да ей и самой все эти увертки надоели — за столько-то лет!

— Правда, — кивнула она — обращаясь при этом не к Ивану, а к Валерьяну. — Хотя, надо думать, Мавра Игнатьевна уже успела тебя, друг мой, на сей счёт просветить.

Валерьян и бровью не повёл.

— Вы правы, маменька. — На последнем слове он сделал насмешливый акцент. — Мавра Игнатьевна поведала мне о том, как много лет назад она произвела на свет ребёнка — мальчика. И как вы, остававшаяся в браке бездетной, решили этого ребёнка признать своим — раз уж отцом его был ваш супруг, Петр Филиппович Эзопов. Хотя присутствующий здесь господин Алтынов всё же приходится мне братом. Только не двоюродным, а сводным — в свете последовавших затем событий.

И на сей раз уже сама Софья Кузьминична проявила полную индиффирентность — только плечами пожала. Но тут в разговор снова вступил её племянник Иван:

— Де-факто, возможно, ты и прав, — сказал он, и у Софьи Эзоповой вновь зародились сомнения: да тот ли это Иванушка, который даже гимназию окончить не сумел? — А де-юре — нет. Какие бы отношения ни связывали сейчас мою матушку и Петра Филипповича Эзопова, с юридической точки зрения они — не муж и жена. Да и будь они даже обвенчаны — это всё равно ничего бы не меняло.

— Ну да, — Валерьян саркастически искривил губы, — братом ты меня всё равно бы не признал.

— Не признал бы, верно. Но отнюдь не из-за каких-то своих фанаберий — просто из нежелания искажать истину. Мавра Кузьминична открыла перед своей смертью всю правду — насчет того, кто был твоим настоящим отцом. Так что — никакой ты мне не брат. Ты ведь помнишь, что писал Пушкин своему дяде Василию Львовичу?

Нет, нет, вы мне совсем не брат;

Вы дядя мне и на Парнасе.

Молчание, которое повисло в воздухе, показалось Софье Кузьминичне тугим и упругим, как надутый воздухом гигантский монгольфьер. Длилось оно минуту — не менее. Но этого времени Софье Эзоповой всё же не хватило, чтобы вникнуть в смысл того, что сказал её племянник. А вот Валерьян — тот явно что-то уразумел. И, очевидно, это разумение проняло его до самых печенок. Или, быть может, его доконало упоминание поэта Александра Пушкина, стихи которого Валерьян с самого детства на дух не переносил. Но только приемный сын Софьи Кузьминичны внезапно вскочил со своего гамбсовского стула. После чего схватил его за одну ножку — откуда только силы взялись, стул-то бы тяжеленный! — и швырнул его в Ивана Алтынова, который только что назвал его дядей.