«Бещисленные рати и великия труды…»: Проблемы русской истории X–XV вв.

Утверждение власти Монгольской империи над Русью: региональные особенности[396]

Согласно устоявшемуся представлению, Русь после монгольского завоевания не подверглась оккупации и сохранила своих правителей в первую очередь потому, что ее территория была непригодна для ведения кочевого скотоводства. Это суждение нуждается, однако, в уточнениях. Например, на большей части территорий Китая и Ирана условий для кочевого скотоводства тоже не было, тем не менее, там монгольские завоеватели правили непосредственно. Кроме того, зависимость стран, где сохранялась местная знать и общественная структура, могла принимать серьезно различающиеся формы. Так, практически одновременно с Русью монголами были покорены страны Закавказья и Малой Азии. При этом в Грузинском царстве (в состав которого входила Великая Армения) была проведена перепись населения и установлена податная система, включавшая в себя большое количество повинностей; Киликийская Армения (армянское независимое государство на северо-восточной оконечности Средиземного моря), добровольно признавшая власть завоевателей, избежала разорения, и ее зависимость выражалась в выплате одной ежегодной дани и в обязанности участвовать в военных походах монголов, при этом монгольской администрации в Киликии не было; наконец, в сельджукском Румском султанате (сильнейшем государстве Малой Азии) часть территории перешла под непосредственную власть монголов, а на остальной местные султаны правили под контролем назначаемых ханами должностных лиц, выплачивая значительную по размерам дань[397].

На Руси в течение всего времени ордынского господства жили опасения, что правители Орды от взимания дани с сохранением русских князей у власти перейдут к непосредственному управлению. Это представление отражено в повестях о восстании в Твери 1327 г., где утверждается, будто посол Шевкал собирался истребить русских князей и сам сесть в Твери, а другие города раздать иным татарским князьям[398]; в летописном рассказе об ослеплении Василия II, согласно которому Дмитрий Шемяка обвинял великого князя в том, что он обязался уступить Москву и другие русские города хану Улуг-Мухаммеду[399]; отголосок таких представлений присутствует и в написанном в начале XVI в., т. е. уже после падения ордынской власти, «Сказании о Мамаевом побоище», где говорится о желании Мамая осесть на Руси[400]. Откуда взялись подобные настроения (ведь в XIV–XV вв. у ордынских правителей планов оккупации Руси, несомненно, не было)? Скорее всего, здесь сыграли роль обстоятельства первых лет после нашествия Батыя. Тогда прогнозировать дальнейшее развитие событий современники могли исходя из реалий своего времени. Однако страны, которые завоевывались монголами до Руси, подвергались непосредственной оккупации. Так было в Северном Китае, Средней Азии, Иране, Волжской Булгарии, Половецкой степи — везде местные династии лишались власти, и она переходила к представителям Чингисханова рода. Другая модель отношений с завоеванными странами — управление через посредство местных правителей — стала осуществляться в ряде регионов (Закавказье, Малая Азия, Дунайская Болгария, Корея) одновременно с покорением Руси или несколько позже. Т. е. перед глазами современников был только вариант непосредственной оккупации. Вполне естественно, что на Руси должны были опасаться того же. И некоторые действия монголов после походов Батыя должны были создать впечатление, что данный путь начинает реализовываться. В 1240-е гг. под непосредственной властью монгольской администрации находилась южная часть Киевской земли: посол римского папы к монгольскому великому хану францисканец Плано Карпини в повествовании о своем путешествии (1245–1247 гг.) отмечает, что расположенный на Днепре ниже Киева Канев был «под непосредственной властью татар»[401]. В аналогичном положении был и Переяславль-Русский (в домонгольский период — столица одной из русских земель): волынский и галицкий князь Даниил Романович, едучи в 1245 г. к Батыю через Киев и Переяславль, встретил в последнем татар, князя здесь в то время не было[402]. В 1245 г. полководец Батыя Моуци, ведавший западной окраиной улуса Джучи, обратился к князю Даниилу Романовичу с требованием: «Дай Галичь»[403]. Речь явно шла о передаче стольного города под непосредственное управление монголов: Даниилу пришлось ехать к Батыю отстаивать свое право на Галицкое княжение[404]. Возможно, и Киев, номинальная столица всей Руси, с момента взятия монголами в конце 1240 г. и до передачи его Батыем владимирскому великому князю Ярославу Всеволодичу (1243 г.)[405] управлялся монгольским наместником: не исключено, что именно этим объясняется тот факт, что в 1241 г. Михаил Всеволодич Черниговский (княживший в Киеве перед нашествием монголов), вернувшись туда после ухода завоевателей из Руси, жил не в городе, а «подъ Киевомъ во островѣ»[406].

Таким образом, в период сразу после нашествия Батыя и обоснования правителя улуса Джучи в Поволжье имели место реальные случаи как непосредственного владения монголами русскими городами, в том числе стольными, так и претензий на такое владение. В этих условиях не мог не появиться страх, что вслед за Батыевым погромом 1237–1241 гг. завоеватели перейдут к непосредственному владычеству над всеми русскими землями. Возможность такого хода событий показывали и случаи с правителями некоторых других завоеванных монголами стран, свидетелями которых были русские люди, пребывавшие в Монгольской империи. Плано Карпини рассказывает о случившемся во время нахождения его миссии в ставке великого монгольского хана близ Каракорума с одним из правителей «солангов» (корейцев): «И если отец или брат умирает без наследника, то они никогда не отпускают сына или брата; мало того, они забирают себе всецело его государство, как, мы видели, было сделано с одним вождем солангов»[407]. Этот факт, несомненно, был известен и людям великого князя Ярослава Всеволодича, пребывавшим одновременно с францисканцами в ставке правителя Монгольской империи[408]. Очевидно, монголы использовали в качестве средства давления шантаж признавших их власть правителей угрозой лишения их владений и перехода к непосредственной оккупации[409]. И иногда, как показывает корейский пример, такие угрозы не были пустыми. Соответственно, опасение, что завоеватели перейдут к непосредственной оккупации и управлению, казалось вполне реальным. Отсюда, по-видимому, происходит переданное Плано Карпини убеждение (очевидно, высказанное людьми Ярослава Всеволодича, с которыми он тесно общался), что Ярослав был отравлен монголами с целью «свободно и окончательно завладеть его землею» (ut suam terram libere et plenarie possiderent)[410]. Скорее всего, люди Ярослава после кончины князя высказывали в общении с францисканцами опасение, что теперь монголы станут непосредственно управлять Суздальской землей[411].

Решение сохранить на Руси местных правителей вряд ли было заложено в планы завоевателей изначально. Вероятно, оно было принято в конкретной ситуации 1240-х гг. Войско Монгольской империи под командованием Батыя повоевало огромную территорию Восточной и Центральной Европы. Удержать ее всю под непосредственной властью сил было недостаточно. И были применены три разных подхода. Наиболее западные из разоренных в ходе военных действий 1236–1242 гг. страны — Венгрия и Польша — были на время оставлены в покое (хотя в ходе нашествия они были разгромлены так же, как и русские земли, и в этом смысле, скажем, Бела IV и Даниил Романович были в равной степени побежденными и бежавшими правителями). Половецкая земля, а также Волжская Булгария (где, как и на Руси, жило оседлое население) перешли под непосредственную власть монголов. В русских же землях был применен промежуточный вариант: обращение местных правителей в зависимых. Со временем такое положение дел стало традицией. Но на Руси долго сохранялось опасение, что в Орде решат от нее отойти.

Длительное сохранение зависимости русских земель от Орды во многом было связано с перенесением на ее правителя титула царь, который был выше титулов правителей Руси, в силу чего подчинение «царю» стало традицией, которую очень сложно было сломать, его власть рассматривалась как в определенной мере легитимная[412]. В то же время, вероятно, играл свою роль и другой фактор: принципиально иной, в сравнении с большинством завоеванных монголами стран, опосредованный характер власти над Русью, по-видимому, расценивался как меньшее из возможных зол, которое лучше терпеть, дабы оно не переросло в зло несравненно худшее — непосредственное владычество ордынских ханов и их администрации в русских городах.

Но какой вариант «опосредованного» властвования был установлен на русских землях? (Выше говорилось, что на другом, южном фланге монгольского наступления на Запад — на Ближнем Востоке — их просматривается минимум три.) И не отличались ли, а если отличались, то в какой мере, системы управления для разных земель? Для ответа на эти вопросы необходимо рассмотреть сведения о мероприятиях завоевателей, проведенных на территории Руси с целью утверждения их власти.

Самыми ранними из них были действия, упоминаемые Плано Карпини в гл. 7 его «Истории монголов»: «…в бытность нашу в Руссии, был прислан сюда один саррацин, как говорили, из партии Куйюк-хана и Бату, и этот наместник (prefectus) у всякого человека, имевшего трех сыновей, брал одного, как нам говорили впоследствии; вместе с тем, он уводил всех мужчин, не имевших жен, и точно так же поступал с женщинами, не имевшими законных мужей, а равным образом выселял он и бедных, которые снискивали себе пропитание нищенством. Остальных же, согласно своему обычаю, пересчитал, приказывая, чтобы каждый, как малый, так и большой, даже однодневный младенец, или бедный, или богатый, платил такую дань, именно, чтобы он давал одну шкуру белого медведя, одного черного бобра, одного черного соболя, одну черную шкуру некоего животного, имеющего пристанище в той земле, название которого мы не умеем передать по-латыни, и по-немецки оно называется Ильтис, поляки же и русские называют этого зверя дохорь, и одну черную лисью шкуру. И всякий, кто не даст этого, должен быть отведен к татарам и обращен в их раба»[413].

Плано Карпини и его спутники посетили Южную Русь, а именно Галицко-Волынскую и Киевскую земли, зимой 1245–1246 гг. по пути во владения монголов и летом 1247 г. по дороге обратно. Перепись населения, описанная в сочинении папского посла, явно не коснулась Галицко-Волынской земли: ее история этого времени подробно излагается в т. н. Галицко-Волынской летописи, и никаких намеков на подобное мероприятие там нет. Следовательно, перепись была проведена в Киевской земле[414]. Наиболее вероятно, что она состоялась в конце 1245 — начале 1246 г.[415] В этом случае, указание, что перепись проходила в период пребывания францисканцев на Руси, и что о сопровождавших ее действиях они слышали «впоследствии» (ut postea nobis decebatur), следует понимать так, что «наместник» бесчинствовал в Киевской земле в то время, когда Плано Карпини и его спутники пребывали на Волыни, а по приезде в Киев они узнали о подробностях происходившего; между тем, если бы францисканцы застали проведение переписи по приезде в Киев на обратном пути, они вряд ли смогли бы после ее окончания слышать рассказы очевидцев о ней, поскольку двинулись далее на запад, в Галицко-Волынскую землю, где переписи не было[416]. Вероятно, о том же самом мероприятии упоминается в Житии князя Михаила Всеволодича Черниговского (убитого в ставке Батыя 20 сентября 1246 г.), после рассказа о нашествии Батыя: «А инии же крыяхуся в горахъ и в пещерахъ и в пропастехъ и в лѣсѣхъ, мало от тѣхъ остася. Тѣхже нѣ по колицѣхъ времянѣхъ осадиша въ градѣх, изочтоша я в число и начаша на них дань имати татарове»[417].

Известие Плано Карпини (как и Житие Михаила) прямо связывает перепись с установлением дани. Указание, что учитывались даже младенцы, дает основания полагать, что переписывалось все мужское население независимо от возраста. Такой вариант переписи зафиксирован в Великой Армении в 1314 г. (причем в записях о ней также содержится указание на учет монголами — администрацией ильхана Улджаиту — младенцев)[418]. Осуществлял перепись в Киевской земле наместник — prefectus. Ниже в гл. 7 словом prefectus Плано Карпини переводит приведенный им в латинской транскрипции тюркский термин bascaki — баскаки[419]. По-видимому, и в гл. 7 речь идет о баскаке[420], и в сочинении Плано Карпини фиксируется, таким образом, возникновение киевского баскачества. Оно имело длительную последующую историю — киевский баскак упоминается еще в 1331 г.[421] В функции баскаков входил контроль за сбором дани и лояльностью местных правителей[422].

В 1257 г. (точнее, зимой 1257–1258 гг.) состоялась перепись в Суздальской земле (Северо-Восточной Руси), а также в Рязанской и Муромской землях: «Тое же зимы приехаша численици, исщетоша всю землю Сужальскую, и Рязаньскую, и Мюромьскую, и ставиша десятники, и сотники, и тысяшники, и темники, и идоша в Ворду; толико не чтоша игуменовъ, черньцовъ, поповъ, крилошанъ, кто зрить на святую Богородицю и на владыку»[423]. В 1270-е гг. была проведена еще одна перепись: «Бысть число 2-е изъ Орды отъ царя»[424].

Перепись 1257 г. была составной частью такого рода мероприятий, проведенных в 1250-х гг. по всей Монгольской империи — от Дальнего Востока до Передней Азии и Восточной Европы, с целью упорядочения сбора податей[425]. Историки разошлись во мнениях в отношении того, кем были упомянутые в известии 1257 г. представители администрации — темники («десятитысячники»), тысячники, сотники и десятники — монголами[426] или русскими[427]. При этом практически все исходили из того, что названные должностные лица действовали на Руси. Однако есть основания в этом усомниться. В гл. 9 сочинения Плано Карпини упоминается «киевский сотник»: «apud Corenzam invenimus Nongrot centurionem Kiovie et socios eius, qui etiam nos per quamdam partem vie duxerunt» (у Коренцы мы нашли киевского сотника Нонгрота и его товарищей, которые провожали нас некоторую часть дороги)[428]. Имя Nongrot не поддается интерпретации, поэтому вероятной является конъектура, предложенная П. Пелльо — Hongrot. В этом случае перед нами имя, соответствующее монгольскому родоплеменному названию конграт / хонкират[429].

Но если данное лицо являлось монголом, встает вопрос, почему Хонгрот определен как киевский сотник[430]. Из текста следует, что он пребывал не в Киеве, а в улусе Коренцы (Куремсы) — ближайшей к Киеву монгольской административной единице. Рассказывая выше в гл. 9 о пребывании у Куремсы, Плано Карпини пишет, что там «нам дали лошадей и трех татар, которые были десятниками, а один — человек Бату», которые сопровождали францисканцев до ставки Батыя[431]. В перечне же свидетелей как спутники францисканцев по пути от Куремсы к Батыю называются сотник Хонгрот и его товарищи. Очевидно, что речь идет об одних и тех же лицах: десятники подчинены сотнику, который и есть «человек Бату». Таким образом, киевский сотник находится в ближайшем к Киеву степном улусе и подчинен непосредственно Батыю. Поскольку же выше (в гл. 7) Плано Карпини упоминает о проведенной в Киевской земле переписи, то ясно, что названные им в гл. 9 имеющие отношение к Киеву сотники и десятники — это поставленные в ходе нее монгольские чиновники, отвечающие за сбор дани[432]. Но постоянно находились они не на Руси, а в ближайшей к Киевской земле монгольской административной единице (из которой можно было в короткий срок добраться до подведомственной территории для осуществления своих функций). Разумеется, сотник Хонгрот был не главным и не единственным чиновником, ответственным за Киев и его округу, а только одним из многих. Поскольку Плано Карпини и его спутники приехали к Куремсе из Киева, ему было приказано их сопроводить на дальнейшем пути.

Аналогично и в десятниках, сотниках, тысячниках и темниках, «поставленных» в 1257 г. в Суздальской земле, следует видеть монгольских[433] чиновников, ответственных за сбор дани с территории, подвергшейся переписи[434]. Они, скорее всего, постоянно пребывали в Булгаре — ближайшем к Северо-Восточной Руси улусе.

Кого учитывали в Северо-Восточной Руси переписи конца 1250-х и середины 1270-х гг.? В Киевской земле в середине 1240-х гг. переписывалось все мужское население, но из истории других стран известно, что монголы практиковали и иные подходы — учет только работоспособных мужчин (от 11 или 15 лет до 60 лет)[435], и перепись не населения, а хозяйств (дворов)[436]. Данный вопрос, на который в историографии отвечали по-разному[437], может быть прояснен при учете известий о «тьмах» — наиболее крупных единицах десятичного деления податного населения, установленных переписью 1257 г.[438] Самое раннее упоминание «тем» относится ко много более позднему времени, когда функция сбора дани давно перешла к русским князьям, но поскольку после 1270-х гг. монгольские переписи в Северо-Восточной Руси не проводились, оно, скорее всего, отображает деление на податные округа, установленное в XIII столетии. Относится это сообщение к событиям 1360 г. Тогда хан Орды Навруз дал князю Андрею Константиновичу Нижегородскому «княжение великое 15 темъ»[439]. «Тьма» — 10 000, следовательно, 15 тем — это 150 000. Но чего? Всего мужского населения, только мужчин работоспособного возраста или дворов-хозяйств? Помочь ответить на этот вопрос могут данные о размерах дани с «великого княжения».

В 1380-е гг. годовой ордынский «выход» с великого княжения составлял 5000 руб.[440], причем в эту цифру входила дань с собственно Московского княжества (объединившегося к этому времени с «великим княжением»[441]), равная около 1200–1250 руб.[442] Таким образом, с 15 «тем» собственно великого княжения в границах 1360 г. шло около 3750–3800 руб. Следовательно, с каждой «тьмы» в конце XIV в. платилось в среднем около 250 руб. Соответственно, «тысяча» должна была платить 25 руб., «сотня» — 2,5 руб., «десяток» — четверть рубля, а одна податная единица — 0,025 руб. С этой цифрой можно сопоставить известие о взимании дани в 1384 г., после того как великий князь Дмитрий Иванович заключил мир с ханом Тохтамышем, получил от него ярлык на великое княжение и возобновил выплату дани, прекращенную в 1374 г. в результате конфликта с прежним правителем Орды — Мамаем[443]: «Тое же весны бысть великая дань тяжелая по всему княженью великому, всякому безъ отдатка, со всякие деревни по полтине»[444].

«Деревней» в XIV в. именовалось, как правило, однодворное поселение[445]. Сумма дани с деревни — «полтина» (0,5 руб.) — оказывается кратной той, что должна была взиматься в конце XIV в. с искомой «переписной единицы» — 10-тысячной части «тьмы»: она больше ровно в 20 раз. Между тем, долг по выплате дани накопился за 10 лет — со времени «розмирья» с Ордой в 1374 г. Если податной единицей был двор, увеличение дани сверх 10 раз еще в два труднообъяснимо. Если облагались данью все мужчины независимо от возраста, то следовало ожидать увеличение суммы более чем в два раза, так как на двор в среднем приходилось вместе с детьми более двух лиц мужского пола[446]. Естественнее всего полагать, что податными единицами считались взрослые работоспособные мужчины, поскольку на двор в среднем приходилось 2 работника[447]: умножение 0,025 руб. на двух работников и на 10 лет дает полтину[448].

Таким образом, можно полагать, что в ходе переписи 1257 г. в Северо-Восточной Руси, установившей систему «тем», учитывалось, скорее всего, мужское население работоспособного возраста.

Как и в Киевской земле, помимо переписи в Северо-Восточной Руси была учреждена система баскачества. Под 1269 г. упоминается «баскакъ великъ володимирьскыи, именемъ Амраганъ», приходивший вместе с великим князем Ярославом Ярославичем в Новгород в связи с готовящимся походом в Ливонию[449]. Определение «великий» для баскака, сидевшего в стольном городе «великого княжения», подразумевает наличие «простых» баскаков в других княжествах. Один из них упоминается под 1305 г.: «того же лѣта преставися баскакъ Кутлубуги»[450].

В новгородском летописании рассказывается об административных мероприятиях монголов в Новгородской земле в конце 1250-х гг. В 1257 г. «приде вѣсть изъ Руси зла, яко хотять татарове тамгы и десятины на Новѣгороде»; приехавшие затем зимой 1257–1258 гг. с князем Александром Невским «послы татарьскым» «почаша просити… десятины, тамгы, и не яшася новгородцы по то, даша дары цесареви, и отпустиша я с миромь»[451]. В конце 1259 г. «приѣха Михаило Пинещиничь из Низу со лживымь посольствомь, река тако: "аже не иметеся по число, то уже полкы на Низовьской земли"; и яшася новгородци по число. Тои же зимы приѣхаша оканьнии татарове сыроядци Беркай и Касачикъ с женами своими, и инѣхъ много; и бысть мятежь великъ в Новѣгородѣ, и по волости много зла учиниша, беруче Туску оканьнымъ Татаромъ». Новгородцы едва не подняли восстание, но, в конце концов, «яшася по число… И почаша ѣздити оканьнии по улицамъ, пишюче домы христьяньскыя… и отъехаша оканьнии, вземше число»[452].

Иногда предполагается (исходя из того несомненного факта, что послы 1257 г. приехали из Северо-Восточной Руси, где тогда проходила перепись), что зимой 1257–1258 гг. имела место попытка проведения переписи в Новгороде, неудавшаяся из-за сопротивления новгородцев[453]. Однако оснований для такого заключения нет, поскольку в статье 1259 г., рассказывающей о переписи, последняя именуется «числом», в то время как требования монголов в 1257 г. сформулированы иначе: они требуют не «числа», а «тамги» и «десятины». «Десятина» упоминается ранее в новгородском летописании в связи с нашествием Батыя: подойдя в конце 1237 г. к границам Рязанской земли, монголы потребовали от местных князей «десятины во всемь: и в людехъ, и въ князехъ, и въ конихъ, во всякомь десятое»[454]. Но в 1257 г. речь вряд ли шла о десятине в таком же смысле, поскольку если требуется десятая часть от всего, то нет смысла упоминать рядом особо отдельную пошлину — тамгу. Между тем, «и» между словами «тамгы» и «десятины» может быть не соединительным союзом (обозначающим, что речь идет о двух разных податях), а уточняющей частицей[455]. К тому же при втором упоминании этих терминов в Новгородской первой летописи старшего извода союз отсутствует, и без вводимой в текст современными издателями запятой в нем читается «и почаша просити послы десятины тамгы»[456]. Речь может, таким образом, идти об одной подати — тамге в размере десятины. В пользу такой трактовки говорят данные о тамге в других странах, завоеванных монголами. Так называли налог на городское, торгово-ремесленное население; в государстве Хулагуидов он был равен 10 % от стоимости торговых сделок, т. е. по своим размерам являлся десятиной[457]. Скорее всего, монгольские послы в 1257 г. требовали от новгородцев признания власти великого хана («цесаря»), выражением которой должна была стать уплата тамги величиной в 10 % доходов населения Новгорода от ремесла и торговли[458]. Новгородцы не согласились на это, ограничившись дарами великому хану. Зимой 1259–1260 гг. монголы явились в Новгород с другой целью — провести перепись («число»). Указание, что переписчики ездили по городу, «пишюче домы христьяньскыя», возможно, говорит о подворном характере переписи[459]. Во всяком случае, нет данных для утверждения, что перепись охватила не только Новгород, но и всю обширную Новгородскую землю. Позднейшие сведения о выплате новгородцами дани свидетельствуют, что собирали ее с самого начала князья, а не ордынские должностные лица. В 1270 г. новгородский тысяцкий Ратибор, отправленный великим князем Ярославом Ярославичем (чьим ставленником он являлся) в Орду, сказал хану: «новгородци тебе не слушають; мы дани прошали тобѣ, и они нас выгнали, а инѣхъ избили, а домы наша розграбили, а Ярослава бещьствовали»[460]; раз дань для Орды у новгородцев запрашивали князь и его доверенные лица, значит, монгольские «данщики» Новгородскую землю не посещали. При этом сбор дани происходил нерегулярно и осуществлялся (по крайней мере, преимущественно) с одной только части Новгородской земли — Новоторжской волости[461]. Таким образом, даннический режим Новгородской земли был явно мягче, чем для земли Суздальской — Северо-Восточной Руси.

О наличии в Новгородской земле баскаков сведений нет.

В отношении особенностей монгольской власти над другими крупными русскими землями данных крайне мало. В Любецком синодике, содержащем перечень князей Черниговской земли, про правившего в конце XIII в. в Брянске и Чернигове князя Олега Романовича сказано: «князя Олга Романовича, великаго князя черниговскаго, Леонтия, оставившаго дванадесять темъ людей и приемшаго аггелский образъ»[462]. Упоминание «тем» свидетельствует, что в Черниговской земле была проведена перепись. Неясно, идет ли речь о 12 «тьмах» плательщиков дани со всей Черниговской земли или только из Брянского и Черниговского княжеств[463]. Что касается объектов переписи, то можно полагать, что ими были, как и в Суздальской земле, мужчины работоспособного возраста: в этом случае, общее количество населения равнялось около 360 000 (если считать, что дети и старики составляли около ⅓ мужского населения), в то время как при допущении, что учитывалось все мужское население — только 240 000, что представляется слишком малой цифрой (даже если речь идет лишь о Брянском и Черниговском княжествах).

Как и в других землях, где проводилась повсеместная перепись населения — Севской и Суздальской, — в Черниговской земле фиксируется институт баскачества: летописание Северо-Восточной Руси донесло подробный рассказ о деятельности баскака Ахмата в одном из княжеств Черниговской земли, Курском, в 1280-е гг.[464]

В отличие от Черниговской земли, летописание которой ордынской эпохи не сохранилось, для земли Галицко-Волынской имеется летописный памятник, подробно описывающей события, происходившие на Юго-Западе Руси, — это Галицко-Волынская летопись, доведенная до 1290-х гг. В ней однажды упоминается дань в Орду — в приведенном летописью тексте завещания Владимиро-Волынского князя Владимира Васильковича (1287 г.): «аже боудеть князю городъ роубити, и они ("людье" — А. Г.) к городоу, а поборомъ и татарьщиною ко князю»[465]. Таким образом, собиралась «татарщина» князем, а не ордынскими «данщиками»[466]. О мероприятиях, в результате которых она была установлена, как и о размерах выплат, ничего не говорится[467]. Полагать, что летописцы умолчали о переписи населения, оснований нет, поскольку они не были склонны скрывать проявления гнета со стороны монголов: в Галицко-Волынской летописи подробно описаны унижения, через которые пришлось пройти Даниилу Романовичу во время поездки к Батыю в 1245 г., последующее окончательное подчинение Даниила и его брата Василька власти Орды в 1258–1259 гг., сопровождавшееся уничтожением укреплений в ряде городов, позднейшее участие князей Галицко-Волынской Руси в ордынских походах на Литву, Венгрию и Польшу; к завоевателям местные летописцы относились с осуждением[468]. Поэтому представляется, что переписи населения (по крайней мере, всеобщей) в Галицко-Волынской земле не произошло[469]. Тогда ее зависимость оказывается похожа на «киликийский вариант»: выплата фиксированной дани и участие в военных походах монголов. Положение Галицко-Волынской Руси по отношению к Орде и католическим и языческим (Литва) соседям было очень сходно с положением Киликийской Армении, которая также находилась на западной оконечности монгольских владений и в непосредственном соседстве с иноверными (в ее случае — мусульманскими) соседями. В этой ситуации монголы предпочитали относительно необременительную данническую зависимость, зато по максимуму использовали зависимое государство в качестве вспомогательной военной силы (а в отношении Галицко-Волынской земли — и тыловой базы в походах): так, только в XIII в. через Галицко-Волынскую территорию и с участием местных князей проходили ордынские походы в Литву в 1258, 1274 и 1277 гг., Польшу в 1259, 1280 и 1287 гг., Венгрию в 1285 г.[470]

Относительная легкость зависимости Галицко-Волынской Руси проявилась и в отсутствии на ее территории баскаков[471].

Таким образом, в первые десятилетия монгольского господства в Восточной Европе до наступившего в 1260-е гг. фактического распада Монгольской империи на крупные самостоятельные улусы зависимость русских земель устанавливалась в разных формах. В первые года после Батыевых походов завоеватели допускали прямое управление для некоторых территорий, но к середине 1240-х гг. склонились к контролю без оккупации. При этом имеющиеся данные говорят о четырех вариантах осуществления властвования.

1. Киевская земля. Здесь все мужское население, независимо от возраста, было подвергнуто переписи[472]. Взимание дани было возложено на десятников, сотников, тысячников и темников, пребывавших в ближайшем к Киеву степном улусе, а контроль за сбором дани и лояльностью местной знати возлагался на баскаков, сидевших в Киеве[473].

2. Северо-Восточная Русь (Суздальская земля) и Черниговская земля[474]. Здесь переписывались только мужчины работоспособного возраста. Сбор дани возлагался также на десятников, сотников, тысячников и темников, находившихся в соседнем ордынском улусе, а контролирующая функция — на баскаков, главным из которых в Северо-Восточной Руси был «великий баскак владимирский»[475].

3. Новгородская земля. Здесь перепись носила частичный характер, дань собиралась великим князем и, по-видимому, взималась не ежегодно. Баскаков в Новгородской земле не было.

4. Галицко-Волынская земля. Перепись здесь не проводилась, институт баскачества не утверждался[476], дань собиралась местными князьями. При этом правители Галицко-Волынской земли активнее, чем князья других земель, использовались как вспомогательная воинская сила в походах на страны, не подчиненные монголам.