«Бещисленные рати и великия труды…»: Проблемы русской истории X–XV вв.

Об обстоятельствах гибели великого князя Ярослава Всеволодича[543]

30 сентября 1246 г. близ столицы Монгольской империи Каракорума скончался великий князь владимирский и князь киевский Ярослав Всеволодич, отец Александра Невского. О причинах смерти 56-летнего князя сообщает в своей «Истории монголов» посол римского папы Иннокентия IV Иоанн де Плано Карпини, общавшийся с Ярославом и его людьми в ставке великого хана Гуюка, а также русские летописи.

Согласно Плано Карпини, Ярослав был отравлен матерью великого хана Туракиной: «В то же время умер Ярослав, бывший великим князем в некоей части Руссии, которая называется Суздаль[544]. Он только что был приглашен к матери императора, которая, как бы в знак почета, дала ему есть и пить из собственной руки; и он вернулся в свое помещение, тотчас же занедужил и умер спустя семь дней, и все тело его удивительным образом посинело. Поэтому все верили, что его там опоили, чтобы свободнее и окончательнее завладеть его землею. И доказательством этому служит то, что мать императора, без ведома бывших там его людей, поспешно отправила гонца в Руссию к его сыну Александру, чтобы тот явился к ней, так как она хочет подарить ему землю отца. Тот не пожелал поехать, а остался, и тем временем она посылала грамоты, чтобы он явился для получения земли своего отца. Однако все верили, что если он явится, она умертвит его или даже подвергнет вечному плену»[545]. Таким образом, утверждается, что Ярослав был отравлен, а причиной убийства называется желание монгольских правителей «свободнее и окончательнее завладеть его землею» («ut suam terram libere et plenarie possiderent»).

В Галицко-Волынской летописи, составленной современниками событий, говорится, что «татары» «Ярослава, великого князя Суждальского, и зелиемъ умориша»[546]. Некоторые подробности уточняет сообщение Жития Александра Невского в редакциях XV в. — Софийской первой летописи и т. н. «Особой»[547]. Согласно ему, Ярослав «самъ себе не пощаде, и иде в Орду, въ великую пагубную землю татарьскую, и много пострада за землю вотчины своя, обаженъ бо бысть Феодоромъ Яруновичемъ царю. И многы дни претерпѣвъ, и тое же осени месяца семтября въ 30 день преставися велики князь Ярославъ Всеволодичь в Ордѣ нужною смертью»[548]. «Нужная» (насильственная) смерть князя оказывается каким-то образом связана с тем, что Ярослав был «обажен» (оклеветан[549]) перед «царем» (т. е. великим ханом Гуюком[550]) неким русским по имени Федор Ярунович[551].

И сообщение францисканской миссии, и приведенные два летописных известия согласны в том, что смерть Ярослава была насильственной[552]. Но при этом обе развернутые трактовки обстоятельств его кончины — и Плано Карпини, и Жития Александра Невского — оставляют вопросы.

Федор Ярунович не упоминается ни в одном другом источнике. Исследователями предлагались разные версии относительно его статуса. Одни (С. М. Соловьев, А. Е. Пресняков) считали, что Федор Ярунович мог быть боярином кого-то из князей — родственников и вероятных противников Ярослава (по С. М. Соловьеву — его племянников-Константиновичей, по А. Е. Преснякову — брата Святослава Всеволодича)[553]. Другие авторы допускали, что Федор был боярином самого Ярослава, предавшим своего князя[554]. В. Т. Пашуто даже предположил, что Федор Ярунович тождественен «воину Ярослава» по имени Темер, о котором Плано Карпини пишет, что он выступил в качестве переводчика францисканской миссии в переговорах с Гуюком[555]: Темер-Федор якобы выдал хану содержание переговоров Ярослава с францисканцами[556]. Основания для такой трактовки отсутствуют, поскольку Темер — имя тюркское (его носитель происходил, вероятно, либо из половцев, либо из «черных клобуков»), а у Федора Яруновича имя и отчество русские[557]. Тезис о его службе у Ярослава вызывает сомнения при учете биографии воеводы Яруна, в котором есть все основания видеть отца Федора[558]. Впервые Ярун упомянут в рассказе о междоусобной войне 1216 г., закончившейся Липицкой битвой: он является воеводой новгородского на тот момент князя Мстислава Мстиславича и успешно действует в верховьях Волги против войск его противника — Ярослава Всеволодича (в то время князя Переяславля-Залесского), претендовавшего на новгородский стол[559]. Затем, в 1219 г., Ярун выступает как тысяцкий в Перемышле во время галицкого княжения Мстислава Мстиславича[560]. Наконец, в третий и последний раз он упомянут в рассказе Новгородской первой летописи о битве с монголами на р. Калке в 1223 г.: Мстислав Мстиславич поставил Яруна во главе авангарда, включавшего половцев, и в результате атаки монголов «побегоша не успѣвше ничтоже половци назадъ, и потъпташа бежаще станы русскыхъ князь»[561]. Таким образом, отец Федора Яруновича служил Мстиславу Мстиславичу, с которым у Ярослава Всеволодича отношения были непростыми, и Яруну довелось вести военные действия против Ярослава. Это, конечно, не исключает, что его сын мог служить Ярославу, но позволяет оценить вероятность такого поворота его биографии как невысокую. Вместе с тем, если полагать, что Федор Ярунович служил иному князю, неясно, что он делал в ставке великого хана: о визитах туда русских бояр без князей сведений нет, а Ярослав был единственным русским князем, пребывавшим в 1246 г. в столице Монгольской империи. Между тем, Федор не просто находился там, но занимал положение, при котором информация от него могла доходить до самого великого хана.

Что касается рассказа Плано Карпини, то формулировка «свободнее и окончательнее завладеть его землею» кажется расплывчатой и неясной. Монголы уже завоевали Русь, уже владеют землей Ярослава, — какое еще нужно «овладение»? С. М. Соловьев имел основания написать, что «догадка Плано Карпини о причине отравления Ярослава невероятна, ибо смерть одного Ярослава не переменяла дел на севере, следовательно, не могла быть полезна для татар, которым надобно было истребить всех князей, для того чтобы свободно владеть Россией»[562]. Однако речь идет вовсе не о догадке папского посла: у Плано Карпини ведь сказано, что «все верили, что его там опоили, чтобы свободнее и окончательнее завладеть его землею» («Quare credebatur ab omnibus quod potionatus esset ibidem, ut suam terram libéré et plenarie possiderent»), т. е. он передает не свое суждение. Кто же верил именно в такую цель завоевателей?

В своем сочинении Плано Карпини не раз прямо говорит об источниках информации о монголах. В начале произведения автор указывает: «…всему тому, что мы пишем… вы должны верить тем безопаснее, что мы или сами видели все своими глазами, странствуя одинаково у них (монголов. — А. Г.) и вместе с ними с лишком год и четыре месяца, или пробыв в их среде, или услышав от христиан, находящихся в плену у них и, как мы уверены, достойных доверия»[563]. Среди пленных христиан, пребывавших на территории Монгольской империи, могли быть венгры, поляки, аланы, грузины и армяне, но самой крупной христианской страной, по которой прошлись завоевательные походы монголов, являлась Русь; следовательно, уже из приведенных слов можно заключить, что значительную часть информаторов францисканской миссии составляли русские. В последней, 9-й главе, после рассказа о кончине Ярослава, Плано Карпини раскрывает состав своих информаторов более подробно, говоря, что много сведений было получено «через тех, кто прибыл с другими вождями, через многих русских и венгров, знающих по-латыни и по-французски, через русских клириков и других, бывших с ними, причем некоторые пребывали тридцать лет на войне и при других деяниях татар и знали все их деяния, так как знали их язык и неотлучно пребывали с ними некоторые двадцать, некоторые десять лет, некоторые больше, некоторые меньше; от них мы могли все разведать, и они сами излагали нам все охотно, иногда даже без вопросов, так как знали наше желание»[564]. Итак, христианами-информаторами Плано Карпини были, в первую очередь, русские и венгры, при этом среди них были как те, кто «прибыл с другими вождями» (cum ducibus aliis vеnerant), т. е. с приехавшими в Монгольскую империю князьями, признавшими власть завоевателей (duces здесь верно переводить именно как «князья», а не расплывчатым «вожди»), так и те, кто был «на войне и при других деяниях» монголов много лет; под последними могут подразумеваться только те пленные, которые стали служить монголам (привлечение в свои войска воинов из покоренных стран было традиционным приемом Чингизидов). Среди прибывших с князьями венгров быть не могло, так как венгерские правители к монголам не ездили; следовательно, эту категорию составляли исключительно русские. Что касается второй группы, плененных, то максимальный срок пребывания среди монголов, указанный автором (30 лет), отсылает к середине 1210-х гг. и вряд ли реален как для венгров, так и для русских. Но, указав вначале этот срок, Плано Карпини затем называет иные цифры: «неотлучно пребывали с ними некоторые двадцать, некоторые десять лет, некоторые больше, некоторые меньше» («cum eis assidue morabantur, aliqui viginti, aliqui decem, aligui plus, aliqui minus»). Менее 10 лет назад по отношению к путешествию Плано Карпини (1245–1247 г.) — это время походов Батыя на Русь и Центральную Европу (1237–1241 г.), более 20 — время битвы на Калке (1223 г.), первого столкновения русских с монголами. Таким образом, среди информаторов этой группы могли быть венгры, но большинство явно составляли русские. Двое из информаторов Плано Карпини названы им поименно, и оба они русские: это мастер Козьма, изготовивший трон великого хана, и «воин Ярослава» Темер, выполнявший функции переводчика для францисканцев при переговорах с великоханским двором[565]. Ниже, в заключительной главе своего сочинения, Плано Карпини перечисляет свидетелей его путешествия, среда которых, несомненно, были и те, кто предоставлял информацию о монголах. Помимо европейских купцов, находившихся одновременно с францисканцами в Киеве, почти все они (17 человек из 18, в том числе 7 князей) — русские (или тюрки по происхождению, служившие русским князьям)[566]. Исходя из сказанного, трудно сомневаться, что огромная доля сведений о монголах поступила к Плано Карпини от русских информаторов[567]. Взгляд на завоевателей, присутствующий в «Истории монголов», — это в значительной мере русский взгляд, пропущенный через восприятие францисканцев[568].

Что эти наблюдения[569] дают для ответа на вопросы об обстоятельствах смерти Ярослава Всеволодича, обозначенные выше?

1. Федор Ярунович.

Среди русских, находившихся в Монголии, были те, кто оказался в плену после битвы на Калке 1223 г.: только о них можно было сказать про 20–30-летнее пребывание у монголов. Можно предполагать, что Федор Ярунович сражался на Калке вместе с отцом и попал в плен во время той самой переломившей ход битвы атаки монголов на авангард во главе с Яруном, о которой упоминает новгородский летописный рассказ. Впоследствии он стал служить Чингизидам и, будучи в 1246 г. в ставке великого хана, выступал в качестве толмача-переговорщика при контактах его двора с Ярославом. Состояла ли «обада» Федора Яруновича в передаче монголам сведений о переговорах Ярослава с Плано Карпини, упоминаемых в булле папы Иннокентия IV Александру Невскому от 22 февраля 1248 г.[570], или в чем-то ином, судить сложно. Но как бы то ни было, можно полагать, что Федор, памятуя о вражде своего отца Яруна к Ярославу, сыграл свою роль в формировании отношения к нему великого хана и его матери, обернувшегося отравлением великого князя[571].

2. «Окончательное овладение землею».

Людьми, которые верили, что именно такой была цель монголов, были, несомненно, русские, окружавшие Ярослава в Монголии, из которых пятеро названы Плано Карпини по имени — Темер, Яков, Михаил, другой Яков и клирик Dubazlaus (Доброслав?)[572]. Что могли подразумевать люди Ярослава под «окончательным овладением»?

На Руси в течение всего времени ордынской власти существовали опасения, что татары от взимания дани с сохранением русских князей у власти перейдут к непосредственному управлению. Это представление отражено в «Сказании о Мамаевом побоище», где говорится о желании Мамая осесть на Руси[573]; в летописном рассказе об ослеплении Василия II, согласно которому Дмитрий Шемяка обвинял великого князя в том, что он обязался уступить Москву и другие русские города хану Улуг-Мухаммеду[574]; в повестях о восстании в Твери 1327 г., где утверждается, будто посол Шевкал собирался истребить русских князей и сам сесть в Твери, а другие города раздать иным татарским князьям[575]. За такими опасениями стояли, по-видимому, обстоятельства середины XIII столетия[576]. После нашествия Батыя прогнозировать дальнейшее развитие событий современники могли исходя из реалий своего времени. Однако страны, которые завоевывались монголами до Руси, подвергались непосредственной оккупации. Так было в Северном Китае, в Средней Азии, Иране, Волжской Булгарии, Половецкой земле — везде местная знать лишалась власти, ее заменяли монгольские правители. Другая модель отношений с завоеванными странами — управление через посредство местных властей — стала осуществляться в ряде регионов (Закавказье, Дунайская Болгария, Корея) одновременно с покорением Руси или несколько позже. Т. е. перед глазами русских современников была только первая модель — непосредственная оккупация. Вполне естественно, что на Руси должны были опасаться того же. И некоторые действия монголов после походов Батыя должны были создать впечатление, что данный путь начинает реализовываться. В 1240-е гг. под непосредственной властью монгольской администрации находилась южная часть Киевской земли[577] и Переяславль-Русский (в домонгольский период — столица земли)[578]. В 1245 г. полководец Батыя Моуци, ведавший западной окраиной улуса Джучи, обратился к Даниилу Романовичу с требованием: «Дай Галичъ»[579]. Речь шла о передаче стольного города под непосредственное управление монголов. Даниилу пришлось ехать к Батыю отстаивать свою «полуотчину»[580]. По-видимому, и Киев с момента взятия монголами в конце 1240 г. и до передачи его Батыем Ярославу Всеволодичу (1243 г.)[581] управлялся монгольским наместником: именно этим можно объяснить тот факт, что в 1241 г. Михаил Всеволодич Черниговский, вернувшись туда после ухода завоевателей из Руси, жил не в городе, а «подъ Киевомъ во островѣ»[582]. Таким образом, в период сразу после нашествия Батыя и обоснования правителя улуса Джучи в Поволжье имели место реальные случаи как непосредственного владения монголами русскими городами, в том числе стольными, так и претензий на такое владение. В этих условиях не мог не появиться страх, что вслед за Батыевым погромом 1237–1241 гг. завоеватели перейдут к непосредственному владычеству над всеми русскими землями. Возможность такого хода событий показывали и случаи с правителями некоторых других завоеванных монголами стран, свидетелями которых были русские люди, находившиеся в Монгольской империи. Плано Карпини рассказывает о случившемся с «одним из вождей солангов» (корейцев): «И если отец или брат умирает без наследника, то они никогда не отпускают сына или брата; мало того, они забирают себе всецело его государство, как, мы видели, было сделано с одним вождем солангов»[583]. Этот факт, несомненно, был известен и людям Ярослава, пребывавшим одновременно с францисканцами в ставке великого хана. Очевидно, монголы использовали в качестве средства давления шантаж признавших их власть правителей угрозой лишения их владений и перехода к непосредственной оккупации[584]. И иногда, как показывает корейский пример, такие угрозы не были пустыми[585]. Соответственно, опасение, что завоеватели перейдут к непосредственной оккупации и управлению, казалось вполне реальным. Оно отразилось как в суждении, что монголы хотят «свободнее и окончательнее» завладеть землей Ярослава, так и в последующем сообщении о требовании Туракины к Александру Ярославичу прибыть в Монголию: «…она посылала грамоты, чтобы он явился для получения земли своего отца. Однако все верили, что если он явится, она умертвит его или даже подвергнет вечному плену» (Credebatur tamen ab omnibus guod eum occideret si veniret, vel etiam perpetuo captivaret)[586]. Под «вечным пленом», который, по мнению русских информаторов Плано Карпини, мог грозить Александру в случае приезда в ставку великого хана, вряд ли предполагалось пребывание в темнице: скорее всего, речь шла о вероятности, что князя, молва о военных победах которого над непокоренными пока монголами западноевропейцами — шведами и немцами, — не могла не дойти к 1246 г. до каракорумского двора, заставят участвовать в завоевательных походах Империи (что было обычной практикой монголов по отношению к знати завоеванных стран[587]).

Таким образом, люди Ярослава после кончины князя, по-видимому, высказывали в общении с францисканцами опасение, что теперь монголы станут непосредственно управлять Суздальской землей. Оно оказалось безосновательным (к 1246 г. завоеватели уже явно склонились к тому, чтобы контролировать Русь через посредство местных правителей), но исходило из реальных обстоятельств той эпохи.

В заключение стоит подчеркнуть, что «русская составляющая» сочинения Плано Карпини остается малоисследованной. Между тем, в нем, помимо непосредственно касающихся Руси и русских князей известий, явно присутствует пласт представлений русских людей о завоевателях-монголах, их военной тактике и политике. Это особенно ценно, так как сведения собственно русских источников о монголах и отношениях с ними в 1240-е гг. (да и в последующее время) довольно скудны.