«Бещисленные рати и великия труды…»: Проблемы русской истории X–XV вв.

Ярлык Ахмата Ивану III[1367]

Одним из памятников, содержащих сведения о русско-ордынских отношениях в конце XV столетия, является т. н. «ярлык Ахмата» — послание хана Ахмата великому князю Московскому Ивану III[1368]. В этом письме Ахмат требует покорности и уплаты дани, в противном случае угрожая новым походом. В историографии ярлык Ахмата датировали либо 1480 г., временем после ухода хана от Угры[1369], либо 1476 г.[1370] Но была выдвинута и версия о поддельности ярлыка, который, как считалось, сохранился в единственной рукописи XVII столетия. Ее сформулировал Э. Кинан, посчитавший, что ярлык Ахмата не похож на дошедшие до нас Джучидские грамоты[1371]. Точка зрения Кинана была поддержана Ч. Дж. Гальпериным и Я. С. Лурье[1372]. По мнению А. П. Григорьева, ярлык в основе подлинный, но содержит поздние интерполяции[1373].

Автор этих строк в 2000 г. высказал мнение, что подделать текст ярлыка Ахмата в XVII в. было невозможно, так как в это время в России не могла быть известна такая упоминаемая в его тексте подробность, как осада Ахматом четырех «карачей» (сановников Крымского ханства) в крепости Крым, а также обратил внимание, что помимо отсылок к событиям 1480 г. (указание на уход ордынского войска «от берега», т. е. от Угры и Оки, из-за отсутствия зимних одежд и попон для коней) и 1476 г. (упоминание о подчинении Крыма), в нем есть ряд воспоминаний о событиях 1472 г., когда Ахмат попытался совершить свой первый поход на Москву. Наиболее показательными здесь являются слова: «Меж дорог яз один город наѣхалъ, тому ся такъ и стало», явно отсылающие к взятию г. Алексина в 1472 г. (в 1480 г. ни один город, входивший в состав Московского великого княжества, не пострадал); в 1480 г., после гораздо более масштабной кампании, 2-месячного «стояния» на Угре, вспоминать этот эпизод было явно не к месту. В результате было выдвинуто предположение, что ярлык являет собой составленную на Руси компиляцию из трех посланий Ахмата Ивану III — 1472, 1476 и 1480 гг., текст которых частично совпадал[1374]. Ныне представляется необходимым вернуться к вопросу об истории появления ярлыка, поскольку для этого есть текстологические основания.

Все исследователи, писавшие о ярлыке Ахмата, исходили из одного списка — в составе сборника из Синодального собрания ГИМ, № 272, 40-х гг. XVII в.[1375] (далее — С). Однако в настоящее время их известно еще три. Два из них описаны в составе сборников, содержащих текст Стоглава, в книге Е.Б. Емченко[1376]. Это списки РГАДА, ф. 181 (МГА МИД), № 591, 30-х гг. XVII в.[1377] (далее — М), и ГИМ, собр. Черткова, № 165, конца XVII в. (далее — Ч). Еще один упомянут в работе И. В. Зайцева, посвященной т. н. «Вольной грамоте турецкого султана некоему русину»[1378]. Это список РГБ, ф. 236 (собр. Попова), № 59 (2521), в 4° (далее — П). Он оказывается самым ранним — второй половины 10-х или 20-х гг. XVII в.[1379] Все списки находятся в сходных по составу сборниках, при этом в сопровождении одного и того же комплекса документов, связанных общей темой — отношений с мусульманскими государственными образованиями.

1) Ярлык Ахмата Ивану III (С — л. 401–401 об.; М — л. 781–782; Ч — л. 225; П — л. 131 об. — 132).

2) Шертная грамота ногайского князя Исмаила Ивану IV 1557 г. (С — л. 402–402 об.; М — л. 782 об. — 783 об.; Ч — л. 225 об.; П — л. 132–133).

3) «Речь» гонца короля польского и великого князя литовского Сигизмунда II Августа Михаила Гарабурды к крымскому «царевичу» Мухаммед-Гирею (С — л. 402 об. — 403 об.; М — л. 783 об. — 785 об.; Ч — л. 225 об. — 226 об.; П — л. 133–134).

4) «Турецкого царя вольная грамота некоему русину» (С — л. 403 об. — 404; М — л. 785 об. — 786 об.; Ч — л. 226 об. — 227; П — л. 134–134 об.).

5) Запись об измене казанских князей в 1549 г. Ивану IV, их посольстве в Крым и перехваченных ярлыках, с текстом одного из посланий[1380] (С — л. 404 об. — 406; М — л. 786–788 об.; Ч — л. 227–227 об.; П — л. 135–136 об.).

6) Ярлык хана Узбека митрополиту Петру (С — л. 406–409 об.; М — л. 789–795 об.; П — л. 136–140 об.[1381]).

Кроме указанных, есть близкий к ним по составу сборник ГИМ, собр. Забелина, № 419, в 4°, 60-х гг. XVI в.[1382] (далее — З), являющийся дефектным (утрачены некоторые листы): в нем содержится только часть указанного комплекса документов, текст начинается на л. 9 с концовки «грамоты некоему русину» и обрывается с окончанием л. 95 на середине послания казанских князей крымскому хану. Запись об измене казанских князей с последующим текстом их письма в Крым помечена в рукописи номером 76 (о҃ѕ). Тексты за номерами с 70 по 75 не сохранились (кроме части «грамоты некоему русину», которая должна была обозначаться № 75), а № 69 помечено «Сказание о святой горе Афонской» (находится в конце сборника, на л. 117–153)[1383]. В списках П, М, С и Ч между «Сказанием» и записью об измене казанских князей расположено всего четыре текста — ярлык Ахмата, шертная грамота Исмаила, «речь» Михаила Гарабурды к Мухаммед-Гирею и «вольная грамота некоему русину», в то время как в списке З их было шесть. Следовательно, в нем содержались ярлык Ахмата и последующие памятники, а также еще два текста, которые не вошли в сборники сходного состава XVII столетия. Таким образом, существовал список ярлыка 60-х гг. XVI в., причем в сопровождении тех же памятников, что и дошедшие до нас списки. Суждения о возможном сочинении ярлыка Ахмата в XVII в. должны отпасть.

Запись об измене казанских князей и шертная грамота Исмаила имеют даты 1549 и 1557 гг. — очень близкие ко времени написания сборника З (скорее всего, он был создан в начале 1560-х гг., вскоре после того, как в Москву было привезено «Сказание о святой горе Афонской»[1384]). Известно и время появления в России документа, помещенного вслед за шертной грамотой Исмаила, — «речи» Михаила Гарабурды к Мухаммед-Гирею (имевшей цель побудить наследника крымского престола организовать поход на «Московскую землю»). Ее текст сохранился также в посольской книге по связям с Польшей и Литвой, где он помещен следом за письмом Сигизмунда II Девлет-Гирею: оба документа в апреле 1562 г. были отправлены Иваном IV королю с пояснением, что «грамота» короля хану и «речи» Михаила Гарабурды к калге (наследнику престола) были захвачены воеводой Даниилом Адашевым при нападении на литовских гонцов у переправы через Днепр[1385]. Михаил Гарабурда был в Крыму в 1559 г.[1386], в том же году совершил свой днепровско-крымский поход и Д. Адашев[1387]. Таким образом, рассматриваемый комплекс документов был составлен вскоре после доставки в Москву как минимум трех из них — шертной грамоты Исмаила, «речи» Михаила Гарабурды и письма казанских князей в Крым[1388].

В связи с этим особого внимания заслуживает факт непосредственного соседства ярлыка Ахмата с шертной грамотой Исмаила. Этот документ, сохранившийся также в посольской книге по связям с Ногайской Ордой, занимает важное место в истории московско-ногайских отношений: в нем был впервые зафиксирован статус Ногайской Орды как младшего по рангу партнера по отношению к Российскому государству[1389]. Примечательно, что в сборниках, где шертная грамота помещена рядом с ярлыком Ахмата, присутствует другой ее перевод, чем в посольской книге[1390]. Соседство этих двух текстов[1391] заставляет вспомнить ряд обстоятельств.

Ногайский князь (бий) Исмаил был сыном Мусы, который вместе со своим младшим братом Ямгурчеем и сибирским ханом Ибаком (Ибрахимом) в январе 1481 г. напал близ Азова на становище Ахмата, двумя месяцами ранее ушедшего от Угры. Ахмат в результате погиб: по одним сведениям, его убил Ибак, по другим — Ямгурчей[1392]. Тот факт, что в рукописных сборниках ярлык Ахмата имеет вполне определенную привязку к шертной грамоте сына Мусы Исмаила, появившейся через 76 лет после этих событий, позволяет предположить, что ярлык оказался в России одновременно с шертью. Скорее всего, это послание Ахмат отправить не успел. Начиная с 1474 г., перипетии отношений с Ордой Ахмата подробно фиксируются — в великокняжеском летописании и в посольской книге по связям с Крымским ханством[1393], но сведения о прибытии в Москву зимой 1480–1481 гг. посольства из нее отсутствуют. Между тем, ярлыки доставлялись исключительно ханскими послами (послы публично зачитывали их перед князьями)[1394]. Если послание в конце 1480 г. было написано (что несомненно[1395]), но не попало тогда на Русь, остается предположить, что оно было захвачено в «белой веже царевой Ахматовой» ногаями во время январского 1481 г. нападения. В последующее время ярлык хранили в семье Мусы, а когда в 1557 г. Исмаилу понадобилось выразить свою лояльность московскому царю, этот документ (или сделанная в Ногайской Орде его копия) был отослан в Москву вместе с послом Петром Совиным, везшим шертную грамоту. В ситуации 1557 г. ногайскому бию было выгодно напомнить о помощи Москве против общего врага, о том, какую услугу оказал отец Исмаила деду Ивана. Ярлык служил превосходной иллюстрацией к словам шерти: «и за один с тобою на недруга стояти, и пособляти какъ нам можно».

Если до 1557 г. ярлык Ахмата находился вне Руси, то временной промежуток между его доставкой и наиболее ранними имеющимися списками составит лишь полвека с небольшим, а с учетом списка З, в котором текст ярлыка первоначально несомненно присутствовал, — всего несколько лет. Перевод ярлыка вместе с отличающимся от имеющегося в Посольской книге переводом шертной грамоты Исмаила был сделан, следовательно, вероятнее всего, вскоре после доставки в Москву обоих этих текстов. Есть, таким образом, основания полагать, что подборка текстов, касающихся отношений с «постордынскими» государствами, в сборнике З включала в себя первую фиксацию перевода ярлыка[1396]. Скорее всего, именно сборник З, составленный, судя по его содержанию, человеком, близким к митрополичьей кафедре и имевшим связи при царском дворе (коль скоро он имел доступ к перехваченным документам дипломатической переписки Крымского ханства и Польско-Литовского государства с Крымом и имел право включить их тексты в свою рукопись), послужил оригиналом, к которому восходят другие сохранившиеся сборники сходного состава.

Нелогичные в ситуации после «стояния на Угре» отсылки в тексте ярлыка к победе над Крымским ханством 1476 г. и разорению Алексина 1472 г. можно было бы объяснить обстоятельствами написания послания, тем, что взбешенный неудачей Ахмат постарался припомнить все, что могло говорить в пользу его могущества[1397]. Однако отказаться от предположения, что первоначально существовали три послания Ахмата — 1472, 1476 и 1480 гг. — мешает одно обстоятельство.

Если в списках П, М, С и Ч ярлык Ахмата следует сразу за «Сказанием о святой горе Афонской», то в списке З ситуация иная: «Сказание» помечено номером 69, а запись об измене казанских князей — 76. Следовательно, «вольная грамота некоему русину», от которой сохранилась концовка, стояла под номером 75, «речь» Михаила Гарабурды к Мухаммед-Гирею, скорее всего, под номером 74, шертная грамота Исмаила — 73 и «ярлык» Ахмата — 72. Остаются еще два текста, вероятнее всего, располагавшиеся между «Сказанием о святой горе Афонской» и ярлыком Ахмата и помеченные номерами 70 и 71. Поскольку эти тексты находились в окружении памятников «восточной тематики»[1398], резонно предположить, что они тоже были с ней связаны. Не были ли это два более ранних послания Ахмата Ивану III (в отличие от ярлыка 1480 г., дошедшие до адресата[1399]), включенные в список З (благодаря связям его составителя с высшими светскими властями[1400]) по причине их принадлежности тому же автору, что и ярлык, привезенный в 1557 г.? Послание 1472 г. могло включать в основной части (после обязательного для ярлыков начального обращения хана к нижестоящему в иерархии правителей адресату — «Ахматово слово ко Ивану») текст: «А крепкия по лесом пути твои есмя видѣли и водския броды есмя по рекам сметили[1401]. Меж дорог яз один город наѣхол, тому ся так и стало. А Даньяра бы еси царевичя оттоле свелъ[1402], а толко не сведешь, и яз, его ищучи, и тебе найду». В послании 1476 г. речь могла идти о победе над Крымским ханством: «Ведомо да есть: кто нам был недруг, что стал на моемъ царствѣ копытом[1403], и азъ на его царствѣ стал всѣми четырми копыты; и того Богъ убил своим копиемъ, дѣти ся того по Ордамъ розбежали; четыре карачи в Крыму ся от меня отсидели. А вам ся есмя государи учинили от Саина царя сабелным концемъ». При составлении на основе З протографа сходных с ним сборников XVII в., в которых доныне сохранился текст ярлыка, эти короткие послания могли быть включены в текст более пространного письма 1480 г.[1404], из-за чего в данных сборниках и имеется на два текста меньше, чем было в списке З[1405].

Ниже приводится текст ярлыка Ахмата по четырем ныне известным спискам; в основу положен список П, являющийся, скорее всего, наиболее ранним[1406]. Расхождения между списками в двух случаях носят принципиальный характер.

В П о размере требуемой Ахматом «подати» сказано следующее: «60 (ѯ҃) тысяч алтын вешнюю да 60 тысяч алтын осенную». В М перед словом «вешнюю», которым начинается строка, на левом поле, с заметным отступом, приписана буква в под титлом и со знаком тысячи. В С и Ч эта цифра (2000) уже вписана в строку, и получилось чтение: «60000 алтын 2000 вешнюю да 60000 тысяч алтын осеннюю»[1407]. В результате, текст стало возможным трактовать как содержащий либо требование трех выплат[1408], либо указание сначала на общую сумму, а затем на две ее составляющих[1409]. Между тем, очевидно, что непротиворечивое чтение наиболее раннего списка П первоначально. По-видимому, в списке, к которому восходят М и С, была по ошибке дважды написана первая буква слова «вешнюю». Затем первая в была зачеркнута таким образом, что линию зачеркивания можно было принять в верхней части за титло, а в нижней — за значок, обозначающий тысячу. Писец списка М испытывал сомнения и сначала не включил эту букву в текст, но потом все же приписал ее на полях. В С, а следом и в близком к нему Ч она уже оказалась внесенной в строку. Таким образом, в первоначальном тексте речь шла о двух «податях» — весенней и осенней, каждая размером в 60 000 алтын. В сумме это 3600 рублей. Такой размер дани практически равен половине суммы ордынского «выхода», которую платили московские князья в 30-е гг. XV в. (более поздних данных нет) — 7000 рублей[1410]. Его двукратное снижение могло быть связано с событиями конца 1430-х — 1440-х гг. Тогда в Орде соперничали между собой два хана — Кичи-Мухаммед и Сеид-Ахмет. В Москве признавали верховную власть обоих: в договорной грамоте Василия II с Дмитрием Шемякой 1441–1442 гг. упоминаются «выходы» во множественном числе и послы, отправляемые к тому и другому «царю»[1411]. Скорее всего, каждому из ханов отправляли половину 7-тысячной дани. В конце 1440-х гг. с Ордой Сеид-Ахмета начались столкновения, «выход» в нее выплачивать перестали, а во второй половине 1450-х гг. эта Орда распалась[1412]. Однако, как показывает текст ярлыка, дань Кичи-Мухаммеду, а позже и его сыну Ахмату, и после этого осталась на прежнем, урезанном вдвое уровне.

С и близкий к нему Ч содержат определение русских «блужныя просяники». В этом принято видеть выражение презрения к земледельцам, но определение «блужныя» (в других текстах неизвестное, следовало бы ожидать «блудныя»[1413]) в сочетании с указанием на возделывание злаков выглядит несколько странно. Однако наиболее ранние списки П и М дают чтение «плужные» (слово, встречающееся в письменности XVI–XVII вв.)[1414]. В этом случае и прилагательное, и существительное являются указаниями на одно и то же — земледельческий характер занятий населения. Следует заметить, что следы такого рода определений зависимых от Чингизидов народов и их правителей — по типу хозяйства — в источниках есть. Новгородская первая летопись, передавая речь монгольских послов в Киеве в 1223 г. (перед столкновением на Калке), приводит определение ими половцев как своих «холопов и конюхов»[1415]. Иван III в начале 1502 г., по утверждению князя Орды Ахматовых детей Тевекеля, зафиксированному в его письме великому князю литовскому Александру, предлагал хану Шейх-Ахмату (сыну Ахмата): «ратаи и холоп его буду»[1416]. Определение подданных Ивана III в ярлыке Ахмата как «плужных просяников» является еще одним свидетельством подлинности документа. В России ни в XVI, ни в XVII столетиях никому не пришло бы в голову изобретать такое словосочетание (вторая его составная часть — «просяники» — более нигде не встречается[1417]): перед нами явно результат дословного перевода.

Поскольку в П есть явный пропуск (во фразе «а крепкия по лесомъ пути твои есмя видѣли и водския броды есмя по рекам сметили» пропущено «по рекам») и ошибочная перестановка слов («меж яз дорог один город наѣхалъ» вместо «меж дорог яз один город наѣхалъ»), он явно не был протографом для остальных списков. Очевидно, существовал список, являвшийся промежуточным звеном между З и списками XVII столетия. Далее, поскольку М и С содержат общую ошибку (цифру 2000) и при этом М имеет индивидуальные чтения, которым противостоят общие чтения С и П, ясно, что С не восходит к М, а имеет с ним общий протограф. Самый же поздний список — Ч — ближе всего к С и восходит либо непосредственно к нему, либо к идентичному списку.

Общие выводы о происхождении текста ярлыка Ахмата могут быть сформулированы следующие.

1. Это несомненно подлинный памятник; помимо дошедших до нас списков, самый старший из которых датируется второй половиной 10-х — 20-ми гг. XVII в., существовал его список 1560-х гг.

2. Вероятнее всего, текст послания, написанного Ахматом после отступления с Угры в конце 1480 г., был привезен в Россию только в 1557 г. из Ногайской Орды; перевод ярлыка на русский язык, сделанный после этого, был вскоре включен в рукописный сборник, ныне хранящийся в собрании И. Е. Забелина ГИМ, № 419.

3. Не исключено, что в этом сборнике вместе с ярлыком 1480 г. присутствовали тексты двух более ранних посланий хана — 1472 и 1480 гг., позже объединенные с посланием 1480 г. в единый текст[1418].

От высокихъ горъ, от темныхъ лесовъ, от сладкихъ водъ, от чистых поль. Ахматово слово ко Ивану. От четырехъ конецъ[1420] земли, от двоюнадесять[1421] Поморий, от седмидесять[1422] Ордъ, от Болшие[1423] Орды.

Ведомо[1424] да есть: кто намъ был недругъ, что стал на моемъ царствѣ[1425] копытом, и яз[1426] на его царствѣ[1427] стал всѣми[1428] четырми копыты; [и][1429] того Богъ убил своим копьем[1430], дѣти ся[1431] того[1432] по Ордамъ розбежали[1433]; четыре карачи в Крыму ся от меня отсѣдили[1434]. А вам ся есмя[1435] государи учинили от Саина царя сабелным концемъ. И ты бы[1436] мою подать въ 40 день собралъ: 60 тысяч[1437] алтын[1438] вешнюю[1439], да 60 тысяч[1440] алтын осенную[1441], а на себѣ бы еси носил Ботыево знамение, у колпока верхъ вогнув ходил, зане ж вы плужные[1442] просяники. Толко моея подати в 40 день не зберешь, а на себѣ не учнешь[1443] Ботыево[1444] знамения[1445] носити, || (л. 132) точен тобою в головах и всѣх твоих бояр з густыми волосы и с великими бородами[1446] у мене[1447] будутъ; или паки мои дворяне со гзовыми[1448] сагадаками и з[1449] сафьянъными[1450] сапоги у тебя будутъ. А крепкия[1451] по лесомъ пути твои есмя видѣли[1452] и водския броды есмя[1453] [по рекам][1454] сметали[1455]. Меж яз дорог[1456] один город наѣхалъ[1457], тому ся[1458] так и стало. А Даньяра[1459] бы еси царевичя оттоле свелъ, а толко не сведешь[1460], и яз[1461], его ищучи, и тебя[1462] найду[1463]. А нынѣча[1464] есми от берега пошел[1465], потому что у меня люди без одежь[1466], а кони без попонъ. А минетъ сердце зимы девяносто[1467] дней, и яз[1468] опять на тобя[1469] буду, а пита та у меня вода мутная.