«Бещисленные рати и великия труды…»: Проблемы русской истории X–XV вв.

Свидетели путешествия Плано Карпини: уникальная информация и ошибки прочтения[588]

В 1911 г. А. И. Малеин в предисловии к своим ставшим позднее хрестоматийными переводам сочинений Плано Карпини и Рубрука, отметив несовершенство существовавших на тот момент изданий, писал: «Оба автора ждут еще своего настоящего издания, и эта благодарная задача могла бы быть предпринята нашей Академией наук, так как огромное большинство местностей, описанных обоими путешественниками, входит ныне в пределы России»[589]. Что касается «Истории монголов» Иоанна де Плано Карпини — повествования о путешествии посла римского папы и его спутников в Монголию в 1245–1247 гг.[590], то ее «русская составляющая» не исчерпывается описанием местностей: в сочинении главы францисканской миссии ко двору монгольского великого хана упоминается ряд эпизодов, относящихся к русской истории, поименно — немалое количество русских людей (как князей, так и лиц иного статуса). Кроме того, согласно прямым указаниям автора, значительная часть информации о монголах была получена францисканцами от пребывавших на территории Монгольской империи христиан, и в первую очередь — русских[591]; т. е. взгляд на завоевателей, присутствующий в «Истории монголов», — это, в своей основе, в немалой мере взгляд с русской стороны[592].

Тем не менее, приходится признать, что задача, поставленная А. И. Малеиным, за прошедшее с публикации его работы столетие отечественной наукой не выполнена. В 1957 г. был переиздан перевод А. И. Малеина с предисловием Н. П. Шастиной; в сравнении с изданием 1911 г., были несколько расширены комментарии (но все равно остались краткими)[593]. Оригинальный латинский текст не был помещен в издание (как и в 1911 г.). Позже имели место еще несколько переизданий перевода А. И. Малеина[594].

Между тем, в мировой науке за прошедшее столетие текстологическое изучение сочинения Плано Карпини значительно продвинулось. А. И. Малеин делал свой перевод с издания М. д'Авезака, осуществленного по т. н. Лейденскому списку[595]. В 1838 г., когда вышло издание д'Авезака, Лейденский список был единственным известным списком второй, пространной редакции «Истории монголов». Но в конце XIX столетия стал известен другой список — Кембриджский. Его существенные разночтения с Лейденским, в том числе в написании личных имен, были приведены в работе Ч. Бизли 1903 г.[596] По Кембриджскому списку публиковали «Историю монголов» Дж. Пулле в 1913 и 1929 гг.[597] и А. ван ден Вингарт в 1929 г.[598] Ко времени выхода в свет этих изданий был уже известен третий список — из библиотеки г. Вольфенбюттель (Германия). Издание, учитывавшее все списки 2-й, а также и 1-й (краткой) редакции (их ныне 8 плюс Туринский список, содержащий контаминацию двух редакций), было осуществлено в 1989 г. коллективом итальянских филологов под руководством Э. Менесто. Что касается комментариев, то в отношении «русской составляющей» новейшее издание ничего нового не внесло: среди составителей не было русистов, древнерусские источники и русскоязычная историография не привлекались (публикация А. И. Малеина даже не упомянута), и комментарии к русским эпизодам и персоналиям ограничиваются ссылками на западные работы — главным образом, на исследование П. Пелльо[599], в отдельных случаях на Г. В. Вернадского и Дж. Феннела. Однако издание Э. Менесто подводит итоги текстологического изучения памятника на основе всех ныне известных списков. И оно показало, что Лейденский список XIV в. представляет собой копию с Кембриджского конца XIII в., а Вольфенбюттельский (XIV в.) восходит к общему с Кембриджским протографу[600]. Это означает, что чтения Лейденского списка, отличные от чтений двух других списков, — вторичны и ошибочны. Между тем, после перевода А. И. Малеина в отечественной литературе закрепились некоторые чтения имен, основанные именно на Лейденском списке, точнее — на его воспроизведении в издании М. д'Авезака. Это касается, в первую очередь, такого насыщенного информацией фрагмента, как содержащийся в конце последней, 9-й главы перечень свидетелей путешествия Плано Карпини[601].

Перевод А. И. Малеина[602]:

«И, чтобы не возникало у кого-нибудь сомнения, что мы были в земле Татар, мы записываем имена тех, кто нас там нашел. Король Даниил Русский со всеми воинами и людьми, именно с теми, которые прибыли с ним, нашел нас вблизи ставок Картана, женатого на сестре Бату; у Коренцы мы нашли Киевского сотника Монгрота и его товарищей, которые провожали нас некоторую часть дороги; а к Бату они прибыли раньше нас. У Бату мы нашли сына князя Ярослава, который имел при себе одного воина из Руссии, по имени Сангора; он родом Коман, но теперь христианин, как и другой Русский, бывший нашим толмачом у Бату, из земли Суздальской. У императора Татар мы нашли князя Ярослава, там умершего, и его воина, по имени Темера, бывшего нашим толмачом у Куйюк-хана, т. е. императора Татар, как по переводу грамоты императора к Господину Папе, так и при произнесении речей и ответе на них; там был также Дубарлай, клирик вышеупомянутого князя, и служители его Яков, Михаил и другой Яков. При возвращении в землю Бесерминов, в городе Лемфинк, мы нашли Угнея, который, по приказу жены Ярослава и Бату, ехал к вышеупомянутому Ярославу, а также Коктелеба и всех его товарищей. Все они вернулись в землю Суздальскую в Руссии; у них можно будет, если потребуется, отыскать истину. У Мауци нашли наших товарищей, которые оставались там, князь Ярослав и его товарищи, а также некто из Руссии по имени Святополк и его товарищи. И при выезде из Комании мы нашли князя Романа, который въезжал в землю Татар, и его товарищей, и живущего поныне князя Алогу и его товарищей. С нами из Комании выехал также посол князя Черниговского и долго ехал с нами по Руссии. И все это Русские князья».

<далее упоминаются в качестве свидетелей «все граждане Киева» и русские люди, через земли которых проезжала миссия, а также ряд западноевропейских купцов>

Латинский текст по изданию Э. Менесто[603]:

Et ne aliqua dubitatio quin fuerimus ad Tartaros apud aliquos oriatur, nomina illorum scribimus qui ibidem nos invenerunt. Rex Daniel Rusciae cum omnibus militibus et hominibus suis, qui venerunt secum, nos invenerunt, prope stationes Carbon, qui habet sororem Bati ; apud Corenzam invenimus Hongrot centurionem Kiovie et socios eius, qui etiam nos per quamdam partem vie duxerunt; et isti post nos venerunt usque ad Bati. Apud Bati invenimus filium ducis Ierozlai, qui habebat secum militem unum de Ruscia qui vocatur Sangor, qui fuit natione comanus sed nunc est christianus, ut alter rutenus qui apud Bati noster fuit interpres, de terra susdaliensi. Apud imperatorum Tartarorum invenimus ducem Ierozlaum qui mortuus est ibidem, et militem suum qui vocatur Temer, qui fuit interpres noster apus Cuyccan, imperatorem scilicet Tartarorum, tam in translatione litterarum imperatoris ad dominum papam, quam in verbis dicendis et respondendis. Ibi etiam erat Dubazlaus clericus ducis predicti, Iacobus, Michael et iterum Iacobus servientes ipsius. In reversione in terram Biserminorum, in civitate Ianikint, invenimus Coligneum qui de mandato uxoris Ierozlai et Bati ibat ad predictum Ierozlaum, et Cocceleban et omnem societatem eius. Isti omnes reversi sunt in terram susdaliensem in Ruscia, a quibus poterit, si oportuerit, veritas inveniri. Apud Mouci invenerunt socios nostros qui remanserunt, dux Ierozlaus et societas eius, etiam quidam in Ruscia, Santopolkus nomine, et societas eius. Et in exitu Comanie invenimus ducem Romanum qui intrabat ad Tartaros et societatem ipsius, et ducem Olaha qui exibat et societatem ipsius. Nuntius etiam ducis de Chernegloue exivit nobiscum de Comania, et diu per Rusciam venit nobiscum; et omnes isti sunt duces ruteni.

В перечне упомянут ряд князей, чья идентификация вызывает сложности.

Santopolkus, несомненно, передает имя Святополк[604]. Он прямо не назван князем, но имя Святополк на Руси было исключительно княжеским. Считается, что после Святополка Окаянного оно стало малоупотребительным, а позже середины XII в. вовсе перестало использоваться[605]; из русских источников известно еще только три Святополка — Святополк Изяславич († 1113 г.), Святополк Мстиславич, внук Владимира Мономаха, и Святополк Юрьевич, сын туровского князя середины XII в. Юрия Ярославича (внука Святополка Изяславича). Но свидетельство Плано Карпини позволяет заключить, что имя Святополк не вышло из употребления и в XIII столетии. Упомянутый в «Истории монголов» Святополк, неизвестный русским источникам, скорее всего — один из князей Турово-Пинской ветви, для которой это имя было именем родоначальника (Святополка Изяславича).

Князь Роман, вероятнее всего, это не сын Даниила Романовича «Галицкого»[606], а Роман Михайлович Брянский, сын убитого в 1246 г. в ставке Батыя Михаила Всеволодича Черниговского. Освобождение черниговского стола требовало урегулирования именно княжений Черниговской земли, и в сочинении Плано Карпини упоминается посол нового черниговского князя, вместе с которым францисканцы въехали летом 1247 г. из Половецкой степи в Русь; могли быть вызваны к Батыю и другие князья черниговской ветви.

Под князем Olaha, несомненно, имеется в виду Олег[607]. Это может быть рязанский князь Олег Ингваревич, пребывавший у монголов до 1252 г.[608] Но не исключено, что речь идет об одном из князей Черниговской земли, среди которых имя Олег было распространенным[609].

В князе Ярославе комментаторы обычно видят великого князя владимирского Ярослава Всеволодича[610]. Однако с Ярославом Всеволодичем Плано Карпини общался в Монголии, о чем подробно рассказано в его сочинении[611]. Этот же Ярослав встретился францисканцам во время нахождения у Батыева полководца Моуци, т. е. между Днепром и Доном. П. Пелльо отметил несоответствия, возникающие при трактовке «князя Ярослава» как Ярослава Всеволодича[612]. Действительно, Ярослав Всеволодич и его кончина в Монголии упомянуты в перечне свидетелей выше; на обратном пути Плано Карпини его встретить не мог, — Ярослава тогда уже не было в живых, между тем, перечень разворачивается в хронологическом порядке, и упоминание пребывания у Моуци относится именно к обратному пути[613]. Вопрос разрешается при допущении, что речь идет о другом Ярославе. Им мог быть князь из волынской ветви Ярослав Ингваревич, упоминаемый Галицко-Волынской летописью в рассказе о событиях второй половины 1220-х гг.[614]; возможно также, что имеется в виду Ярослав Ярославич — сын Ярослава Всеволодича[615].

Перечень позволяет раскрыть состав окружения Ярослава Всеволодича — тех, кто сопровождал его в Монголии. Среди этих лиц один (Темер) определен как miles, трое как servientes и один как clericus (духовное лицо). Выше в «Истории монголов» термином miles назван приближенный убитого в ставке Батыя Михаила Всеволодича, погибший вместе с ним[616]. Из русских источников мы знаем, что этого человека звали Федор и он был боярином[617]. Следовательно, и Темер, определенный тоже как miles, скорее всего, являлся боярином Ярослава. Его имя указывает на тюркское происхождение[618] (очевидно, он был родом из половцев или «черных клобуков»). Servientes же явно соответствует русскому обозначению менее знатных членов княжеского двора — слуги[619].

Сангор — человек Ярослава, находившийся в ставке Батыя, несомненно, тождествен «Ярославлю человеку Сънъгурови», упомянутому галицким летописцем в рассказе о поездке к Батыю Даниила Романовича[620]. Плано Карпини прямо указывает на его половецкое (comanus) происхождение. Тюркским считается имя еще одного связанного с Ярославом лица — Cocceleban[621].

Определенную загадку представляло имя, в переводе А. И. Малеина звучащее как «Дубарлай». Подобный русский антропоним неизвестен, и можно было бы предполагать либо тюркизм, либо некое нелицеприятное прозвище, принятое францисканцами за имя[622]. Но дело в том, что ни в одном из трех списков пространной редакции «Истории монголов» «Дубарлая» нет. В них присутствует чтение Dubazlaus[623]. Ошибка возникла из-за того, что в издании М. д'Авезака вместо z было напечатано r[624] (по причине сходства написания этих букв в Лейденском списке). Dubazlaus же — это славянское имя с элементом — слав: аналогично Ярослав передается Плано Карпини как Ierozlaus. Поскольку имя «Дубослав» источниками не зафиксировано, очень вероятно, что перед нами искаженное Доброслав[625]. Персонаж с таким именем известен в ту же эпоху. Это галицкий боярин Доброслав Судьич, в 1241 г. вызвавший гнев князя Даниила Романовича и «изоиманный» по его приказу[626].

Еще один человек Ярослава, отправленный к нему женой и Батыем, в переводе А. И. Малеина фигурирует как Угней. Такое имя может произвести впечатление очередного тюркизма[627], но в текстовой реальности его не существует. В Лейденском списке читается Ligneum[628]: в издании М. д'Авезака сочетание букв Li из-за слитного написания было принято за U[629]. Но при этом Ligneum — чтение неверное: в Кембриджском и Вольфенбюттельском списках — Coligneum[630] (т. е. в Лейденском списке произошел пропуск слога). А Coligneum (в им. п. Coligneus) — это, вероятнее всего, славянское имя с элементом — гнев[631]: Коли(?)гнев.

Как еще одна загадка в отечественной историографии рассматривалось имя «киевского сотника» — «Монгрот». Комментаторы обычно отмечали отсутствие подобного имени среди древнерусских[632]. Было также высказано мнение, что в данном случае перед нами принятое Плано Карпини за имя тюркское название Киева — Манкерман[633]. Однако Mongrot — это ошибочное чтение Лейденского списка. В Кембриджском списке — Nongrot, в Вольфенбюттельском — Nongreth. Такое имя также не поддается интерпретации, поэтому вероятной является конъектура, предложенная П. Пелльо (и принятая в издании Э. Менесто) — Hongrot. В этом случае перед нами имя, соответствующее монгольскому родоплеменному названию конграт / хонкират[634].

Но если данное лицо являлось монголом, встает вопрос, почему Хонгрот определен как киевский сотник[635]. Из текста следует, что он пребывал не в Киеве, а в улусе Куремсы — ближайшей к Киеву монгольской административной единице. Рассказывая выше в гл. 9 о пребывании у Куремсы, Плано Карпини пишет, что там «нам дали лошадей и трех татар, которые были десятниками, а один — человек Бату», которые сопровождали францисканцев до ставки Батыя[636]. В перечне же свидетелей как спутники францисканцев по пути от Куремсы к Батыю называются сотник Хонгрот и его товарищи. Очевидно, что речь идет об одних и тех же лицах: десятники подчинены сотнику, который и есть «человек Бату». Таким образом, киевский сотник находился в ближайшем к Киеву степном улусе и был подчинен непосредственно Батыю. В связи с этими данными, уместно вспомнить вызвавшее серьезные споры в историографии летописное известие о монгольской переписи 1257 г. в Северо-Восточной Руси: «Тое же зимы приехаша численици, исщетоша всю землю Сужальскую, и Рязаньскую, и Мюромьскую, и ставиша десятники, и сотники, и тысящники, и темники, и идоша в Ворду»[637].

Историки разошлись во мнениях в отношении того, кем были упомянутые представители администрации — темники, тысячники, сотники и десятники: монголами[638] или русскими[639]. При этом практически все исходили из того, что эти лица действовали на Руси. Сведения Плано Карпини позволяют по-иному взглянуть на этот вопрос. В гл. 7 он прямо свидетельствует, что в Южной Руси монголы ко времени путешествия францисканцев уже провели перепись населения с целью упорядочить сбор дани[640]. Отсюда следует, что упомянутые Плано Карпини в гл. 9 имеющие отношение к Киеву сотники и десятники — это поставленные в ходе переписи монгольские чиновники, отвечающие за сбор дани. Но постоянно находились они не на Руси, а в ближайшей к Киевской земле монгольской административной единице (из которой можно было в короткий срок добраться до подведомственной территории для осуществления своих функций)[641]. Разумеется, сотник Хонгрот был не главным и не единственным чиновником, ответственным за Киев и его округу, а только одним из многих. Поскольку Плано Карпини и его спутники приехали к Куремсе из Киева, ему было приказано сопроводить их на дальнейшем пути.

Таким образом, упоминание киевского сотника в «Истории монголов» проясняет особенности системы управления русскими землями в первые десятилетия монгольского господства. Это был контроль без оккупации, при котором лица, осуществлявшие властные прерогативы, находятся вне подвластной земли, но по соседству с ней. Соответственно, десятники, сотники, тысячники и темники[642], «поставленные» в 1257 г. в Суздальской земле, скорее всего, постоянно пребывали в ближайшем к ней улусе — Булгаре[643] (и были, несомненно, монголами[644]).

В целом перечень свидетелей путешествия Плано Карпини содержит ценную, местами уникальную информацию. Русские имена и имена тюрок по происхождению, служивших русским князьям, переданы точно. К последним относятся только три имени — Сангор, Темер и, вероятно, «Коккелебан». «Дубарлай» и «Угней» — имена-фантомы, порожденные ошибками, происшедшими при издании текста «Истории монголов» почти два столетия назад: в тексте на самом деле упоминаются носители славянских имен с элементами — слав и — гнев. Перечень содержит упоминание минимум одного князя, неизвестного подругам источникам (Святополк), в нем раскрывается состав окружения великого князя Ярослава Всеволодича в его поездке в Каракорум ко двору великого хана. При этом упоминание единственного «нерусского» персонажа перечня — киевского сотника, рассмотренное в контексте со сведениями других источников, позволяет высказать определенные предположения в отношении системы властвования завоевателей над Русью.