«Морской чёрт» выходит на берег

Глава 2 УЗНИК "САНАТОРИЯ" ВЫХОДИТ НА СВОБОДУ

1957 год, октябрь.

Город Ландсберг-ам-Лех в Баварии.

Тюрьма для военных преступников

Эта тюрьма была построена в 1910 году для особо опасных преступников. В 1924-м после подавления "Пивного путча" здесь отбывали наказание его участники, в том числе Адольф Гитлер, Рудольф Гесс и Грегор Штрассер.

Но человек со стороны никогда бы не подумал, что это тюрьма. Трехэтажный серого цвета особняк, чем-то напоминавший средневековый замок, сад внутри, асфальтированная дорога, ведущая к воротам. И только мрачный вид этих массивных железных ворот, будки охранников, да решетки на окнах говорили о том, что это не санаторий. Впрочем. Почему не санаторий? Режим для узников был жестким, но вполне приемлемым. День начинался с подъема в 6 утра, личной гигиены, уборки камер и коридоров и завтрака. После него заключенные работали в саду и клеили конверты. Далее обед, послеобеденный отдых и опять работа в саду. Наконец, в 17.00 ужин. Отбой был назначен на 22.00.

Заключенные имели право пользоваться тюремной библиотекой, за исключением политической литературы и книг по новейшей истории. Раз в месяц им разрешалось посылать и получать письма, а каждые два месяца предоставлялось право на свидание с родственниками. Здесь были чистые душевые и даже небольшой гимнастический зал. И кормили неплохо. Правда, потреблять алкогольные напитки не разрешалось.

Здесь совершались и казни, но только в первые годы после Нюрнбергского процесса. К началу 50-х годов тюрьма стала заметно пустеть — многие узники вышли на свободу. Причина проста — политика оккупационных властей, в первую очередь США, а также их западногерманских партнеров. Уже в 1952 году все бывшие нацистские чиновники, сотрудники СС и гестапо, согласно новому закону № 131, получили законное право занимать различные должности в государстве. Вершиной этих процессов стал закон об освобождении от судебного преследования, который вступил в силу в 1954 году. Практически со всех нацистских преступников были сняты обвинения, никто из них больше не считался преступником. Пришла пора ползучей амнистии.

К осени 1957-го узников "санатория" осталось совсем немного, всего восемь человек.

Одним из них был бывший оберштурмбаннфюрер СС Пауль Ройтман. Первые месяцы после ареста Ройтман был зол, как говорится, на весь белый свет. Еще бы, с ним в тюрьме сидели коменданты лагерей, матерые эсэсовцы, руководившие расстрелами мирных граждан, сожжением деревень и сел. А он во время войны никого не расстреливал, никого не сжигал. Он занимался охраной секретных военных объектов. И не его вина, что одна из ракет ФАУ, едва взлетев, упала на маленькую французскую деревушку, от которой ничего не осталось. Да и попался он бестолково. Жил спокойно в Испании под чужим именем, владел магазином спортивных товаров, приносящим небольшой доход. И все бы ничего, если бы не получил он вдруг письмо. Письмо было от брата Юргена, которого он считал погибшим. Юрген остался жив и перебрался в Люксембург. Он писал, что у него плохое здоровье, и перед смертью он хотел бы обнять брата. Пауль был тронут посланием и решил рискнуть. Из Испании до Люксембурга было два пути. Первый — напрямую через Францию; второй — морем до Италии, далее через Швейцарию и Германию. Помня о французской деревушке, Ройтман выбрал второй путь. И… в Германии его опознали.

Время злобы сменилось апатией. Однажды к нему в Лансбергскую тюрьму пожаловал представитель американской разведки и предложил сотрудничество. Ройтман отказался. Уж лучше досидеть свои 8 лет, тем более, что осталась ровно половина, а потом спокойно заниматься спортивными товарами. Да и как он мог сотрудничать с теми, от чьих бомб погибла его мать и многие родственники.

Читать Пауль Ройтман не любил, поэтому единственной отрадой для него было поливать цветы. Любовь к цветам уходила в далекое детство, когда он в охотку ухаживал за цветами, росшими у его небольшого дома в пригороде Мюнхена. Мать, медсестра из ближнего госпиталя, любовалась сыном, который и учился хорошо, и по дому все делал, и защищал своего младшего брата Юргена от драчливых сверстников. А как иначе? Он и Юрген росли без отца, погибшего в Великую, как тогда ее называли, войну.

Все изменилось, когда в дом пришел отчим. Леон Блюменталь владел швейной мастерской и был скуп до омерзения. Но первый конфликт между ним и Паулем случился на другой почве. Однажды под вечер, когда Пауль поливал цветы, Леон явился домой пьяный и прошелся по клумбе. "Зачем вы это делаете?" — возмутился Пауль. В ответ Леон, весивший около 100 килограмм, легко сгреб подростка в охапку, снял штаны и добротным кожаным ремнем отодрал по заднице. Это видели соседи, это видели проходившие по улице сверстники, а Пауль воспринял все, как личное оскорбление. И запомнил, надолго запомнил. Потом еще были стычки с отчимом, похожие на эту. После одной из них сосед Курт, владелец мясной лавки, подозвал Пауля и начал поучать: "Зачем ты позволяешь этому еврею глумиться над собой? Пока твой отец воевал за Германию, этот в тылу отращивал пузо. А сейчас такие, как он, устроили нам инфляцию. Ты немец и должен себя защищать".

Если бы только себя. Пришлось защищать еще и мать, которую Леон периодически бил, обвиняя в краже денег из собственного бумажника. В тот роковой день Пауль, который уже окончил гимназию и был студентом Мюнхенского университета, пришел с занятий раньше обычного. Уже подходя к дому, он услышал крики. Кричала мать — он сразу узнал ее голос. Когда Пауль вошел в комнату, то увидел лежащую на полу мать, возле которой суетился отчим, размахивая все тем же ремнем, которым когда-то стегал Пауля. Ну а дальше… он и сейчас не может сказать, что ему попалось под руку — похоже, что-то тяжелое. И этим тяжелым он со всей силой ударил отчима по лысому затылку. Тот, охнув, рухнул на пол, ударившись еще при этом виском об острый край стола. Мать тихо поднялась и с ужасом смотрела, что натворил ее сын. Леон Блюменталь лежал, широко раскинув руки, неподвижными глазами глядя в потолок. Из уголка рта сочилась струйка крови.

…Когда Пауля выводили из дома прибывшие полицейские, мать сидела на лавочке, закрыв лицо ладонями рук, и тихо рыдала. Испуганный брат Юрген молча следил за происходящим. И только сосед Курт вдогонку крикнул: "Молодец; Пауль! Ты настоящий немец!"

За убийство его могли бы казнить. Но откуда-то нашелся адвокат, который доказал, что была самооборона, что он защищал честь и достоинство женщины, своей матери. Ему дали только шесть лет. Не досидев и двух, он вышел на свободу. И опять ему кто-то помог. Кто? Он быстро понял, когда увидел у ворот тюрьмы соседа Курта в коричневой форме штурмовика. С ним было еще пятеро таких же парней с крепкими кулаками.

Дома его ждала поседевшая мать, которая по-прежнему работала медсестрой, и повзрослевший брат, ставший выше его на полголовы. В хозяйстве помогала тетка, и все выглядело пристойно, в достатке, хотя заработок матери оставался небольшой. На вопрос: "Откуда деньги?" брат Юрген с гордостью пояснил: "Нам помогла национал-социалистская рабочая партия!"

Что ж, за все надо платить. А когда к власти пришел Гитлер, Пауль Ройтман понял, в какую партию ему дорога. Дальше были грозные факельные шествия, еврейские погромы, избиения коммунистов и социал-демократов, но он, Пауль Ройтман, в прошлом студент, ловил себя на мысли, что все это не его, что у него нет ненависти ни к коммунистам, ни к евреям. И даже, будь на месте отчима не еврей, а немец, он по отношению к нему поступил бы также.

В университете его восстановили без проблем, и он успешно закончил технический факультет. Теперь, имея диплом инженера и билет члена национал-социалистской партии, он мог устроиться на любое предприятие. Он выбрал фирму, производящую перископы для подводных лодок и прочее оптическое оборудование. И работать бы ему там долгие годы, если бы в его жизнь снова не вмешался случай.

В ноябре 1939 года он приехал из Киля, где располагалась его фирма, в родной Мюнхен навестить мать и брата. Сосед Курт, который был уже владелец не только мясной лавки, но и целой сети магазинов, встретил его, как родного.

— Не желаешь увидеть выступление фюрера? — неожиданно спросил Курт.

К ноябрю 1939-го Германия присоединила уже Австрию, Чехию и Моравию, захватила большую часть Польши. И пусть Англия и Франция объявили ей войну, серьезных боев не было. А на востоке заключен Пакт о ненападении с Советской Россией. Популярность Гитлера в Германии была заоблачной. И молодой инженер Пауль Ройтман, не веря услышанному, произнес:

— Конечно, желаю. Но кто меня пустит?

— Тогда завтра идем!

— Но куда?

— Скажу по дороге.

Завтра было 9 ноября. В этот день по традиции Гитлер должен был выступать с речью в одной из пивных Мюнхена, чтобы почтить память "героев 9 ноября" — жертв неудачного путча 1923 года. Речь Гитлера была на удивление краткой, словно он предчувствовал недоброе. Обычно он после выступления задерживался, беседуя с ветеранами партии. А через 2 минуты после того, как он ушел, раздался мощный взрыв. Зал был наполовину разрушен, были убитые и много раненых, в том числе Пауль. Взрывной волной его отбросило на колонну, он сильно ударился, но сознание не потерял. А потом чьи-то крепкие руки его подняли, обхватили за плечи и вывели из зала. Единственно, что он успел разглядеть, так это черную эсэсовскую форму человека, который вывел его после взрыва. Пауль сидел прямо на мостовой и тяжело дышал. Вскоре подъехали санитарные машины, прибыли полицейские. А потом подошел и спаситель. И только сейчас Пауль заметил, что черная форма его во многих местах разорвана, а на лице запеклась кровь.

— Как вы? В порядке? — спросил тот, что был в разорванном мундире и достал пачку сигарет. — Курите?

— Курю, но сейчас нет желания. Голова раскалывается, — с трудом произнес Пауль. — Спасибо вам за все. Но… вы тоже ранены?

— А, пустяки… — ответил офицер и, выругавшись, процедил сквозь зубы. — Ох, кто-то ответит за это.

Вскоре совсем рядом затормозил автомобиль. Из него выскочил шофер в такой же черной эсэсовской форме:

— Господин оберштурмбаннфюрер, вы не ранены? — Живой… — отмахнулся тот.

— Куда вас отвезти?

Пауль с трудом поднялся, его покачивало.

— Меня зовут Эвальд Брайтнер, — представился человек в черной форме.

— Пауль Ройтман, инженер…

Тем временем в санитарные машины стали грузить убитых и раненых. Близ места взрыва скапливалась большая толпа зевак, но полиция оцепила все вокруг.

— Вот что, Ганс, — обратился Брайтнер к шоферу. — Мне по долгу службы надо здесь задержаться. А ты отвези этого молодого человека домой и возвращайся.

Брайтнер и Ганс взяли Пауля под руки и довели до машины.

— Выше голову, инженер, мы еще встретимся, — сказал на прощание Брайтнер и крепко затянулся сигаретой.

Они действительно встретились. На следующий день в дом Пауля Ройтмана пришел врач, хотя врача Пауль не вызывал. Врач расспросил обо всем случившемся накануне, выслушал жалобы, послушал дыхание, посоветовал пройти рентген а также больше спать и гулять на свежем воздухе.

Вслед за врачом появился Брайтнер, и Паулю показалось, что они приехали вместе на оставшемся у ворот "опеле"; вот только зашли поодиночке. На Брайтнере была уже новенькая форма того же черного цвета. Он был гладко выбрит, подтянут, полон сил. Спросил о здоровье, отпустив еще раз проклятия в адрес тех, кто устроил взрыв, Брайтнер глянул на часы:

— Прошу извинить, у меня мало времени. Поэтому сразу перейдем к делу.

Мать, как всегда была на дежурстве, брат Юрген, призванный на военную службу, находился где-то в Польше. Поэтому можно было спокойно беседовать с глазу на глаз. Они присели на лавочке напротив клумбы с цветами, за которой всегда бережно ухаживал Пауль.

— Господин Ройтман, я ознакомился с вашей характеристикой, — начал Брайтнер. — Вы уже несколько лет состоите в национал-социалистской партии и к тому же имеете высшее техническое образование. Такие люди нам нужны.

"Кому это нам? — хотел, было спросить Пауль, но промолчал. А Брайтнер заявил:

— Германия возродилась и усиливается. Под руководством фюрера нам предстоят великие дела. Но, чтобы их вершить, необходимо перевооружить армию, представить нашим промышленникам, нашим фирмам новые научно-технические разработки, как свои собственные, так и те, что создали за рубежом.

— Но это называется промышленным шпионажем? — на этот раз Пауль не промолчал.

Брайтнер изучающе посмотрел ему в глаза:

— Молодой человек, нынче каждый немец, создавая что-либо существенное, должен отвечать только на один вопрос: нужно это Германии или нет? А как он это существенное создает, роли не играет. Вы меня понимаете?

Ройтман утвердительно кивнул, а Брайтнер продолжил:

— Отдел, который я возглавляю в Службе безопасности, занимается охраной научно-технических разработок, родившихся в нашей стране. Мы, немцы, умеем изобретать, создавать; у нас передовая наука. Это требует надежной охраны. Но мы еще должны знать, что делается в области науки и техники у наших соседей, даже если с ними… — Брайтнер сделал паузу, закурил, — …даже если с ними заключен Пакт о ненападении. Я глубоко убежден, что организацию охраны наших секретов, как и добывание их в других странах должен осуществлять человек, не только преданный рейху и фюреру, но и разбирающийся в технике.

Брайтнер докурил сигарету, сделал паузу и снова изучающе посмотрел в глаза:

— Вы не находите, что мы с вами уже встречались? Я имею в виду не вчерашние трагические события.

Еще немного — и Пауль сам бы задал такой вопрос.

— Помню, — негромко произнес он. — Вы ведь тоже выпускник Мюнхенского технического университета?

Он, конечно, помнил: университет не раз посещали выпускники прошлых лет. Среди них был Брайтнер, а однажды и сам Гиммлер.

— Прекрасно, у вас хорошая память! — подытожил Брайтнер и тут же высказал самое главное: — Я предлагаю вам работать в моем отделе. Только это скорее не предложение, а приказ! Англия и Франция объявили нам войну, поэтому сейчас для нас, немцев, время уговоров и предложений прошло; настало время приказов и их выполнений. Кстати, как у вас дела с иностранными языками?

— С французским хорошо, с английским хуже.

— Их знание придется дополнить изучением еще кое-каких языков.

…Вступив в ряды СД, получив звание унтершарфюрера, Пауль Ройтман был направлен на три месяца в специальную школу под Гамбургом. Он ожидал, что одним из "кое-каких" языков будет русский. Так и произошло: русский пришлось поизучать, но упор был сделан на изучение… шведского, который давался намного легче, чем русский. "Зачем шведский?" — задавал себе вопрос Пауль. Но ответ получил сразу после окончания школы. Его внедрили в окружение главы известной шведской компании Франца Отмана.

— Имейте в виду, — инструктировал его Брайтнер перед отправкой в Стокгольм, — компания "Отман и Стоун" занимается поставками железной руды в Германию. Для. Германии, у которой нет своей руды, это вопрос жизни и смерти. Но Отманом и его компанией могут интересоваться англичане и русские. С англичанами проще: они пытаются контролировать путь руды по Северному морю из норвежского порта Нарвик. На Балтике англичан нет, и суда с рудой благополучно следуют в германские порты. Но здесь могут появиться русские и проявить интерес к Отману и его компании. Поэтому за Отманом надо пристально следить, тем более, что он выходец из России. В случае, если начнется война с Советами… да-да, я не оговорился, война рано или поздно будет… русские обязательно попытаются перекрыть канал поставки руды.

Внедрение прошло успешно. Пауль Ройтман стал Гуннаром Неслундом — шведом с немецкими корнями. Неслунд-Ройтман, как помощник главы компании, неотступно следил за своим шефом. И все же с началом войны с Советской Россией появились факты, говорящие, что Отман вошел в контакт с советской разведкой. В дальнейшем Отмана пришлось убрать, и компанию, поставлявшую руду в Германию, стали контролировать немцы.

После у него, у Пауля Ройтмана, была работа в разведшколе, служба в охране ракет ФАУ, трагедия с той самой французской деревушкой, из-за которой он "загремел" на 8 лет, и, наконец, охрана "Морского чёрта".

…Пауль Ройтман оторвался от воспоминаний, взял в руки лейку, набрал воды из крана. Что ему осталось в жизни? Воспоминания, да поливка цветов… Тоска…

В это время заскрежетали тюремные ворота, и во двор въехал автомобиль. Ройтман следил за его передвижением и вдруг поймал себя на мысли, что если приехал тот самый американец, агитировавший работать на их разведку, то сейчас, когда все осточертело, он, Пауль Ройтман, ответит утвердительно. Но из машины вышел совсем другой человек.

— Для такого заведения, как тюрьма, вы неплохо выглядите, — Брайтнер первым подал руку и улыбнулся.

Они медленно пошли по садовой дорожке, усыпанной мелким гравием.

— Относительно вас могу сказать тоже самое, — Ройтман тоже сделал попытку улыбнуться, но у него не поучилось. — Только тюрьма, наверное, здесь непричем.

— Ошибаетесь, дорогой Пауль, еще как причем. Довелось мне побывать в шкуре узника тюрьмы Шпандау. Разве можно было оставить на свободе группенфюрера СС? Три года назад вышел. Слежу за собой: регулярно плаваю, делаю утреннюю зарядку.

— И активно работаете?

— О, да от вас ничего не скроешь. Конечно же, работаю, тружусь на благо Германии.

Брайтнер остановился и изучающе посмотрел Ройтману в глаза, как когда-то делал много лет назад:

— А вы не желаете поработать на благо Германии?

Ройтман почувствовал волнение:

— А от Германии что-то осталось?

— Ну, ну… зачем так говорить. Вас в каком году арестовали?

— В одна тысяча девятьсот пятьдесят втором.

— Даже тогда были признаки возрождения.

— Но я-то находился в Испании. Скромно владел магазином спортивных товаров и о Германии знал только одно — что их две: Восточная, которая находится под властью Советов, и Западная, ее контролируют англосаксы..

— …которые не мешают нам развиваться. Даже в области спорта. Вы знаете, что сборная Западной Германии стала чемпионом мира по футболу?

— Не может быть!

— Да-да, чемпионом мира. В финале мы обыграли фаворитов венгров. Но это случилось три года назад.

Они зашли в небольшую беседку, которая была местом для курения. Брайтнер достал сигареты, предложил Ройтману. Тот не отказался, лишь посетовал по поводу услышанного:

— До нас такие вещи, футбольные чемпионаты, не доходят, не положено. Помню, в 1950-м, когда я еще был на свободе, чемпионами стали уругвайцы. С удовольствием следил за этим из газет.

Пару минут они курили. Потом Брайтнер спросил:

— Ну, так как? Есть желание работать на благо новой Германии? Вы же инженер!

Грустная улыбка мелькнула на лице Пауля:

— Господин Брайтнер, я прекрасно знаю, кто вы, а вы знаете, на что я способен. Мне вы хотите предложить работу в той же сфере, что и во время войны?

Брайтнер ответил не сразу, курил, размышлял:

— Помните далекий 1939-й?

— Ноябрь?

— Да, ноябрь. Тогда, после взрыва в мюнхенской пивной, я предложил вам работать в Службе безопасности, заметив, что это не предложение, а приказ. Сейчас готов сказать то же самое: вы немец и должны работать там, где наиболее нужны. И это не предложение, это приказ!

Будь Ройтман при форме, как много лет назад, он в знак согласия вытянулся бы в струнку и щелкнул каблуками. Но сейчас ограничился вопросом:

— Вас не смущает, что я пока еще не на свободе?

— О, это уже моя забота, — сказал Брайтнер и, быстро простившись, зашагал в сторону ожидавшего его автомобиля.

1958 год, март.

Гамбург. Особняк, принадлежащий западногерманской разведке

— Как ваше здоровье, Пауль? Как настроение? — спросил Брайтнер, войдя в небольшой холл и удобно располагаясь в кресле.

— Со здоровьем все нормально: посещаю массажный кабинет, совершаю регулярные прогулки в сторону моря. А вот с настроением похуже…

— Это почему же?

— Потому что сижу без дела.

Брайтнер рассмеялся:

— Ничего другого я услышать от вас не ожидал. Терпение, мой дорогой, терпение. Сегодня я пришел не только вас проведать, но и поговорить о деле. Будете? — он достал пачку сигарет.

Некоторое время они молча курили.

— Какова судьба "Зеетойфеля"? — неожиданно спросил Брайтнер.

Ройтман был немало удивлен вопросу: прошло столько лет…

— Судьба печальна, — негромко произнес он. — До окончания испытаний оставалось не больше недели, а Кох все торопил нас со своей эвакуацией. Пришлось подчиниться. А тут еще русские… а с неба англичане… Пришлось "Зеетойфель" направить в Кенигсбергский порт своим ходом.

— По земле?

— Зачем? По морю. В порту его погрузили на транспорт "Саксония", а что стало с "Саксонией", вы знаете.

До подхода к Килю оставалось совсем немного, когда транспорт накрыла англо-американская авиация.

Брайтнер покачал головой:

— Да, все это очень печально. Погибли люди, на дно ушло много ценностей, в том числе и "Зеетойфель" № 2. А номер первый?

— Номер первый был намеренно затоплен в водах Балтики в конце войны. Где? Не знаю. Я к нему отношения не имел. По-моему, в районе Любека. Знаю только, что его испытания показали недостаточную мощность дизеля и электродвигателя для подводного положения, а также плохую маневренность на суше. В номере два это было учтено. Но требовались испытания.

Брайтнер выпустил струю ароматного дыма:

— Как вам удалось уцелеть? Раз вы в добром здравии и сидите напротив меня, значит, на "Саксонию" вы не попали?

— Да, это так. Мы с инженером Лебером занимались обустройством тайника, куда поместили все документы, связанные с конструкцией и испытаниями "Зеетойфеля". А это 7 металлических ящиков. Довезти их до порта, где стояла "Саксония", не представлялось возможным. А потом меня ранило. Правда, свои не бросили.

— Кто еще занимался обустройством тайника?

— Если не считать солдат охраны, только двое: я и Лебер. Он составлял документацию и отчеты по испытаниям.

— С вами был еще представитель Деница?

— Был, гросс-капитан Эрвин Ран. Ушел на дно вместе с "Саксонией". А вот какова судьба Лебера, я не знаю.

Брайтнер задумчиво смотрел в даль за окно, о чем-то размышлял. — Судьба Альфреда Лебера такова, — наконец, произнес он. — Ему удалось эвакуироваться. А после войны он поселился в родном Ростоке в Восточной зоне. Но… год назад его не стало. Так что вы, дорогой Пауль, единственный, кто обладает всей информацией о "Зеетойфеле".

— К сожалению, не всей.

— Но его испытания проходили на ваших глазах.

— Правильно. Речь идет о "Зеетойфеле-2". Сведений о "Зеетойфеле-1", который испытывали в боевых условиях, у меня нет.

Замолчали. Однозвучно гудел вентилятор, разгоняя табачный дым. Прежде чем перейти к главному, Брайтнер, как всегда в подобных случаях, наблюдал за выражением лица собеседника.

— Есть фирма, готовая поднять "Саксонию" с морского дна, — прервал молчание он. — В трюмах транспорта осталось много ценностей. Как вы считаете, можно ли вернуть "Зеетойфеля" к жизни?

Ройтман с удивлением уставился на своего бывшего, а теперь уже нынешнего шефа:

— Вернуть? Но зачем?

— А зачем он создавался?

— Осуществлять диверсии в портах и на побережье.

— Сейчас время другое. Диверсии не на первом плане. А вот тайно высадить человека на берегу…

— Господин Брайтнер, без Лебера восстановить все, что связано с "Зеетойфелем", очень непросто.

— Но вы же по образованию инженер, окончивший Мюнхенский технический университет — старейшее учебное заведение Германии! А испытания проходили на ваших глазах. Если надо, мы найдем вам толковых помощников.

Пауль Ройтман был в затруднении, не зная, что ответить. А его собеседник продолжил:

— На побережье Балтийского моря есть много мест, куда можно и нужно доставлять наших людей. Например, Восточная Германия, Польша и, конечно же…

— …Восточная Пруссия.

— Или, как ее называют русские коммунисты, Калининградская область, — с иронией в голосе закончил Брайтнер и добавил: — Первое, что надо будет сделать, если восстанавливать "Зеетойфель-2", это добыть документацию по его устройству и испытаниям. От старой конструкции двадцатилетней давности надо идти к новой, а для этого надо знать все плюсы и минусы предыдущей. И еще: в Восточной Пруссии осталось много ценностей. Я слышал, среди местной молодежи есть немало желающих отыскать клад и разбогатеть. Знали бы они, какой клад находится на даче…

— …на даче Бисмарка, — закончил Ройтман и почувствовал прилив сил — он снова может оказаться при деле.

— Так как? Беретесь? — спросил Брайтнер и, не дожидаясь ответа, окинув собеседника пристальным взглядом, добавил. — Это не предложение, это приказ!

Уже прощаясь в дверях, Брайтнер негромко произнес:

— Господин Гелен желает вам удачи.

1962 год, август.

Остров Феморн, военно-морская база ФРГ

Брызги мокрого песка разлетались в стороны, не позволяя приблизиться. Но вот мотор смолк, и все стоявшие и наблюдавшие разом устремились к тому, что вышло из морских глубин. Открылся люк, показалась голова, а затем часть туловища человека в специальном гидрокостюме. "Вышедший на волю", несмотря на поданный трап, легко скатился по корпусу лодки, спрыгнул на песок и попал в объятия небольшой толпы наблюдателей.

Двое почтенного вида мужчин следили за происходящим, стоя в отдалении.

— Браво, Пауль, поздравляю, — один из них тронул за плечо другого; свое восхищение они скрепили рукопожатием.

— Благодарю, Эвальд, но это только начало. Первое погружение с одним акванавтом.

Тем временем тот, к которому относилось определение "акванавт", вежливо оттеснил обнимавшую его толпу и, сделав несколько шагов, предстал перед руководителем испытаний:

— Господин Ройтман, разрешите доложить…

Но Ройтман, не дав договорить, заключил акванавта в объятия:

— Браво, Вальтер, я верил в вас.

Но Вальтер желал рапортовать:

— Время 2 часа 35 минут, максимальная глубина 24 метра, средняя скорость 8 узлов…

— Хорошо, хорошо, идите, отдыхайте, — прервал его Ройтман. — Завтра все напишите в отчете.

Ройтман и Брайтнер подошли к вышедшему из морских глубин чуду техники. Брайтнер даже обошел вокруг, внимательно оглядев:

— Это и есть "Зеетойфель"?

— Он самый. По русски "Морской чёрт". 1944 года выпуска.

Брайтнер продолжал осматривать лодку. Поднявшись, он заглянул в открытый люк.

— Знаете, о чем я подумал? — загадочно сказал он, спустившись на песок. — Примерно так русские встречают своих космонавтов. Недавно опять двоих запустили.

— Ну уж вы загнули, Эвальд. Там встречающих много больше. И пресса… Здесь прессы быть не может. Никаких журналистов! А вот в другом мы равны.

— В чем?

— Морские глубины также мало освоены, как и космос.

Брайтнер устремил взгляд в даль:

— Космос, космос… Я хорошо знал господина фон Брауна. Это был величайший ум! — грустно произнес он.

— Вы говорите, был?

— Именно, был. Что толку нам, немцам, от того, что он сейчас в Америке? А останься в Германии…

— Если бы не Гитлер…

— Не надо об этом! — одернул собеседника Брайтнер. — Забудем про Гитлера. Мы служим новой Германии!

Свежий ветер с моря ворошил волосы. Шум легкого прибоя смешивался с криком чаек. Из перекинутой через плечо спортивной сумки Брайтнер достал небольшую плоскую флягу:

— Есть предложение отметить. Не возражаете?

— Нисколько.

Эвальд Брайтнер разлил коньяк в небольшие рюмки-стаканчики.

— За возрождение "Зеетойфеля"!

…После они долго гуляли по берегу. Ройтман рассказывал, пояснял, Брайтнер слушал:.

— Следующий цикл испытаний: 2 человека — рулевой и пассажир. А затем — рулевой, пассажир и груз.

— А как было в 44-м?

— Также, только в виде груза были две мини-торпеды.

— Что ж, надеюсь, все получится. На земле, куда должен ступить пассажир "Зеетойфеля", еще осталось много ценного, что не успели вывезти в последний год войны. Но для этого нам надо проложить дорогу — дорогу по морю до Восточной Пруссии. А потом можно и до Восточной Германии. Вот только насчет пассажира вопрос…

Ройтман подавил глубокий вздох:

— Это моя головная боль. Для испытаний пассажиров предостаточно. А вот кандидатов для высадки на русский берег нет.

— Охотно верю, — согласился Брайтнер. — Единственный кандидат вы, Пауль. Вы знаете расположение тайника, знаете, как его открыть.

Ройтман остановился. То, что он услышал, его больно кольнуло. Тайник, который он в спешке создал 20 лет назад, ему иногда снился по ночам. Особенно в годы, проведенные в тюрьме.

— Я думал об этом. Но сначала надо убедиться, что тайник существует. Может быть, там все сравняли с землей. Да и с русским у меня слабовато.

Тем временем Брайтнер снова достал из сумки флягу:

— Есть предложение повторить. Тем более, у меня есть для вас вариант решения проблемы.

— Не возражаю, Эвальд, но, как показывает жизнь, ваши предложения обычно заканчиваются приказами.

Брайтнер рассмеялся, потом разлил содержимое фляги в стаканчики. Выпили.

— Хороший коньяк, — похвалил Ройтман.

— Французский.

— Так в чем же суть решения проблемы?

— Могу предложить кандидата в пассажиры.

— И кто же это?

Вместо ответа Брайтнер спросил:

— Когда вы намерены появиться в Гамбурге?

— Где-то через неделю. Но, если надо, могу и раньше.

— Вот тогда и узнаете кандидата в пассажиры, — улыбнулся Брайтнер и снова достал флягу.

1962 год, сентябрь. Гамбург

— Вы здесь первый раз? — спросил Брайтнер, когда они прошли ворота зоопарка.

— Первый… Из зрелищ я предпочитаю футбол, — поморщился Ройтман. — Но знаю, кто такой Хэченбек и что он создал один из лучших в Европе зоопарков.

— Да, Карл Хэченбек это личность. Благодаря ему еще в далеком 1907-м здесь впервые в мире отказались держать животных в клетках, переведя в вольеры. Для них выделены просторные участки, в которых обустроены привычные природные ландшафты. Если есть желание, мы можем пройтись по дорожкам. И вы увидите, как на равнине, обустроенной под африканскую саванну, свободно разгуливают зебры и антилопы. Для львов оборудовано живописное ущелье со скалами и естественными укрытиями. Павианы и другие обезьяны живут среди каменистых горок, по которым можно прыгать и карабкаться.

— Вы, Эвальд, так хорошо знаете зоопарк, что вполне могли сойти за гида, — констатировал Ройтман. — Но чувствую, вы меня привели не для того, чтобы любоваться тиграми, жирафами или обезьянами. И даже слонами… не удивлюсь, если и слоны здесь есть?

— Есть, да еще какие! Обученные! Хотите верьте, хотите нет, но в 1943-м, когда после бомбежек Гамбург лежал в руинах, слоны помогали расчищать развалины в центре города.

— Не может быть…

— Может, дорогой Пауль, может. Вернее, было… Но хватит вас интриговать. Слонов и тигров мы посмотрим в другой раз. А сейчас пройдем в так называемый "тропический лес" — места обитания крокодилов, пауков, ящериц и змей.

— А ядовитые змеи тоже на воле? — спросил Ройтман.

— Что вы, что вы, они содержатся в специальных стеклянных клетках, называемых террариумом.

— С детства питаю отвращение к змеям, — посетовал Ройтман. — Однажды, мне тогда было лет семь, я, гуляя по лесу, чуть было не наступил на лежащую на дорожке большую змею, которая, как потом пояснили, была безобидным ужом.

— Полозом, наверное…

— Да, полозом. У нас в лесах Баварии они нередки. Но… драпал я от него так, как, наверное, Арман Хари не бегал на римской Олимпиаде.

Брайтнер рассмеялся. Потом тронул собеседника за плечо:

— Вот мы и пришли.

Террариум представлял собой одноэтажное строение из серого камня и на фоне зеленеющих аллей и вольеров выглядел мрачным. Но внутри царил образцовый порядок: два ряда стеклянных клеток с крышками, походивших на сухие аквариумы. В клетках создано подобие среды обитания с нагревательной лампой. Под каждой клеткой табличка с указанием вида пресмыкающегося, места и особенности обитания.

Было много посетителей, в основном школьников. Среди их звонких голосов выделялся голос гида — немолодой женщины в очках: "Песчаная эфа, среда обитания — пустыни Средней Азии и Северной Африки… Габонская гадюка — одна из самых ядовитых змей Экваториальной Африки…"

Ройтман подавил вздох отвращения.

— Да не смотрите вы на этих гадов, — успокоил его Брайтнер. — Лучше гляньте вон на того человека в сером комбинезоне с резиновым фартуком, который чистит пустую клетку. Он вам никого не напоминает?

— Стоп! — невольно воскликнул Ройтман. — Да это же… это же Исмаилов — Гюрза, один из лучших моих агентов в прошлом!

— Почему в прошлом?

Увиденное было столь неожиданным и впечатляющим, что Пауль Ройтман молчал. А Брайтнер повторил:

— Почему в прошлом? Нас интересует настоящее. Вот вам кандидат в пассажиры "Зеетойфеля". Работайте, желаю удачи!

Смеркалось, посетителей уже не было. В слабом свете фонарей было видно, как из центрального входа в зоопарк вышел человек. Ничем не примечательный, он устало зашагал к расположенной невдалеке остановке автобуса.

Пауль Ройтман пошел следом. Их разделяло всего несколько метров, как вдруг человек остановился и обернулся:

— Добрый вечер, господин Ройтман.

От неожиданности остановился и Пауль. Потом подошел:

— Здравствуй, Исмаилов. Рад встрече. А ты?

— Я уже давно ничему не рад.

— Раз ты обернулся, значит, узнал меня сегодня днем?

— Конечно. Два почтенного вида господина зашли поглядеть на змей — это сразу бросается в глаза. Кстати, человек, который с вами зашел, тоже мне знаком. Имени его я не знаю, но помню, в военные годы он приезжал инспектировать нашу школу.

— Что ж, рад, что у тебя хорошая память, — Ройтман посмотрел вокруг. — Есть предложение посидеть и вспомнить былые годы. Ты после работы, наверное, голоден?

— Не без этого…

— Поужинаем в ресторане?

В ответ Исмаилов провел рукой по своему старенькому пиджаку, от которого попахивало чем-то не особенно приятным:

— В таком-то виде в ресторан?

— Если хочешь, пойдем в недорогую закусочную. Она здесь за углом.

…Они сели за отдельный столик, Ройтман заказал по кружке пива, рыбный салат и сосиски. Исмаилов с аппетитом навалился на еду. Ройтман поглядывал на него, потягивая пивко.

— Ну, расскажи, как поживаешь? — спросил он.

Исмаилов на минуту оторвался от еды.

— Что рассказывать… После войны долго мотался в поисках куска хлеба. Работал то грузчиком, то мусорщиком. Теперь вот убираю за этими тварями.

— Что имеешь?

— Заработка хватает на то, чтобы заплатить за комнату, которую снимаю, и на еду. Все мечтаю купить себе новый костюм, да в редкие свободные часы погулять по городу. Но не получается.

— Вернуться к своему прежнему ремеслу не хочешь?

Исмаилов сделал несколько глотков, слегка постучал кружкой о деревянный стол, словно кому-то грозил:

— Не сомневался, что рано или поздно вы зададите мне этот вопрос. Отвечаю: нет. В Советах меня ждет высшая мера, а я хочу жить. Бедно, как сейчас, но жить.

— Жить или существовать?

— Называйте, как хотите. Все равно нет.

Исмаилов замолчал, задумался. Ройтман начал понимать, что попросту теряет время. Он уже собрался идти, как вдруг услышал:

— Единственное, что меня тянет к Советам, так это желание увидеть родной Баку. А еще горы, аул, где проживала вся родня по материнской линии. Я часто бывал у них. Насколько мне известно, Хрущев вернул обратно народы, незаконно выселенные Сталиным. И я задаю вопрос: может кто-то из моей родни уцелел? Так хочется увидеть…

Ройтман передумал уходить; оживился, щелкнул, подозвал официанта:

— Еще по кружке!

А на Исмаилова нагрянули воспоминания:

— Иногда закрываю глаза и вижу отца и мать, — каким-то певучим тоном произнес он. — Отец был директором мебельной фабрики. В 1938-м его, как врага народа, арестовали и расстреляли. У матери не выдержало сердце. Меня выгнали из института. Хотели, чтобы я отрекся от отца, но я не пошел на это. Младшего брата Рустама отправили в детдом, где он умер от какой-то болезни. Я связался с одной компанией, промышлявшей квартирными кражами. А что делать, жить-то надо было? Попался. Отсидел два с половиной года. Когда вышел, не знал, куда податься — в нашем доме жили уже другие. Воровать? Ни за что! Оставалось только уехать в Чечню и поселиться в ауле у деда и зарабатывать ловлей змей. Их много в верховьях Терека. Особенно ценился яд…

— …гюрзы?

— Да, гюрзы. А потом была война, плен и все остальное…

Это походило на исповедь. Ройтман внимательно слушал, хотя биографию Исмаилова он знал еще по разведшколе.

— Родные места можно увидеть, будучи гражданином Германии, — наконец, произнес он.

— Это как?

— В турпоездке с немецким паспортом, как представитель какой-нибудь фирмы.

Дальше последовало молчание. Ройтман, понимая психологическое состояние собеседника, не решался повторно предлагать сотрудничество. Когда настало время прощаться, он поднялся, положил на стол визитку:

— Вот что, Гюрза, я знаю, на что ты способен. А ты знаешь, чего я хочу. Если надумаешь, позвони.

И Гюрза позвонил… на следующий же день.