Легенда о черном алмазе

23
Полуволки. Емелька а пещере. Невероятная встреча. Бегство. Гнедой исчез. Неизвестный бросает камни. Брод и сон.

В тяжкую пору фашистского нашествия, когда города и села Украины чернели бесчисленными пожарищами, а весь промышленный Донбасс громоздился грудами развалин,- в ту горькую пору на безлюдных окраинах селений, на пустырях, в глухих оврагах и лесистых балках, появился невиданный ранее и неслыханный зверь - полуволи.

В незапамятные времена человек приручил волка, назвал его собакой и сделал своим сторожем, пастух;ом, помощником на охоте, сыщиком, даже водолазом. Собака верно и самозабвенно служила и служит человеку с древнейших времен. Но в 1941 году, когда фашистские банды ворвались, неся разрушение и смерть на землю нашей Родины, остались бездомными не только тысячи и тысячи людей - остался без хозяйского надзора и домашний скот: лошади, коровы, овцы, домашняя птица. Остались бездомными и собаки. Кто мог позаботиться о них, когда тучи фашистских самолетов бомбили наши города, села, железнодорожные станции, рабочие поселки? Из Одессы, Севастополя, Феодосии, Керчи уходили корабли, увозя последних защитников этих городов, а на причалах, среди брошенных чемоданов, корзинок, узлов, вещевых мешков метались, искали своих хозяев, скулили, совсем по-человечьи рыдали оставленные псы: им было бы проще принять смерть, чем разлуку…

В то суровое время в покинутых селах, на обезлюдевших окраинах городов, на пустырях и в глухих оврагах полуодичавшие собаки распознали своих древних родственников - волков - и стали вместе искать добычу. Собаки-овчарки и волки успели создать свои семьи. Это были полу волки - животные хищные, коварные, крайне осторожные и злые.

На крутоярах, между Лисичанском и Привольным, в этом, быть может, самом живописном уголке Донбасса, где колючий кустарник не пропустит никого, где только лисы помнят свои легкие тропинки, и вырыли полуволки логовища. И разве мог Емелька предположить, что в считанных метрах от зеленой полянки, где он оставил Гнедого, хищная семейка полуволков устроила в кустарнике свое кубло?

В те самые минуты, когда Емелька замер, прижавшись к доскам между стояками крепи и следил за желтым пятнышком света, которое скользило по старым шпалам штрека, седая матерая волчица выползла на брюхе из-под кустов и… засмотрелась на Гнедого.

Пока Емелька ехал на Гнедом, пробираясь поросшим кустами откосом в сторону пещеры, конь вел себя настороженно и беспокойно: то резко вздрагивал всем телом, то прядал ушами, то фыркал и тряс головой. А стоило Емеле затянуть конец повода вокруг ствола молоденькой груши, как Гнедой попятился, ударил оземь передними копытами, навалился боком на кустарник.

Можно лишь удивляться, что следопыт Емелька, умевший читать следы лисицы и зайца, куницы и хорька, допустил на этот раз такую беспечность: не обратил внимания на сухую, скатанную в клочья траву, и на серый клок шерсти, зацепившийся за терновник. Видимо, думал Старшой в те минуты только о пещере…

Любопытство оказалось сильнее страха, и он устремился туда, не обращая внимания на странное поведение доброго и послушного коня. И что за немыслимое событие: в черном сыром подземелье, где медленное крушение камня перекосило и изломало крепь, где каждый звук повторяло пугающее эхо, где если и ютилось что-либо живое, так только летучие мыши,- в этом глухом подземном мире он встретил человека!

Этот человек, по-видимому, был здесь не впервые. Он уверенно шел по штреку, переступая через обрушенные камни, прочно ставя ноги на прогнившие шпалы узкоколейки, наклонился именно там, где верхние перекладины крепи изломаны давлением пород, ловко проскользнул под двумя скрещенными стояками. Пятнышко света приближалось, прыгало по ржавому рельсу, по серому щебню, по длинным и белым бородам мха, который не редкость в старых шахтных выработках. И вот оно пробежало по кровле штрека, точно над тем закутком, где затаился Емелька, потом опять соскользнуло на рельсы. Огромный ботинок с хрустом ступил на битый сланец рядом с ногой Емельки.

Если бы пятнышко света вильнуло чуть в сторону, в закуток меж двумя стояками крепи, в котором замер, не дыша. Старшой, неизвестный наверняка заметил бы мальчишку. Однако он, похоже, даже мысли не допускал, чтобы кто-то решился проникнуть в заброшенный штрек. Неторопливо дошел до выхода из штрека, осмотрелся, приподнял руку и достал из ниши под кровлей (шахтеры называют ее забутом) какую-то тряпку, старательно вытер ботинки. Тряпку он бросил обратно в забут, спрятал в карман пиджака фонарик и достал зеркальце.

Емелька напряженно следил за каждым его движением, стараясь запомнить очертания фигуры, движения рук, манеру оглядываться по сторонам, и ему почудилось, будто он где-то уже встречал этого плечистого, ладно сбитого мужчину, с короткой и сильной шеей, с низко посаженной головой.

И тут Емелька чуть не вскрикнул… Да неужели же может быть такое?! Тит Смехач?! Что ему делать здесь, в подземельях ? А одет, одет-то как! На глухонемом же вечно какие-то рваные обноски…

Он до боли прикусил губу: ладно. Смехачу здесь нечего делать. Чем же занимается здесь этот мужчина, очень-очень похожий на Смехача?

Ему хотелось разобраться во всем, и он попытался рассуждать хладнокровно.

Итак, неизвестный оказался в штреке заброшенной шахты. При нем был карманный фонарик - значит, человек заранее собирался пробраться в штрек. В старой выработке он вел себя уверенно, передвигался свободно, без особых предосторожностей. Значит, хаживал сюда и раньше. Что же он делал в подземельях? Почему был один? Не потому ли, что у него есть какая-то тайна, связанная с заброшенным штреком?..

Вот и все, до чего дошел в своих рассуждениях Емеля, дальше - тупик. Не подойдешь же к нему и не спросишь, что он здесь прячет или ищет… Да, нужно подумать о мерах предосторожности, сделать так, чтобы загадочный человек не заметил его. Сколько же нужно ждать, пока тот уйдет подальше? А вдруг он вернется, что тогда?

Нет, промедление было опасно, и Емелька оставил свой закуток. Шаг… еще шаг… За круглым устьем штрека сияет и светится августовский день. Скорее из мрака и сырости к свету!

У выхода из подземелья он припал к большому округлому камню и притих. Внизу по бугристым откосам кряжа зеленел и кудрявился частый кустарник. Гнедого отсюда не было видно: полянку заслоняла сплошная стена ветвей и листвы. Емелька соскользнул с камня на глинистую осыпь и, скатывая голыши, бросился в гущу орешника и затаился. Спустя минуту-другую, выглянул из своего укрытия и увидел, что весь откос под высоким обрывом завален серыми глыбами известняка. Мелкие камни лежали грудами, а большие располагались особняком, напоминая плиты, кубы, призмы, разбитые конусы, шары. Среди них возвышался камень, похожий на фигуру сидящего человека. Такое часто случается, когда выступ в береговом откосе принимаешь за силуэт человека. Но на этот раз среди разбросанных обвалом серых глыб известняка действительно сидел человек. Он затаился, готовый к прыжку, сидел неподвижно, не шевелясь, стараясь быть похожим на камень…

Емеля неосторожно пошевелил затекшей ногой, и по осыпи с шумом запрыгал круглый увесистый голыш.

Человек весь напрягся, резко обернулся - и увидел мальчишку. Ловкий и цепкий, Емеля прижался к большому обломку скалы и затаился.

Неизвестный сорвался с глыбы известняка и двумя прыжками достиг орешника, но понял, что проломиться сквозь него, тем более бесшумно, не сможет, и стал, раздвинув ветви, наблюдать за убегающим подростком.

Исцарапав руки и лицо, Емелька выбежал на знакомую полянку. Выбежал и замер: Гнедого и след простыл… На стволе молоденькой дикой груши покачивалась на длинном поводе уздечка. В сторонке, под смятым кустом шиповника, валялось седло. Повод был накрепко затянут, и Старшой, срывая ногти, кое-как развязал его. Сознание заполнила одна тревожная и горькая мысль: что случилось с Гнедым? Эх, потереть такого коня!.. Увидел какую-то пещеру - и забыл обо всем на свете, даже коня бросил, все равно что друга предал… Он наклонился к распущенному на траве широкому ремню подпруги - и отшатнулся. Из-за гибких прутьев куста на него злобно скалилась огромная собачья морда. Рычание было глухим, утробным, и хищные глаза полуволка отсвечивали зеленоватым блеском…

В Привольном, в Кременной, в Пролетарске Емельке уже доводилось слышать о полуволнах. Они нападали хитро и яростно. Можно было подумать, что ими руководило разумное существо, так искусно и скрытно они окружали жертву, не боялись ни шума, ни огня. То, чему собака научилась у людей, теперь, одичав и соединившись с волками, она обратила против своих бывших хозяев. Как дерзко полуволки врывались в загоны, в стойла, как безбоязненно бросались в атаку на людей! Бригады охотников, составленные из бывших фронтовиков, не раз прочесывали места, где были замечены полуволки. Но хитрый зверь, умевший ползать под пулями по-пластунски, прыгать через высокие заборы, петлять, таиться, обманывать охотников, зачастую уходил от облавы невредимым.

Емелька тотчас понял, что произошло на этой зеленой полянке. Полуволки напали на Гнедого!.. Конь чувствовал их присутствие: не случайно же он вздрагивал всем телом, фыркал, прядал ушами, а когда Емелька привязал его к деревцу и направился в чащобу крутояра, тихо заржал.

Он стал медленно пятиться через полянку, по еле заметным следам, оставленным в траве копытами Гнедого. Еще раз мелькнула мысль: не вернуться ли, не взять ли седло?..

Большой желтый шмель, похожий на ком жара, ткнулся в плечо Емельке, заставив отступить на шаг… Спасибо шмелю! Этот шаг был спасительным: над головой Старшого что-то пронеслось. Он подумал, что вспугнул перепела: с таким упругим шумом крылья степной птицы рвут воздух. Только зачем бы перепелу, который пуглив и обычно прячется в жнивье, так смело приближаться к человеку?

Вот оно что! Это камень-колчедан, круглый, сверкающий, тяжелый, как железо, пронесся над головой Емельки и врезался под корень молодого дубка. «Ишь ты, подземельник! - ахнул парень, приседая в траве и беря в руки округлый, будто литой, похожий на гранату-лимонку, камень.- Вот чем швыряется! Да он… хуже полуволка!..»

Емеля юркнул меж кустов, решив напрямик выбраться в кювет у железнодорожного полотна, но лишь ступил на травянистый вал перед кюветом, как что-то больно ударило его в подколенный сгиб… Тогда Емелька бросился с откоса в разнотравье, будто в реку, и, катясь кувырком через мелкий кустарник, через заросли гусиной травы и полыни, думал лишь об одном: чтобы подземельник не попал ему в голову…

Выбраться из глубокого кювета на железнодорожную насыпь оказалось не так-то просто. Тупо ныла ушибленная левая нога. Как ни берегся Старшой, чтобы не тревожить ее лишний раз, не получалось: то подворачивался щебень, то древесный корень, то рельсы оказывались слишком высокие - не переступить. Он медленно ковылял вдоль железнодорожной насыпи, направляясь к броду, и длинный повод уздечки вился и скользил за ним, как змея.

Берег у брода был отлогий, песчаный, весь ископыченный, и Емелька хотел было присесть отдохнуть, но подумал, что подземельник, возможно, крадется по следу, и потому, не раздеваясь, сразу же вошел в реку. Сначала по колени, затем по пояс и, наконец, окунулся с головой. Ах, какой же ласковой, свежей, шелковистой была речная вода! Чем она так волнующе пахла: подкорком березы, лилией, что цветет над плесами, легким дождиком, грибами?

Левый берег Донца невысок. Вдоль отмелей зеленеет лозняк и шумят камыши, а у брода, где дорога обрывается прямо в реку, песок на редкость сыпуч и золотист. Повыше от этой осыпи, над отлогим взгорком, широко раскинул ветви подранок-дуб. Здесь так и принято называть его - подранком. В недавнюю пору, когда на берегах реки гремели бон и поредевшие фашистские рати удирали из Донбасса на запад, осколком тяжелого снаряда отсекло могучую ветку дуба. Местные люди говорили, что из-за этого дерева вели огонь наши пулеметчики. Если бы не дуб, не одному из наших бойцов пришлось бы сложить тут голову: он защитил их своим богатырским телом.

Емелька не раз останавливался у подранка-дуба, любовался его глянцевитой резной листвой, прикасался ладонями к бугристой коре, к заживающей ране. Он словно бы и сам сражался в том бою!

А теперь он никак не мог добраться до памятного дерева: зыбкий песок осыпался из-под ног, на плечи давила невидимая тяжесть. Стиснув зубы, он все же одолел осыпь. У ствола дуба зеленел неширокий коврик травы, и Емелька обессиленно опустился на него.

Глянцевая листва шелестела и позванивала чуть слышно, от нее веяло спокойствием. И вот уже не стало ни зеленых ветвей над головой, ни берега, ни реки, ни того странного подземельника, что швырялся камнями,- только тихий шелест листьев стлался над землей, да откуда-то издали слышалось призывное и печальное ржание Гнедого…

Через час, а может быть, и через два, к ветвистому дубу подошел высокий и нескладный, с жидкой бородкой человек. Правой рукой он придерживал на плече стянутые в тугой жгут удочки, а под левой нес потрепанный зонтик. Заме-тив мальчишку, старик вздрогнул, присмотрелся и, наклонясь над Емелькой, тронул его за плечо:

Что стряслось, бедовый?.. Ты болен?..

Емелька силился открыть глаза - и не смог. Губы его шевельнулись, и рыболов услышал:

- Там… Гнедой…

Старик-рыболов уронил удочки и зонтик, опустился на колено и стал осторожно тормошить Емельку, пытаясь разбудить:

- Что случилось? Что с Гнедым?..

Это был Митрофан Макарыч.