Легендарные разведчики — 3

У некоторых прежних союзников СССР по мирной жизни и по военным блокам отношение к разведке было еще серьезнее, чем у нас. Так, исчезнувшая ГДР как раз и славилась двумя непревзойденными феноменами: натренированными спортсменами-чемпионами и фантастически удачливыми разведчиками. И в распаде государства, всей социалистической системы, по мнению Маркуса Вольфа, никакой вины разведки нет. Сейчас, когда после кончины генерал-полковника становятся известны некоторые события, значившиеся при его жизни под грифом секретно, можно сказать, что именно такие люди, как Вольф, не раз спасали и свою, и нашу страну от крупных политических и военных потрясений.

Попробую сначала коротко представить генерала, три десятилетия руководившего внешней разведкой ГДР. Буду называть ее именно так: от презрительного словечка «штази», которым ее окрестили на Западе, ветеранов внешней разведки — и российских, и гэдээровских — коробит.

Маркус родился в 1923 году в Германии. Отец — Фридрих Вольф, писатель, антифашист. Брат Конрад Вольф — известный кинематографист, режиссер. В 1930-х годах семья эмигрировала в СССР. Маркус учился в Москве.

Уже в годы Второй мировой войны начал сотрудничать с советской разведкой. После войны семья Вольф возвратилась в Германию, сознательно поселившись в той части страны, которая контролировалась советскими войсками и затем стала Германской Демократической Республикой.

В качестве журналиста Маркус Вольф освещал Нюрнбергский процесс. В книге «Из блокнота Долгополова», вышедшей в 2020 году, помещено фото моего отца — специального корреспондента «Известий» на суде народов. Вскоре раздался звонок человека из СВР, книгу прочитавшего или пролиставшего: «А что, разве ваш отец знал Маркуса Вольфа?» Я удивился: «Откуда?» — «Да вот Маркус — совсем молодой парень. Сидит прямо за вашим папой». И, присмотревшись, я увидел: да, точно Вольф, только совсем юный. Впрочем, уверен, они с моим отцом не знали друг друга.

Когда с карьерой журналиста было, может, и не по своей воле, покончено, Маркус Вольф работал в министерстве госбезопасности ГДР. Затем возглавил службу внешней разведки. По его собственным словам, эта работа длилась 34 года. После объединения ГДР и ФРГ преследовался новыми властями, однако практически доказал свою невиновность: суд приговорил Вольфа к условному сроку заключения.

Вольф занимался в основном литературным трудом. Его книги, вышедшие в Германии, стали бестселлерами. Издавались они и в России, а Вольф приезжал в Москву на их презентации. В один из таких визитов мы и познакомились. После беседы стало понятно, что безымянных героев, трудившихся на ведомство генерал-полковника, было даже гораздо больше, чем я себе представлял.

Встречался с Маркусом, говорившим на русском почти без акцента. Переписывался с ним. Он ушел в ноябре 2006-го в свои достойно прожитые 83 года, но в моем бумажнике до сих пор хранится его визитная карточка с берлинским адресом. Маркус был исключительно, как мне кажется, везучим, и потому ношу эту карточку «на счастье».

Маленький Маркус, он же Миша, оказался с отцом-коммунистом и братом Конрадом (будущим знаменитым режиссером) в Москве в 1934-м. Бежали от фашистов. И попали в непростую ситуацию. Социализм, индустриализация — и ежовские чистки. Борьба с фашизмом и культ Сталина. Желание помочь родной Германии, Великая Отечественная и, наконец, приход в разведку новой страны под названием ГДР. Вернее, и службы такой еще не было.

И здесь Вольф совершает великую революцию в одной из древнейших профессий. Его судьбой стала разведка. Он созидает ее на абсолютно новых принципах. Тут и коммунистическая идея, и абсолютное понимание того, по каким законам живут в соседней очень богатой стране под названием ФРГ. Знание психологии противника, да, именно противника.

А насколько велико и свято понимание Маркуса Вольфа: только в союзе с СССР и ее спецслужбами, особенно с внешней разведкой, можно добиться успеха в титанической битве с богатейшими соперниками из другого мира. История Вольфа — это и о том, как рождается верность, как воспитывается преданность. Ведь даже в трудные годы после разрушения Берлинской стены агенты Вольфа не предали своего генерала. Боролись за его освобождение. Это и их усилиями удалось доказать: Вольф не может сидеть в тюрьме, ибо он никому не изменял, а боролся за независимость и существование своего государства, которому и присягал.

Он не отступил, не выдал — выдержал. И даже когда в сложнейший момент смены формаций в нашей стране его не решились поддержать, Вольф не обиделся, не порвал связей с Москвой, которая его воспитала. А обижаться было за что. Он бежал из Германии, добрался до России. Надо было отдохнуть, лечь на дно, на время исчезнуть. Но когда о большом нашем помощнике и друге доложили президенту Ельцину, тот не внял ни просьбе генерал-полковника Маркуса Вольфа, ни мольбам российских генералов. Полный отказ от предоставления возможности хотя бы ненадолго задержаться в Москве. Решение настолько же безоговорочное, насколько и глупое. Кого и чего боялся Борис Николаевич? Его ближайшее окружение уверяло, будто он не хотел портить отношения с канцлером ФРГ Гельмутом Колем.

И Вольф нашел выход, уехал.

Еще более трагическая история могла бы произойти с другим другом — не Ельцина, а нашей страны — Джорджем Блейком. По настоянию ближайших советников типа Березовского его были готовы отдать англичанам. Те увидели вопиющие слабости человека, возглавлявшего чужую державу, начали жать, настаивать на выдаче Блейка. К счастью, Ельцин предался одной из своих любимых пагубных забав, и как-то само собой утихло, угомонилось.

А Маркус Вольф бежал из ельцинской России. Был взят под стражу. Предстал перед судом. Получил условный срок и вышел на свободу.

Когда время, отпущенное временщикам, прошло, генерал-полковник Маркус Вольф снова стал наведываться в Москву. На квартире в ста пятидесяти шагах от Красной площади мы тогда впервые и встретились.

— Ну что же, о чем вы хотели меня спросить? Ведь я уже немало писал и рассказывал о конкретных оперативных делах.

— Но все равно остается немало белых пятен…

—.. Может, пусть они и остаются, чтобы никого не подставить? Я сознательно называю некоторых своих героев только по именам, не упоминая их фамилий.

— Понятно, традиция.

— Тут дело не только в конспирации. Так, в моей книге «Друзья не умирают» для меня было не столь важно раскрыть какую-то новую документальную истину о конкретном политике или близком человеке. Я стараюсь поведать о моих искренних, часто товарищеских взаимоотношениях с такого рода людьми. Одного моего героя именую сэром Вильямом.

— Это, случайно, не наш разведчик Рудольф Абель — он же Вильям Фишер?

— Нет-нет. Просто звали моего героя действительно Вильямом, а внешне он напоминал английского лорда. Был одним из лидеров Свободно-демократической партии Западной Германии. В 1972-м как старейшина открывал заседание вновь избранного бундестага. А до этого мы с ним обсудили текст его выступления.

— Он понимал, что обсуждает текст с генерал-полковником разведки ГДР?

— В то время я, по-моему, был еще генерал-майором. Да, в отличие от некоторых других западных политиков, с которыми мы поддерживали отношения под прикрытием и какими-то легендами, Вильям прекрасно знал, с кем имеет дело. Сознательно шел на контакт — не изменяя своей политической позиции либерала.

— Если он оставался либералом, то что же заставляло его сотрудничать с гэдээровской разведкой?

— История установления контакта с ним такова: Вильям не принимал проамериканизма канцлера ФРГ Аденауэра, отвергал политику вооружения Западной Германии и считал, что сближение двух немецких государств послужит делу мира. Ни в какой степени он не был марксистом, оставаясь человеком, весьма далеким от коммунистического мировоззрения. Однако полагал, что его убеждения могут принести пользу, и шел на контакты с моей Службой. Мы обменивались мнениями по политическим вопросам, и Вильям, естественно, получал от меня информацию о наших взглядах на эти проблемы.

— Генерал, а этого вашего сэра Вильяма не разоблачили? Ведь пост-то занимал такой, что западногерманская контрразведка наверняка за ним приглядывала.

— Что вы! Вильям скончался в уже очень преклонном возрасте, за девяносто. И тогдашний президент ФРГ фон Вайцзеккер дал высокую оценку его деятельности в этом… Ну, что… забыл это слово по-русски, публикуют после смерти?

— Некрологе.

— О том, что Вильям был связан с нами, стало известно после событий 1990 года, когда произошло присоединение ГДР к ФРГ. Иногда, до этого, возникали подозрения, и мы предлагали ему прервать работу. Но он говорил: ничего подобного и ничего страшного — я с вами. Мужественно держал контакт. Да, многое с ним связывало, у нас были результаты. Но не менее важны и наши личные отношения. Не сразу, конечно, даже не после первых лет, но на последнем этапе сотрудничества я действительно считал его своим другом, а он меня — своим. Полное взаимное доверие. Необычный, своеобразный человек, и к тому же он был… что-то забываю это слово по-русски, кажется, масон.

— Есть такое слово и понятие.

— Вильям считал необходимым сохранить свои человеческие качества, собственное видение мира.

— Сэра Вильяма так и не раскрыли. А вот Гюнтера Гийома, вашего суперагента — советника канцлера Вилли Брандта, западногерманская контрразведка все-таки разоблачила. Канцлер был вынужден подать в отставку, Гийом попал в тюрьму. А ведь источник из Первого главного управления КГБ СССР предупреждал, что вашему человеку в окружении Брандта угрожает опасность и он на грани разоблачения. Информацию передали вашему руководству, но почему-то никаких мер не приняли и Гийома из игры не вывели.

— Подождите-подождите. Давайте разберемся. Сейчас, годы спустя, общепризнано, что отставка Вилли Брандта произошла не из-за раскрытия Гийома. Причины здесь другие, и они подробно описываются в выходящих на Западе аналитических книгах. Хотя, не отрицаю, дело Гийома повлияло на карьеру канцлера. И во-вторых, о провале Гюнтера. Тут нами допущен серьезный просчет. Фамилия «Гийом» — своеобразная, она французская, для Германии не типичная. Под этой своей настоящей фамилией он и попал по нашей линии в Западную Германию. Сделал карьеру. Его не могла не заметить контрразведка. Время от времени попадал под проверки. Но все обходилось благополучно. Как-то арестовали одного человека, в записной книжке которого обнаружили фамилию Гийома, его телефон. Федеральная служба защиты конституции ФРГ установила, что общались они с арестованным совершенно официально. Но наметки, конечно, остались. У одного из контрразведчиков были какие-то подозрения, слабые намеки на то, что в Социал-демократической партии действует агент, имя и фамилия которого начинаются на «Г».

— Откуда же взялись эти данные? Не думаю, что таких на букву «Г» вокруг канцлера были десятки.

— Прямо с этого и начну. Мы упустили важный момент: начальный период вывода Гийома — 1956, 1957, 1958 годы. Он не занимался тогда никакой большой работой, вкалывал в магазине своей тещи. Мы, собственно, посылали его как резидента для взаимодействия с другими агентами. К более ответственным делам он только готовился. А мы в тот период пользовались шифром, полученным от советской службы. Посылали агентам односторонние радиограммы из Центра с указаниями, заданиями… Иногда использовали шифрограммы для поздравлений с праздниками, приятными датами. В деле Гийома пагубным оказался день рождения сына.

— При чем здесь сын с его днем рождения?

— Не только сын — сыграло роль и поздравление его жене. Мы аккуратно поздравляли наших агентов и их родственников.

— Понял, в чем тут загвоздка. Радиограммы расшифровали?

— Сейчас расскажу. Уже в конце 1950-х годов мы получили информацию: советский шифр, перенятый нами, разгадан англичанами, и западные немцы в курсе. Дешифровки находятся в Службе по защите конституции. Они имели опознавательные номера, группы цифр. То есть эти расшифрованные радиограммы уже можно было разложить, что называется, по папкам получателя. Мы совершенно изменили шифр, и с того времени никаких новых дешифровок не было.

— Но почему вы оставили Гийома в самом пекле? Ведь он ходил уже по лезвию…

— Мы проанализировали все радиограммы, посланные разным агентам. Решили, что для Гийома они опасности не представляют. Да и в деле его, которое мы просматривали, не было никаких пометок о посланных поздравлениях. Прошло почти двадцать лет, время работало на нас. Но работник западногерманской контрразведки, который обнаружил в телефонной книжке фамилию Гийома и знал, что существуют какие-то подозрения по поводу действующего в Социал-демократической партии агента с фамилией на букву «Г», однажды обратился к своему коллеге из другого отдела. У того имелись разложенные по папкам расшифровки, но фамилия получателя еще не была установлена. Сравнили поздравления с датами рождения сына и жены Гийома. Тут все и стало ясно. В апреле 1973 года начальник ведомства по защите конституции уже знал точно: Гийом и его жена — наши агенты. И 29 мая 1973 года доложил об этом в присутствии начальника бюро Клауса Кинкеля своему министру Дитеру Геншеру.

— Забавное сочетание — оба занимали впоследствии пост министра иностранных дел.

— Но в юридическом плане, перед судом это вряд ли послужило бы доказательством принадлежности Гюнтера Гийома к нашей разведке. И тогда было решено оставить Гюнтера у Вилли Брандта.

— Зачем? С какой целью?

— Чтобы затем оперативными методами получить доказательства его шпионской деятельности.

— Контрразведчики сурово подставляли своего канцлера.

— Согласен. И держали Гийома в советниках целый год. А когда Гийом с братом поехал в отпуск в Скандинавию, то там они и задержали Гюнтера с секретными документами. Во время судебных разбирательств как раз они фигурировали на его процессе. Между прочим, на моем тоже. Но истинная причина провала — наш недосмотр по расшифрованным радиограммам.

— Быть может, я ошибаюсь, но этот же разгаданный англичанами шифр в последние годы Второй мировой войны вывел американцев на сеть советских атомных агентов.

— Шифр в разведке — это важнейшее. Не углубляясь сейчас в подробности, я все же замечу, что и антифашисты из «Красной капеллы» были схвачены из-за дешифровки радиосообщений. А Гийому поначалу пришлось в ФРГ сложно. Как наладить семейную жизнь так, чтобы она не вызывала подозрений у окружающих. У него возникали конфликты с женой, не всегда она его понимала. А сколько упреков он услышал от сына. Парню было уже шестнадцать-семнадцать лет: он крайне левый, входил в Союз этой левой молодежи. И больше того: считал отца правым консерватором, предателем и так далее.

— А нельзя ли раскрыть в этой беседе и еще одного вашего выдающегося сотрудника под оперативным псевдонимом «Топаз»? О нем в последнее время все больше вспоминают, называя гением разведки.

— Время «Топаза» еще не настало. Да и настанет ли? Боюсь, что если и настанет, то очень, очень не скоро.

— Что ж, отложим на следующую пятилетку.

— Или гораздо дальше.

— Согласен. Расскажите, ведь это можно: как все-таки ваши разведчики-нелегалы проникали в чужие страны?

— По-разному. Давайте о случае совсем не типичном. Наш нелегал ушел из ГДР на Запад под своей фамилией. Вот у кого необычнейшая судьба. Этот человек, будем именовать его В., служил в войсках СС.

— Ничего себе!

— Совсем в юные годы. Потом уже в ГДР работал редактором профсоюзной газеты. И мы использовали легенду: будто бы, узнав о бывшей принадлежности В. к СС, в Восточной Германии его стали прижимать, вот и рванул в Германию Западную. В ФРГ он не скрывал: да, редактировал газету профсоюзов, а во время войны служил в СС. Пробиваться ему оказалось сложновато. Устроился, если не ошибаюсь, в журнал «Шпигель» где-то в Гамбурге. А ему — и нам — нужен был все же Бонн, который гораздо ближе к политическому центру. Но В. — журналист эрудированный, интересовался внешней политикой, хорошо писал. И попал, как и сэр Вильям, в руководство партии Свободных демократов. Его отдел занимался вопросами внешней и военной политики.

— Прямо в точку. Вы, наверное, о таком и не мечтали.

— Мы не мечтали, мы его к этому готовили. В. стал для нас если не ведущим, то одним из серьезных источников информации. Он устанавливал контакты с коллегами по НАТО, с политическими партиями, выезжал в составе официальных пресс-групп в другие страны. Так познакомился со своей будущей женой.

— Готов спорить, что она работала в интересующей вашу службу партии или министерстве.

— А что тут спорить — именно так. Они поженились. Она — чистейшая западная немка, и при всяких вероятных проверках не возникало никаких сложностей. Поначалу трудилась в одном из отделов министерства обороны Западной Германии. И уже давала информацию мужу.

— Он, видимо, поначалу работал с ней втемную, вряд ли афишировал, что трудится на разведку ГДР?

— Я не помню, в какой период он перед ней раскрылся — сразу или нет. Наверное, на первых порах внушал, что, работая в пресс-службе ведущей партии, не может не интересоваться и оборонной политикой страны. Полагаю, начиналось так, и, признайте, выглядело логично.

Но затем он привлек ее политически, сознательно. Когда начальник этой дамы перешел в ведомство канцлера, то она последовала за ним. Судьба В. необычна, а использованную нами разработку такой не назовешь.

— Генерал, но признайте, что ваши агенты частенько использовали подобный прием. Ведь очень помогали ГДР, да и не только, бедные, порой уже не первой молодости секретарши, сблизившиеся с красавцами из вашего ведомства.

— Это трафарет, который приклеили моей службе на Западе. Мы, мол, использовали любовные связи, совращали бедняжек, заставляли работать на нас и в конце концов бросали.

— Разве не похоже на правду?

— На самом деле бывали разные ситуации. Действительно, в отдельных случаях наш вербовщик, ну, иногда и нелегал, привлекал женщину к работе на базе личных взаимоотношений. Под разными легендами, не раскрывая себя, склонял ее к тому, чтобы она давала информацию, доступные ей документы. Но, поймите, тут не было трафаретов. Во многих случаях люди женились. Я и сейчас поддерживаю с ними контакты. Знакомились на началах необычных, а потом — счастливые браки, дети. Признаю: бывало и по-иному — расходились. Или еще более трагично — агентов раскрывали, и мужчину приходилось отзывать назад. Иногда вывезти супругу не удавалось, и тогда арест, суд, изредка, очень редко — даже тюремный приговор. Но обычно до такого не доходило.

— А как же тогда с Габриэлой Гаст? Ее, вашего агента и по совместительству одного из лучших аналитиков БНД — Федеральной разведывательной службы Западной Германии, занимающейся внешней разведкой, посадили именно за шпионаж. И завербовали Габриэлу, гражданку ФРГ, члена партии Христианско-демократического союза как раз ваши ребята-красавцы.

— Да, по-моему, вербовку провели таким образом. Но поймите, в будущем ее становлении как нашего агента, в готовности Габриэлы работать на нас, в ее последующем внедрении в руководство БНД это существенной роли уже не играло. Она оказалась способной и исключительно амбициозной — употребляю это слово без всякого негативного оттенка.

— А как вы все-таки ее отыскали?

— Габриэла из крайне религиозной семьи христианских демократов. Приехала в университет Карл-Маркс-Штадта в ГДР работать над темой о правах женщины в ГДР. Ей оказали помощь.

— Уже зная, что привлекут в ваше ведомство?

— Сначала с ней установили хороший психологический контакт, помогли получить материалы для научной работы. В тамошнем окружном управлении ребята были активные. Наверное, они просматривали немало кандидатов и кандидаток. Остановились на Гаст: еще до окончания учебы в Западной Германии она работала на политической и идеологической основе.

— А если отвлечься на минутку от Габриэлы. Обычно вы, наверное, платили своим агентам?

— Очень по-разному. В основном к нам шли по идейным соображениям. Но я придерживался принципа: человек трудится помимо своей работы, тратит силы и время, рискует — значит, он должен за это что-то иметь. Но тут возникал вопрос: а сколько же своих расходов он сможет прикрыть? Серьезная проблема безопасности. И не с самого начала, а годов с 1960-х или с начала 1970-х мы завели систему личных счетов, не раскрывая, понятно, наших агентов. Часть они получали в марках ГДР. Мало ли что могло случиться. Вдруг вынужденный вывод из другой страны. Или возвращение в случае ареста. Они должны были понимать, что мы поддержим их и морально, и материально. У работавших за границей достаточно долго росли в ГДР солидные счета. Иногда мы выплачивали валюту, тоже соблюдая меры безопасности: фамилия получателя не указывалась, только номер. Но и этот номер, этот бюрократизм, проявленный нашим министерством госбезопасности, тоже сыграл свою отрицательную роль. После событий 1990 года некоторые из наших агентов были все же установлены, и именно из-за номера.

— Увлекшись финансовыми проблемами, мы позабыли про вашу Габриэлу Гаст. Итак, она начала работать на разведку ГДР.

— Она вернулась в Мюнхен. И мы подсказали, с кем из преподавателей ей надо бы пообщаться.

— Тоже были вашими агентами?

— Да нет. Мы хотели, чтобы ее серьезные научные работы писались под опекой известных ученых. Тех, кто мог бы рекомендовать Гаст после университета на работу в министерство иностранных дел ФРГ. В Мюнхене преподавал один профессор, автор многих книг. В общем, к нему Габриэла и обратилась. А профессор подсказывал не только способной студентке, но и БНД. По его рекомендации брали на аналитическую работу в западногерманскую разведку.

— По-русски говорят: «подыскивал кадры».

— Вот-вот. В БНД женщин в ту пору почти не брали. А Габриэла уже успела написать солидную диссертацию по Восточной Германии, и благоприятный отзыв видного профессора был очень кстати. Так Гаст попала в школу БНД. А все остальное — результат ее личных качеств, способностей и амбициозности.

— Гаст была советником канцлера Гельмута Коля?

— Нет-нет. Она работала в БНД в разных отделах, больше по линии информации и ее анализа. Получала данные из разных отделов, но мы, естественно, ориентировали Габриэлу на все то, что ближе к нам, к Советскому Союзу, к другим странам Варшавского договора. И она исключительно грамотно и толково делала анализы на эти темы. Для БНД и для нас тоже. В БНД есть представительство при канцлере, тогда оно находилось в Бонне. Его работники готовят информацию, поступающую из БНД, уже непосредственно для канцлера.

— Тогда им был Коль?

— Он получал подготовленные Гаст информационные сводки. Да, она определенное время этим занималась. И из всех женщин, сотрудниц БНД, у нашей Габриэлы был самый высокий чин, соответствующий начальнику отдела министерства.

— Хорошо известно, что арестовали эту даму-суперагента лишь после падения ГДР.

— Давайте расскажу о женщине, но не завербованной, а нашей разведчице, внедренной в Западную Германию с использованием двойниковой биографии.

— Что это такое?

— Биографии другого человека. Она приняла биографию западноберлинской гражданки.

— Каким образом можно взять обличье другого человека, если он жив?

— У той женщины было психическое заболевание. Она все время находилась под контролем. Профессия той, двойниковой, дамы — парикмахер. Это не слишком подходило, и мы использовали легенду, объясняющую, почему она не может продолжать эту работу. Начинала исключительно скромно, с позиции секретарши страховой компании.

— Многие ваши кадровые работники шли с самых низов и затем добирались до важных постов. Кое-кто, как, например, Гийом, дослужился до должности советника канцлера ФРГ Вилли Брандта.

— У нас был не только Гийом. А старт из глубин, снизу — обычный вариант и в научно-технической, и в других видах разведки, которым пользовались большинство наших сотрудников. Мы брали студентов, аспирантов, окончивших высшую школу, как правило техническую, но использовать их с документами, полученными в ГДР, было нельзя. Им приходилось начинать в ФРГ с нехитрой рабочей профессии. Некоторые раньше действительно занимались каким-нибудь ремеслом, другие его осваивали уже на новом месте.

— Извините, что отвлек от рассказа о женщине-парикмахерше. Но ведь придумать столько легенд для ваших нелегалов, найти множество людей с двойниковыми биографиями — невозможно.

— До закрытия границ ГДР в 1961 году большинство шли в потоке беженцев и официально переселяющихся на Запад. Конечно, в их легендах не было и намека на членство в партии или принадлежность к нашей службе: уходили якобы по тем же причинам, что и другие жители. Недовольны режимом, ущемляются права…

— И не попадали под колпак западногерманской контрразведки?

— Через фильтрационные лагеря проходили десятки тысяч. А я все-таки возвращаюсь к нашей разведчице и, как условились, называю лишь ее имя — Йоханна. Итак, страховая компания, потом переезд в Гамбург. По нашему указанию она дала в боннской газете объявление, что ищет место секретарши. К тому времени уже обладала соответствующей квалификацией. Получила несколько писем-предложений, в том числе — бывают же совершенно невероятные совпадения — от уже упоминавшегося в самом начале беседы нашего источника Вильяма. Он, естественно, и не догадывался, кто она, а Йоханна не могла предполагать, кто же на самом деле Вильям. Вот уж угораздило! Нас это никак не обрадовало, и возникла задача как-то их развести. Пришлось мне лично проводить с ней встречу. После этого Йоханна ушла от Вильяма и поступила к генеральному секретарю партии Свободных демократов. Они тогда были Социал-демократами под эгидой Вилли Брандта и проводили так называемую новую восточную политику. А после смерти этого генерального секретаря она попала к севшему на его место. И уж этот человек занял высокий пост в большой европейской политике. Так наша Йоханна стала частенько наведываться в Брюссель. Представляете, какие это открывало нам возможности?

— Еще бы.

— Затем ее шеф стал министром экономики ФРГ. И она была при нем не просто секретаршей. Ее пост я бы по-русски обозначил как помощница министра, который одновременно находился и в главном руководстве партии Свободных демократов. Вот какой путь пройден — от парикмахерши до высшего руководства. Левая или правая рука министра и одного из руководителей правительственной партии!

— Позвольте спросить: отношения у этой пары оставались чисто служебными или зашло чуть дальше?

— Сугубо деловые, но через какое-то время он предложил ей перейти на «ты». На Западе это кое-что значит. Она познакомилась с семьей министра, общалась с его женой. Йоханна умела себя подать, да и внешне она женщина приятная.

— И как же сложилась ее судьба?

— Получилось так, что, возвращаясь с явки из Рима в Берлин, она случайно оставила в такси сумку — а в ней фальшивые документы с ее фотографиями. И мы долго взвешивали, как быть: идти на риск, оставлять ее там или нет? Йоханна уже двадцать лет проработала на Западе…

— Двадцать? В каком же это было году?

— В 1985-м. У нас в это время произошло несколько других провалов, и хотя она могла еще работать, я все же решил: хватит. Мы ее отозвали и устроили в небольшом городке возле Берлина. Случайно оказалось, что рядом с моей дачей. Естественно, я знал Йоханну. А после того как ГДР не стало, ее и меня привлекли к суду: у нее судебный процесс, и у меня тоже. Иногда она обращалась ко мне, и у нас сложились дружеские отношения. Мы с моей женой Андреа постоянно общаемся с Йоханной.

— Вы заговорили о процессе. Тогда это выглядело серьезно. Посадить вас могли — и надолго.

— Это было в 1993 году. Вызывали целый ряд свидетелей, с которыми я лично работал. Прокуратура исходила из того, что меня обвиняют не за работу в разведке, а за то, что я лично склонял людей к государственной измене и шпионажу. И Йоханна сыграла важную роль на моем процессе, рассказывая, как все было на самом деле. Это было выступление человека высочайшего интеллектуального уровня. Рассказала, что пережила и что осознала в 1945-м. Тогда она, восемнадцатилетняя девушка, готовилась стать учительницей.

И однажды, выйдя на шоссе, увидела колонну заключенных Освенцима, которую безжалостно, будто скот, гнали эсэсовцы. Задумалась и со временем постигла причины войны, познала, в чем суть нацизма, и поклялась, что постарается сделать всё, чтобы такое не повторилось. Йоханна не рвалась в разведку. Но когда на нее вышли, попросили согласия, она стала нелегалом исходя из сугубо политических убеждений. Не отрекается от них и по сей день, о чем услышали и на процессе.

— И для вас, и для Йоханны эти суды, длительные процессы закончились. Теперь все благополучно.

— Да, и сегодня мы не просто встречаемся с ней, а дружим, часто рассуждаем, не прожили ли мы эту жизнь напрасно.

— И к какому выводу приходите?

— Типичный журналистский вопрос, меня об этом часто спрашивают ваши коллеги на Западе, да я и сам его себе задаю сегодня, когда дела, которому мы служили, сейчас вроде бы нет. По крайней мере, у меня. Страна ГДР ушла, о социализме как-то нет и разговора. Может быть, все действительно было зря? Этот вопрос я тоже задаю Йоханне. Мой друг по-своему отвечает «нет», считая, что жизнь у нее была крайне интересна и она смогла спокойно проити все эти преследования, допросы, зная, что вершит хорошее дело.

— И вы, догадываюсь, разделяете ее точку зрения?

— Я ее подхватываю, говоря, что мои чувства совпадают с теми, которые излагает Йоханна. Но, конечно, больно, что то, чему мы служили, чему отдавали энергию, силы, — ушло. Причем ушло таким вот образом. И больно осознавать ошибки, которые мы совершали.

— Вы одним из первых предупреждали о грядущем крахе социалистической системы. И все-таки, чего бы вы не сделали, зная, как все обернется?

— Я бы не отнес этот ваш вопрос к своей разведывательной службе. За то, что мы делали, можно отвечать, это можно в полной мере отстаивать. Конечно, допускались ошибки, нормальные, человеческие. Нет такой спецслужбы, где бы без них обходились. Но крупных ошибок, я думаю, не было. Разведку, которую я возглавлял, на Западе считают одной из самых успешных в мире. Мне запомнился документальный фильм, где один из работников ЦРУ признается: «Да, они были лучше нас. Однако финальную игру все же проиграли».

— Можно ли было избежать такого финала? Или он был исторически предрешен?

— Исторически предназначен. Но не в том, что касается деятельности разведки, — тут уж ни в коей мере. Нельзя, по-моему, винить ни советскую, ни нашу разведку в этом уходе от социалистической системы. Тут глубокие политические причины. Мы только называли систему, которой служили, социалистической. Но во многих отношениях она далеко не дотягивала до тех идеалов социализма, в которые верили мои родители и которые мы считали своими. Если говорить о внутрипартийной системе, то мы назубок выучили все постулаты демократического централизма. Но что у нас было на протяжении всей моей сознательной жизни, не говоря уже о временах Сталина? Никакого демократизма внутри партии. Все вопросы решали сверху, никого не спрашивая. А экономическая система — чисто административная. Какой социализм? Требовались глубокие перемены на демократических началах. И мое твердое убеждение: они могли быть чисто демократическими. Но их не было. В то же время на Западе существует заученное трафаретное представление о жизни в СССР, особенно довоенной: сплошные репрессии и ужасы.

— Но вы же сами прожили у нас больше десятка лет. Ваша семья бежала от фашизма, и с 1934-го вы твердо обосновались в Москве. Вам ли не знать, что тогда творилось.

— Жизнь была очень противоречива. Мы жили, как любая молодежь. У меня столько друзей на Арбате, где в одном из переулков была наша квартира. Может, повезло со школой — 110-я, в Мерзляковском переулке, около Никитских Ворот. Теперь там, если не ошибаюсь, музыкальное училище. Вот где царил культ, но — культуры. Всеобщая атмосфера образованности. Нам преподавали не только русскую, но и мировую литературу на высочайшем уровне. На Западе этого не понимают, хотя до таких высот не поднимались. Уверены, будто мы росли в узких рамках курса ВКП(б) и сталинских директив.

— Но, кроме культа культуры, существовал и другой культ.

— Репрессии коснулись и многих моих одноклассников: и немецких эмигрантов, и русских. Но нельзя перечеркивать и хорошее. Скажу вам, что всё намного сложнее и требует глубочайшего осмысления.

— Товарищ генерал-полковник, а нельзя ли коснуться в нашей беседе темы вашего сотрудничества с советской разведкой? Так и хочется спросить: вы не общались с Путиным, когда он служил в Дрездене?

— Нет. У нас с ним тогда был разный служебный уровень. Да и в Дрездене я почти не бывал. А если и заглядывал, то, по-моему, встречался с их генералом — был там такой представитель. И к тому же я в те годы уже свертывал свою деятельность. С 1983 года готовился к уходу на пенсию, а распрощался с разведкой в 1986-м.

— Позвольте слегка отойти от проблем действительно глобальных и исключительно противоречивых. Хочу задать вам, возможно, и не самый серьезный вопрос. Просто для разрядки. Правда ли, что любимица публики, многократная чемпионка по фигурному катанию Катарина Витт была агентом Штази? Многие западные издания на это намекают.

— По-моему, нет. Во-первых, я знал не всю агентуру своей службы. Во-вторых, если кого-то из таких известных людей и вербовали, то занималась этим не внешняя разведка, а контрразведка. В-третьих, что она могла бы нам принести? Пожалуй, ничего.

— Генерал, вы ответили на несерьезный вопрос с полной серьезностью.

— И хочу продолжить дальше. Вы спрашивали об ошибках. Надо признать: контрразведка чересчур увлекалась количеством вербовок. Я иногда спрашивал их: зачем вам, например, сельское хозяйство?

Ну при чем тут министерство безопасности? Если даже плохо работают тракторы и страшно много аварий, то на это есть их собственное министерство, свои контролеры. А вербовали агентуру в массовом порядке, что мне казалось и кажется абсолютно ненужным.

— А почему все-таки соглашались на вербовку? Почему так много людей сотрудничали — заставляли, загоняли?

— На вербовку требуются мотивы. Они, конечно, самые разные. Беда в том, что в нынешней Германии считают: был агентом, значит, шпик, предатель, выдавал коллег, товарищей. Но это же не так.

— Быть может, не всегда так?

— Я еще раз о мотивах. Главный, который принимали многие: люди были уверены, что служат своему государству и делают для его защиты нужное дело.

— Скажите, генерал, а чем вы сейчас занимаетесь? Оперативная работа осталась в социалистическом прошлом. Нападки на вас, кажется, прекратились…

— Но до этого пришлось выдержать немало испытаний. В сентябре 1991-го меня арестовали: одиннадцать дней в одиночной камере.

И только благодаря друзьям, собравшим деньги, меня отпустили под залог. Потом следствие и процесс, о котором я уже немного рассказывал. Как можно было предавать суду офицеров, совершенно законно действовавших в интересах своего государства — официального члена ООН? В конце 1993-го огласили приговор: шесть лет лишения свободы, но меня отпустили под залог. Я не собирался ни скрываться, ни бежать из Германии. И только через два года приговор отменили. Федеральный конституционный суд Германии вынес решение: офицеры разведки ГДР больше не преследуются за измену и шпионаж. Вместе с Андреа, моей верной и любимой супругой, мы ведем спокойную и размеренную жизнь. Много пишу, вышло уже несколько моих книг — и не только о разведке. Много разъезжаю по Германии. И по Восточной, и по Западной. Такая у нас традиция: авторы представляют читателям свои книги. Обычно аудитория — человек сто, ну сто пятьдесят. Ко мне приходят по четыреста.

— И хорошо покупают?

— Одна больше полугода находилась в списке бестселлеров, а «Шпигель» даже поставил ее на третье призовое место. Планов много. Хочу напомнить людям об общечеловеческих ценностях, поразмышлять о своей судьбе и судьбе моей страны, которая ушла с исторической арены, и объяснить, постигнуть причины этого ухода.

Последнее интервью

Волею судьбы Маркус Вольф в своем последнем интервью отвечал на мои, присланные ему из Москвы, вопросы.

А предыстория такова. Московская студия «Лавр» снимала фильм о Герое России Алексее Михайловиче Козлове. В его интереснейшей биографии, которой вряд ли суждено быть до конца раскрытой, есть очень непростая, тяжелая глава. Арестованного в 1980-м в ЮАР советского разведчика удалось обменять в 1982 году с помощью коллег из ГДР. Наверняка Вольфу, в начале 1980-х начальнику разведки, было, что рассказать о полковнике Козлове. И я, как сценарист, подумал: кому, как не Маркусу, припомнить детали обмена.

Еще задолго до этого, встречаясь с Вольфом в Москве, понял, почему за три десятилетия гэдээровская разведка превратилась в одну из мощнейших спецслужб мира. До чего же силен и, что главное, прозорлив был ее шеф. Несколько опубликованных бесед в газете, подробный рассказ о Маркусе в изданиях с твердым переплетом, и отношения, что называется, сложились. Мы перезванивались, Вольф с совершенно разными, порой неожиданными оказиями присылал мне свои книги, получая в ответ мои. Осенью 2006 года перед съемками фильма о Козлове я через съемочную группу, отправившуюся в Берлин, передал Маркусу список вопросов, на которые он твердо пообещал ответить, «но, Николай, не выходя за рамки». И ответил — за несколько дней до своей внезапной кончины 9 ноября. Тихо умер во сне на 84-м году жизни. Так что после этого интервью других, похоже, быть не могло.

— Оглядываясь назад, вспоминая историю и зная теперь, чем она закончилась, многие высказывают сомнения: а нужна ли была вообще вся эта борьба разведок, затеянная после Второй мировой?

— Я отвечу вам так. Холодная война разворачивалась уже на очень быстрых оборотах. Позади были события в Германии и путч в Венгрии. Как тут было обойтись без разведки? В том числе и нелегальной.

— А что вообще входит в задачу разведчика, живущего в стране под чужим именем?

— Нелегал может иметь разные задания. Выделю первое: это руководить другими агентами, источниками, которые на него работают, и организовать связь с ними и Центром, что весьма важно. То есть фактически руководить так называемой нелегальной резидентурой. Возможна и другая задача: нелегал в одиночку устанавливает контакты для добычи информации.

— То есть вербует агентов?

— Ну, вербовать или не вербовать источники — уже зависит от очень конкретных условий. Как правило, это делается с санкции Центра.

Но обычно, действуя на свой страх и риск, нелегалы не всегда придерживаются такой строгой дисциплины и решают многие вопросы самостоятельно.

— А как вы оценили бы деятельность советской нелегальной разведки?

— Я вообще с гордостью смотрел на русских нелегалов. Очень трудно полностью стать, к примеру, немцем. Это касается и языка с его диалектами, и знания обычаев, нравов страны. Есть целый ряд признаков, по которым западногерманская контрразведка устанавливала чужих. И знаете, эти признаки работали. Так что я порой восхищался смелостью и русских нелегалов, и советских людей другой национальности, которые успешно выполняли эту свою работу.

— Маркус, сам Козлов рассказывал мне, что его обменяли на офицера армии ЮАР, который попал в плен в Анголе, и еще на десять западногерманских разведчиков, шпионов — называйте как угодно, — которых отдала ГДР. А тогдашний начальник Алексея Михайловича, генерал Дроздов, с улыбкой добавил, что «если бы они знали о Козлове всё, то запросили бы еще больше». Не припомните, как готовилась та операция?

— Можно по-разному отзываться о личности бывшего министра госбезопасности ГДР Эрихе Мильке, иметь о нем свое мнение. Но что касается борьбы за освобождение разведчиков, которые попали в беду, то он делал абсолютно всё. И готов был отдавать как эквивалент значительно большее количество западных агентов. Я знал через Мильке, что довольно длительное время готовился крупный и сложный обмен советского разведчика, который сидел в тюрьме Южной Африки. Да, это было темой наших разговоров.

Сначала к Козлову, уже находившемуся в ФРГ, приехал доктор Фогель. Это был известный в ГДР адвокат, он часто выполнял поручения нашей Службы. Спросил Козлова, согласен ли он перейти на территорию ГДР. И Алексей удивился вопросу, спросив: «Зачем же я вообще сюда приехал?» Фогель сразу сообщил нам о решении.

Это было в тридцати километрах от города Айзенаха. Мы в нашей разведке эту точку использовали, и даже с любовью. Это был объект прикрытия для нашего атомного бомбоубежища. Близ холмов. Там был целый ряд домиков-коттеджей.

Там мы и ждали Козлова. Надеялись, все займет минут десять, а растянулось чуть не на полтора часа. Сначала мы привезли тех одиннадцать, на которых обменивали. И вдруг на той стороне, не у нас, что-то остановилось. Представляю, что должен был испытывать нелегал. Вдруг сорвалось, обмен отложен или вообще отменен.

Наконец Алексей вошел, и было сразу видно: настоящий русский мужик. И это было удивительно, потому что позже я узнал, что многие годы он выступал в качестве немца. Поэтому освобождение Козлова мы считали тоже своим большим успехом.

После возвращения на родину, после тюрьмы еще раз выехать за кордон для выполнения нелегального задания, как сделал Козлов, — это меня, надо сказать, весьма удивило. Хотя мы тоже использовали некоторых наших арестованных или засвеченных нелегалов после освобождения или после отбытия наказания или обмена. Конечно, не таким рискованным образом, а на своей территории или на территории дружеских стран. Например, в Болгарии, где на черноморских пляжах было много западных туристов, особенно западногерманских отпускников. В том числе секретарш из ведомств, которые могли нас интересовать. Но использовать разоблаченных нелегалов для работы в странах НАТО или в других государствах, которые представляли для нас интерес, таких случаев я не помню.

А Козлов после всего с ним случившегося работал, как сам мне рассказывал, еще десять лет — до 1997 года. И это мне понятно. Он — разведчик, который много лет выполнял такого рода задания, и делал это с увлечением, а с увлечением это делает не каждый, у Козлова это была составная часть крови. И его будет всегда тянуть к этому делу.

… Всегда тянуло к этому делу и генерала Маркуса Вольфа.