Легион обреченных

СТРЕЛА ПОПАДАЕТ В ЦЕЛЬ

В лагере «остмусульманцев» специальная комиссия СС наводила порядок. Мадеру предъявили обвинение, что много прав дал командирам-туркестанцам, ущемлял немецких офицеров, не укладывался в срок с формированием дивизии. Его отстранили от должности, но генерал Бергер оказался хозяином своего слова: спас-таки однокашника от неминуемого трибунала.

Не давали покоя и приближенным бывшего командира дивизии. По ночам их водили на допрос к капитану Брандту, которого собирались назначить на место Мадера.

Еще перед отъездом барона в Берлин советского разведчика вызвал к себе Брандт, пока возглавлявший комиссию. Верный себе Фюрст, решивший доконать Мадера, чтобы как-то обелить себя перед начальством, заранее обговорил с Осторожным, о чем тот должен рассказать капитану. Сам он тоже находился в кабинете командира дивизии.

— Что вы можете сказать о граничащих с преступностью действиях руководства дивизии? — начальственным баском спросил Брандт.

— Но в руководство дивизии вхожу и я, господин капитан. Прошу назвать имена, чтобы конкретно отвечать на ваши вопросы.

— Начнем с Мадера.

— Могу сказать многое... Но удобно ли мне, туркестанцу, говорить что-либо о немецком бароне, офицере абвера?

— Говорите, шарфюрер! — Брандт кивнул головой. — Если об этом спрашиваем мы, с вас ответственность снимается. Но учтите: говорить только правду! За клевету ответите по законам военного времени.

— Я буду верен своему долгу и присяге, господин капитан! Извините за откровенность, но я в душе прозвал господина Мадера делягой и сеятелем пораженческих настроений...

— Без эмоций, шарфюрер! Нас ваше мнение не интересует! Умозаключения позвольте делать нам. Говорите то, что вы видели и слышали от самого Мадера: его слова, действия, факты.

— Слушаюсь, господин капитан! Господин Мадер говорил: «Под Москвой и Сталинградом мы похоронили не только наших солдат и офицеров, но и славу немецкого оружия. Курск стал нашей катастрофой... Войска вермахта отброшены от Петербурга, мы вот-вот оставим Одессу, сдадим Крым, авиация большевиков бомбит немецкие эскадры в румынских портах. Красная Армия готовится к перенесению своих действий за пределы России. Германия стоит на грани поражения... В немецких городах и селах объявлен призыв в фольксштурм. Гитлер рубит под корень нашу нацию. Мы уже натворили столько, что никакими молитвами не отмолить наших грехов...

— Достаточно, шарфюрер, — перебил Брандт и выразительно посмотрел на Фюрста. — Об этом нам известно... Кстати, а на каком основании вы назвали Мадера делягой? Разве это зазорно?

— Нет, не зазорно, господин капитан, когда это на пользу. Но господина Мадера заботили дела личные, которые он ставил выше интересов рейха.

— Конкретнее, шарфюрер! — Брандт нетерпеливо заерзал на стуле.

— Господин Мадер, в частности, говорил: «Я недаром избрал себе тюркский псевдоним Вели Кысмат-хан. Турки говорят: кто знает себя, свои достоинства и пороки, тот вели, то есть мудрый. Значит, я мудрый, а «кысмат» означает «судьба». Быть мудрым — моя судьба!.. Меня сейчас волнуют не дела разведки и тем более дивизии, а коммерческие. Побольше бы лекарственных трав, опиума компаньонам заготовить! А это — деньги, золото!.. «Третий рейх» может провалиться в тартарары, а швейцарский банк с моими вкладами останется в целости. Берлин большевики могут стереть с лица земли, а на Берн ни одна бомба не упадет».

— В каких вы отношениях с Сулейменовым и Абдуллаевым?

— В деловых, не больше. Сулейменов — ограниченный человек, не имеющий даже двух классов образования. Меня всегда удивляло, как умный майор мог опираться на такого человека. Что же касается Абдуллаева, то достаточно прочесть его статьи, опубликованные в изданиях ТНК и в нашей дивизионной газете. В них он восхваляет Гитлера, пропагандирует идеи национал-социализма. На первый взгляд все как будто нормально. Но он делает это прямолинейно, порою гротескно, так что его писанина вызывает у людей насмешки. Разве позволительно, скажем, сравнивать нашего обожаемого фюрера с Кер Оглы, что означает «сын косого», как это делает господин Абдуллаев?..

Сулейменова и Абдуллаева расстреляли — «за слушание московского радио и попытку уйти в партизаны». Арестовали офицеров штаба Агаева и Дарганли, командира батальона Асанова, начальника офицерской школы Башова, других мадеровских приспешников. Всем им предъявили массу обвинений. Главное, Мадер и его штаб не оправдали высокого доверия верховного командования, самого фюрера, подставив под угрозу срыва формирование столь необходимой для борьбы с партизанами дивизии.

Джураев сидел якобы под следствием. Казалось, о нем забыли. Но вот однажды к нему в камеру втолкнули молодого солдата Нияза Алтаева, арестованного за пререкание с ротным муллой и отказ молиться. Он-то и рассказал провокатору, что происходит за стенами зондеркамеры.

Роберт, выдав себя за советского разведчика, спровоцировал доверчивого юношу, недавно попавшего в дивизию. И тот поведал о себе все, в частности рассказал, что перед самой войной учился в Ашхабадском техникуме, где директором был Ашир Таганов. Поговорить с ним здесь пока не удалось, видел только издали, подойти не решился.

— Ты про этого гада, что у немцев заместителем начальника пропаганды? — бросил Джураев. — Змей, родившийся от змеи... Разве сын бая станет своим? Да он и не захочет признавать тебя!

— Да какой же он сын бая! — засмеялся Алтаев. — Мы с ним из одного аула... Отец у него бедняк из бедняков, красноармейским отрядом командовал, басмачей громил. Тагана-ага все звали Батыром... Ашир и сам в коммунистах ходил. Ну а здесь, у немцев, все за беспартийных или байских сынков себя выдают... А меня он узнает: я был в числе лучших студентов техникума...

Долго еще выспрашивал провокатор простодушного паренька об Ашире Таганове, о его довоенной жизни. Внимательно слушая Алтаева, он злорадствовал, представляя, как будет схвачен Таганов, как будет доволен им, Робертом, его хозяин Фюрст, как, наконец, выпустят его на волю. Собачья жизнь! Должен же быть конец его мучениям — то в лагере, то в зондеркамере... И лупят его беспощадно, и впроголодь держат. Хороший хозяин с собакой лучше обходится. Так и хотелось ему сорваться с пар, колотить в дверь, кричать: «Я хочу сообщить очень важное господину Фюрсту!..»

Но охране и начальству было пока не до Джураева. Новая метла — капитан Брандт — тем временем наводил порядок: привез с собой тридцать немецких офицеров, обновил почти весь штаб дивизии. Намеревался чохом арестовать еще многих, в том числе Таганова, Кулова, Турдыева и других из отдела пропаганды, но Фюрст вступился за своего агента. Тому же удалось выручить своих товарищей.

— С кем вы останетесь? — говорил Таганов Фюрсту. — Командиров найдете, а грамотных, знающих языки пропагандистов? Едва ли... Пойдут ли тогда за вами люди? Справедливо, когда вы арестовываете предателей, но зачем же подозревать людей, честно исполняющих свой долг?.. Не стоит придираться к некоторым туркестанцам, несдержанным в выражениях, обронившим какие-то неосторожные фразы. Вы же сами знаете, что в том виноват один лишь Мадер, который любил строить из себя демократа, заигрывал с людьми. Вот и разболтался народ...

И Фюрст согласился с Тагановым, а потом убедил и Брандта, который знал Ашира по «лесной школе» в Луккенвальде. А если представитель СД о ком-то печется, значит, неспроста. Но солдатам и унтер-офицерам не давали покоя, изматывая муштрой, донимая мелкими придирками. Новый командир дивизии ввел строжайшие запреты. Перед строем был зачитан приказ: за самовольную отлучку из лагеря — расстрел, за общение с местными жителями — расстрел, за хождение около леса — расстрел!..

Снова лагерь для военнопленных под Варшавой. И снова Таганов шел сквозь строй измученных, голодных, но не сломленных людей. Их надо поддержать, дать им надежду, направить их ненависть на борьбу. Но разве им скажешь, что ты свой и только думаешь об одном: как вызволить их из фашистской неволи? Как тяжко все время быть не тем, кто ты есть: веселиться, когда тебе грустно, спорить, когда тебе хочется молчать; соглашаться, когда надо возражать, доказывать, убеждать... И откуда только взять силы? Разведчика поддерживало только сознание того, что он послан своим народом, родной партией, которые ждут от него исполнения сыновнего долга.

В Варшаве Ашира опять ждал сюрприз. Знакомый шофер такси, предупредивший в прошлый раз об инсценировке с покушением на Вели Каюма, передал от Альбатроса, что из Ашхабада бежал Каракурт. Лукман видел его в Иране, но задержать беглеца не удалось. Не исключено, что тот держит путь в Германию.

Фюрст, видимо, понял, что чекисты водили его за нос, втянув в игру в эфире. Ни одна группа, посланная по шифровке Каракурта, назад не вернулась... Высшие чины вермахта остыли к идее заброски крупного десанта в советский тыл. Это была чистейшей воды авантюра. Надоели им и бездействующие «остмусульманцы». Был отдан приказ о переименовании дивизии, так и не собравшей одной десятой личного состава, сначала в ост-мусульманский полк, а затем в батальон... Обер-штурмбаннфюрера, сиречь подполковника СС, спихнули на должность заместителя капитана Брандта, а батальон решили послать в Белоруссию на борьбу с партизанами. Правда, Фюрст ведал еще службой безопасности, и потому Брандт побаивался своего заместителя. Фюрст все же надеялся освободиться от направления в эту треклятую Белоруссию, где за каждым деревом партизаны...

И вот этот «сюрприз». Каракурт увеличивал шансы Фюрста. С помощью предателя гестаповец мог провалить Таганова, попытавшись втянуть в какую-либо авантюру, и сделать себе карьеру на разоблаченном им советском разведчике и трупах туркестанцев.

— Что хочет от меня Центр? — спросил Таганов после некоторого раздумья.

— Возвращения... — Связной не сводил с Ашира внимательных глаз.

— Это приказ?

— Вам дано полное право вернуться домой... Центр считает, что вам на месте виднее, и будет согласен с любым вашим решением. Под угрозой ваша личная безопасность.

— Передайте Центру, — Таганов говорил четко и кратко, — что я благодарю за доверие. Постараюсь его оправдать. Возвращаться с полпути не могу. Надеюсь, меня поймут.

Ашир больше всего боялся высоких слов, тем более обращенных к своим. Разве надо Мелькумову и Касьянову говорить о том, что он не может оставить людей, надеявшихся на него, связывавших с ним свое возвращение на Родину. Бросить их, значит, предать дело, которому отдано столько сил.

Центр был прав, беспокоясь за жизнь разведчика, и Таганову, действительно, угрожала опасность, но с другой стороны.

Из зондеркамеры выпустили Джураева. Он шел озираясь. Ему надо пройти через весь лагерь, чтобы добраться до спасительных дверей канцелярии Фюрста. Когда оставалось каких-нибудь два десятка шагов, не выдержал, побежал. Но что-то просвистело в воздухе, и Роберт с воплем повалился на ступени крыльца. Меж лопаток у него торчала рукоятка тяжелого немецкого тесака.

На шум выскочили Фюрст, Брандт и несколько фашистских офицеров с автоматами. Они молча глядели на корчившегося у их ног провокатора, который вскоре откинул голову, ощерившись золотой челюстью, и уставился остекленевшими глазами на гитлеровцев. Неподалеку угрюмо стояла толпа солдат.

Окрик застрял в горле у Фюрста. Не решаясь повернуться спиной, он попятился назад, в канцелярию. Офицеры открыли огонь поверх солдатских голов. Туркестанцы расходились молча, нехотя.

Несколько позже, когда Фюрст и Брандт остались вдвоем, командир батальона схватился за голову:

— Как мы будем вдевать с такими солдатами? Это же бандиты, басмачи! Это почти партизаны! Нет, я не могу отправляться воевать с таким батальоном!..

— Постарайтесь уж как-нибудь, — вяло усмехнулся Фюрст. — Впрочем, приказы фюрера не отменяются, капитан.

На исходе был май 1944 года. С полей Западной Белоруссии давно сошел снег, лили холодные дожди. Но запоздалая весна брала свое, хотя минувшая зима была суровой, как и все военные зимы. Над землей струился пар и деревья выбросили уже клейкие зеленые листочки поляны и опушки леса покрылись изумрудным разнотравьем.

От станции Юратишки батальон «остмусульманцев» черной лентой растянулся по шоссе, направляясь в отведенные казармы. В нем насчитывалось свыше восьмисот солдат, хорошо вооруженных и специально обученных для борьбы с партизанами, Среди немецких офицеров в штабе и отделе разведки было и несколько рьяных предателей из числа туркестанцев, выслуживших у врага офицерское звание.

По сведениям фашистской разведки, в этом районе вели активные боевые действия ряд партизанских отрядов, в том числе особый чекистский отряд «Неуловимые» под командованием майора Морозова. Таганову нужна была связь с ним. И он решил навестить семью Пашкевич, жившую на отшибе, в третьей хате от леса. Почти все взрослые — отец, два сына и дочь — ушли в партизаны.

Таганов не сразу заявился туда. Зашел в один дом, в другой... И всюду разворачивал сверток, предлагал теплую пуховую шаль и вязаные немецкие перчатки из козьего пуха.

— Хочу сменять на сало и бутыль самогона, — лицо у Ашира было измученное. Щеки ввалились, под глазами мешки. Ему стоило невероятных усилий вести двойную жизнь. — Задарма отдаю...

Не очень-то приветливо встречали его в крестьянских избах: «Басурман, а сала с самогоном захотел? Ишь ты!», «Немчуре уже полицаев мало, так они раскосых к нам подсылают». Другого приема Ашир и не ожидал.

Но вот он наконец у Пашкевичей. Поздоровался, снял фуражку. Хозяйка Ефросинья Степановна, в годах, но еще крепкая, нехотя ответила незнакомцу в фашистской форме, неприязненно оглядела его с ног до головы. У печи на низенькой табуретке сидела сухонькая старушонка с живыми глазами.

— Вроде ты не немец, а говоришь по-нашему... — окинула она Ашира острым, настороженным взглядом.

— Свой я, бабуся, — доверительным тоном сказал Ашир. — Не смотрите, что в чужую форму вырядился.

— Свой, а небось своих всю войну к стенке ставишь! — бросила Ефросинья Степановна, беря в руки ухват.

— Не спорить я с вами пришел, а по делу. Передайте в лес, в отряд майора Морозова, привет от Мамеда. Скажите, что Стрела ищет цель — и все!

— У бога дён много, у Христа — четыреста. В какой из этих дён побежать в лес? Можа сейчас? Да дороги в лес не знаю.

— Учтите, это очень важно...

— Вот что, парень, — Ефросинья Степановна, не выпуская из рук ухват, с угрожающим видом направилась к Таганову. — Христом-богом прошу, не мели! Не знаю я никого — ни тебя, ни твоего Морозова. Не то позову полицаев... Забирай свое барахло и проваливай!

— Поверьте мне, Ефросинья Степановна... — Ашир правой рукой зачем-то взбил свою и без того пышную шевелюру. — Ну, зачем мне говорить вам все это, если я враг. Разве я похож на провокатора? Передайте в лес. От этого зависит не только моя судьба, но и жизнь сотен людей, наших, советских... Не забудьте — привет от Мамеда.

Когда за Тагановым закрылась дверь, женщина устало присела на скамейку.

— Что за черт? Свой аль ворог?

— Свой он, Ефросиньюшка, — прошамкала старушка бескровными губами. — Глаза у него добрые... Уж поверь моему сердцу! — Видя, что та сидит не шелохнувшись, стрельнула в дочь глазами: — Пошто уселась копна копной? Иди, доченька, иди...

И Пашкевич, не мешкая, стала собираться в лес.

Небольшая группа партизан, переодетых в немецкую форму, выстроилась в одну шеренгу. Ими руководил кряжистый командир, который поверх эсэсовского кителя надел черный резиновый плащ. Он взглянул на трофейные часы — и подал знак трогаться в путь.

Группа бесшумно подошла к окраине большого белорусского села. Тихо на улицах. Где-то вдали проурчал немецкий тягач, и снова воцарилась тишина. В темноте едва слышны крадущиеся шаги партизан. Вдруг из переулка вынырнул парный, патруль: «Хальт!» В лицо командира ударил яркий луч карманного фонаря. Патрульные, увидев «своего», тут же погасили свет, но не успели даже спросить документы — как подкошенные свалились под ударами прикладов.

Группа добралась до высокой избы, стоявшей у трех елей на краю села, и затаилась вокруг. Вскоре здесь с тремя рослыми автоматчиками появился Таганов. Оставив одного во дворе часовым, Ашир с остальными вошел в избу. Ждать пришлось недолго — он вышел на условленный стук, раздавшийся в окошко. Рядом с часовым, крепко прижавшим к себе автомат, какая-то фигура в плаще.

— Вам привет от Мамеда, — забасил командир группы.

Наконец-то! Это был связной из отряда Морозова...

В ту же ночь Ашир переправил к партизанам сто пятьдесят девять туркестанцев. В качестве живого трофея им удалось захватить капитана Брандта со всеми документами, хранившимися в его сейфе. Там же был обнаружен и длинный список туркестанцев, подлежавших уничтожению. Первым в списке был Таганов.

Ашир встретился с капитаном Волковым, возглавившим оперативную группу чекистского отряда. Молодой, в круглых очках, он внимательно выслушал разведчика, предложившего конкретный план вооруженного выступления туркестанцев. Они обстоятельно обсудили все детали.

Задача была нелегкая: перебить немецких офицеров, обезвредить предателей, блокировать с помощью чекистского отряда соседний гитлеровский гарнизон, забрать с собой все оружие, побольше боеприпасов, ценные документы. Условились разбиться на несколько групп и двигаться в сторону леса по намеченным маршрутам, где, на случай преследования, расставить партизанские засады. Переход начинать по сигналу — одновременные взрывы в штабе и в доме на территории лагеря, где жили фашистские офицеры.

Учтено было и то, что переход уже одной группы вселил уверенность в ряды еще колеблющихся туркестанцев. Немцы, конечно, сразу введут строгости, а обстоятельства могут сложиться так, что и Таганов не избежит ареста. Поэтому он на всякий случай проинструктировал Кулова, как довести до конца задуманную операцию. Если же схватят и Кулова, его заменит Мередов...

Утром в комнату безмятежно спавшего Таганова ворвался Фюрст. Подозрительно оглядел его измазанные грязью сапоги, влажную шинель, висевшую на стене.

— Где вы были ночью? — Фашист сверлил Ашира красноватыми глазками. По его бесстрастному квадратному лицу трудно было понять, что он думает.

— Ездил в Понятово по заданию капитана Брандта. Поезд прибыл поздно, с вокзала добирался пешком. Господин Брандт...

— Этот кретин пропал, его, наверное, уже нет в живых! — взорвался Фюрст. — А где остальные?

— Будь они прокляты, господин Фюрст! Их арестовали...

— Что за ахинею несете? О чем вы?..

— Я говорю о трех автоматчиках, которые сопровождали меня. Их в Понятове арестовало гестапо. — Ашир сладко зевнул. — Штурмфюрер Хорст мне доверительно сказал, что эти бандиты хотели убить меня и уйти к партизанам.

Фашист, молча хлопнув дверью, направился к себе, чтобы переговорить с Понятовом, но связи почему-то не было. Он наорал на командира связистов, молодого лейтенанта. Тот стал оправдываться: партизаны — то польские, то белорусские — разрушают линию. Предложил связаться с Понятовом по радио. На имя Хорста открытым текстом пошла радиограмма с требованием подтвердить арест трех солдат, сопровождавших Таганова. И над ним нависла реальная угроза провала.

Ответ на запрос в тот день, однако, не пришел. Радистом оказался один из участников намечавшегося перехода, и он «ошибочно» заслал радиограмму в Луккенвальде...

Батальон напоминал встревоженный улей. Всюду только и говорили о ночном побеге. Фюрст со своими помощниками носился по лагерю, пытаясь внушить солдатам, что беглецы пойманы и уже расстреляны. Но им мало кто верил.

Туркестанцы знали, что рядом свои, партизаны, рядом — свобода. Видя настроение людей, Таганов посоветовался с Куловым и Мередовым, и они решили ускорить переход оставшейся части батальона — промедление было смерти подобно. О своем решении тут же дали знать в партизанскую бригаду. На другой день к вечеру оттуда прибыл связной.

Таганов собрал отдельную группу все еще колеблющихся туркестанцев, ошарашенных происходящими событиями в батальоне. Разведчик снова рисковал, но поступить иначе не мог.

— Мне рассказывали такую быль. Бежал один туркестанец из плена, прошел уже почти всю Германию. Голоден, холоден, выбился из последних сил. И, отчаявшись, зашел в первый попавшийся дом: что будет, то и будет... А дом полон немцев. Беглец, чуть не валясь с ног, вытянул руку в нацистском приветствии: «Салам алейкум!» Все находившиеся там радостно ответили: «Валейкума эссалам!» Оказалось, то были туркестанцы, также бежавшие из плена... Шутки шутками, — с горечью продолжал Ашир, — а я вот думаю, с чего бы родилась такая почти маловероятная быль? Уж не слишком ли много нас, среднеазиатцев, в плен угодило? Разве мы трусы? Разве мы воевать не умеем? Или Родину свою меньше любим? Еще не поздно исправить ошибку. Вы вернетесь к своим, домой... Сегодня ночью, или никогда! Другой возможности не будет.

— А ты, Ашир, тоже уйдешь с нами? — спросил кто-то.

— Да! — Таганов смотрел спокойно. — Но просто уйти легче всего. Надо уйти так, чтобы фрицам стало тошно!

В полночь над Юратишками прогремели взрывы, затрещали автоматные очереди. Штаб и дом, где жили немецкие офицеры и их холуи, забросали гранатами. Издали донеслись мощные взрывы, раздалась стрельба из пулеметов — это чекисты под командованием Волкова отвлекали немецкий гарнизон.

Операция началась удачно. Таганов организовал вокруг лагеря круговую оборону из надежных людей, отправил Кулова с группой автоматчиков на опушку леса, поближе к позициям соседней немецкой части, — вдруг понадобится прикрыть огнем.

С первыми выстрелами запылали казармы, хозяйственные постройки; люди хватали оружие, ящики с боеприпасами, грузили их на подводы... Среди оставшихся в живых связанных немецких офицеров в одних подштанниках был и Фюрст. Повзводно двинулись к лесу. В лагере еще раздавались одиночные выстрелы, это солдаты вылавливали и расправлялись с провокаторами и фашистскими прислужниками.

Таганов лично руководил всей операцией. В эти минуты от него особенно требовалась железная воля. Он действовал решительно и непоколебимо, приказал поскорее углубиться в лес, переправиться через реку и держать путь в расположение партизанской бригады. Сам Ашир ушел с последней группой, которая подожгла склады с боеприпасами и горючим.

В ночной тишине, изредка разрываемой далекими выстрелами, раздавался негромкий окрик:

— Пароль?

— «Москва»!

— «Ашхабад». Проходите, товарищи...

Когда все собрались, Таганов построил людей. Партизанский связной вынул ракетницу. В небе зажглись и поплыли три красные звездочки...

Вскоре из-за леса донеслось дружное «ура!».

— Наши атакуют станцию, — сказал связной. — Ну что, поможем, товарищи? Тогда пошли.

Командование бригады приняло решение окончательно разгромить крупный немецкий гарнизон в Юратишках. И тут большой подмогой стали Таганов и его товарищи, прекрасно знавшие расположение оборонительных сооружений и огневых точек у гитлеровцев. Партизаны захватили богатые трофеи, сожгли целый эшелон с горючим...

Утром следующего дня из чекистского отряда «Неуловимые» в Москву, в Ставку Верховного Главнокомандующего, была отправлена радиограмма. В ней лаконичным военным языком сообщалось о ночном бое, об уничтожении и пленении свыше трехсот гитлеровских солдат и офицеров, о переходе на нашу сторону теперь уже бывшего «Ост-мусульманского батальона СС».

На партизанских тропах, начальником разведки чекистского отряда завершал свою военную биографию Ашир Таганов. Воевал, пока не была очищена от врагов вся Белоруссия. Отличился во многих боях, сам ходил брать «языка», когда штабу требовались срочные данные о противнике, пускал под откос эшелоны гитлеровцев.

...Отгромыхала последними залпами кровопролитная война. Солдаты вернулись с ратного поля домой, к мирному труду. Но для воинов «бесшумного фронта» битва еще не окончилась. Тайная, незримая, она шла всюду — и там, где еще вчера умирали в бою солдаты, и там, где никогда не гремели выстрелы.

Немало сил и труда пришлось затратить Аширу Таганову в послевоенное время. Он многие годы ездил по городам и селам страны, разыскивая засланных фашистских агентов, многих из которых знал в лицо. Иные ему были известны лишь по кличкам, приметам, других запомнил по адресам и фамилиям их родственников Год, проведенный советским разведчиком в глубоком тылу врага, стал как бы шифром его памяти.