Легион обреченных

КОГДА ШЛА ВОЙНА

У мечети резко взвизгнула тормозами старая полуторка. Из кабины проворно выскочил плотно сбитый военный с непокрытой русой головой, командирскими нашивками на рукавах и, бросив злой взгляд на вооруженных красноармейцев, сидевших в кузове, заторопил:

— Выгружайтесь! — скомандовал он по-русски. — Живо!

Все, кто был на машине, попрыгали на землю и ринулись за русоволосым, уже нетерпеливо стучавшим рукоятью револьвера в кованую калитку мечети. Чернявый водитель, пугливо озиравшийся по сторонам, не выключая мотора, сидел за рулем. Возле грузовика крутился пожилой носатый военный с крупными чертами лица, как у перса, в неловко сидевшей, будто с чужого плеча гимнастерке. Не снимая руки с раскрытой кобуры револьвера, висевшей на животе, он с опаской поглядывал на дорогу, на одинокого, неподвижно лежавшего неподалеку нищего.

Нищий, прозванный Бинамом — Человеком без имени, прикорнув на ветхом килиме — домотканом коврике без ворса, лишь притворялся спящим. Калитку в воротах мечети открыл упитанный седой ахун, который с непонимающим видом разглядывал военных, готовых силой ворваться в храм. Русоволосый повертел перед глазами священнослужителя какую-то красную картонку.

— Это ордер на обыск, — объяснил он через переводчика, чисто говорившего на фарси. — У вас скрываются немецкие диверсанты. И вообще доступ в мечеть верующим до особого распоряжения советского командования прекратить. Ясно?

— Нам советский комендант говорил обратное, — пытался возразить ахун. — Сказал, что мы вправе молиться аллаху. А немцев у нас никаких нет...

Но русоволосый, оттеснив его плечом, пропустил вперед себя солдат и захлопнул калитку. В суматохе никто не заметил мальчугана, выбежавшего из соседней калитки и скрывшегося в переулке. Лишь Бинам из-под полуприкрытых век с гулко бьющимся сердцем наблюдал за всем происходящим. Упаси аллах, если его уличат в любопытстве! Сколько лет он ждал этого доходного места у мечети, где, всегда многолюдно и хоть что-то да подадут. И дождался, пока не умер отсидевший тут весь свой век старый нищий, которого тоже звали Бинамом. Но за так в Иране ничего не делается. Пока получил это место, ублажал взятками местного полицейского, относя ему в каждый мусульманский праздник львиную долю собранных жалких грошей. Не дашь, запродаст это местечко другому, охотников хоть отбавляй...

Бинам — нищий в первом поколении, а в Мешхеде все нищие потомственные, они тут отовсюду — из Тегерана и Хамадана, Боджиурда и Бендер-Шахпура... Все они рождались, жили, женились и умирали на улице. Никто не знал, кому сколько лет, старый он или молодой — все в лохмотьях, с вечно голодными, жадными глазами. Бинаму еще повезло. После полуденной молитвы его сменял напарник, тоже туркмен, только родившийся в Иране, отец его родом из Конгура, словом, земляк. А Винам направлялся на окраину города, где аппетитно дымила полевая кухня советской войсковой части. Там он всегда имел котелок густой каши или наваристого супа, брал хлеб, который сушил на сухари про запас.

Когда в городе появилась красноармейская часть, Винам поначалу опасался появляться вблизи ее — вдруг кто узнает... В ней ведь были не только таджики, узбеки, казахи, но и туркмены. Потом осмелел — голод не тетка. Но напрасно боялся. Если даже и встретятся знакомые, вряд ли в этом человеке с серым, испещренным морщинами лицом и в рубищах мог кто признать Мурди Чепе, бывшего связного и холуя конгурского феодала Атда-бая. Согбенный, жалкий, со слезящимися от трахомы глазами, он выглядел стариком, хотя ему едва исполнилось сорок. После бесславной смерти своего хозяина Мурди Чепе, подавшись за старшими сыновьями Атда-бая, бежал в Иран. Братья недолго терпели холуя, тем более что он часто хворал, и лишний рот стал им обузой, и выбросили его на улицу. Кинулся к Джунаид-хану, но тот и слушать не стал: «Своих оборванцев не знаю куда девать. Будь ты еще моего племени — иомуд, а текинцы мне вообще не нужны...»

Как дальше жить? Ни друзей, ни родичей... Гол как сокол. Домой вернуться? Только простят ли его собачью верность Атда-баю? В могиле бы тому перевернуться! Это он отучил его от всякого полезного труда.

Попался Мурди Чепе на глаза главарю шайки контрабандистов и стал промышлять запретным промыслом. Ходил в Сеистан, Ирак, пока не угодил в лапы полиции. В зиндане ему приказали: «Бери всю вину на себя. Надо выручать главаря. Иначе каюк тебе». Четыре года отсидел в тюрьме Мурди Чепе, чуть не загнулся, а выйдя на волю, искал своих старых дружков, но те словно сквозь землю провалились.

И пошел он куда глаза глядят, добрел с такими же, как сам, до Мешхеда. Человек подобен собаке — ко всему привыкает. Так Мурди Чепе смирился со своей горькой долей, и теперь у него были даже свои радости: когда монету или горсть кишмиша подадут. И нет ему никакого дела до людей, до всего белого света. Да сгорит все белым пламенем! На кого только не ишачил... Они все в тепле и сыты, а он — нищий. И какая ему забота, что творят в мечети эти вооруженные люди, выдававшие себя не за тех, кто они есть. На русских не похожи, пугливы... А тот, русоволосый? Но он отдавал команды по-русски.

И Мурди Чепе подумал, что он уже где-то слышал голос этого русоволосого, но отвлекли шаги за спиной — так ходил его напарник. Чего в такую рань притащился? Хотел спросить, да не успел. Из калитки по одному выбегали военные, с большими туго набитыми мешками, озирались по сторонам. А русоволосый торопил с погрузкой.

— Смотри, смотри! — Напарник, завидев русоволосого, коснулся плеча Мурди Чепе. — Тот самый русский, про него я рассказывал. Помнишь? В селении Хырда с этими же вояками он увел у мельника молодую жену, а ему сказал, что в Иране власть советская, потому и жены теперь общие. Смотри, да ведь они святую мечеть обчистили!..

— Я его тоже, кажется, знаю, — прошептал Мурди Чепе, не сводя глаз с русоволосого.

А тот, стреляя по сторонам глазами, заговорил с носатым, дежурившим у машины, Мурди Чепе, вглядевшись в них, вспомнил обоих... Урочище Ярмамед, байский колхоз в Каракумах, его бухгалтер, пивший беспробудно и спаливший юрту Атда-бая... Предводитель каравана, привозивший из-за кордона оружие, грузы... Да, этот русоволосый — Михаил Грязнов, а носатый — перс Гуламхайдар!

— Михаил! Гуламхайдар! — Мурди Чепе, не задумываясь, бросился к машине. — Я — Мурди Чепе!

Грязнов вздрогнул, потемневшими от злобы глазами уставился в подбежавшего нищего. Тот, почуяв недоброе, попятился, но поздно: русоволосый почти в упор выстрелил в Мурди Чепе.

Полуторка рванула с места. Грязнов вскочил на подножку, а Гуламхайдар, замешкавшись, опоздал и неуклюже побежал за машиной.

— Не оставляй меня, Михаил! — кричал он, протягивая руки.

— Да разве такого кретина оставишь?! — Грязнов, разозлившись, что его на всю улицу назвали по имени, остервенело разрядил барабан в своего помощника. Гуламхайдар удивленно глянул и, отстав от машины, рухнул на пыльную мостовую.

Вскоре на место происшествия прискакал комендантский взвод красноармейцев. Помощник коменданта гарнизона, молодой лейтенант-таджик, ссадил с коня мальчика, сообщившего о нападении на мечеть, и вызвал к калитке седовласого ахуна. Тот был знаком с лейтенантом, говорившим на фарси, молча протянул красную бумажку, оставленную Грязновым.

— Фальшивка! — возмутился лейтенант. — Подпись начальника гарнизона подделана!..

— Позвольте! — раздался за спиной хрипловатый голос английского вице-консула Кейли, с которым советскому офицеру доводилось и раньше встречаться по делам службы. — Разрешите взглянуть...

Лейтенант протянул Кейли фальшивый ордер на обыск, недоумевая, откуда так быстро мог появиться англичанин. Сюда уже прибежал и полицейский.

— Похищены большие ценности. — Ахун сокрушенно разводил руками. — Светильникам, золотым кувшинам, подносам и чашам цены нет...

— Это грязно сработанная фашистская провокация! — Лейтенант спрятал в карман красную бумажку. — Будем искать бандитов.

— Нам, союзникам, надо работать рука об руку, — медоточиво проговорил вице-консул. — Мы должны информировать обо всех вражеских происках. — Кивнув на трупы, неожиданно спросил: — Это кто? Тот, что в форме советского военнослужащего, явно бандит, — не унимался он, испытующе ощупывая глазами лейтенанта. — А вот человек в лохмотьях случаем не ваш?..

— Нет, агай, — вмешался в разговор запыхавшийся полицейский, не поняв намека англичанина, которому еще хотелось и выведать, не знают ли что о носатом. — Это нищий Бинам, я знаю его давно. А второго, что в форме кизыл аскера, где-то встречал. Видать, перс...

— Хорошо, служивый, — перебил Кейли полицейского, боясь, что тот сболтнет лишнее, ибо в убитом он сразу признал своего давнего агента Гуламхайдара, служившего и немцам. — Мы еще поговорим с вами. Проклятые немцы, принуждают работать на себя и персов. Ничем не брезгуют, чтобы рассорить союзников и персов против нас восстановить. Боже мой, как обезумел мир!..

— Тут видели напарника Бинама, — угодливо осклабился полицейский. — Он, пожалуй, кое-что знает. Я его приведу сию минуту! — и бросился искать нищего, но того и след простыл.

Лейтенант вежливо распрощался с Кейли, с ахуном и ускакал вместе со взводом.

Запершись в своем небольшом кабинете, Кейли заканчивал составление шифровки в Лондон. Годы заметно располнили его, прибавив к розовому подбородку еще один, такой же обвислый. Те же выпуклые, с чуть испуганным выражением глаза, та же щетка выцветших усов. Его пухлые короткие пальцы, поросшие рыжими волосами, старательно выводили цифры, а мыслями Кейли был далеко-далеко...

Ровно за год до начала второй мировой войны семью Кейли постигло несчастье: умер тесть, Кейли-старший, которому Изя был обязан не только своей фамилией, но и карьерой разведчика. Беда не ходит одна: в ту пору и Черчилль, большой друг их семьи, оказался не у власти. Это было даже печальнее, чем смерть тестя. Кто теперь за Изю словечко замолвит? Теперь-то могут ему припомнить, что он вовсе не Кейли, а Изя Фишман...

Будь он чистокровный англичанин, отыскалось бы и для него теплое местечко в самой Интеллидженс сервис. Мало ли там старых перечниц? А у него за плечами колоссальный опыт, как говорили в старой доброй Одессе, городе его юности, прошел Крым, Рим и медные трубы. Одна закавыка: еврей. Талдычат, Германия — страна антисемитизма. Будто в Англии евреям рай. Боже мой!.. А еще эти спесивые лорды пыжатся: Британия — страна справедливости и демократии! Держи карман шире!..

Кейли вздрогнул — на столе затрещал будильник, напомнил о времени вещания берлинского радио на Иран. И на этот раз немецкий диктор сообщил на фарси об успехах немецких войск, собирающихся победным маршем войти в Иран, затем, скептически отозвавшись о союзе между СССР, Англией и Ираном, о договоре, заключенном между этими государствами, призвал всех иранцев саботировать его, требовать отставки правительства, а премьер-министра изгнать из страны — он, мол, еврей, и потому ведет свой народ к гибели...

И тут евреев честят! Кейли, обозлившись, хотел выключить приемник, но что-то его удержало. Вслед за подстрекательскими призывами радио как бы между прочим передало короткую информацию, поразившую даже резидента. «Взвод красноармейцев под командованием капитана, фамилию которого выяснить не удалось, — вещал женский голос, — средь бела дня разграбил мешхедскую мечеть, святыню иранского народа. Похищены большие ценности, реликвии мусульманства. Хуже того, верующим запрещено моление в мечетях Мешхеда. Этот запрет введен советским командованием...» Потом выступил «очевидец», рассказавший, как на его глазах красноармейцы во главе с русоволосым командиром ворвались в мечеть, избили священнослужителя, вывезли на грузовике все ценности, а двух иранцев, пытавшихся помешать грабежу, убили...

Инцидент произошел два дня назад, а немцы уже о нем передали. Ну и пройдохи! Видна геббельсовская школа. Вот у кого поучиться! А самому Кейли позвонил какой-то мужчина и, не представившись, на хорошем фарси сказал: «Красные только что ограбили мечеть. Это же кощунство! Убили безвинных иранцев...» — и тут же повесил трубку. Старому интригану Кейли такие штучки-дрючки не в новинку: немцы хотят столкнуть русских и иранцев, а у англичан вызвать недовольство. Работают как мясники, будто топором машут. Но зато оперативно сработано, хотя и рассчитано на неискушенных.

Над Мешхедом опустилась ночь. Во двор консульства ужом проскользнула машина. Через несколько минут с зашторенными окнами она снова закружила по городу и остановилась неподалеку от караван-сарая мануфактурщиков. С нее сошел Кейли и заспешил по узенькой улочке, уходящей к базару. Дойдя до знакомых ворот, юркнул в заранее открытую калитку. Он с легкой душой шел на конспиративную квартиру. Уже стало невмоготу ездить в такую даль, в Бендер-Шахпур, где стояли английские войска и военные корабли, чтобы встречаться со своим агентом.

А с агентом ему повезло, сам в руки приплыл. В английское консульство в форме командира Красной Армии пришел некий Ахмед Каламов и заявил: «Я из гарнизона советских войск. Ненавижу Советы, с ними у меня особые счеты. Ждал удобного момента уйти в Турцию, к моему родичу Закиру Вахидову. Он рассказывал мне об англичанах много доброго...» Кейли опешил — не подставила ли Каламова советская разведка? Но чекисты так грубо не работают. «Отец мой крупный торговец, сочувствовал троцкизму, расстрелян в тридцать седьмом году, — продолжал Каламов, вселяя радость в сердце резидента. — Помогите мне добраться до Стамбула, все расходы возместит профессор Вахидов, который и сейчас не прекращает борьбы против большевиков...»

На ловца и зверь бежит. Ахмеда, конечно, проверили, после переправили в Бендер-Шахпур, где натаскали шпионскому ремеслу. Кейли успел изучить своего нового агента, сообразительного, неглупого, но уж больно обозленного на большевиков. Это плохо! Так он сразу выдаст себя с ушами. И резидент терпеливо вдалбливал ему при каждой встрече, как важно уметь скрывать свои чувства.

— Главное вжиться, — наставлял Кейли сидевшего перед ним Каламова, черноволосого, крепкого мужчину лет тридцати. — Документы у вас настоящие. Месяцев шесть вас с ними в армию не призовут. Устраивайтесь на работу, приглядывайтесь ко всем, особенно к антисоветски настроенным людям...

Кейли внимательно взглянул на Каламова и продолжал:

— Нас интересуют, прежде всего, экономический потенциал, обороноспособность Советов, какую военную продукцию выпускают предприятия Средней Азии. Начните с экономики города и района, где обоснуетесь. С хлопка — это порох, снаряды, парашюты. Сколько этого стратегического сырья производят в районе, области. Затем поедете по Средней Азии. К тому времени мы пришлем вам новые документы. Нам важно знать, стоит ли помогать нашему союзнику. А если они не одолеют немцев? Тогда вся наша помощь пойдет коту под хвост, и это может усилить немцев... Мы за политику балансирования сил, никто не должен победить, кроме нас, Англии. Одно время Гитлер устраивал нас больше, чем Сталин. Времена меняются, политика как ветер, может задуть с другой стороны. Но Советы, большевики были и остаются нашими врагами. Нам нет никакого дела до договоров, до того, что Сталин и Черчилль обмениваются письмами и говорят друг другу приятные слова. Правители приходят и уходят, а разведка остается.

Резидент назвал адрес конспиративной квартиры в городе Байрам-Али, имя ее хозяина, сотрудничавшего с англичанами еще со времени гражданской войны в Туркестане.

Выйдя на улицу, Кейли заметил мелькнувшую рядом тень. Он растерялся, страх сковал его, подумал: «Ловушка!» — и, похолодев, нащупал за пазухой пистолет, шагнул... Тьфу ты, бродяга какой-то! Тот молча протянул руку за подаянием, но Кейли, еще под воздействием страха, пнул того в низ живота, затем нанес сильный удар по голове рукоятью пистолета — и нищий без звука рухнул на землю.

У полевой кухни войсковой части помощник коменданта советского гарнизона заметил нищего. Лицо его показалось знакомым, хотя голова до самых глаз была перевязана грязной тряпкой. Тот тоже узнал лейтенанта-таджика, но нерешительно переминался с ноги на ногу.

— Я напарник и земляк Бинама, — наконец решился он. — В тот раз я испугался. Бинам знал человека, убившего его...

И он рассказал лейтенанту все, что знал о своем несчастном товарище Мурди Чепе, о бессердечном английском вице-консуле, частенько приезжавшем по ночам в один загадочный дом, по соседству с которым нищий ютится в заброшенном сарае. Показав на голову, пожаловался, как жестоко обошелся с ним Кейли, и не подбери его случайные прохожие — истек бы кровью.

Присоединившийся к их беседе улыбчивый командир с двумя шпалами в петлицах, видно, очень заинтересовался рассказом нищего. Он отвел пострадавшего в санчасть, где тому наложили на рану швы, сделали перевязку. Уже после, за обедом, командир как бы между прочим переспросил у нищего адрес загадочного дома, у которого тот встретился с Кейли.

Оперативное совещание в Байрам-Алийском отделе НКВД вел Чары Назаров, приехавший в район вместе со старшим оперуполномоченным Василием Родионовичем Стерлиговым. На небольшом столе перед начальником республиканской контрразведки лежали фотографии, план поселка городского типа, испещренный синим карандашом. Здесь, на окраине, вот уже второй месяц жил Ахмед Каламов, с которого чекисты не сводили глаз.

Назаров разглядывал фотографии. Старые знакомые! Братья Какыш и Дедебай Аннамурадовы, бывшие агенты Джунаид-хана, теперь содержали конспиративную квартиру. Их арестовали еще в двадцать пятом году, но Шырдыкули, пробравшийся в Ташаузское окружное ГПУ, помог им уйти от наказания. С того времени скрывались в Узбекистане, а в последние годы затаились в Байрам-Али, видимо, по команде из-за кордона.

— Больно уж перезрели для шпионов. — Назаров откинул фотографии братьев. — Как ведут себя?

— Кроме Каламова, на них никто не выходил, — ответил начальник районного отдела НКВД, молодой туркмен в штатской одежде.

— У англичан шпионские кадры постарели, — сказал Стерлигов, потянувшийся через стол за фотографиями. — Вроде меня...

Назаров удивленно взглянул на своего коллегу, досадливо произнес:

— Союзники называются. Наши люди на фронте головы кладут, а они?.. Впрочем, под союзниками мы понимаем честных людей, солдат и офицеров, борющихся с фашизмом. К сожалению, не они делают политику.

— Каламов устроился в райземотдел, — продолжал местный чекист. — У него диплом инженера-экономиста. Данными для своих хозяев он, уже запасся. Нервничает почему-то, судя по всему, собирается уйти...

— Как, куда? — вырвалось у Стерлигова.

Участники совещания невольно засмеялись.

— Чего ржете, батеньки? — Стерлигов неприязненно блеснул глазами. — Шпиона брать надо, пока не сбежал.

— Судя по вашей докладной, товарищ Гидженов, — Назаров, пропустив мимо ушей реплику Стерлигова, будто рассуждал с самим собой, — Каламов на связь ни с кем не выходил, о наблюдении за собой не подозревает. Так? Уж не думает ли Кейли, что Каламова подставили мы? И проверяет его. Конспиративную квартиру-то ему дали самую завалящую. Что, если его выпустить, повести под нашим контролем до Мешхеда? Кейли окончательно поверит ему и снова пошлет его сюда, но уже с более серьезным заданием, даст ему новые адреса...

— Не думаю, товарищ Назаров, — нетерпеливо возразил Стерлигов. — Маниловщина все это! Война идет, тут кто кого скорее прихлопнет. А гадать на кофейной гуще не занятие чекистов. Вы уверены, что Каламов вернется?

Назарову хотелось сострить: «Придется спросить у самого Кейли», — но, зная вздорность Стерлигова, не понимавшего юмора, воздержался.

— Какие сведения секретного характера может унести с собой Каламов?

— Об экономике района, — Гидженов заглянул в свои бумаги, — его потенциальных возможностях. Об одном предприятии местной промышленности, изготавливающем запалы для гранат, о производительности швейных мастерских, где шьют военное обмундирование...

— Вот видите! — подхватил Стерлигов. — А вы хотите отпустить врага с ворохом секретных данных.

Назаров чувствовал, как поднимается в нем раздражение против этого человека. Так глуп? Иль с умыслом? Чего гадать, советовал же ему Касьянов: «Не место Стерлигову в органах. Если человек дурак, то это надолго. Пусть на пенсии гуляет...» Не послушался он своего учителя, пожалел Стерлигова, вернувшегося с ранением, принял на работу в свой отдел: кадров-то чекистских не хватало. Две трети чекистов республики сразу ушли на фронт, призвали и Стерлигова. До передовой он, правда, не дошел — на учениях, неосторожно обращаясь с боевой гранатой, раньше времени выдернул чеку и вместо того, чтобы забросить ее подальше, растерялся, швырнул на землю, а сам задал стрекача. Граната взорвалась, ранив его самого. Вернулся живым — работай, радуйся жизни... Так, говорят, хвастается своим ранением, будто полученным при выполнении особого боевого задания...

— Из двух зол выбираем одно, — решительно заключил Назаров. — Отпустим Каламова. Думаю, что данные, кои он передаст англичанам, не отразятся заметно на боевых действиях Красной Армии. Но зато раскроем в дальнейшем сеть английской агентуры.

Главный ахун иранского города Гомбеде-Кабус был неимоверно тощ. Угодники же восхищались, превознося его воздержанность и аскетизм, хотя знали, что тот ест за троих, да, видно, не в коня корм, а жадностью, пожалуй, превосходил даже Каруна. Люди потрезвее считали: духовный наставник так худощав от своей желчности и злобы на весь белый свет. Ближних, от которых не зависел, презирал, а перед власть имущими или влиятельными иностранцами стоял на задних лапках.

Так думал о нем Метюсуф Атаджанов, сидя на молитвенном коврике, расстеленном на глиняном полу мечети. А впереди него, в нескольких шагах, молился главный ахун, вернее, прыгал как на иголках и потому напоминал лягушку. «О аллах! Огради нас от козней большевиков, зло творящих! — громко причитал священнослужитель. — Это они стоят на пути германцев, наших освободителей, братьев по вере...»

Что за ахинея? С каких это пор немцы стали туркменам братьями по вере? И Атаджанов вспомнил, как накануне вечером ахун в своем доме при Мадере перепевал галиматью, услышанную им по берлинскому радио, будто аллах и древнегерманский бог — братья, а Гитлер, мол, став двенадцатым имамом, принял ислам и теперь во всем мусульманском мире его зовут Гейдаром. При чем тут немцы? Вот турки — это действительно братья! За них Атаджанов страдал и от Советов, и от старого Реза-шаха.

Говорят, вскормленное сливками дитя прилежным не станет. Чепуха! Хотя в детстве Метюсуф и рос балованным ребенком, но простофилей не стал. Он унаследовал ум и изворотливость отца, нажившего большое богатство. Близкий ко двору, тот устроил своего сыночка кятибом хивинского хана Исфендиара. Когда этого развратника и душегуба зарубил Эшши-хан, то Атаджанов поставил это себе в заслугу: «Без моей помощи не прикончили бы Исфендиара...» Но он умолчал, какие щедрые подношения делал ему в свое время сам хан. «Заслуги» кятиба признавал и Джунаид-хан, который, став хивинским владыкой, установил в крае кровавую диктатуру, возвел басмачество на пьедестал государственной власти. Это был фашизм, но свой, мусульманский, под зеленым знаменем пророка.

Атаджанов, по-прежнему оставаясь другом и советником диктатора, на время оказался в тени. Так ему легче жилось — свое он не упускал, наживая огромное состояние, втайне мечтая самому воцариться на хивинском троне. В то же время искал пути к младохивинцам, но вскоре в них разочаровался: те хотели на коленях вымолить у хана свободу для торгашей и зарождающейся буржуазии, для таких, как его отец. Свободу не вымаливают, ее добывают огнем и мечом. На шашнях с младохивинцами его подловил Хайдар Мирбадалев, советник эмира бухарского, в прошлом провокатор царской охранки, позже резидент английской разведки, который снюхался даже с Лоуренсом и прятал в Бухаре Кейли. Завербовав Атаджанова, он приказал ему уйти от дел, выдавать себя за недовольного политикой Джунаид-хана. Мирбадалев от имени эмира и англичан посулил Атаджанову трон в Хиве. Простаки же и крикуны вроде младохивинцев недоумевали, почему Метюсуф, грамотный и скромный кятиб, вдруг попал в «опалу»?..

Ясновидцами оказались англичане: с победой революции в Хиве Атаджанова назначили наркомом финансов Хорезмской народной советской республики, приняв во внимание его «оппозиционерство». Внутренне он ничуть не изменился — по-прежнему занимался вымогательством, жил одной страстью к наживе да мечтами о троне диктатора.

Однажды к новоиспеченному наркому заявился узбекский торговец Абдулла Тогалак, часто отправлявшийся со своими караванами в Иран, Турцию, Афганистан, Ирак. Уже в годах, но молодившийся, над ним еще зло издевался Исфендиар: «Такого идиота белый свет не видывал. У него молодая жена, красавица писаная, а он из дому бегает, по чужим краям мотается...» Торгаш, подумал Атаджанов, будет поблажки просить, пошлины и налоги уменьшить. А тот предложил неожиданное — с турецкой разведкой сотрудничать. Что он уже в одной служит, не беда, кому это ведомо? И Метюсуф, видя, как Тогалак на его глазах сунул под кресло хорджун, туго набитый чем-то тяжелым, скорее всего царскими золотыми червонцами, согласился не колеблясь. Чутье не подвело пройдоху: турки по-царски одарили своего будущего агента. Сам аллах узрел, что Метюсуф с давних пор вздыхал по всему турецкому...

А дальше все пошло-поехало... Джунаид-хан смылся в Иран, появился Энвер-паша, бывший глава триумвирата в Турции и зять султана, еще из рук германского императора Вильгельма получивший Железный крест. И начал тот лихо — овладел почти всей восточной Бухарой, захватил Душанбе. Метюсуф, получивший весточку от Энвер-паши, воспрянул духом: вот кто наконец-то изгонит большевиков из Туркестана! И Атаджанов наладил с ним связь, тайком посылал к нему своих людей, получая от него письма, устные указания. Но вездесущее ГПУ откуда-то прознало обо всем, и после разгрома банд Энвер-паши чекисты арестовали Атаджанова. Однако не пойманный не вор, и его быстро освободили. К тому времени из Ирана возвратился Джунаид-хан, надеясь вернуть себе хивинский трон, и Атаджанов пошел к нему в советники и заодно кятибом, ибо бывший диктатор едва умел читать.

Хивинский владыка, конечно, не состоялся. Большевики окрепли, набрались сил — вся голытьба за ними ринулась, поверили Советам и дайхане. А Джунаид-хан лишился опоры в народе, не пришли к нему на помощь и заморские батальоны. И кизыл аскеры быстро разгромили его двухтысячный отряд. Тогда и кончилась «дружба» Джунаид-хана и Атаджанова: два ножа в одном чехле не уместятся, хотя вместе были биты красными, вместе бежали в Иран. А там они разошлись, как путники в пустыне. Джунаид-хан подался в Афганистан, а Атаджанов остался в Иране. Обосновавшись в Горгане, он возглавил филиал Туркестанского национального центра, которым из Парижа руководил Мустафа Чокаев.

В тридцать девятом году Атаджанова арестовали иранские власти, предъявив обвинение в шпионаже в пользу Турции. На суде он отрицал свою принадлежность к турецкой разведке, по не скрывал, что мечтал присоединить к Турции иранскую Туркменскую степь, отторгнуть от Советского Союза Среднюю Азию, создать «Великое мусульманское государство», куда войдут еще Афганистан и Иран. Чем плохо для персов? Их и русские цари притесняли, и немцы на их свободу посягали. Англичане же до сих пор выжимают соки иранской земли, выкачивая из нее нефть.

Но судья не дослушал витиеватую речь Атаджанова, грубо прикрикнул на него и вынес приговор. До самого начала войны Германии с Россией просидел Атаджанов в вонючем зиндане, кормя вшей и блох. А освободившись по амнистии, подался в Туркменскую степь к своим дружкам. Пора-то какая настала! Рушатся Советы — творение шайтана. Скоро сгинут в тартарары большевики! Гитлер повел на красных свои железные дивизии. Он всю Европу положил к своим ногам, а уж с русским колоссом на глиняных ногах — так изрек мудрейший из мудрейших имам Гейдар — справится в два счета.

...Атаджанов вовсе не слушал главного ахуна, который наконец-то заканчивал затянувшийся молебен. Какие тут молитвы, когда от дум раскалывается голова! Англичане с большевиками в одном лагере, союзники? А кто еще вчера снаряжал против Советов басмаческие отряды, вооружая их пулеметами, винчестерами? Нет, этот союз ненадолго.

Главный ахун обернулся на шум открывшейся двери и увидел Мадера, который подошел к Черкезу и Ходжаку, тоже сидевшим на полу за молитвой. Немец окинул молящихся скучающим взглядом, а священнослужитель, оборвав молитву на середине, нарочито громко воскликнул приготовленные для ушей Мадера слова:

— Да будет милость аллаха! Тебе, милостивому, поклоняемся и просим помочь нашему спасителю и освободителю. Веди нас, имам Гейдар, по дороге прямой, избранной твоим гением!

— Аминь! Аминь! — гулко раздалось под высоким куполом мечети.

Не убрав за собой молитвенного коврика, ахун сломя голову ринулся к Мадеру и залебезил перед ним. Духовник даже не глянул в сторону Атаджанова, и тот, обойденный вниманием, обиделся на угодливого ахуна. Метюсуф все же заметил, как Мадер бесцеремонно вошел в мечеть: не разулся, гяур проклятый, в пыльных сапогах прошелся по коврикам, будто топча веру мусульман. Таким он раньше не был. Станешь, если у ног твоих вся Европа! А победителей не судят...

На просторной седловине предгорья, зимой теплой, летом прохладной, с наступлением жарких дней появлялись добротные белые юрты известного в округе феодала Пирли-бая, владевшего тысячными отарами и рыболовецкими судами на Каспии. Без его услуг во всей Туркменской степи и на всем побережье не обходились ни власти, ни вожди местных племен и родов. Даже советское интендантство заключило с ним договоры на большие подряды, и он исправно снабжал гарнизоны, войсковые части мясом, рисом, рыбой... Но это не мешало баю привечать заговорщиков, эмигрантов, всех, кто мечтал вернуть свои богатства в Туркмении. Они собирались на глухом становище, удобном тем, что никто из советской военной администрации до сих пор сюда не заглядывал.

В начале лета сорок второго года сюда съехались десятка два представителей туркменской эмиграции, а также гости из Берлина — девять немцев, сохранивших военную выправку даже под иранской одеждой. Правда, немцы заявились незванно, и их появление вызвало у Пирли-бая тревогу: прознают русские, расторгнут договоры, и вообще за это никто по головке не погладит — ни они, ни нынешние правители Ирана.

Закончилась трапеза, в китайских фарфоровых чайниках подали зеленый чай. Мадер хотел было заговорить, но, заметив, как сидящие в юрте смакуют янтарный напиток, воздержался. До недавнего времени в Иране туркменам не разрешалось пить зеленый чай — шахский указ позволял употреблять только черный, и непременно из маленьких стаканчиков, а не из пиал. С приходом советских войск глупый запрет предали забвению.

Хозяин дома, круглый, словно арбуз, коротышка, не спускал с Мадера спокойно-сосредоточенных глаз, отметил про себя, что этот немец воздержан и вежлив — не в пример белокурому Лоуренсу, некогда гостившему у него. Он даже молчит, пока все не поели, не напились чаю. Что, если нарушить его спокойствие, взять да и спросить: «Почему имаму Гейдару не удалось принять парад германского вермахта в Москве? Большевики так сильны?» Но Пирли-бай, в душе усмехнувшись своим мыслям, заставил себя вслушаться в правильную туркменскую речь Мадера.

— В начале тридцатых годов, — немец сквозь стекла очков буравил глазами потное, довольное лицо Атаджанова, — в пограничных с Туркменией районах мы насчитывали свыше тысячи людей, готовых сразиться с Советами...

— Половина из них туркмены, — не без гордости вставил Атаджанов, — остальные узбеки, персы, курды...

— Сколько вы сможете выставить дополнительно?

— Пятьсот джигитов.

— А вы как считаете, мой эфенди? — Мадер взглянул на Черкеза.

— Мы с Ходжаком проехали по всей Туркменской степи. — Черкез отодвинул от себя чайник. — От Кумушдепе до Хасарчи и столько не насчитали. Какие это джигиты? Любители терьяка, одурманенные и конченые люди. Им нельзя оружие доверить. На кого можно было положиться, те отшатнулись от нас после прихода в Иран русских. Многие бежали домой, в Туркмению, иные умерли, других мы не нашли...

— Вы перечеркнули всю нашу работу! — Атаджанов зло сверкнул глазами.

— Вот список! — Ходжак протянул Мадеру листок бумаги. — Двести с чем-то. Может, там есть люди, о которых говорил господин Атаджанов. Но у них нет оружия, да и условия ставят, торгуются.

— Иные господа забывают о наших джигитах на Трансиранской железной дороге. — Атаджанов не сводил злых глаз с Черкеза и Ходжака. — Англичане охраняют ее от Бендер-Шахпура до Тегерана. Поезда с грузами там под откос не сами валятся. А кто трехкилометровый тоннель Фирузкуха взорвал? Мои джигиты!..

Будь воля самого Мадера, он перебросил бы этих джигитов на север Ирана, за который теперь отвечает, ведь за здешние дела спросят только с него. Но сдерживал наказ адмирала Канариса, вызывавшего Мадера в Стамбул. «Не вздумайте отослать своих людей с юга Ирана, — говорил ему шеф абвера. — Там две дороги — Трансиранская железная и шоссейная. Это важнейшие для англичан и русских транспортные артерии. Они проходят по диким и пустынным местам, горам и ущельям. На трассах свыше двухсот тоннелей и тысячи мостов. Их одними проклятиями в адрес наших врагов не взорвешь. Там нужны отчаянные диверсанты, не боящиеся ни охраны, ни суровых условий... И боже упаси вас, Мадер, действовать по принципу — своя рубашка ближе к телу. Я-то вас хорошо знаю...»

— Русские уже начали перегонять английские и американские автомашины. — Мадер повысил тон, чтобы перебить хвастуна Атаджанова. — Скоро пойдут и самолеты. Смотрите, чтобы джигиты не хлопали ушами...

— Не беспокойтесь, эфенди. Угонять, подрывать, портить — это наше дело. С большевиками у нас свои счеты!

— Не перестарайтесь, Атаджанов. Не подожгите по ошибке промыслы Англо-американской нефтяной компании. Они в целости и сохранности должны достаться рейху. Без нефти наши танки дальше Ирана пойти не смогут...

— Вы уже нас предупреждали, эфенди, — недовольно произнес Атаджанов.

— Повторенье — мать ученья, — жестко проговорил Мадер. — С англичанами воевать легче, они беспечнее русских. На их коммуникациях ваших людей немало, да и денег мы вам не жалели.

Глаза ахуна завистливо блеснули, с укоризной скользнули по лицу Атаджанова: «Немцы деньгу отваливают, а ты ни гугу... Небось к рукам твоим потным прилипли...»

— Сейчас меня заботит север Ирана, — продолжал Мадер. — Смотр сил, готовых пойти на любую операцию в Средней Азии, показал, что решительные парни все же есть. Но ими надо руководить, эфенди Атаджанов!.. Кончились трескучие морозы, спасавшие русских. Вот-вот развернется летнее наступление германских войск. Они уже на подступах к Кавказу, до осени ступят на земли Ирана и Туркмении.

— Я готов своим праведным словом воздействовать на правоверных. — Ахун поднял тонкий, как шило, палец. — Мы с Атаджановым тоже проедем по Туркменской степи, я скажу людям о том, что даже в Турции формируются отряды для борьбы с Советами.

— Мы благодарны вам, ахун-ага, — воскликнул Мадер, — за ваши страстные проповеди о Германии и ее великом фюрере!

Главный ахун что-то пробормотал, заискивающе улыбнулся.

— До прихода доблестных войск вермахта, — воспрял духом Атаджанов, — я сколочу отряд и нападу на Гасан-Кули и Кизыл-Атрек, угоню колхозные отары. Я доберусь до железной дороги Ашхабад — Красноводск, пущу под откос несколько поездов. Это будет наш салют славному вермахту!..

— А силенок хватит? — Пирли-бай спросить хотел спокойно, но вышло с ехидцей.

— Пойдем мы, за нами двинутся многие. — Атаджанову вопрос хозяина дома пришелся не по душе.

— У Германии и ее верных союзников, — Мадер высокомерно вскинул брови, — хватит сил, чтобы поставить Красную Армию на колени. Мы обойдемся без жалкого эмигрантского... — он чуть было не сказал «сброда», но тут же поправился: — ...без ваших отрядов. Но когда мы победим и создадим независимый Туркестан, вам, бай-ага, будет стыдно получать власть из рук немцев. На чужой спине в рай хотите проехать?

— Если Метюсуф, — со смешком ответил Пирли-бай, — полагается на таких, как мои сыновья, шалопаев, всякому делу верная хана. Кишка у них тонка, чтобы границу перейти или железную дорогу взорвать.

— Германское командование уже создало особый экспедиционный корпус для вторжения в Иран из числа иранцев-эмигрантов. Образовано и правительство «Свободного Ирана», которому теперь уже недолго осталось пребывать в эмиграции. Не знаю, как у туркмен, но у нас, немцев, хорошая гончая если начнет преследовать зверя, то не оставит его, пока не настигнет. Если даже ноги в кровь разобьет. А вы еще на старт не вышли, а уже хвосты поджали. Видно, не в каждом туркмене кипит кровь отважного аламана...

Все сидевшие в юрте притихли, виновато опустив головы. Это придало Мадеру еще больше наглости.

— Мне обидно за вас, туркмен, — продолжал резидент, норовя больнее хлестнуть по самолюбию собравшихся, — когда слышу от иранцев, что туркмены до того беспечны, безалаберны: не попив чаю после терьяка, сражаться не пойдут. Пусть дом сгорит, жен уведут или враг их топчет... Хорошо, если туркмены такие не дружные только в Иране.

Хозяин дома исподлобья смотрел на Мадера, и тот, выдержав его взгляд, небрежно бросил:

— Вы, бай-ага, не смущайте людей своими незрелыми речами, а своих сыночков оставьте при себе, обойдемся без них. Мы призовем Эшши-хана и его восемьсот отважных всадников.

Чутье не обманывало Мадера: Пирли-бай не одобрял идею налета на прибрежные районы Каспия. Там немало родичей. Что с ними-то будет? Пирли-бай любви к большевикам вовсе не питал, однако в душе никогда не порывал с Туркменией, землей отцов, где родился. Об этих его чувствах Мадер и не подозревал, полагая, что тот дрожит за шкуры своих наследников. Но резидент не мог обойтись без этого влиятельного человека, за которым иранские туркмены пойдут в огонь и в воду.

— Хорошо, если Эшши-хан нас поддержит, — подхватил Атаджанов и, стараясь примирить Мадера и Пирли-бая, добавил: — Байские сыновья тоже славные парни. Им работа найдется и в Иране. Кроме всадников Эшши-хана, кое-кого с юга перебросим. Не всех, а некоторых, для закваски.

— Вот и займитесь этим, эфенди Атаджанов, — перебил Мадер, сделав рукою знак Черкезу. Тот достал из сумки свернутую полевую карту, расстелил ее перед немцем. — Через Небит-Даг проходит железная дорога, связывающая Красноводск с Ашхабадом, Ташкентом, Казахстаном и дальше. По ней к Каспию доставляются с востока страны войска, оружие и боеприпасы. Когда мы полностью овладеем Северным Кавказом, выйдем на Волгу, эта дорога станет для нас жизненно важной. А сейчас мы ее потревожим, используя опыт диверсий на Трансиранской дороге.

Черкез невольно потянулся к воротнику, словно сдавившему его шею, но тут же опомнился.

— Здесь, возле Небит-Дага, — Мадер ткнул пальцем в карту, — десантируем с воздуха специальные подразделения из числа военнопленных-туркестанцев, которые частично уже воюют против русских... Так вот, эфенди Атаджанов, вы поддержите их своими отрядами с земли, выведете из строя железную дорогу, ударите по Небит-Дагу. Колхозные отары, все добро отправите в Иран, а сами, слившись с десантом, перейдете к активным вооруженным действиям в Каракумах. К тому времени вермахт овладеет Сталинградом, Астраханью, Кавказом, ворвется в Иран и Среднюю Азию.

Мадер оглядел всех, словно хотел убедиться, насколько внимательно его слушают.

— Выдайте Атаджанову копию карты, — приказал он Черкезу и, глянув на Метюсуфа, продолжил: — А вы, мой эфенди, потрудитесь отыскать на ней отметки, где надо подготовить посадочные площадки. Сколотите из персов команды землекопов, подготовьте побольше лошадей, верблюдов, мулов. Как только высадится наш десант, смело можно реквизировать у населения все, что понадобится германским войскам...

Заерзав на кошме, Пирли-бай вопросительно взглянул на Мадера.

— Вы, бай-ага, можете не волноваться. — Мадер усмехнулся в душе, довольный, что сумел-таки задеть за живое этого спесивца, — вас это не коснется. Германское командование будет вам благодарно, если вы возьмете на себя подготовку судоводителей. С высадкой десанта в Красноводске мы захватим флот, и они нам понадобятся...

— У бая-ага отличные капитаны, — встрепенулся Атаджанов, — и команды для судов он наберет...

Пирли-бай промолчал. «Все это суесловие, — подумал он, — а пока что в Иране русские войска. Да и пустят ли они сюда немцев? Если же вдруг придут, то как поведут себя? Большевики вон на чужое добро не зарятся — покупают, золотом рассчитываясь, людей не обижая. А Мадер, свой десант еще не высадив, уже о реквизиции заговорил».

— А вы, эфенди Атаджанов, — Мадер будто не заметил выразительного молчания Пирли-бая, — свяжитесь с руководителями узбекских эмигрантов. Они сформировали Тамерлановский батальон, переплюнули вас, туркмен. Не мешает узнать, как узбеки сумели создать такую ударную силу. И берите бразды правления всеми делами в свои руки. Мы вам поможем...

Атаджанов невольно принял начальственную осанку. Черкез и Ходжак едва заметно переглянулись: этот Метюсуф становится опасным.

— А как быть с Эшши-ханом? — Атаджанову идея с привлечением афганских туркмен явно пришлась по душе. — Кого на переговоры послать? Или вызвать?..

Мадер неопределенно кивнул, подумал: у Эшши-хана характер не мед. Вылитый отец, сам верховодить захочет. Атаджанов заерепенится. Но у того свои счеты с Советами, и он зол, как тысяча дьяволов.

Вечером Мадер, зашифровывая радиограмму, предназначенную Каракурту, который находился в Афганистане, спросил у Черкеза:

— Что, если свести Атаджанова, Эшши-хана и Бабаниязова, руководителя подпольной организации «Вера ислама»? Пусть договорятся о координации совместных действий.

— Но Бабаниязов в Ташаузе...

— Его можно вызвать, хватит в подполье киснуть. Русским сейчас не до границы. Они разрешили проезд в Ашхабад иранским купцам, торгующим продуктами питания. Пристегнуть бы Бабаниязова к кому-нибудь из торгашей.

Под утро Черкез, оседлав лошадь, уехал с рацией в горы. Опасаясь быть запеленгованным советской военной контрразведкой на севере Ирана, он выходил в эфир с разных точек, но это скорее делалось, чтобы усыпить бдительность Мадера, немецкой агентуры, все еще рыскавшей по стране. Черкез не знал точно, куда и кому передавал радиограмму, но догадывался, что она предназначалась Нуры Куррееву, тому самому наглому туркмену, с которым повстречался на вилле Мадера.

После передачи этой радиодепеши Черкез сразу же отстучал в Ашхабад на другой частоте сообщение о тайных фашистских складах оружия и взрывчатки в горах Копетдага, о готовящемся десанте легионеров, о формируемых бандитских отрядах, нацеленных для удара по Небит-Дагу и поселкам на побережье Каспия. Предупредив о замысле Мадера организовать встречу Эшши-хана, Атаджанова и Бабаниязова, попросил совета... Черкез имел и другие каналы связи, но воспользоваться рацией при удобном случае ему посоветовал Иван Розенфельд, оставшийся в Берлине.

Мадер, получив ответ от Каракурта, вновь затеял разговор о встрече, теперь уже только Атаджанова с Бабаниязовым, не вспоминая об Эшши-хане. Черкез не стал допытываться, почему резидент изменил свое решение.

— Боюсь, не раскачаем мы Бабаниязова, — высказал свое опасение Черкез, — не поедет он в Иран — трусоват. Это не Эшши-хан...

— Эшши-хан от встречи отказался. — Мадер, расшифровывая радиограмму, досадливо поморщился.

— Напрасно.

— Еще не все потеряно, — сказал Мадер, полностью ознакомившись с ответом Каракурта. — Если Бабаниязов согласится на встречу где-нибудь в приграничном районе, сумеет ли Атаджанов сам перейти на ту сторону и вернуться?

— Если хорошо организовать переход, то да. Он уже не раз переходил.

— Ходжака пошлем. Проводником.

— Он мог примелькаться на границе. Да и зачем Атаджанову нянька?

— А если вы его поведете? — Мадер испытующе глянул на Черкеза.

— Думаете, это менее опасно, чем для Ходжака? На том участке Сумбара меня, пожалуй, тоже хорошо запомнили.

— Откуда вы знаете, что я хочу перебросить именно там?

— А где же еще? Там Хасарча близко. Русские до этого аула еще не добрались. Кульджан Ишан поможет...

На Сумбаре Мадер уже пережил потерю одного ценного агента, но произошло это, по мнению резидента, совершенно случайно. Еще до войны, когда чекисты и не подозревали об активной деятельности абвера в Туркмении. А сейчас немецкие войска дошли до самого Кавказа, и гитлеровцы ослеплены своими победами. Эту самонадеянность поддерживала в них и геббельсовская пропаганда, надрывавшаяся во всеуслышание: Советы ждет неминуемый крах!

Мадер промолчал, в душе согласившись с Черкезом. Перебрал в памяти всех, кого знал в Хасарче... Кульджан Ишан, глава Туркменского национального союза — свой человек, но дни его сочтены — неизлечимо болен. Однако в ауле остались преданные ему люди, готовые устроить заварушку, если туда сунутся русские. На сей счет у немцев с Ишаном есть уговор, они его и оружием снабдили. Только не стоит пока всех его нукеров вовлекать, пусть ждут своего часа... Резидент вспомнил и о косоглазом проводнике, и о мирабе по кличке Толстый. Мадер их пока ни в чем не подозревал. У Толстого в Хасарче отец, братья, тоже абверу служат. Только на Ишана власть Мадера не распространялась — тот подчинялся непосредственно Берлину. Но резидент в крайнем случае мог прибегнуть к помощи этого духовника, скорее похожего на басмаческого предводителя, чем на служителя аллаха.

— Может, мой эфенди трусит? — вкрадчиво засмеялся Мадер.

— Вы словно в воду смотрели, — серьезно ответил Черкез. — Меня в дрожь бросает, когда вспоминаю одну важную особу. Вы, мой эфенди, сами предупреждали, как необуздан и мстителен этот наркоман.

Мадер растерянно улыбнулся, хлопнул себя по лбу. Как мог он забыть о заказе Геринга, которому теперь трудно стало добывать наркотики в Европе. Морфий из млечного сока мака, белый как сахар, считал рейхсмаршал, во сто крат приятнее кокаина. А такого опия ему требовалось много, к нему пристрастились также офицеры и генералы его штаба, да и перепродать этот товар можно с выгодой: в войну наркотики большой капитал, а от денег Геринг не отказывался даже в состоянии эйфории.

По совету Геринга фирма «Восточная красавица» занялась заготовкой и закупкой лекарственных трав, а также опиума для медицинских целей. В войну такая деятельность выглядела патриотичной: с Восточного фронта шли эшелоны раненых, больных, обмороженных, а их надо лечить.

— Вы что-то ему отправили? — забеспокоился Мадер.

— Нечего, — развел руками Черкез, — когда закупать? С весны я с Ходжаком мотался по Туркменской степи... А вы ведь приказали закупать у персов.

— Вы займитесь делами фирмы, а Ходжак пусть проводит меня в Хасарчу. Дальше дорогу я знаю. — Мадер задумчиво потер лоб. — Через две недели, когда я подготовлю переход, дам знать. Отправьте ко мне Атаджанова не мешкая. Пусть не вздумает брать с собой целую свиту, хватит еще двоих. Не на свадьбу поедет!

В ту же ночь, после отъезда фашистского резидента, Черкез вышел на связь с Ашхабадом, передал о намечаемой переброске Атаджанова и двух его приспешников, сообщил их имена, приметы, вновь предупредил о готовящихся диверсиях на Трансиранской железной и шоссейной дорогах...

По пыльной горной дороге, подпрыгивая на ухабах и кочках, тащилась пароконная подвода. На дне ее, укрывшись кошмой, лежали Атаджанов и его спутники. Было жарко и душно; пыль, поднимавшаяся из-под колес, проникала под кошму, лезла в нос, липла к потным лицам, скрипела на зубах незадачливых нарушителей границы. Они проклинали все на свете — и долгую тряскую дорогу, и зеленые фуражки, и самого Мадера, затеявшего эту дурацкую поездку. Балбес долговязый! Все хвастал: полный порядок, документы в ажуре, а сам забыл проставить на них какой-то штампик. Без него они действительны лишь в ауле Ходжа-Дала, где конспиративная квартира. А туда добрых два десятка километров, пока доберешься, зеленые фуражки накроют. Хорошо еще мираб, встречавший их на границе, вовремя спохватился, укрыл их на подводе, повез другой дорогой...

Возница успокаивал «гостей», заверяя, что скоро минуют опасное место и их мучения закончатся. Проехав первый перевал, он остановил лошадей у невысокой скалы, у подножия которой струился родник, окруженный стеной камыша.

— Приводите себя в порядок. — Проводник откинул пыльную кошму. Чихая и откашливаясь, «путешественники» сошли с подводы. — Отсюда ваши документы в силе. Дальше сами пойдете пешком, до Ходжа-Дала рукой подать.

— Может, проводите до места? — Атаджанов опасливо озирался по сторонам. — Я щедро вознагражу.

Возница наотрез отказался и, быстро попрощавшись, погнал подводу обратно. Путники двинулись вперед и скоро добрались до аула. На окраине их встретил Шаммы-ага, обменялся паролем и молча повел кривыми улочками.

— А гость с севера приехал? — спросил Атаджанов.

— Приехал, — Шаммы-ага поправил на плече берданку, — ждет вас.

Они подошли к невысокому дому, огороженному каменным дувалом, зашли во двор. Шаммы-ага, пропустив вперед себя «гостей», закрыл калитку на запор, снял с плеча старую винтовку и остался сторожить.

Атаджанов первым вошел в дом и со свету не сразу разглядел плечистого туркмена в защитной гимнастерке, с несколькими шпалами на петлице. Узнав Чары Назарова, невольно подался назад, но, заметив чекистов по обе стороны двери, застыл на месте. Дверь закрылась, его спутники остались в прихожей. Ловушка! Атаджанов настолько опешил, что забыл о двух заряженных пистолетах за пазухой. Хотел что-то сказать, но бескровные губы не повиновались, издавая лишь жалобное мычание. Ему стало дурно, и он, пошатываясь, прислонился спиной к холодной стене.

Второй месяц жил в Ашхабаде Ахмед Каламов, вернувшийся из Мешхеда с новым заданием Кейли. Поселившись на Хитровке, в поселке, раскинувшемся за железной дорогой, он устроился работать экономистом-бухгалтером товарной станции. В свободное время бродил по городу, наведывался в гости, заводил знакомства.

Чекисты не спускали с него глаз, беря на заметку интересовавшие Каламова адреса, знакомых. Иных, кого он искал, уже не было в живых, кто-то ушел на фронт, а двоих все же нашел... Один в прошлом богатый домовладелец, потерявший после революции свое состояние, затем устроившийся сторожем бехаистской мечети. Второй — сын ювелира, бывший интендант деникинских войск, хозяйничавших в Закаспии. Во время гражданской войны оба были завербованы капитаном английской разведки Тиг-Джонсом. Как агенты долгие годы бездействовали и почти потеряли всякую надежду на своих хозяев. Но Кейли о них помнил, особенно о бывшем интенданте Гаримове, у которого был влиятельный сын, закончивший московский вуз и ничего не подозревавший о темном прошлом отца. Став инженером, сын вступил в партию, работал в одном из государственных учреждений республики, занимался общественной деятельностью. Он-то и заинтересовал Каламова.

Туркменские чекисты неожиданно перехватили письмо Каламова, адресованное одному ташаузскому школьному учителю, но предназначавшееся Эсен-ахуну, который еще в двадцать восьмом году ушел с бандой Джунаид-хана. Мало кто знал, что он тайком вернулся в Туркмению, а когда арестовали членов нелегальной организации «Вера ислама», Эсен-ахун пытался возродить антисоветское подполье, вовлечь в него честных мусульманских духовников.

Эсен-ахун и его правая рука Карры-ишан, возлагавшие надежды на вторжение вермахта в Среднюю Азию, получив от Каламова письмо, поспешили в Ашхабад, где дважды встречались с английским шпионом, который напомнил их старую дружбу с Интеллидженс сервис и потребовал, как говорится, оплатить векселя. Шустрые священнослужители не успели вдоволь наговориться с долгожданным посланцем Кейли, как их задержали. Восполняя недостаток впечатлений из-за прерванных встреч на воле, духовники теперь часто виделись с Каламовым в кабинете следователя на очных ставках.

Арестовали Каламова вовремя — выполнив задание Кейли, собрался уходить за кордон. В органы НКВД добровольно явился инженер Гаримов, рассказавший о том, как английский шпион, провоцируя честного советского специалиста прошлым отца, пытался склонить его к измене Родине.

Чары Назаров допрашивал шпиона вместе с новым оперуполномоченным Берды Багиевым, вчерашним фронтовым разведчиком, демобилизованным по ранению. Его взяли на место уволенного Стерлигова. Выше среднего роста, крепко сбитый, он еще до войны был чемпионом республики по национальной борьбе «гореш». Берды, еще молодой и неискушенный жизнью, впервые так близко видел предателя, и потому не скрывал своих чувств, с презрением вглядываясь в него своими чуть узковатыми, широко посаженными глазами.

На допросах Каламов вначале юлил, пытался обмануть следствие. Но его изобличили все — и те, кого он пытался завербовать, использовать в сборе шпионских сведений, и даже его подручные, помогавшие ему в грязном деле. При обыске квартиры чекисты нашли оружие, крупные суммы денег, фальшивые документы на разные имена, секретные сведения о железнодорожных перевозках, обширное досье на многих республиканских руководителей и представителей интеллигенции, а также закодированное письмо Закира Вахидова. В послании, переданном Каламову через Кейли, дядя расточал похвалы в адрес англичан, призывал племянника верой и правдой служить «друзьям», несущим мусульманам свободу от большевизма. Припертый к стене неопровержимыми доказательствами, Каламов рассказал о своих темных делах. Но чекистов больше интересовало, почему англичане, на словах ратуя за поражение гитлеровского фашизма, на деле засылают в советский тыл своих шпионов.

— Я знаю многое. — Голос у Каламова, несмотря на его внушительное телосложение, был тонкий, женский. — Вы гарантируете мне жизнь?..

— Все торгуетесь? — ответил Назаров. — Вы, Каламов, и на предательство пошли, чтобы жизнь себе выторговать, дезертировали, узнав, что вашу часть на фронт отправляют... На земле кровь рекою льется, а вы о своей душонке печетесь, мистер Каламов!

— Я не мистер, — насупился предатель, — хоть и бежал к англичанам... нашим союзникам. Не к фашистам же.

— Нашим?! Вы себя считаете нашим? — вспылил Багиев. — Может, еще прикажете называть себя и товарищем?

— Могу я надеяться, что мне сохранят жизнь? — с истерикой в голосе переспросил Каламов.

— Ничего вам не обещаю. — Назаров взглянул на настенные часы с боем. — Вас будут судить по законам военного времени. Но трибунал обычно принимает во внимание чистосердечное признание...

Каламов опустил голову, помолчал, будто раздумывая, стоит ли ему быть откровенным.

— Англичане убедили меня, — тихо заговорил он, — что скоро придет конец СССР, немцы разгромят Красную Армию. Как не поверить — до Кавказа дошли! Потому союзники, мол, и со вторым фронтом тянут. Посылая сюда, Кейли заверил, что английская агентура тут первоклассная. Оказалось, врут: кто помер, кто скрылся, а в живых — одна рухлядь... Молодые, как Гаримов, на вербовку не идут, этот инженер вообще прямо фанатик какой-то, плеваться начал...

— Не фанатик, а патриот, — улыбнулся Багиев. — То, что он в физиономию вам плюнул, не эстетично, конечно, но понять его можно... Слушаю вас, а сам вспоминаю одного немца-антифашиста, перебежавшего на нашу сторону в самом начале войны. Он не коммунист. Спросил его, почему он не перебежал к англичанам, а возможность у него такая была. Знаете, что ответил? Не видит особой разницы между германским фашизмом и британским империализмом. Гитлер завоевал почти всю Европу, загнал в концлагеря всех непокорных во имя так называемого тысячелетнего рейха, а Черчилль лезет из кожи, чтобы приумножить богатства Британской империи, борется за тысячелетнее, вечное существование колониализма. На земле двадцатый век, а рабство процветает и в странах, стонущих под игом фашистов, и в британских колониях... В Индии, Бирме, на Малайском архипелаге — везде из-за жестокой эксплуатации, голода, болезней многие не доживают и до двадцати лет... Так рассуждал честный немец, родившийся в Германии.

Каламов молчал, лишь исподлобья бросая на молодого оперуполномоченного настороженные взгляды.

— Впрочем, ближе к делу, — продолжал Багиев. — Ответьте, Каламов, почему вы делали ставку именно на Гаримова? Понятно, что при вербовке как козырь хотели использовать прошлое его отца. Но вы не учли, что Гаримов воспитан при Советской власти, он крупный инженер и руководитель республиканского масштаба.

— Поэтому он и заинтересовал британскую разведку. Тут прицел дальний. Англичане добиваются, чтобы их агенты пробирались на ключевые позиции в правительствах союзных республик, в важных отраслях народного хозяйства. Немцы готовятся провести в советском тылу серию террористических актов по уничтожению руководящих работников. Английской агентуре предписано обратить этот террор в свою пользу.

— Каким образом?

— Двигать в местные руководители кадры проанглийской ориентации.

— Скажите проще — английских шпионов.

Каламов согласно кивнул и продолжил:

— Англичане хотят воспользоваться войной, когда легче проникнуть в СССР, осесть тут. Агентам надлежит обосновываться надолго. Они должны выглядеть примерными гражданами, вступить в партию, добиваться продвижений по службе и ждать. Прямая диверсия становится вчерашним днем. Чтобы овладеть Россией, есть два пути: бескровный, то есть влезть, проникнуть во все поры Советского государства, прибегая одновременно и к идеологической диверсии, или же пойти войной на Советы.

— Словом, исходя из конкретной ситуации, — усмехнулся Назаров и спросил: — Кто вас инструктировал?

— В основном Кейли. Еще со мной беседовали два американских офицера.

— Их имена знаете?

— Имен не знаю, но они из разведслужбы, очень интересовались обстановкой в Средней Азии, Башкирии, Татарии.

— Как много американцев в порту Бендер-Шахпур?

— Немного их, но ожидалось прибытие американских кораблей. Кейли еще ворчал — янки, мол, всегда на готовенькое поспевают.

— Что он имел в виду? — Багиев едва успевал вести протокол допроса.

— Англичане и американцы ждут падения Сталинграда. В том они не сомневаются. Тогда сразу же введут свои войска в Баку, Закавказье. Немцев хотят опередить, захватить нефтепромыслы. Иран и Среднюю Азию англичане собираются включить в состав Британской империи. А немцы создали «иранскую службу» и после вступления вермахта в Тбилиси хотят перебазировать ее и провозгласить независимое правительство Ирана. Турки тоже точат зубы на Россию, держат наготове свои дивизии на границе с советским Закавказьем. Они не прочь овладеть и Туркменской степью, где живут иранские туркмены, хотя в основном мечтают о закавказской территории.

— Красная Армия бьет немцев и в хвост и в гриву, а нашу страну уже успели поделить как рождественский пирог?! Не слишком ли рано? — ни к кому не обращаясь, холодно промолвил Назаров и замолчал, устремив свой взгляд куда-то вдаль. Затем низким, глухим голосом спросил: — Что вам, Каламов, еще известно о союзниках?

— К началу сорок второго года американских специалистов прикомандировали к руководству иранской жандармерии. Без американских советников не могут дыхнуть во многих ведомствах Ирана. Особенно их много в министерстве финансов. В районе Тебриза, где находятся части Красной Армии, действует опытный американский резидент, его зовут не то Эдуард, не то Эдвин Райт.

— Откуда вы это узнали?

— Кейли проговорился... Он с ним встречался, восхищался его блестящим знанием персидского языка, завидовал его широким связям с влиятельными персами.

— Видели вы американских военнослужащих в Иране? — Назаров взглянул на часы, надо было успеть доложить наркому, интересовавшемуся показаниями Каламова.

— Я вспомнил... В Хорремшехре я видел несколько высших американских офицеров. Кейли говорил, что американские войска на подходе к Ирану. Торопятся, боятся не успеть к разделу Кавказа и нефти. К рождеству, считают союзники, со Сталинградом, а значит, и с Советским Союзом будет покончено...

Вскоре на стол Чары Назарова легло расшифрованное донесение Черкеза, сообщавшего о тайном сговоре правительств США и Великобритании, которые высадили в южных портах специальный контингент войск, объединенных под общим названием «Командование Персидского залива».

Это была часть операции «Велвет», предусматривавшей ввод из Ирана в советское Закавказье английских и американских войск. Такой предательский удар в спину Советскому Союзу готовили союзники в случае ожидаемого падения Сталинграда.