Легион обреченных

ДУХ БОНАПАРТА

Час был поздний, но Гитлер, как всегда, находился в рейхсканцелярии, принимая близких людей, чьи разговоры не заставят его нервничать на сон грядущий. Приближенные знали, как беспокоен сон фюрера, и поэтому приходили к нему с делами, которые могли лишь его обрадовать или утешить.

В приемной, отделанной мореным дубом, Альфред Розенберг был своим человеком. Обменявшись ничего не значащими фразами с Гюнше, молчаливым личным адъютантом, нацистский идеолог обычно без доклада входил в кабинет Гитлера. Но в этот раз адъютант, набычив короткую шею, глазами остановил Розенберга, сухо обронил:

— Фюрер занят, генерал. Придется подождать.

Взгляд штурмбаннфюрера подействовал на Розенберга гипнотически — он, опешив, машинально опустился в массивное кресло, обитое мягкой кожей. Но в нем поднималось раздражение — вскочил, заходил по толстому коричневому ковру. Адъютант, отрешенно занятый бумагами, казалось, не замечал раздосадованного Розенберга, которого показное равнодушие Гюнше нервировало еще больше.

Идею свою он вынашивал давно, выжидал только, чтобы изложить ее фюреру лично. Будет обидно, если его задумку перехватит кто-то другой и раньше запродаст Гитлеру. Не один Розенберг знал о мании величия бывшего ефрейтора, не он один подогревал в нем, фюрере, это болезненное чувство.

...Розенбергу как-то стало известно, что сто лет назад, в 1840 году, французы перевезли с острова Святой Елены в Париж прах Наполеона Бонапарта.

Император Франции, редко к кому питавший чувства любви, был на редкость привязан к своему сыну, родившемуся от брака с австрийской принцессой Марией-Луизой. Это был долгожданный ребенок. О появлении его на свет весенним днем возвестил салют из ста одной дворцовой пушки. Во все концы империи поскакали гонцы с вестью: «Наследник родился!» Суровый Наполеон плакал от счастья. В тот день он подарил новорожденному Жозефу Франсуа Шарлю Бонапарту Вечный город Рим, присвоил титул римского короля, ласково называл Орленком, ибо себя считал Орлом, а своих бесстрашных солдат — орлятами.

В 1815 году, после бесславных «Ста дней», Бонапарт вторично отрекся от престола в пользу своего сына Наполеона II. Но наследника с ним не было — увезенный матерью под Вену, он воспитывался ее отцом, австрийским императором Францем I, старавшимся заменить мальчику отца. Царствующий дед, проигравший Франции не одну войну и люто ненавидевший «кровожадного корсиканца», делал все, чтобы внук забыл о родном отце.

Когда мальчик подрос, Наполеона уже не было в живых, но память об отце в его сердце не умирала, В продолжателе династии Бонапартов вспыхнул жгучий интерес к своему необычному происхождению. Почему иные придворные называли его шепотком Наполеоном II, а дед упорно титуловал внука герцогом Рейхштадтским? Он пытался доискаться до причин возвышения и падения своего великого отца, встречался с его бывшими солдатами, генералами, беседы с которыми разбудили в юноше дремавшее честолюбие. Это больше всего страшило тех, кто реставрировал монархию, посадил на престол очередного Людовика, но радовало противников Бурбонов, задумавших использовать имя Наполеона II как знамя борьбы против королевской династии.

В те годы Францию объял жесточайший террор. Роялистам хотелось вытравить даже память о Наполеоне Бонапарте. Но имя этого полководца и государственного деятеля, несмотря на строжайшие запреты, обрастало легендами. Ореол его славы не тускнел, наоборот, разгорался ярче. Все, кто испытывал по нему ностальгию, переносил свою любовь на его сына.

Дух бонапартизма не умирал, передовые люди той эпохи мечтали о новом Наполеоне, который завершил бы крушение реакционной Европы. Но этим мечтам не суждено было сбыться. За всю историю человечества еще ни один император, даже самый просвещенный, не даровал людям подлинной свободы. Не оправдал надежд и Орленок. В двадцать один год герцог Рейхштадтский умер, так и не сев на французский престол...

И Розенбергу взбрело в голову: пусть Орленок «станет» Наполеоном II посмертно и чтобы на престол его возвел сам Гитлер. Эту навязчивую мысль он и собирался изложить фюреру. Углубившись в свои мысли Розенберг не заметил, как над дверью кабинета фюрера потухла красная лампочка, лишь услышал вкрадчивые шаги торопливо прошедшего мимо председателя трибунала нацистской партии Вальтера Буха, видно, тоже занятого своими мыслями. Кто не знал этого человека без сердца и нервов, откуда-то вынырнувшего в «ночь длинных ножей». Это он собственноручно, на глазах у Гитлера, расстрелял в постелях его вчерашних друзей Рёма и Гейнеса. С той ночи к Буху прилипло прозвище «убийца из-за угла». Его руки были запятнаны кровью тысяч, ему поручались убийства тех, кого невозможно было уничтожить «законным» путем.

Поднявшись с кресла, Розенберг настороженно посмотрел вслед удалявшемуся Буху: «Чьи головы полетят завтра? — подумал он. — Впрочем, какая мне забота? Моя-то на плечах...»

Розенберг тихо толкнул дверь. Кабинет, скорее похожий на банкетный зал, был погружен в полумрак, где едва угадывалась в кресле фигура фюрера. Свет от настольной лампы косо выхватывал часть стола и барабанившие по нему нервные, чуть удлиненные пальцы Гитлера. Над его головой бледно проступал лик посмертной гипсовой маски Наполеона. На того, кто впервые попадал в этот изощренно продуманный сумрак кабинета, давящего своей громадой, застывший мертвый слепок и ощупывающий, какой-то отрешенно-гипнотический взгляд самого Гитлера производили гнетущее впечатление, человек чувствовал себя маленькой песчинкой. Розенберг, поглядывая на маску великого полководца, засеменил к столу фюрера, вскинул руку в нацистском приветствии и, заметив его кивок, облегченно вздохнул, неуверенно опустился на краешек мягкого кресла.

— Мой фюрер! Помните оду Горация «Экзэги монументум»[16]? Французы и поныне вздыхают по Наполеону Бонапарту и его сыну Орленку, несостоявшемуся Наполеону Второму, Почти сто лет прошло, как прах Наполеона был перенесен с острова Святой Елены в Париж. Распорядитесь, мой фюрер, к этой дате перевезти в пантеон Бонапарта прах его сына, и вы возродите забытое имя Наполеона Второго! — Розенберг преданно глядел на своего хозяина. Тот, нахохлившись, сидел, опустив голову, жидковатая челка спадала ему на глаза. — Пусть отец и сын будут рядом, и это произойдет по вашей воле, мой фюрер! Такой жест улещит французиков. Вся Европа заговорит: «Великий вождь германской нации печется о величии Франции!..» Но этим, мой фюрер, вы еще больше возвеличите себя!..

— Время на это нужно, Альфред! А вы забываете, что у вашего фюрера, вечно занятого мыслями о величии рейха, его нет.

— Всего день-другой, мой фюрер! Все продумано. Мои люди уже извлекли из династического склепа Габсбургов гроб герцога Рейхштадтского...

— А это кто еще такой... — фюрер конвульсивно дернулся рукой, — ...Рейхштадтский?

— Так австрийский император титуловал сына Наполеона. — Розенберг в душе удивился невежеству фюрера, не знавшего о нашумевшем случае из истории его родной Австрии. — А вы, мой фюрер, которого мир считает Наполеоном XX века, восстановите историческую несправедливость. Реабилитируя Орленка, вы заодно возвысите и Австрию, подарившую миру великого, мудрого фюрера!..

Гитлер расправил плечи, щелкнул выключателем — над головой ярко вспыхнула большая хрустальная люстра. Розенберг поймал на себе недоверчивый взгляд голубых глаз фюрера, но тот, прочтя на его лице покорность и преданность, довольно улыбнулся, поднялся, давая знать, что аудиенция окончилась.

— Готовьте, Генрих, мой поезд! — приказал Гитлер в трубку прямого телефона Гиммлера, едва за Розенбергом закрылась дверь. — Поедете со мной в Париж. Само Провидение посетило меня, его голос прозвучал из Космоса: «Тебя, Адольф, призывает дух самого Бонапарта! Его пророческий перст укажет, каким путем пойдут великий рейх и его вождь...»

За чисто вымытыми окнами вагона мелькали деревья, телеграфные столбы, придорожные знаки. По серому асфальту, тянувшемуся вдоль железнодорожной колеи, сновали мотоциклисты, бронетранспортеры, «опели» с полицейскими чинами, грузовые автомашины с эсэсовцами в черных униформах.

Фюрер в теплом домашнем костюме стоял, чуть ссутулившись, в коридоре роскошного вагона-салона, рассеянно листал книгу в темном переплете, часто отвлекаясь происходящим за окном. Он не без удовольствия следил за застывшими парными дозорами часовых — один непременно в черном эсэсовском мундире, второй в армейском кителе мышиного цвета. Они были расставлены через каждые пятьсот метров полотна, от самого Берлина до Парижа. В небе беспрестанно барражировала шестерка юрких «мессершмиттов».

Это работа железного Генриха Гиммлера, рейхсфюрера СС. О времена! Так когда-то Гитлер называл Германа Геринга, свою правую руку, но теперь тот своей железной хваткой превзошел интригана Геринга... Хочешь проверить немца, дай ему власть. Генрих дело свое знает тонко: охрана так продумана, что к специальному поезду фюрера не проскочит и мышь. Все — и проводники, и кондукторы, и молчаливые осмотрщики вагонов, то и дело проверявшие буксы, — состояли на службе в гестапо. Только самолеты, охранявшие фюрера с воздуха, принадлежали люфтваффе, ими командовал рейхсмаршал и имперский министр авиации Геринг.

На изгибе дороги фюрер заметил в хвосте поезда три платформы с зенитными орудиями, два классных вагона, а по соседству со своим — еще три вагона-салона с плотно зашторенными окнами. Они показались ему знакомыми — в них он нередко разъезжал по рейху. В этот раз Гиммлер включил их в поезд, чтобы дезориентировать возможных диверсантов. На то он и рейхсфюрер СС, призванный выдумывать хитроумные штучки, дабы обезопасить драгоценную жизнь обожаемого...

В одном из бывших вагонов фюрера покоился саркофаг из недорогого камня с прахом Орленка. В династическом склепе остался пустой дубовый гроб герцога Рейхштадтского, и пока прах его везли из Вены, он должен был превратиться в Наполеона II. Над этим в поте лица трудились два немецких скульптора, торопившихся до приезда в Париж выбить на саркофаге забытый императорский титул Орленка.

Бесшумно открылась дверь соседнего купе. Фюрер краешком глаза заметил в коридоре Гиммлера. Он появился словно на параде — в черном эсэсовском мундире, с золотым значком нацистской партии «За особые услуги», врученным самим Гитлером. Вскинув руку в нацистском приветствии, лихо щелкнул каблуками и застыл в нескольких шагах от фюрера, пока тот не протянул ему руку.

Гиммлер предупредительно расспросил фюрера о самочувствии и отошел к соседнему окну, кося глазами в сторону Гитлера. Но тот долго молчал и наконец спросил, засветло ли прибудет поезд в Париж и далеко ли до отведенной ему резиденции. Полученным ответом фюрер остался доволен, но Гиммлер досадливо потирал черные элегантные усики, делавшие его похожим на заправского кельнера. Он обиделся, что Гитлер, обратив внимание на четкую организацию охраны, все же поскупился на похвалу. С ревностью подумал: «Небось жирного борова Геринга, подобно кокетке меняющего на дню пять костюмов, или этого сластолюбца, колченогого Геббельса, не пропускающего ни одной юбки, превознес бы до небес. Я выведу их на чистую воду, они у меня еще попляшут! Я открою глаза вождю...»

Из крайнего купе в ночной пижаме выскочил взъерошенный Розенберг, но, завидев в коридоре фюрера и Гиммлера, юркнул обратно. Вскоре он появился в новой, с иголочки форме генерала СС, тоже с золотым партийным значком. Гиммлер, никогда не видевший Розенберга в генеральской форме, с любопытством пялил на него глаза. Гитлер же едва скользнул взглядом поверх его прилизанной головы и, едва ответив кивком на приветствие, протянул ему книгу, чтобы тот отнес ее в купе.

Розенберг с благоговением взял книгу. Не глядя на нее, знал, что это «Древний Рим», популярное в рейхе чтиво, щекочущее нордические чувства немецкого обывателя. Кто-кто, а руководитель национал-социалистской партии по вопросам внешней политики должен проштудировать то, что читает фюрер, у которого могут возникнуть самые неожиданные вопросы.

А впрочем, высокомерно подумал Розенберг, куда ему, Гитлеру, с его незаконченным средним образованием, до него, Альфреда, никак учившегося в политехническом институте, в Риге, Москве?.. Кто есть кто? Дед фюрера Джон Георг Гидлер был без роду и племени, без определенных занятий, с сомнительной буквой «д» в фамилии. Бабка же его, Анна Шикльгрубер — незамужняя служанка, родившая Алоиса, будущего отца Адольфа Гитлера, который предусмотрительно расстался с компрометирующей буковкой, выдающей еврейское происхождение. Отец же Розенберга — барон, крупный прибалтийский помещик, род которого восходит своими корнями к тевтонским рыцарям. Не чета гитлерам, то бишь гидлерам!

А Гиммлера вдруг обуяла ревность: фюрер мог протянуть книгу ему, а не ждать Розенберга. Хорошо, что этого не видел Геринг. Небось тот после вчерашних возлияний дрыхнет без задних ног. Очухается — жди подвоха, вроде того, как въехать Гитлеру в Париж: посоветовал непременно с помпой, как Наполеону, завоевавшему очередной европейский город. Для Геринга — забава, а Гиммлеру — бессонные ночи, нервы. Попробуй в этом непонятном Париже, среди строптивых французов обеспечить безопасность персоны фюрера. Это же гроб с музыкой!

Гиммлер ожидал любую пакость и потому старался не остаться в долгу, внедряя в штаб рейхсмаршала своих осведомителей. Они доносили своему шефу: «Геринг бредит Наполеоном». И его действительно волновала карьера великого корсиканца. Даже свой кабинет в берлинской квартире он украсил портретами и бюстами французского императора, понатаскал туда всяких памятных вещей, будто связанных с Бонапартом или его именем. Обожаемому фюреру, первому наци рейха, величайшему полководцу всех времен, мечтать о славе Наполеона куда еще ни шло... Но куда своим неотесанным рылом лезет эта жирная свинья? Вот где ахиллесова пята обоих, и Гиммлер непременно намекнет фюреру, что «второй человек», который спит и видит себя «первым», втайне готов в Бонапарты...

Главного имперского карателя и инквизитора, приводившего в трепет всю оккупированную Европу, бесило, что во всем рейхе его не боится лишь один Геринг. Не будь тот близок к обожаемому, рейхсфюрер СС заживо зажарил бы этого борова на вертеле... Он бы отбил у него охоту строить козни. Спасибо Розенбергу, что отговорил фюрера от помпезной встречи: маки, коммунисты, де Голль не простили Гитлеру Компьенского перемирия и того, что он сам в пешем строю войск вермахта прошествовал от Триумфальной арки до площади Согласия...

Розенбергу лучше знать характер французов. После побега из свиты гетмана Скоропадского Альфред попал во Францию, где его завербовала французская разведка. А с Гитлером он снюхался позже, в двадцатых годах, в Мюнхене. Там он сколачивал вокруг себя «фольксдойчес» — «русских немцев», вступил в нацистскую партию, написал «Миф XX века» — книгу расовой теории, потрафившую вкусам монополистов, милитаристской верхушки и мелкой буржуазии Германии. Гитлер оценил «талант» своего идеологического оруженосца, назначив его главным редактором нацистской газеты «Фелькишер беобахтер».

Розенберг, отнеся книгу в купе, подошел к фюреру, о чем-то заговорил. Рейхсфюрер СС навострил уши, но, сколько ни напрягал слух, ничего не слышал — мешал стук колес. Зато сделал любопытное открытие, делавшее честь французской разведке, которая в поисках агента среди «фольксдойчес» именно Розенбергу отдала предпочтение. Да у него классические черты лица осведомителя! Серые, безликие. Ни на йоту нордического. Кто признает такого духовным отцом расизма?! И все же этот бывший французский шпик не такой пакостный, как Геринг. На безрыбье и рак рыба. Правда, оригинальничает, но Бонапарта пока из себя не корчит...

Поезд, лязгнув буферами, замедлил ход. Гиммлер нервно зашевелил тонкими ноздрями, глянул на часы, в окно — начиналась гористая местность. Колеса застучали приглушеннее, и он услышал подобострастную речь Розенберга:

— Вы поступили мудро, мой фюрер, отказавшись от пышного въезда в Париж. Европа не поймет, если великий вождь уподобится пресытившимся французским королям, питавшим слабость к помпе... Людей, идущих к вам с незрелыми советами, я считаю врагами нации, на худой конец, глупцами...

Фюрер слушал с отсутствующим взглядом, но усек все — торжествующий Гиммлер заметил, как заходили желваки Гитлера. Услышал бы это Геринг! О, Гиммлер сделает все, чтобы этот разговор дошел до мстительных ушей рейхсмаршала, и можно будет потешиться, когда тот взбеленится. Геринг никогда не простит этого Розенбергу.

— Париж — пройденный этап. — Гитлер едва заметным кивком подозвал Гиммлера. Тот встал рядом с Розенбергом. — Мне некогда прохлаждаться тут. В Цоссене меня ждут дела, от решения коих зависит будущее немцев, всего рейха. Я обеспечу ему тысячелетнее будущее, но прежде я расширю его владения на Восток, а потому вырву марксизм с корнем, ибо он камень преткновения и начало всех бед... Уже заготовлен документ о назначении вас, Альфред, государственным секретарем по странам Восточной Европы. Скоро этот пост станет министерским.

Гитлер сморщил лоб так, что он напоминал гофрированную трубку противогаза, взглянул на Гиммлера, чуть не спросил: правда ли, что тот по ночам занимается алхимией, ищет какой-то философский камень и верит, что в него самого переселилась душа не то Карла Великого, не то Генриха Птицелова, — но продолжил начатую мысль:

— Наслышан, Генрих, и о ваших заветных мечтах... — Испытующе взглянул на рейхсфюрера СС, помолчал, придавая своим словам двусмысленность. — Знаю, что хлопочете над расширением лагерного хозяйства рейха. Для этого понадобится много дешевого человеческого сырья, которого и в Древнем Риме было с избытком. Избыток пусть вас не смущает, от него всегда можно избавиться. Заботы Гитлера, друзья, — это заботы всей нации и рейха, рожденного благодаря святому учению фашизма... Слишком много чести французам, если я пробуду в Париже больше суток. Но Провидение позвало вашего фюрера к Наполеону, и он последовал этому зову...

Фюрер имел обыкновение говорить много, бессвязно и думать о себе в третьем лице. Кто знает, сколько бы еще он разглагольствовал, не раздайся шум в соседнем купе, из которого с пыхтеньем вывалилась туша Геринга. На этот раз он вырядился в парадный мундир, сшитый из какого-то тонкого сукна с блестящими, как у парчи, прожилками; вся его грудь, даже предплечье и заплывший живот были увешаны орденами, памятными медалями на ярких лентах.

Чего-то в его наряде не хватало — это Гиммлер отметил сразу. Ах да, перстней и колец. Геринг снял их, зная, как это не нравится фюреру, но рейхсмаршал все же оставил на пальцах два кольца с бриллиантами.

Он протиснулся за спину фюрера, чтобы тот не заметил ни его мешков под глазами — следы бесшабашной ночи, ни расширенных зрачков, сверкавших нездоровым блеском, ни того, как часто облизывал губы, испытывая сухость во рту — явный признак наркомании.

Гиммлер знал, почему так бледен Геринг: личный врач рейхсмаршала, завербованный в качестве осведомителя, просветил рейхсфюрера СС о привычках и патологии наркоманов, которые становятся грубыми, эгоистичными, черствыми и подозрительными. Но всеми этими качествами Геринг обладал уже от природы. Говорят, наркоманы еще страдают отсутствием аппетита. О Геринге этого не скажешь — жрет до отвала, хоть до горла зальется наркотической дрянью.

Агенты гестапо и СД часто выходили на людей Геринга, рыскавших в поисках наркотиков для своего шефа по Европе, Африке, в британских колониях. Ведь рейхсмаршал авиации приучил к ним почти весь свой штаб. Гиммлер со злорадством подумал: куда теперь кинет своих людей? В Африке — война, военно-морской флот Германии блокировал Британские острова. В США послать не решится: Рузвельт и Черчилль — друзья, и американский президент — паралитик во всем ублажает британского премьера, который ненавидит все немецкое. Туговато придется без допинга Герингу, не употребляющему наркотиков местного производства. Он непременно снарядит людей в Азию, на Ближний и Средний Восток, где опия хоть завались, к тому же наркотик из опиумного мака крепче, чем из конопли или тропического растения кока. А у рейхсмаршала вот-вот иссякнут запасы одурманивающего зелья...

В конце вагонного коридора появился начальник личной охраны Гитлера, рыжий эсэсовец в погонах штандартенфюрера, с бесстрастным лошадиным лицом. За ним с подносами в руках следовали личный адъютант фюрера Гюнше и слуга Ланге, оба штурмбаннфюреры. А поодаль в белом халате стоял розовощекий Эрих, личный повар. Они по цепочке подали фюреру стакан гранатового сока, а всем остальным маленькие чашечки дымящегося ароматом кофе по-турецки.

Начальник охраны что-то шепнул Гиммлеру на ухо, а Геринг, недовольно поморщившись, крикнул повару, чтобы тот приготовил ему еще кофе, и непременно полный бокал. Рейхсфюрер СС, спрятав улыбку в усах, вспомнил донесения своих осведомителей из штаба военно-морского флота. «Какой из Геринга министр авиации? — возмущались гросс-адмирал Дениц и Редер. — Неуч! Знай только кичится близостью к фюреру, а без него он нуль без палочки. Был капитаном, им и остался. Что из того, что возглавлял правительство Пруссии? Все «я» да «я», потому и не любят его ни в гестапо, ни в генералитете: выскочка!»

Геринг, потягивая кофе, наблюдал в окно и, когда бетонная автострада близко подошла к стальной колее, сказал:

— Во времена Дария, мой фюрер, такие дороги называли царскими. Чингисхан, римские императоры считали дороги, одетые в каменные одежды, стратегическими. По ним гнали рабов, перебрасывали войска, увозили добычу. Римскую империю связывала сеть дорог почти со всем миром. Тогда и родилась крылатая фраза: все дороги ведут в Рим...

Розенберг и Гиммлер выразительно переглянулись — Геринг, прознав об интересе фюрера к истории Древнего Рима, тоже кое-что вычитал и теперь решил щегольнуть своими познаниями.

— Но ваши великие деяния, мой фюрер, изменили эту древнюю поговорку. Теперь говорят: все дороги ведут в Берлин! Слюнтяи Веймарской республики только болтали о человеке, а вы проявили о нем отеческую заботу. Вы дали людям работу, хлеб, кров! Демократы, коммунисты знали только болтать, а вы покрыли всю Германию сетью прекрасных шоссе. Наши дороги — дороги жизни, они помогут нации осуществить великие планы завоевания мира.

Фюрер гордо расправил плечи, стрельнул голубыми глазами в Геринга — тот осекся, и самодовольно улыбнулся: его взгляд обладает завораживающей магической силой. Так, во всяком случае в кругу своих приближенных, говорил Геринг, и он еще постарался, чтобы эти слова дошли до ушей Гитлера, который и не догадывался, что в лицедее-министре погибал артист.

— Если всемогущий Зевс, обратившись в белого быка, — продолжал Геринг с опущенной головой, — похитил девушку Европу, перенес ее на остров Крит, то вы, мой фюрер, положили к ногам немцев эту Европу, правда, уже лишенную девственности, — и, довольный своим остроумием, взглянул на Гитлера и громко рассмеялся.

— Но Европа велика, Герман, — почему-то раздраженно заговорил фюрер, теребя пуговицу домашнего костюма, — ее граница пролегает по Уралу. Там пройдет рубеж тысячелетнего рейха...

Хлопнула дверь — в коридоре снова возникла долговязая фигура начальника охраны. За ним шел весь обвешанный аппаратами Генрих Гоффман, личный фотограф фюрера. Завидев его, Гитлер зашел в купе, следом за хозяином бросился слуга. Вскоре фюрер вышел в военном кителе серо-зеленоватого цвета с золотым значком на груди, с красной нарукавной повязкой, в белом круге зловеще чернела свастика.

Молча сфотографировались, а после Розенберг, поманив пальцем Гоффмана, подвижного малого с алчным лицом, протянул ему бумажку с пометками «Фюрер с детьми», «Фюрер кормит оленят», «Фюрер гладит кошку». Фотограф браво щелкнул каблуками и, склонив голову с аккуратным пробором, произнес:

— Понимаю, господин генерал, как важно показать народу, что фюрер человечный, доступный, любит детей, животных.

Розенберг, снисходительно потрепав по плечу фотографа, презрительно подумал: «Осел ты! Тебе никогда не понять, зачем надобны такие сентиментальные фото, — за ними немцы не разглядят истинного лица фашизма...»

Фотограф заискивающе улыбнулся издали Гиммлеру, тот покровительственно кивнул своему особо доверенному осведомителю, который донесения о фюрере и его приближенных подтверждал неопровержимыми фотографиями.

В сейфе рейхсфюрера СС хранился уникальный снимок Геринга, зафиксировавший его на охоте в лесном заповеднике Восточной Пруссии. Его, короля охоты, лично застрелившего за день двести зайцев, сфотографировали с маршальским жезлом в правой руке, с охотничьим ружьем в левой. Рейхсмаршал возвышался своей громадой на необычном фоне из белого меха, сложенного из тушек убитых зайцев. Увидел бы эту картину Гитлер! Вот взбеленился бы!.. Впрочем, чего жалеть? На то она и дичь, чтобы ее бить. Человек жив тушами и кровью неразумной твари. Но фюрер вегетарианец, любит все живое, особенно животных... Иное дело люди, то есть «унтерменши». Зачем их жалеть? Это материал, сырье, как говорил фюрер, необходимый для возвышения «третьего рейха». Возводил же Тамерлан минареты из человеческих черепов, а иранские шахи выделывали из них кубки для вина.

Поезд медленно вполз под стальные фермы Восточного вокзала. Перед самой остановкой Геринг будто невзначай спросил Гиммлера о резиденции фюрера. Рейхсфюрер СС, не ожидая подвоха, ответил:

— В Фонтенбло, где любил жить Бонапарт. Шикарный дворец!

— Это в нем Наполеон отрекся от престола? Ничего себе резиденция!

Зная суеверность фюрера, Геринг рассчитал наверняка: тот откажется ехать в Фонтенбло, и Гиммлер со своей службой, распустившей щупальца по всей Европе, будет посрамлен. Гитлер настолько верил и в сон, и в чох, что в пятницу остерегался даже ногти стричь. Однако генералы уговорили его напасть на Польшу именно в пятницу. Но то другое дело — речь шла о жизни немецких дивизий, которые по сравнению с одной жизнью фюрера и ломаного гроша не стоят. Рейхсмаршалу же хотелось доказать, что он еще не забыл своей старой полицейской службы, что сыск — дело не избранных, как это пытался представить рейхсфюрер СС.

Геринг знал, на чем можно сыграть. Еще в Берлине, прознав о местонахождении будущей резиденции фюрера в Париже, он не стал никого отговаривать и немедля послал во французскую столицу офицеров службы контрразведки люфтваффе, чтобы подготовили фешенебельный отель «Крийон», что на площади Согласия.

— В Фонтенбло безопасно, — перехватив недоуменный взгляд фюрера, Гиммлер чуть не задохнулся от злости. — Там эсэсовские полки, рядом дивизия шестой армии вермахта. Императорские покои обжитые, теплые...

— Ну да, — съязвил Геринг, — а фюрер, выезжая из резиденции, будет слушать выкрики французов по поводу того, что эсэсовцы переловили в прудах столетних карпов. Разве не знаете, какие французы крохоборы!

— Что за карпы? — не понял Гитлер.

— Людовики выводили в дворцовых прудах зеркальных карпов. Иным было по двести с лишним лет.

— Разве нашим солдатам нечего есть?

— Простая разболтанность, мой фюрер, — смаковал Геринг, безжалостно добивая Гиммлера. — Подумаешь, слопали десяток-другой карпов. Германские солдаты, мой фюрер, хорошо знают права победителей.

— В Фонтенбло фюрер не поедет. — Гитлер с загадочным лицом направился к выходу. — Найдите что-нибудь другое.

Гиммлер всполошился, но Геринг спокойно, чтобы слышал фюрер, произнес:

— Не волнуйся, дружище Генрих. В отеле «Крийон» фюрера ждут превосходные апартаменты. Об охране я тоже позаботился.

Рейхсфюрер СС молча, с позеленевшим от злобы лицом проглотил подслащенную пилюлю рейхсмаршала.

Поезд остановился у бетонного перрона, окруженного живой цепочкой вооруженных эсэсовцев, которые застыли через каждые три шага. Едва Гитлер и его бонзы сошли с вагона, к ним в маршальской форме заспешил холеный старик выше среднего роста. Маршал Анри Петен, глава капитулянтского правительства Франции, несмотря на свои восемьдесят четыре года, выглядел импозантно. На его строгом мраморном лице, не лишенном классичности, блуждала угодливая улыбка. Для своих лет он был настолько брав и элегантен, что стоящий рядом с ним пятидесятилетний фюрер, сутулый и флегматичный, походил на старца.

Петен поздоровался со всеми. Когда он тряс руку рейхсмаршала, побрякивавшего орденами и медалями, Гиммлер со злорадством заметил, что парадный мундир французского маршала выглядел куда как скромнее, чем у Геринга, — грудь Петена украшал лишь Солдатский орден, выдававшийся рядовым за отвагу.

Пока Гитлер и Петен обменивались малозначащими фразами, долговязый штандартенфюрер с тремя десятками эсэсовцев в штатском, выбежав вперед, преградили дорогу небольшой «делегации французов» из взрослых и детей, направлявшихся приветствовать Гитлера. Охрана остановила четырех бесцветных пожилых мужчин и пятерых разнаряженных не по возрасту дам. Начальник охраны, поочередно подходя к девяти девочкам в форме Марианны — символа Франции, которые держали в руках осенние букеты, фальшиво восклицал: «Какие чудные цветы!» — а длинные пальцы эсэсовца хищно прощупывали букеты. Убедившись, что туда ничего не вложено, он позволил девочкам вручить цветы.

Фюрер и его приближенные кисло поздоровались с «делегацией» и направились по оцепленному солдатами перрону, где у самого выхода стояли несколько легковых «рено» и «ситроенов», окруженных немецкими мотоциклистами и двумя легкими танками. В первый бронированный автомобиль сели Гитлер и Петен, рядом с водителем устроился начальник охраны.

Париж, объятый легкой дымкой, остался где-то позади. В отель сразу не поехали, а попетляли по предместью Малахов, пересекли бульвар Севастополь — места, хранившие память о России, о Крымской войне. Незаметно въехали в город. Вдали, подпирая горизонт, синел Булонский лес, мелькнул ажурный шпиль Эйфелевой башни, на Марсовом поле все еще сочно зеленели газоны, уходящие к красивому средневековому зданию военного училища, из стен которого вышел юный артиллерийский офицер Бонапарт.

Петен с удовольствием исполнял роль гида. То ли из-за увлеченности, то ли от старческого легкомыслия, но престарелый глава коллаборационистского режима говорил без умолку, отчего у Гитлера даже начала побаливать голова.

От фюрера не ускользнуло, что во французской столице слишком много памятных мест, связанных с Россией, — будто едешь по Москве или Санкт-Петербургу. Сотня русских ресторанов и бистро, да еще с такими звучными названиями — «Царевич», «Московские звезды», «Русалка»... Что ни улица, то русское имя — Лев Толстой, Петр Великий, Александр Невский... Тот самый, что разбил в пух и прах на льду Чудского озера тевтонских рыцарей?!

Петен возил фюрера, заклятого врага славян, по памятным местам, напоминавшим славную историю России, и с каким-то непонятным увлечением рассказывал и рассказывал...

— Это бесценный исторический памятник, — пояснял маршал, проезжая мимо православной церкви. — Рядом сквер Тараса Шевченко, был такой поэт у малороссов. Франция демократична, и этим она непонятна нам, военным. В Париже есть и мусульманские мечети. Правда, многие из них бездействуют...

Чрезмерная словоохотливость старика раздражала фюрера — тот, по всему видно, не читал «Майн кампф». Тогда бы знал, старый болтун, о гитлеровской заповеди, что Германия, если она хочет приобрести новые земли в Европе, может это сделать в основном за счет России. Сейчас Советская Россия — главная преграда, стоящая на пути немцев к мировому господству.

Фюрер бросил испепеляющий взгляд на престарелого маршала: «Неужели этот старый попугай не понимает, что две трети территории Франции находится под моим контролем, и потому в Париже и других французских городах не может быть и русского духа?! Все русское — большевистское, и я все славянское заменю немецким!..»

Проезжая мимо бронзовой скульптуры в феерии фонтанов, фюрер вопросительно взглянул на своего спутника.

— Это... Виктор Гюго! — Маршал хотел сказать как бы между прочим, но в его голосе прозвучала горделивая нотка.

— И французы терпят такого красного? — Гитлер недовольно зашевелил иссиня-черными крашеными усами.

— Это неудивительно, мой фюрер, — виновато улыбнулся Петен. — У нас каждый второй француз красный, начиная с Шарля де Голля...

— Оно и видно! На кладбище Пер-Лашез все еще стоит Стена коммунаров, парижане вздыхают у барельефа «Умирающая коммуна». Неужели французы так тупы, что не понимают, как тлетворны идеи Парижской коммуны, провозгласившей власть толпы, большинства?.. В «Майн кампф», признанной всем миром библией фашизма, есть строки: «Новая Европа будет принадлежать меньшинству сильных, которые вытеснят большинство слабых. Власть устанавливает меньшинство...» Избранных, элита! Вам, маршал, если хотите идти с нами до конца, надо знать прописные истины национал-социализма.

— Мы знаем, мой фюрер, что вы любите французов, — польстил Петен, заметив, как раздражен фюрер, — и они, в свою очередь, боготворят вас...

Гитлер легко «клюнул» на лесть маршала и, чуть помягчев, ответил напыщенно, словно говорил с трибуны:

— Я создал иллюзию: фюрер — великий демократ, народный трибун, кумир всей Европы. В национальном характере немцев заложена богом склонность к насилию, фанатизму. Опираясь на элиту, я управляю ими, хотя многие считают меня якобинцем. Пусть! Это не мешает моим отрядам СС, СД, гестапо, вермахту решительно выжигать красную заразу, уничтожать врагов, их книги, мазню, все, что идет против фашизма. В Германии скульптуры красных я переплавил на пушки...

Эти слова решили участь памятника Виктору Гюго. В ту же ночь немцы сбросили его с пьедестала и отправили в Германию на переплавку. Фашисты осквернили и Стену коммунаров — разобрали ее, заменив другими кирпичами, а сам барельеф раскололи и выбросили на свалку.

Бронированный «рено», сопровождаемый кортежем машин и мотоциклистов, кружил по городу. Парижане, наученные горьким опытом облав, устраиваемых гитлеровцами, боязливо жались к стенам домов, шарахались в подъезды, подворотни. Кортеж направился вдоль ленивой Сены, закованной в серый гранит парапетов, проскочил мимо моста Инвалидов, остановился у моста, названного в честь российского императора Александра III...

— Не находите ли вы, маршал, — сказал фюрер, — что Франция несправедлива к памяти Наполеона? Все ее величие связано с именем этого великого человека. А вы, французы, настолько неблагодарны, что удосужились назвать его именем лишь одну улицу в Париже. И то в честь генерала Бонапарта. Это дает мне основание еще раз утвердиться в мнении о природном легкомыслии французской нации.

Машины, оставив позади остров Сите, похожий на гигантский остроносый корабль, плывущий по Сене, свернули на мост Конкорд, построенный из камней разрушенной Бастилии, и помчались к площади Согласия, где когда-то зловеще маячила гильотина, а теперь высился фешенебельный отель «Крийон», в котором заботами Геринга размещалась временная резиденция Гитлера.

Холодный мистраль, задувший с заснеженных Альп, нагнал к вечеру тонкие перистые облака, казалось, рождавшиеся в одной и той же точке за горизонтом. Вечерние сумерки, опустившись с первыми каплями осеннего дождя, сгущались на глазах, скрывая под своим пологом и голубой купол Сорбонны, и причудливые башни собора Парижской богоматери, и шпиль Пантеона, принявшего прах великих мужей Франции...

Сойдя с машины, фюрер в черном кожаном реглане взошел по лестнице кафедрального Собора инвалидов — гробницы Наполеона. За ним следовала вся его свита, сопровождаемая десятком дюжих гестаповских функционеров во главе с генералом СС Карлом Обергом, шефом гестапо во Франции. Гитлер не замечал ни ухудшавшейся погоды, ни длинной цепи эсэсовцев, ни пустынного безлюдья улиц и скверов, соседствующих с собором.

Гиммлер, оплошавший с выбором резиденции фюрера, лез из кожи, чтобы загладить вину: в окружности пяти километров, где находился Гитлер, не могла пролететь и птица. Эсэсовцы заблокировали подъезды прилегающих к гробнице домов, неблагонадежных жителей задержали, с многих взяли подписку, что целые сутки не выйдут из своих квартир. Обожаемый мог спокойно всю ночь напролет беседовать с духом Бонапарта.

Молчаливая стража распахнула перед фюрером массивные двери собора. Тихо. Анфилада часовен. Под высоким куполом, откуда лился яркий свет хрустальных люстр, лишь гулко отдавались шаги. Свита, чувствуя настроение фюрера, не находила себе места и кралась за ним на цыпочках. Гиммлер недоумевал: как фюрер будет беседовать с духом Наполеона? Наедине или вместе со всеми?.. А фюрер вертел головой, равнодушно скользя глазами по фрескам на стенах. И чего это Петен, узнав, что Гитлер собрался в гробницу, захлебывался от восторга: «Вы получите наслаждение от неповторимой красоты настенных росписей!» Чем тут восторгаться? Лишь умозрительно Гитлер понимал, что в соборе, построенном в XVII веке по проекту архитектора Франсуа Мансарда, пожалуй, не место пачкотне, но сердцем все же не принимал окружающую красоту...

Вот он, малиновый саркофаг из карельского порфира, возвышающийся на мраморном постаменте. В нем — прах Бонапарта... Фюрер долго расхаживал перед ним, но усыпальница великого Наполеона не вызывала в его душе никаких эмоций. Он заглянул в боковые часовни, где в скромных гробах покоились останки Жозефа и Жерома, братьев императора, равнодушно скользнул глазами по знакомому саркофагу, блестевшему свежевыведенными на нем золотыми буквами — «Наполеон II». Знают ли парижские газеты, что он привез с собой прах Орленка? Впрочем, Розенберга учить не надо: пожалуй, уже растрезвонил повсюду...

Фюрер потер лоб, припоминая, зачем пришел сюда... Ах да, дух Бонапарта! А как его вызвать? С чего начать? Он резко повернулся к сопровождающим его бонзам и подосадовал, что нет среди них профессора Карла Гаусгофера, магистра и духовного наставника, того, кто помог избрать свастику — древний символ огня и грома, плодородия и тайной магической силы — эмблемой нацистов.

Гаусгофер убежден, что Франция, зараженная негритянской кровью, является чумным очагом в Европе. Фюрер согласился с ним, ибо профессор имел на своего ученика огромное влияние. Он сумел внушить Гитлеру, будто далекие нордические предки немцев, обладавшие высокой цивилизацией, поклонявшиеся тайному знаку — свастике, были магами-воителями, которые подчиняли своей воле стихии и народы. Но богам было угодно, чтобы какая-то страшная катастрофа смела с лица земли эту цивилизацию и на ее месте образовалась пустыня Гоби. Однако маги-воители уцелели, они лишь рассеялись по всей планете, передав потомкам секрет и силу магических заклинаний. И вот теперь, согласно «теории» Гаусгофера, арийцы непременно «вернутся к истокам своим», заключат союз с тайными силами могущества и насилия, чтобы ускорить приход человечества к «шарниру времени».

Ему удалось обратить в свою веру нерешительного, неустойчивого, часто погружавшегося в депрессию фюрера, принявшего за истину и космогонию, и нацистский магизм, и нордическое величие предков... Гитлер, слушая гипнотические речи профессора-мистика, которому он присвоил чин генерала СС, верил, что только ему, фюреру, дано быть посвященным в магические тайны, управлять народами, вызывать тени прошлого, духи великих сил, превосходящих обычные человеческие...

— Все вон, вон! — Истошный вопль фюрера вспугнул голубей под куполом. — Оставьте меня! — Он вскинул голову, театрально простер руки к небу. — Я взываю к духу Бонапарта!

Свиту будто ветром сдуло. Стало тихо как в склепе. И он увидел над собой второй ярус с ажурными перилами, а выше — купол с многоцветной лепкой и резьбой, живописные росписи, уводящие вдаль, будто расширяя своды собора. Фюрер поднялся по мраморной лестнице. Чтобы взглянуть на императорский саркофаг сверху, ему невольно пришлось согнуться в поклоне.

И с высоты Гитлеру бросилось в глаза, что подножие яшмового постамента, на котором покоился багряный порфировый гроб, окружено названиями памятных мест: Риволи, Маренго, Аустерлиц... Там Бонапарт одержал свои славные победы. Но, разглядев еще одну надпись, он не поверил себе. Зашел с другой стороны — нет, глаза не обманывали. Вертел головой, жмурился и снова раскрывал глаза, вглядываясь в заинтриговавшую его надпись. Увлеченный этим занятием, он не замечал ни жизнерадостной плафонной живописи, создающей иллюзию разверзшихся сводов, ни гармонии и монументальности необычного сооружения.

Фюрера занимали четко вырисовавшиеся, на темном мраморе светлые латинские буквы, запечатлевшие название Москвы-реки. Не Бородино, а Москва-река! Разве великий полководец там одержал победу? Адольф, еще учась в реальной школе, знал, что Наполеон под Бородином потерпел поражение. А может, учитель по происхождению был русским, и, как всякий кулик, хвалил свое болото?.. Отлично! Победа Наполеона Бонапарта в России больше устраивала фюрера.

Забываясь, Гитлер заговаривал вслух, громко смеялся, и его голос гулко отзывался под высоким сводом собора:

— Меня считают диктатором-мистиком. Великие личности рождаются шизофрениками, даже сам Шопенгауэр был таким... Разве ненормальным дано завоевывать страны, народы? Александр Македонский полмира положил к ногам своим. Если мне, сумасшедшему, покорилась вся Европа, выходит, все европейцы не в своем уме? Я еще покажу, какой я параноик!..

Возведенный на фашистский олимп власти германскими монополистами, Гитлер был абсолютно убежден, что вся нация не стоит его одного. Что там немцы. Вся Европа! Не будь его, коммунисты прибрали бы к рукам всю Европу. Давно ли эти же немцы, теперь преданно заглядывающие ему в глаза, голосовали за Тельмана? За каких-то пять лет он, фюрер, перевернул Германию вверх дном: дуракам вправил мозги, умников и грамотеев отправил в концлагеря, а коммунистов и демократов уничтожил... Он умно сыграл на характере немцев, боявшихся как черт ладана всяческих перемен, согласных на все, что бы им ни предложили. Лишь бы не стало еще хуже... Красные приняли нацистов за бумажных тигров, а те обернулись такими драконами, что, устрашив немцев, повели их за собой, словно стадо баранов. Спасибо и евреям! На их костях нацизм создал себе славу истинных арийцев, непримиримых врагов коммунизма. Не пошли небо Гитлера, Европу поглотил бы красный мрак Московского Кремля...

— Эти недоумки, — Гитлер снова заговорил вслух, — не могут понять, что я все предвидел на десятилетия вперед. Ради будущего немцев я дезертировал из австрийской армии, писал свой бессмертный труд... Само Провидение сказало: «Адольф, твой час настанет! «Майн кампф» станет библией фашизма, а ты сам — богом для немцев!» Почему только немцев?! Иисус Христос, тоже еврей, покорил своим учением полмира. Магомет, дикарь из Аравийской пустыни, также захватил своими идеями головы второй половины мира.

Опомнившись, Гитлер прикусил язык, огляделся по сторонам. Нет, никто не слышал, в соборе ни души. Успокоился, снова задумался...

Почему фашизм не может стать религией мира? Само Провидение снова заговорило с ним: «Адольф, иди, прокладывай дорогу на Восток. Покорив Россию, ты покоришь весь мир...» Россия! Она как кость в горле. И он поведет на нее немцев, всю Европу. Ницше поторопился объявить себя сверхчеловеком, да еще первым на земле... Глупости! Первый на земле сверхчеловек — он, Адольф Гитлер, фюрер тысячелетнего рейха! Его бог — сила! Что свершил Ницше? Намарал пухлые тома, пылящиеся на полках библиотек. А он, Гитлер, сам, и только сам, расчистив дорогу к высшим ступеням власти, возродил германскую нацию, которой теперь служит вся Европа, а будет служить весь мир. Он избавит инородные народы, особенно восточные, от всякой государственности, раздробит их, чтобы удержать на низшей стадии развития. Они еще не выросли до государственности! Лишить славян, азиатов, всех неарийцев родного языка, считать преступлением говорить на своем языке. Без языка любой народ перестанет существовать, он забудет о прошлом, из его памяти сотрутся история, традиции, быт, нравы, обычаи — все, что делает народ народом, нацию нацией. Тогда он превратится в скопище, стадо баранов, подвластных воле пастуха, то есть немца, арийца! Слово немца должно звучать как веление самого господа бога. Немцы продумали «будущее» всех неарийцев: сократить их до нужного предела, а оставшихся в живых превратить в рабов.

Кто мог до всего додуматься? Только он — Гитлер! И фюрер вдруг расхохотался:

— И я — параноик?! В окружении Сталина меня называют бесноватым. Да, я — дурачок, как тот русский Иванушка, который вокруг пальца обводит всех, богатых и бедных, князей и царей. Он всегда выходит победителем. Но Сталин не русский... Интересно, а как у грузин величают Иванушку-дурачка?..

Фюрер захлопал в ладоши, и сразу в дверях возникла фигура начальника охраны.

— Узнайте, кто у грузин Иванушка-дурачок?

Долговязый штандартенфюрер, думая, что ослышался, взбежал по лестнице, и Гитлер снова повторил вопрос. Но тот, так и не поняв, чего хочет от него обожаемый, удалился.

Следом появился Гиммлер. Он-то знал, что фюрер мог задать самый несуразный вопрос, не пояснив его предыстории. Алмазный свет люстр голубовато искрился в стеклах его очков, скрывавших выражение глаз рейхсфюрера СС. Он тоже стоял с вытянутым, непонятливым лицом. «Нашелся мне знаток грузинского фольклора! — презрительно подумал Гитлер, пытливо разглядывая своего обер-шпиона. — Спроси его, как размножить несушек, ответит, не задумываясь. Не сделай я его руководителем СС, прозябал бы по сей день экспедитором в обществе петухов и кур. Как он похож на лиса!.. Думает, я не знаю о его проделках! Двумя семьями обзавелся, одна законная, а другая с секретаршей. И там и тут дети. Даже у Бормана под проценты восемьдесят тысяч марок занял, чтобы второй семье дом построить. Тот ему дал не из своего кармана, а из партийной кассы, но проценты, конечно, положит на свой личный счет. Шельма! Да еще умудрился весь разговор на пленку записать, а самого Гиммлера, берущего в долг, сфотографировать. Тоже мне шпион номер один. Кот шкодливый! Все прибедняется, а у самого банковские счета в Америке, Швейцарии...»

Фюрер, предавшись размышлениям, не заметил, как ушел Гиммлер, как снова стало тихо... Сколько раз он, Гитлер, предпринимал шаги, чтобы сговориться с Англией, создать против Советов большую коалицию, объединиться в священный европейский союз. Вот тогда мир можно поделить как рождественский пирог: Германия раз и навсегда завладеет всей Юго-Восточной и Восточной Европой, Англии можно оставить ее империю и мировые океаны, Япония пусть хозяйничает в Китае, а Италия — в Средиземноморье. Британцы, правда, не прочь снова сторговаться насчет второго Мюнхена, но... хочется и колется. Американцам и англичанам хотелось бы стравить немцев с Востоком, загрести жар чужими руками. Кукиш!.. Германия, чего говорить, дала маху, да и «мюнхенцы» прозевали — место на Даунинг-стрит Чемберлен уступил Черчиллю, чем-то смахивающему на Геринга, только во сто крат хитрее последнего... Да плевать на этого чванливого лорда, вечно сосущего сигару, как соску! Фюрера теперь не волнует, пойдет тот с ним или нет. Жребий брошен! В кармане рейхсканцлера гениально разработанный план молниеносного штурма Англии — операция «Морской лев», а в Цоссене его генералы в поте лица трудятся над блицкригом «Барбаросса». Этими ключами он отворит не только ворота Московского Кремля...

Фюрер злорадно усмехнулся, вспомнив, как кто-то из германских банкиров, когда решалось, быть или не быть ему рейхсканцлером, распинался: «Адольф — наш человек. Свою карьеру начинал на наши деньги, профессиональным шпиком, числившимся за штабом Баварского военного округа. Он будет служить нам верой и правдой...» Пигмеи! Им хотелось унизить его. Они тогда еще не знали, что выпускают джинна из сосуда, который вознесется гигантом, заведет дружбу с самими магнатами Уолл-стрита. Сам всемогущий Тигл, шеф американского нефтяного треста «Стандарт ойл», миллиардер Эдзель Форд, правители гигантской автомобильной корпорации «Дженерал моторс» станут кредиторами гитлеровского фашизма. И те самолеты люфтваффе, что бомбили Лондон, топили в море английские суда, заправлены американским горючим... А они — шпик! Да с такими союзниками он поставит на колени любого врага, его штандарты взовьются над всем миром! Венцом, короной тысячелетнего рейха заблистает Индия, которая станет магическим центром самой великой империи мира. Германские солдаты свершат то, что не удалось ни Александру Македонскому, ни Наполеону Бонапарту: придут на Инд и Ганг и в их водах смоют с себя пыль дорог. Вот тогда эти воды, коснувшись божественных тел арийцев, действительно станут священными.

Вслушиваясь в свои шаги, в собственный голос, замиравший где-то под куполом, Гитлер без устали ходил по собору: когда же снизойдет дух Бонапарта?! Фюрер припадал на колени, картинно воздевал руки к небу, шептал молитвы, запомнившиеся с детства... И он вспомнил уроки Гаусгофера: божественное просветление нисходит лишь в минуты высшей духовной устремленности, отречения от всей суеты земной... Чушь собачья! Как можно отречься от всего земного? Для этого надо быть круглым идиотом. Да плевать на Бонапарта! Пусть не является! Кто вообще выдумал, что к живым приходят духи?..

Гитлер глянул на часы — маленькая стрелка подбиралась к четырем утра. Невольно зевнул, хрустко потянулся, спускаясь по лестнице. Теперь саркофаг возвышался над ним, и он зашарил вокруг глазами, увидел приставленное к стене мягкое кресло с полосатым пледом, который предусмотрительно положил начальник охраны. Фюрер устало опустился в кресло и тут же захрапел. И Бонапарт, не пожелавший видеться с ним наяву, пришел во сне — в виде духа в походном одеянии. Взмахнув широкими полами плаща, дух отчетливо произнес: «Не ходи на Россию войной. Тебе там будет пострашнее... Я хоть в гробу лежу, в почете и славе, ко мне люди приходят. А от тебя и праха не останется...»

Гитлер проснулся в холодном поту, позвал стражу и, сопровождаемый позевывающими адъютантами и телохранителями, вышел на улицу.

Рассвет бледно занимался по краю неба, было еще темно, зябко. Низкие облака, нависшие над самой землей, простирались до самого горизонта темно-серым войлоком. По всему видно, что плохая погода сохранится надолго.

Будь фюрер ясновидцем, каким он себя считал, то непременно заметил бы, что надвигается ненастье и впереди его ждут неудачливые дни, которые принесут ему полное разочарование, а немцам, безотчетно ринувшимся за ним, одни страдания и беды. Но он был упоен легкими победами, убаюкан лестью приближенных — и проглядел, что колесо фортуны начало крутиться в обратную сторону.

В живописный Цоссен, где размещалась штаб-квартира ОКВ — верховного командования вермахта, Гитлер наезжал не столь часто, зная, что его появление отвлекает штабистов, которых он сам нещадно подгонял с завершением разработки операции нападения на Советский Союз. Его держали в курсе всех дел генштабистов, постоянно докладывая, чем они заняты каждый день. Генералы завершали «этюды» будущей войны, устраивали захватывающие «игры на ящике с песком», «водили» вермахтовские войска по необъятным просторам Украины, России... И как? Отлично! Войска Советов разгромлены наголову, доблестные солдаты вермахта победным маршем вышли на линию Архангельск — Волга — Астрахань и, овладев Москвой, двинулись к Уралу...

К возвращению фюрера из Парижа план «Барбаросса» обрел законченную форму, в штабе лишь ждали решающего слова рейхсканцлера. Мало кто знал, кому взбрело в голову назвать эту операцию в честь германского императора Фридриха I Барбароссы, сгинувшего весьма символично: утонул в Черном море, не оправдав надежд крестоносцев, направлявшихся с ним в поход. Знай суеверный Гитлер эти подробности, вряд ли связал бы свои заветные мечты с именем неудачника, решившего покорить славян.

Утопленник прославился лишь одной пикантной историей, и то после смерти. Кажется, в музее Мангейма, что на Рейне, юный Адольф увидел скелет и портрет гигантской щуки. Ее выпустил в озеро сам Барбаросса — так утверждала надпись на металлическом кольце, а выловили ее неводом совершенно случайно через двести шестьдесят семь лет. Рыба от старости стала белой-пребелой, весила восемь с лишним пудов, а длиной превышала девятнадцать футов. Адольф всю жизнь завидовал знаменитой щуке, прожившей более двух с половиной столетий, и сетовал на быстротечность человеческого века.

Вот и все познания Гитлера о Барбароссе, жившем в XII веке, который славился лишь своей огненно-рыжей бородой, подтверждающей его «арийско-нордическое происхождение». А это уже окружено какой-то тайной. И фюрер, помешанный на мистике, не раздумывая одобрил название плана: дух далекого предка будет порукой в молниеносном разгроме Советского Союза.

В Цоссен Гитлер нагрянул, как это любил делать, без всякого предупреждения. Заставая людей врасплох, он испытывал блаженное чувство: видел на одних лицах растерянность и виноватость, на других — подобострастие и угодливость. Приехал фюрер по первому декабрьскому снегу, принарядившему игрушечный хвойный лес.

Фюрер связывал с Цоссеном все радостные дни своей жизни; громкие победы над Польшей, Францией, Бельгией, Данией, Грецией... В этом уютном местечке, рождавшем чудища войны, ему слышались серебряные звуки победных труб. Ах, как они звучали! Это были сладостные мгновения... Цоссен — его волшебный талисман, здесь всегда витает добрый дух. Гитлер, направляясь сюда, верил, что очень скоро те же генералы будут снова жать ему руки. На этот раз поздравляя с триумфальным блицкригом против России.

В просторном стеклянном эркере трехэтажного дома вдоль дубовых панелей стояли навытяжку генерал-фельдмаршал Браухич, генералы Гальдер, Йодль, Паулюс. Всю высокую полукруглую стену занимала огромная карта Советского Союза и сопредельных с ним стран. С глянцевитого листа смотрели стрелки, большие и малые, линии, сплошные и контурные — это маршруты движения германских войск на Москву, на Архангельск, к Волге, Астрахани, Баку, дальше в Иран, Ирак, Афганистан, Среднюю Азию, Индию.

Браухич, держа в руке цветную указку, бравым шагом подошел к карте.

— Я не сомневаюсь, Вальтер, — опередил его Гитлер и взял указку, — что вы, как главнокомандующий сухопутными войсками, назубок знаете проект директивы номер двадцать один, иначе план «Барбаросса»... Я сегодня подпишу этот документ, и он, обретя законную силу, войдет в историю.

Гальдер восторженно захлопал в ладоши, его примеру последовали остальные.

— Всего пять страниц машинописного текста, — Гитлер крутил в руках указкой, — но мир еще не знал такой гениальной, эпохальной директивы...

— Это тот случай, мой фюрер, — вставил Браухич, — когда русские говорят: мал золотник, да дорог.

— Еще до окончания войны с Англией, — фюрер согласно тряхнул рассыпавшейся челкой, — вермахт должен с ходу покончить с Россией. Я даю вам, господа генералы, срок: за два-три месяца мы должны поставить Советы на колени. Три месяца, ни дня больше! По восточному летосчислению мы нападаем на Россию в «год змеи». Это весьма символично, друзья мои, вермахт змеей вползет во вражескую страну!.. Седьмого ноября 1941 года я, а не Сталин буду принимать парад победоносных войск в Москве! К пятидесятому году Германия станет властелином мира! Эту победу мне предсказал дух самого Бонапарта!

Увлекшись, фюрер выронил из рук указку и, пытаясь поднять, наступил на нее, она хрустнула под ногами. Гальдер проворно кинулся за новой указкой, но Гитлер остановил его.

— Для германского солдата нет ничего невозможного! — Фюрер, заложив руки за спину, прохаживался перед генералами. — Мы победим всеми правдами и неправдами! Это единственный путь, и он верен морально и в силу необходимости. Цель оправдывает средства — таков закон наших предков! У нас и без того много чего на совести, но мы должны только победить!.. Помните, чем скорее мы разобьем Россию, тем скорее будем владычествовать над миром. Англия надеется на Россию и Америку. Исчезнет Россия, и надежда англичан на Америку развеется как дым. Уничтожение России возвысит и Японию... Янки — дерьмовые вояки, и японцы их мигом распотрошат... Мы дали маху, что еще минувшей весной не ударили по России. Но лучше поздно, чем никогда!

Фюрер закашлялся, на его бледной шее вздулись синие склеротические вены. Адъютант принес ему теплой минеральной воды. Сделав несколько глотков, Гитлер внимательно оглядел затаивших дыхание генералов и продолжил:

— Эта война станет войной двух идеологий и потому жестокой и бескомпромиссной. Здесь не должно быть места никакой жалости. Эта война будет резко отличаться от войны на Западе. На Востоке сама жестокость — благо для будущего. Народ, считающий Льва Толстого великим писателем, не может претендовать на самостоятельное существование!.. Однажды перед вступлением в Польшу я говорил и сегодня снова повторяю: нам следует рассуждать как господам и видеть в восточных народах в лучшем случае очеловеченных полуобезьян, которым нужен хозяйский кнут...

Не дав никому сказать и слова, Гитлер отпустил генералов, оставив только Вальтера фон Браухича и Франца Гальдера, начальника генерального штаба вермахта. Целых четыре часа они обсуждали в деталях план стратегического наступления.

— Большевики думают воевать, как в гражданскую войну, в приграничных районах, — говорил фюрер, прощаясь с генералами. — А я ударю по всему фронту и на всю глубину. Сталин ждет моего удара на Украине, я же нанесу его там, где никто не ждет, — на северо-западе, в Белоруссии!..

В мае 1941 года вермахт на Советский Союз, как первоначально намечалось, не напал. На своей роскошной вилле в курортном Берхтесгадене Гитлер, объясняя своим приспешникам причину переноса срока операции, распинался:

— Я нападу на Россию в ночь с двадцать первого на двадцать второе июня. Знаете, почему? У наших нордических предков эта дата символична. Все благие деяния начинаются в эту ночь, когда летний день длинный, а ночь коротка. Но эта быстротечная ночь, отмеченная таинственным знаком, покажется русским бесконечной, а небо — в овчинку... Я превращу ее в сплошной кошмар, в такой ад, что даже наступивший божий день увидится им мраком. Помните, господа, народы России это не люди в нашем обычном представлении, это — рабы. Мы не оккупируем, нет, мы германизируем их. Германия превыше всего! И еще, друзья, раскрою вам секрет: именно дух великого Бонапарта повелел мне начать войну в июне...

При этих словах Геринг сморщил лоб, силясь что-то вспомнить, затем, ухмыльнувшись, зашептался с Розенбергом. Фюрер заметил и недовольно сверкнул глазами. «Обо мне, бездельники, судачат, — болезненно мнилось ему. — Не так выразился, не так глянул. Хроническая болезнь людишек, которые злорадствуют над недостатками великих людей».

— Июнь в жизни Наполеона был самым счастливым. — В глазах Гитлера заискрились голубые льдинки. — В июне он одержал блестящие победы в Италии, в Маренго. Счастливые дни Тильзита тоже выпали на июнь!..

В ту ночь на вилле фюрера рекою лилось вино, произносились тосты, здравицы в честь «величайшего полководца всех времен». Пили шнапс, белое мозельское, шампанское, а Гитлер, как всегда, довольствовался слабо заваренным и чуть подслащенным чаем.

Геринг тоже говорил речь, восхвалявшую обожаемого. В душе ревнуя его к великому французу, рейхсмаршал все же поостерегся сказать фюреру, что в жизни Бонапарта был и последний июнь — тот, что принес ему позор поражения при Ватерлоо. А самое страшное, о чем Адольф Гитлер по своему невежеству не ведал: именно 22 июня Наполеон окончательно отрекся от престола.