Легкое поведение

Глава, в которой срывается разговор о железных дорогах, наш рыцарь в сияющих латах не успевает защитить свой жизненно важный орган и растолковывается наука о гипнозе

— Я без ума от Шанхая, — объявила Мэй, когда их экипаж, управляемый парой кучеров-китайцев в красивой форме, тронулся вниз по набережной Бунда по направлению к Нанкин-роуд. Один кучер, с поистине королевской осанкой, держал вожжи и хлыст. Другой потрясал колокольчиком, разгоняя прохожих и транспорт. Они ехали мимо офисов иностранных пароходств, отелей и факторий; на шанхайских улицах было, как всегда, многолюдно и суетно. Западные дамы дефилировали в нарядах по последней моде, иностранные бизнесмены и китайские компрадоры тоже были одеты с иголочки. Моррисон, всегда предпочитавший свободный стиль в одежде и к тому же запылившийся в дороге, чувствовал себя деревенщиной на этом фоне.

Если Мэй это и задевало, то, во всяком случае, виду она не показывала.

— Я так рада, что ты приехал. Мы славно проведем время здесь. — Она прижалась к нему своей ножкой, обутой в узкий сапожок.

Он заметно расслабился. Напряжение, мрачные предчувствия, страдания, которым он предавался все это время, — иными словами, последствия рационального осмысления его отношения к молодой леди, сидевшей рядом, — испарились, как утренняя дымка.

— Тебе удалось выяснить, почему мистер Джеймс так торопил тебя? — спросила она.

Моррисон представил ей остроумный отчет о своей встрече с беспокойным Джеймсом в Вэйхайвэе.

— И не только русские, британцы и американцы так взбудоражены «Хаймуном». Японский флотоводец тоже был не в восторге, когда на днях вместо приказа своего адмирала получил на беспроводной радиопередатчик депешу Джеймса для «Таймс»!

Мэй рассмеялась:

— А как продвигается твоя война?

— Японцам еще не удалось взять Порт-Артур, но я надеюсь, что хорошие новости не за горами.

— И когда Порт-Артур падет, все закончится?

— В общем, да. Порт-Артур стратегический и в то же время символический порт. Японцы уже захватили Корею. Но им еще предстоит схватиться с русскими на суше, поэтому сейчас они изо всех сил стараются нарушить железнодорожное сообщение и блокировать порты, чтобы поставки русских шли через горы повозками и лошадьми. Это быстро истощит их силы и ресурсы.

— Я думаю. Даже слушая это, я чувствую себя измученной.

Настала очередь Моррисона смеяться. Воодушевленный и глупо-счастливый, он напомнил себе о том, что не стоит так расслабляться, ведь придется доказывать целесообразность поездки в Шанхай — себе самому, Джеймсу и работодателю. Не отпуская руки Мэй, он мысленно вернулся к насущным задачам. Молино говорил, будто, по слухам, произошло морское сражение за пределами Порт-Артура, где японцы, ослепленные светом русских маяков, не смогли потопить ни одного вражеского корабля. Скорее всего, офицерам, ответственным за это поражение, пришлось от стыда побрить голову. Ни в Чифу, ни в Вэйхайвэе никто не смог подтвердить эту историю, но Моррисон надеялся раздобыть информацию здесь, в Шанхае, где источники были более словоохотливые.

Надо было разобраться и в истории с кабелем Чифу — Порт-Артур, который японцы обрубили, чтобы лишить русских связи. Кстати, действовали они по наводке Моррисона. Кабельная компания послала для ремонта свой корабль, но японский флот вернул его, заявив, что ремонт нарушит соглашение о нейтралитете. Компания, хотя и выразила протест, но корабль все-таки отозвала, чтобы не провоцировать конфликт. И снова он рассчитывал выяснить подробности в Шанхае. И наконец, болезненный вопрос о железнодорожных концессиях…

— О чем задумался?

— А… Трудно сказать.

— Почему? Ты думаешь о другой женщине? — Мэй слегка подтолкнула его локтем.

По своему опыту он знал, что такой вопрос, как бы игриво он ни звучал в устах женщины, был далеко не праздным.

— Это невозможно, когда ты рядом. Просто я боюсь тебе наскучить.

— Не представляю, как ты можешь наскучить мне!

Поначалу осторожно, Моррисон принялся излагать политику в области китайских кабельных коммуникаций и железнодорожных концессий: барон Розен… генерал Дессан… Луаньский проект…

Впереди возникла какая-то суматоха. Автомобиль чудом избежал столкновения с телегой. Проклятия извозчика-китайца летели как шрапнель и решетили всех предков незадачливого водителя, а заодно и его будущих детей, которые должны были родиться непременно уродами. Водитель автомобиля, европеец, отбивался как мог и сыпал ругательствами на родном языке.

— Янос! — воскликнула Мэй.

— Янос? — настороженным эхом отозвался Моррисон.

— Да. Он венгр и первым сел за руль в Шанхае. Это великое достижение. Он тут всех покорил.

Пока Мэй восхищалась Яносом, описывая вчерашний обед, где венгр был душой компании, Моррисон снова впал в уныние. Мысль о том, что этот Янос мог уже пополнить список ее любовников, удручала. Еще сильнее его задело то, что Мэй, якобы заинтересовавшись его делами, слушала вполуха. Вспомнив о своем намерении заняться с ней любовью, а потом расстаться навсегда, он приободрился и почувствовал себя сильным — настоящим рыцарем в сияющих латах. Метафора ему понравилась, и на душе стало спокойно.

— Извини. Что ты там говорил об этом Лу… Лу-каком-то там проекте?

Нет, она просто невозможна! Крепость Моррисона не смогла устоять — распахнула ворота, опустила разводные мосты, сложила оружие. Он был полностью во власти Мэй, готов был исполнить любую ее просьбу, да ей и трудиться не надо было просить о чем-то.

Очень скоро они выбрались из городской толчеи и смогли вдохнуть свежий воздух Бабблинг-Велл-роуд. Старший бой Блантов, А Чанг, поспешил им навстречу. Он сообщил, что Бланты уехали за город, но вернутся к вечеру. Они знают о приезде Моррисона. Обрадованный тем, что не придется попусту тратить время на гостеприимство хозяев, Моррисон попросил А Чанга встретить Куана, когда тот вернется из порта с багажом, и отправить вещи в прачечную на Ханбери-стрит. Экипаж ожидал, и Моррисон приказал кучеру быстро везти их в отель, где остановилась Мэй.

Как только они оказались в ее номере, она с привычным нетерпением опрокинула его на кровать:

— Я так соскучилась по тебе.

И вот одежда снова на полу. Мир перестал существовать. Были только они двое. Больше никого…

Моррисон вдруг вспомнил ее рассказ о том, как в Шанхае Мартин Иган несколько дней не выпускал ее из постели. Не спрашивай, одернул он себя. Ответ тебе не понравится. Но он распалялся все сильнее. Не надо. Он боролся с собой. Спроси…

— Это было здесь?

— Что было здесь, милый? О чем ты?

— Иган.

Пауза.

— Мартин? А что с ним? — Она перекатилась на свою половину, небрежно прикрыв бедра простыней, и устремила на него ленивый взгляд. Поигрывая завитком, она ждала его ответа.

Моррисон выдавил сквозь зубы:

— Это было здесь, я имею в виду, в этом отеле, где он… имел тебя?

— Да, кажется, да. А почему ты спрашиваешь?

Почему? Ему вдруг показалось, что молодой соперник, этот чертов красавчик американец с идеальными зубами, лежит сейчас в постели между ними и держит руку на ее груди. Стоило этой картине возникнуть перед глазами, и он уже не мог избавиться от нее.

— Тебе никогда не приходило в голову… — Он едва не задохнулся от злости и не смог договорить. Меня распирает от ревности!

— Что, милый?

Сейчас.

— Что это… — Больно. — Все вокруг… — Я. — Могут пойти разговоры. — Господи, как напыщенно. Почему я сказал именно это, а не то, что хотел сказать? У меня помутнение рассудка! — Тебя видят флиртующей напропалую.

Мэй внимательно посмотрела на него, а потом разразилась безудержным смехом, так что затряслись ее груди, живот.

— Почему тебе так весело? — В его голосе зазвучали нотки раздражения.

Унизительно. Чертовски унизительно! Как будто я один не могу удовлетворить тебя.

— Эрнест, дорогой, неужели ты до сих пор не понял меня? Мне плевать, что говорят окружающие. Всем нравиться невозможно. Хотя тебе, наверное, это удается. А вот мне нет, как бы я ни старалась. Знаешь, даже если завтра я оденусь монахиней, послезавтра все начнут шептаться о том, как вызывающе я ношу повой. Я ничуть не сомневаюсь в том, что мои родители, хотя и пишут, что безумно скучают по мне, втайне радуются, что избавились от меня и скандалов, которыми угрожает им мое присутствие.

— Мне просто не нравится, когда о тебе говорят дурно. Вот и все.

— Но что делать, если мои желания, капризы и деньги, которые позволяют их осуществлять, дают повод для дурных разговоров, — горячо возразила она. — Я просто облегчаю всем задачу и не притворяюсь. Я такая, как есть. Приличия и пристойность интересуют меня меньше всего.

Это точно.

Она вгляделась в его лицо. И чмокнула в нос.

— О, милый, если тебя только это беспокоит, прошу, не переживай. Я не люблю, когда ты такой хмурый. Ты расстроился из-за такой глупости?

Он скованно кивнул головой. Конечно нет. Проблема в том, что тебе нужны все, в то время как мне нужна только ты.

— О, Эрнест, давай не будем ссориться — ни сегодня, ни… никогда. Тем более из-за того, что люди осуждают тех, кому завидуют.

— Лицемерие — явление обычное, — согласился Моррисон. — Не думай, что мне оно ненавистно в меньшей степени.

— Что ж, тогда давай будем честными друг с другом, а все остальные — черт с ними. Если ты действительно расстроен из-за меня, — в ее глазах зажглись искорки, — тогда можешь меня отшлепать, а я покаюсь, что была плохой девочкой. — Сказав это, она встала на четвереньки, чтобы продемонстрировать Моррисону объект наказания, и посмотрела на него так, что устоять было невозможно. — Давай, дорогой, мои Алые врата, мой Раскрытый цветок пиона, моя Драгоценная терраса ждут твой Нефритовый стебель, твою Голову дракона. — Она хихикнула. — Твой Набухший гриб… Уверена, я что-то забыла.

— Мой Коралловый стебель. — Моррисон и сам еле сдержал улыбку.

— Точно! Я даже позволю тебе достать Цветущей ветвью до Полной луны, если ты будешь нежен. — Она повиляла попкой. — Но, думаю, для начала мне не помешает хороший шлепок. Ведь я была такой непослушной девочкой…

Моррисон замахнулся для удара.

— Знаешь, по своему опыту могу сказать, — заметила она, — это очень возбуждает священников.

Занесенная рука Моррисона повисла в воздухе.

Не вспомнился ли ему преподобный Нисбет, которого они встретили той ночью на заставе Шаньхайгуань?

Вспомнился. И без удовольствия. Но всего лишь на короткий миг.

В душе преподобного Нисбета предписанная ему духовным саном любовь к человечеству, как показалось Мэй, боролась с отвращением к людям. Вскоре она убедилась в том, что такая же борьба шла между ненавистью к греху и врожденным пристрастием к нему же.

До него не сразу дошел смысл ее слов.

— Боже, нет…

— Боже, да. — Она с особым ударением произнесла «Боже».

Не может быть!

— Ты хочешь сказать…

— Все, чего он хотел, это чтобы я, когда миссис Нисбет не было дома, сидела обнаженная, лишь в чулках и туфлях, в огромном кресле в его миссии в Тяньцзине и мастурбировала перед ним. За собственное удовольствие он отвечал сам. Был жуткий момент, когда его лицо стало пунцовым, и я побоялась, что его хватит удар. Это было бы совсем уж некстати. Как выяснилось, его оргазм всегда сопровождается приливом крови. Все было бы ничего, если бы только кресло, в котором я сидела, не было набито конским волосом. Я потом еще целую неделю чесалась от него, клянусь. Ну и еще он меня отшлепал. Да так, что кожа ужасно покраснела. Я едва стерпела эту пытку. Но хуже всего было то, что после всего этого он заставил меня слушать проповедь о природе похоти и греха.

Если ад и существует, то вот он.

— Но зачем?

— Я так полагаю, он чувствовал себя виноватым.

— Я не имел в виду проповедь. Зачем ты это сделала?

— Потому что он попросил. На самом деле, умолял. Я его пожалела. В любом случае, вреда он мне не причинил, а я доставила ему удовольствие. Мне нравится делать людей счастливыми. Это мой дар.

С этим Моррисон не мог спорить. Тоном настолько небрежным, насколько ему это удалось, он спросил:

— А ты сама получила удовольствие или это был акт благотворительности — христианской в данном случае?

Сладкий смех подсластил пилюлю.

— Мне было приятно мастурбировать перед зрителем. Между прочим, когда я трогала себя, то думала о тебе.

— Неужели? — сухо произнес Моррисон.

— Честное слово.

— Довольно, Мэй. Больше никаких историй.

Она выглядела удивленной:

— Я думала, тебе нравятся мои истории.

— Не эти. И не об этом. Все, хватит.

Она вгляделась в его лицо:

— Хорошо. Как скажешь.

Моррисон потянулся за рубашкой. Настроение было хуже некуда, и от его перепадов, случившихся за последние несколько часов, он чувствовал себя измотанным. Ему хотелось вернуться к Блантам и поговорить с ними о кораблях, минах и войне. Впервые с того дня, как он встретил Мэй Рут Перкинс, он смотрел на ее томное роскошное тело с единственным желанием сбежать от него.

— Милый. Что ты делаешь?

— Одеваюсь.

— Но мы не занимались любовью…

Моррисон чувствовал себя настолько скверно, что даже не мог ответить. Он пытался вставить запонку в манжету, когда она обняла его сзади, сомкнула руки на его груди и уткнулась лицом ему в спину.

— У меня есть дар иногда делать людей и несчастными, — прошептала она. — Я это знаю. И меня это совсем не радует. Но, если я откажусь от своей честности, я предам себя. Ты понимаешь меня?

— Я должен идти, Мэй. — Ему вдруг стало душно в этой комнате. Он оттолкнул ее и встал, продолжая одеваться и чувствуя на себе ее взгляд.

— Я заказала для нас экипаж на завтра, — произнесла она, когда он двинулся к двери. — Я подумала, что ты мог бы показать мне старый город. Встретимся здесь около одиннадцати, хорошо?

Когда Моррисон был мальчишкой, в Джилонге случился карнавал. Ему особенно запомнилось выступление гипнотизера. Скрестив на груди руки, словно заняв оборону, он смотрел, как добровольцы, повинуясь взгляду и убаюкивающему голосу мага, становились ватными и послушными. Тогда все это ужаснуло его. И он поклялся, что, пока жив, не уступит контроль над собой другому, как это сделали покорные зрители.

— В одиннадцать? — услышал он собственный голос. — Хорошо, до завтра.

— А поцеловать?

Мне не следует этого делать. Я не должен этого делать.

Гипнотизер заверял аудиторию, что вовсе не он заставляет людей делать то, чего они, в глубине души, делать не хотят. Но от этого сеанс не стал менее увлекательным; напротив, это забавляло еще больше.

Прошло несколько часов, прежде чем Моррисон покинул отель и направился к дому Блантов.