Легкое поведение

Глава, в которой Лайонел Джеймс снимается с якоря, Моррисон и мисс Франклин попадают в плывущий мир и мы узнаем, чем же заканчивается любовь мужчины к женщине

— Мачта, укрытие, газовый двигатель, динамо-машина, шестьдесят фунтов какой-то арматуры… — Моррисон оторвался от списка, который вручил ему Джеймс, и покачал головой: — Да тут целый инвентарь.

Джеймс рубанул рукой воздух:

— Продавай все.

— А беспроводную станцию в Вэйхайвэе?

— Ее демонтируют. «Додвеллз», чартерный агент в Шанхае, организует ее возврат в Америку для нужд местных операторов. Пожалуйста, проследи, чтобы им хватило денег на отправку до Нью-Йорка. Можешь снять с моего банковского счета в Шанхае. Я сам займусь расторжением аренды на «Хаймун». Больше не могу терять ни минуты. По крайней мере, японцы сдержали обещание и разрешили мне ехать на фронт. Боюсь, что, пока кто-то из корреспондентов доберется до Порт-Артура, его жители уже будут говорить по-японски. Если я отправлюсь немедленно, то смогу застать хотя бы падение Ляояня.

Мужчины прогуливались по внешнему берегу рва вокруг токийского отеля «Империал Пэлас». День был хмурый, воздух удушливый. Моррисон достал из кармана носовой платок и вытер пот со лба. Это был платок Мэй, тот самый, который она тайком подарила ему на прощание еще тогда, на заставе Шаньхайгуань. Запах ее духов давно выветрился. Он промокнул лоб и сунул платок обратно в карман.

— У меня до сих пор из головы не идет последняя телеграмма Белла.

— Да, сурово, — согласился Моррисон.

Редактор написал им, что японский коллега в Лондоне задал ему вопрос, правда ли, что все корреспонденты «Таймс» умерли, — что-то от них давно ничего не слышно.

— Как будто он не знает, что мы не сидим сложа руки! Я в ярости от такого оскорбления.

— Да, шутка жестокая, — согласился Моррисон, потому что его она тоже задела. На что были потрачены все эти месяцы?

— Ты остаешься здесь?

— Нет, вернусь в Китай. Блант прикрывал меня все это время — и заслуживает отдыха. В любом случае, я уверен, что буду гораздо полезнее в Пекине. Когда ты едешь?

— Сегодня вечером. А ты?

— Через два дня. — Они пожали друг другу руки. — Ты достойно сражался, — сказал Моррисон. — И ты действительно стремился совершить революцию в своем деле. Но против тебя были и японский генералитет, и британский министр, весь журналистский корпус, включая нашего дорогого Бринкли, и даже иностранный департамент «Таймс». Я предлагаю тебе примириться со Всевышним, потому что, если и Он отвернется от тебя, ты будешь навеки проклят.

В тот вечер Мэй принадлежала Мартину Игану, их ожидала прощальная ночь. Чувствуя острую необходимость отвлечься, Моррисон слонялся по лобби «Империала» в надежде наткнуться на знакомых корреспондентов, которые планировали прогуляться в Йошивару, токийский квартал «красных фонарей». Он как раз завидел эту группку и уже собирался присоединиться к ним, когда с ним поздоровалась привлекательная, модно одетая молодая леди:

— Добрый вечер, доктор Моррисон.

Ее лицо показалось ему знакомым, но он не мог сразу вспомнить, кто же она.

— Мисс…

— Франклин. Элеонора.

Он улыбнулся:

— Конечно. Последний раз, когда я вас видел, вы были…

Она показала на свое платье:

— Не затянута в корсет.

Моррисон рассмеялся и хотел было сказать что-то еще, когда заметил, что взгляд мисс Франклин скользнул в сторону. Он обернулся и увидел, как по лобби под руку с Иганом вышагивает Мэй в роскошном кимоно и с прической в стиле гейши. Ее лицо и шея были выбелены, губы накрашены помадой цвета спелой вишни. Они с Мартином шли на прием, который устраивали в бальном зале отеля.

— Забавно, эффектно и одновременно жутковато, вы не находите? — заметила мисс Франклин. — От Моррисона не ускользнули нотки напряжения, звучавшие в ее голосе, хотя она и старалась играть безразличие. — Для женщины столь респектабельного происхождения она действительно ведет себя вызывающе.

Моррисон был вынужден признать, что это правда.

— Я понимаю, почему мужчины так очарованы гейшами, — продолжила мисс Франклин. — Гейша стремится к тому, чтобы возвысить эго мужчины. — Она снова перевела взгляд на парочку, которая остановилась поболтать с друзьями, и задержала его на фигуре Игана. — Я думала… — печально произнесла она, — о, я не знаю почему, но я была о нем лучшего мнения. Глупо, конечно. В любом случае, это удивительно, что западные женщины, которые только-только начали добиваться независимости для себя, вынуждены конкурировать с такими пустыми созданиями. Вам известно, что с японской женщиной можно развестись только по причине ее непослушания, ревности, слабого здоровья или болтливости?

— Если бы такие стандарты применялись на Западе, — отшутился Моррисон, — боюсь, сохранилось бы не так много браков. Во всяком случае, среди моих знакомых многие бы пострадали.

Мисс Франклин рассмеялась:

— Мне нравится ваше чувство юмора, доктор Моррисон. Я бы выпила виски, вы составите мне компанию?

К Моррисону подошел один из корреспондентов и поинтересовался, собирается ли он с ними в Йошивару.

— В Йошивару? — воскликнула мисс Франклин. — А можно я тоже пойду?

— Это район куртизанок, — смущенно улыбнулся мужчина.

— О, я знаю, — сказала она. — Я только сбегаю к себе, переоденусь в мужское платье. Это как раз то, что нужно. Я спущусь через десять минут.

Корреспондент перекинулся взглядом с Моррисоном, который просто пожал плечами.

Отправившись на нескольких jinrikisha[48], они прибыли к величественному храму Сенсодзи, на окраину Бессонного города. Оттуда двинулись по узким, освещенным фонарями улочкам. Воздух был напоен музыкой и благоуханием жасмина и жженой апельсиновой кожуры, с помощью которой японцы отгоняли москитов.

— Мир цветов и ив, так его называют, — сказала мисс Франклин.

Мимо прошла поющая девушка «синг-сонг» в сопровождении своей служанки. Печальные звуки shamisen[49] слетая с шелковых струн, неслись из окон трехэтажного дома, перебиваемые криками пьяных мужчин. Их маленькая группка свернула на еще более узкую улочку, где «феи ночи» сидели в зарешеченных окнах, неподвижные, словно статуи, и ярко-красные фонари окрашивали в розовый цвет их выбеленные лица, похожие на маски, а золотые и серебряные нити кимоно, казалось, подмигивали прохожим.

Хотя к 1904 году токийский полусвет перебрался в другие, более фешенебельные кварталы, Иошивара по-прежнему предлагал изобилие интересных ресторанов и винных лавок. Кому-то из корреспондентов захотелось посетить «дом удовольствий», где женщины соглашались обслуживать мужчин bataa-kusai: «воняющих маслом», как они называли иностранцев. Моррисон, не в настроении для таких утех, с радостью открестился под предлогом сопровождения мисс Франклин.

— Вы находите ее красивой?

Они сидели в маленьком ресторанчике, пили саке и ели блюда, выбранные по вкусу хозяина. Задав вопрос, мисс Франклин тут же уткнулась в свою тарелку, где на жареном баклажане, словно живые, извивались какие-то овощные бледные стружки. Моррисон чувствовал, что она избегает встречаться с ним глазами.

Ему не было необходимости спрашивать, кого имела в виду мисс Франклин.

— Она обладает неким магнетизмом, — ответил он не сразу.

Мисс Франклин кивнула, печально. Она подцепила палочками маленькую жареную рыбку. Какое-то время оба ели молча, углубившись каждый в свои мысли.

— Они называют это «плывущим миром». Вы знали? — Она первой нарушила молчание.

Моррисон кивнул:

— Мир удовольствий и развлечений.

— И в более широком смысле, как трактуется в буддизме, — земное существование горя и страданий, от которых мы пытаемся освободиться. Буддисты говорят, что все страдания происходят от желаний. Не просто желаний плотских, но также желаний владеть, править, собирать, завоевывать, господствовать, делать по-своему.

— Я это слышал. И с рациональной точки зрения мне это представляется логичным. Но, честно говоря, я не уверен, что знаю, какой могла бы быть жизнь без желаний.

— Я тоже, — ответила она с тоской, которая никак не вязалась с ее оптимистической натурой. — Иногда я жалею об этом.

Моррисон с любопытством посмотрел на нее. Ему показалось, будто на мгновение приоткрылось зашторенное окно и тут же снова захлопнулось. Вспоминая, как она смотрела сегодня на Игана и их прежний разговор на «Хаймуне», он подумал, что догадывается о причине ее грусти.

На следующий день Моррисон собрал вещи, расплатился за номер и на поезде отправился в Иокогаму, где в отеле «Гранд», в подавленном настроении, его ждала Мэй. Они оба знали, что это расставание будет окончательным. Он не собирался задерживаться у нее дольше, чем на одну ночь. Не было смысла.

Они занимались любовью долго и нежно, после чего она удивила его, вдруг расхохотавшись.

— Я так счастлива, — сказала она.

— Что мы расстаемся?

— Нет, милый. Конечно нет. Просто счастлива, ну ты же меня знаешь.

— Не уверен. После всего, что было…

— Мы расстаемся, и это очень грустно. Я так любила тебя, больше, чем ты думаешь, и, наверное, больше, чем я сама от себя ожидала. Но жизнь — забавная штука. Она дарит нам эти красивые, сумасшедшие мгновения, она дала тебе меня, а мне тебя, а потом все это отобрала, и мы снова несемся в загадочную неизвестность. И в этом тоже есть своя прелесть.

— Я буду скучать по тебе, Мэйзи.

— Ты забудешь меня. Так уж устроены мужские сердца.

Он хотел было возразить, но она заставила его замолчать, прижав палец к его губам.

— Я читала про японскую поэтессу, которая жила около тысячи лет назад. Она была придворной фрейлиной и самой красивой женщиной Японии. Волосы у нее были такие длинные, что касались пола, а брови казались полумесяцами на чистом небе. Мужчины сходили от нее с ума. Обычно она спала одна в комнате, где шторы были расшиты кристаллами, а мебель отделана черепаховым панцирем. Она написала в поэме, что огонь мужской любви, как бы ярко он ни горел, в конце концов затухает и остается золой.

Пауза, дыхание.

— А женская? — спросил Моррисон.

— Мы храним все здесь. — Она постучала себя в грудь.

— А что случилось в конце? Она нашла любовь?

— Она состарилась. Ее изгнали из двора, и она умерла сумасшедшей нищенкой, преследуемой призраками мужчин, которые когда-то умирали, добиваясь ее любви. Она была наказана за свою свободу и красоту. Так всегда бывает с женщинами. С этим не поспоришь.

На следующее утро Моррисон вышел из отеля как в дурмане. Пройдя несколько шагов, он обернулся, и там была она — высунувшись из окна своей комнаты, она махала ему рукой на прощание. Такой он сохранил ее в памяти.