Лес священного камня

3 Кровосмешение и самоубийство красавца Тиенга

26 ноября 1948 года

Без четверти шесть вечера за мной пришли, чтобы позвать на большое ежегодное жертвоприношение, «помазание падди кровью»[40] — мхам ба — у Крэнг-Джоонга, «священного человека» селения, который особенно тщательно выполняет все обряды. Вчерашний день был посвящен подготовительному обряду — «сбору соломы» — сок рхей, — окончившемуся, как и все сельскохозяйственные обряды, великой попойкой. Она продолжится сегодня и завтра и в последующие дни, когда будут отмечать, самый большой праздник сельскохозяйственного цикла, завершающий год: «помазание падди кровью».

Когда я пришел к Крэнгу, он делал тесто из рисовой муки, чтобы рисовать им геометрические узоры на опорных столбах и балках чердака, а потом и на всей утвари. Только он принялся за кувшины, как ворвался Кронг Толстый Пуп с воплем: «Анг Вдова спуталась со своим братом Тиенгом!»

Бап Тян, куривший у очага, испуганно посмотрел на него, по-видимому ничего не понимая. Кронг повторил зловещую новость. Тогда Бап Тян повернулся ко мне:

— Это же страшное табу! Положить нож в котелок — табу! Жить сестре с братом — табу! Поразит молния! — и он показал рукой, как череп раскалывается надвое.

Кронг рассказал, как он застал виновных. Вместе с Кронгом Пузырем он вышел, чтобы облегчиться после обильных возлияний рисовым пивом. Зайдя за дом Чар-Риенга, они заметили пару в определенной позе. Они сразу же узнали Тиенга по блеску его оловянного гребня и крикнули:

— Негодяй, что ты делаешь с сестрой?!

Парень удрал, но потерял шпильку из пучка, а Кронг и Кронг Пузырь подобрали ее как улику. Мертвецки пьяная Анг не шелохнулась.

— Кто к тебе лез?

— Я пьяная, я не знаю.

— Это же Тиенг, твой брат!

— Откуда я знаю!

Тиенг прятался в кустах, пока другие выпивавшие выходили из дома, вместе с Кронгом и Крангом расспрашивали Анг и обсуждали скандальное происшествие.

В эту ночь Тиенга больше не видели. Дождавшись, пока все любопытные ушли, он проскользнул тайком в дом своего коони (младшего брата матери) Чар-Риенга, у которого жил.

Нельзя сказать, чтобы Анг Вдова была хороша собой. Сложена она плохо, плоскогрудая, темнокожая, но лицо у нее умное, а глаза, что особенно редко у мнон-гарской девушки, сияют. Она живет у своего брата Тонг-Бинга, хорошего, спокойного парня, большого мастера плетения, но бедняка. Его старший брат Сиенг, тоже вдовец, живет в трех километрах отсюда, в Малом Сар Луке — хуторе, состоящем из одного-единственного дома.

Тиенг же, напротив, один из самых красивых парней в Сар Луке. В любое время дня он безупречно одет, а его гладко прилизанные волосы собраны в пучок, украшенный большим гребнем и красивой, отделанной оловом, шпилькой. На шее у него ожерелье, на руках браслеты, пояс с передничком плотно затянут на талии. Год назад он овдовел. Чар-Риенг, дядя Тиенга, привез его вместе с пятилетней дочерью Джоонг в Сар Лук из Пхи Сроони, где издавна жила вся его семья и до сих пор живет старший брат Танг.

Анг часто бывала у Чар-Риенга, особенно когда у него поселился племянник. У меня и раньше было смутное подозрение, что дело пахнет романом, но влюбленные мнонгары очень скрытны. Однако я совсем забыл, что Анг и Тиенг принадлежат к одному клану Тиль.

Кронг Толстый Пуп — очень уродливый человек, но прекрасный оратор — нашел себе отличную тему для разглагольствований. Еще не совсем протрезвев, он принялся всячески приукрашивать свое открытие. Еще немножко и он сказал бы, что Тиенг тащил свою сестру за волосы и затем изнасиловал, хотя насилие если и было, то с согласия жертвы. Несколько дней назад, сидя за своим письменным столом, я услышал крики, доносившиеся из дома Тонг-Бинга. Я выскочил на «веранду» и спросил у другого любопытного, что происходит.

— Тонг-Бинг бьет свою сестру, — ответил он.

— За что?

— За то, что она отмалчивается.

Сегодня мне все объяснили: Бинг упрекала Анг в том, что она флиртует с Тиенгом. Анг не только не ответила, но, когда Бинг продолжала, дала ей пощечину. По возвращении мужа Бинг рассказала, как было дело. Тонг рассвирепел и крепко наказал свою сестру. И раньше было известно, что Анг и Тиенг прелюбодействовали, но их никто не заставал с поличным. (Позднее Бап Тян мне сказал, что если бы их не застали, то и шума бы никакого не было, таков один из основных принципов обычного права[41] у мнонгаров.)

Сначала Бап Тян был удивлен, потом его охватило возмущение. И не без причины!

— Когда переспят брат с сестрой, ударяет молния. Она поражает не виновных, а тех, кто отвечает за лес и за селение: «священных людей» леса и деревни. Это очень серьезное дело. Виновные должны поесть дерьма свиного… собачьего… куриного… утиного… человечьего…

На мой вопрос: «Прямо так и съесть?» — последовал ответ:

— Нет, только лизнуть кончиком языка: тогда дождь перестанет лить.

Таков был лейтмотив всех разговоров в эти дни. Бап Тян, да и все остальные не сомневались, что искупительная жертва делает невозможным рождение ребенка после греховной связи (однако в июле 1949 года Анг родила мальчика), что кровосмешение влечет за собой насильственную смерть влиятельных людей, причем этой опасности подвергаются не только кианги, но и Тру, начальник кантона[42], живущий в Сар Луке, его помощник, да и я, поскольку я тесно связан с жизнью селения. Кровосмешение нарушает порядок в природе: вызванные им ливни заполняют глубокие впадины, вызовут оползни, земля извергнет воду…

Скандальное происшествие не могло помешать церемонии мхам ба. Оно послужило темой для бурных разговоров в каждой семье, а для Бап Тяна — поводом выложить все свои знания, распевая «сказания правосудия», где порицается упрямство виновных и говорится, какой ужас и отвращение вызывает их проступок:

В десять часов в Сар Луке появился Крае, староста деревни Бон Ртяэ. Глаза его были налиты кровью, совершенно пьяный, он орал и жестикулировал. Он принадлежит к клану Тиль. Узнав о том, что случилось, он, разъяренный, понесся в Сар Лук к Чар-Риенгу. «Их надо связать! Их надо судить!» — вопил он. Шатаясь, но не переставая кричать, он побежал к помощнику начальника кантона. Бап Тян попробовал его успокоить, говоря, что пока провинившихся нельзя ни вязать, ни судить, и спел немедленно придуманную им песенку:

В песне говорится, что сегодня все посвятили себя мхам ба, надо пить и развлекаться, а дело всегда успеют уладить завтра. Как говорят у нас: каждому дню свои заботы.

Но Крае упорно стоял на своем: если его не послушают, он сам свяжет провинившихся и потащит на Озерный пост, раз уж он староста деревни и принадлежит к клану Тиль… Я тоже старался его образумить, но напрасно. Кто-то наконец нашел выход, усадив его у кувшина. Накачавшись вволю, он заснул.

С утра хмурилось небо, а к пяти часам вечера разразилась гроза. Говорят, не меньше четырех дней подряд будет идти ливень, изредка переходящий в моросящий дождь; четыре мрачных дня без единого проблеска над сплошными лужами и грязью! Поневоле из головы не выходят слова: «Дождь! Ужасное табу спать сестре с братом, дождь…»

27 ноября

Жертвоприношения мхам ба идут своим чередом. Достопочтенный Тонг-Манг рассуждал у себя дома о вчерашнем ливне. Сегодня тоже погода была скверная, моросил дождь. Нет сомнений, что скоро начнется губительный потоп — последствие кровосмешения. Он припомнил, что еще ребенком часто слышал рассказы стариков о грехопадении, осквернившем соседнее селение Панг Пе Нам. Данг и Манг, оба из клана Нду, полюбили друг друга и переспали… и вот начался ливень. Целый месяц не переставал идти дождь, земля уже не принимала воду… Стали искать причину. Брат и сестра были застигнуты врасплох. Их заковали в цепи, избили палками. Пришлось им добыть свинью и кувшин пива. Только тогда дождь прекратился. Их заставили «съесть дерьма», а потом прогнали.

К Танг-Джиенгу Сутулому, самому богатому из клана Тиль в нашей деревне, пришли Чар-Риенг и старший брат провинившегося Танг, живущий в Пхи Сроони. Оба они явно были удручены тяжким проступком Тиенга. Однако Чар состязался в знании родословной клана Тиль с Бап Тяном, отец которого был тоже из Тилей. В углу совершенно подавленные всем случившимся робко присели на корточках Сиенг Вдовец и Тонг-Бинг, слишком бедный, чтобы участвовать в мхам ба.

Вечером наступил черед Тру выполнять мхам ба. К моему великому удивлению, я увидел, что Анг подносит гостям бамбуковые сосуды со спиртным. Она сновала, обнаженная до пояса, еще более смуглая, чем обычно, то ли от стыда, то ли от слишком большого количества спиртного, поглощенного в эту ночь. Ее присутствие вызывало некоторую неловкость, но она не выглядела прибитой, скорее была удивлена шумом, поднятым вокруг ее приключения. О нем говорили прямо при ней, как бы не замечая ее присутствия. Все старались бросить камень в сторону клана Тиль, а Тру даже плевался в знак глубокого отвращения, хотя его отец принадлежал к этому клану[43].

Поздно вечером появился Тиенг, которого никто не видел с прошлой ночи. Он пришел, чтобы позвать нас к своему дяде: теперь наступила его очередь приносить жертвоприношение. У красавца Тиенга, всегда такого элегантного, был неряшливый вид. На нем не было никаких украшений, волосы растрепались, он осунулся, глаза потухли. Он избегал встречаться с кем-нибудь взглядом и, приглашая нас, говорил вполголоса.

28 ноября

«Священные люди» деревни делили между собой подношения, куриные ножки и рнэм, полученные от каждой семьи за совершение обряда во время двух праздничных дней. Собрались все мужчины деревни, так как должно обсуждаться распределение участков земли (миир). Разговор то и дело возвращался к событиям прошедших дней, и люди гадали, где Анг раздобудет свинью для жертвоприношения: у ее братьев свиней нет.

Братья решили поработать на плантации. Скромная плата, которую они получат, позволит им сколотить необходимую сумму для покупки поросенка. Кроме того, Тонг-Бинг сплетет мне корзины и веялки для Музея Человека[44].

Начальник сектора[45] Банг-Дланг, зашедший в Сар Лук за Тру и несколькими деревенскими парнями, повторил старикам то, что говорил еще вчера: виновные должны принести искупительную жертву, но штраф им платить не придется. Дело о кровосмешении решается обычно так: если виновные богаты, они приносят в жертву буйвола с рогами в целый локоть[46], пять кувшинов рнэма и шесть больших старинных кувшинов. Если они бедны, то каждый должен заплатить штраф в виде одной свиньи с объемом шеи пять пядей[47], одного кувшина рнэма и двух старинных кувшинов. Кувшины делят между собою «священные люди» и другие куанги, — ведь от последствий кровосмешения больше всего страдают влиятельные лица.

К полудню появился одетый в роскошное мохнатое черное пальто европейского покроя Кронг Коротышка, «брат» (по нашим понятиям — кузен) Бап Тяна, также Тиль по отцу. Это знаменитый судья и человек «больших познаний». Он приглашен для участия в разбирательстве «дела».

Было решено, что сегодня, когда нет Тру и сопровождающих его трех юношей, состоится только «разбор дела Тиенга», а жертвоприношение, причитающееся с Анг, будет отложено до возвращения начальника кантона. В сущности «дело» было уже решено во время споров около кувшинов с рнэмом, и оставалось только признать вину по всей юридической форме, обнародовать приговор и привести его в исполнение, т. е. совершить жертвоприношение.

Когда мы пришли к Чар-Риенгу, два средних кувшина уже были привязаны к колу, а рядом визжала, стараясь вырваться, молодая свийья. Ее задние ноги были затянуты и накрепко привязаны к шесту. Один из мужчин вытащил из крыши длинную соломинку и измерил толщину поросенка под мышками: окружность груди составила больше двух пядей.

Провинившимся приказали созвать всю деревню. Смущенная Анг колебалась. Тиенг ее слегка подтолкнул, стараясь приободриться. Впечатление было такое, что он боится переступить порог дома. Мало-помалу дом заполнился: женщины, большей частью с завернутыми в покрывала детьми за спиной, забрались под чердак и сели на корточки, мужчины устроились на настиле, который тянется вдоль задней стены, или же сели, поджав ноги, у двери. Те кто пришел позже, сели где могли, оттеснив других в глубину комнаты. Наконец появился Банг-Джиенг Беременный, «священный человек» и хранитель рнутов. Он был совершенно пьян и орал не переставая, явно о том, что будет, если «брат переспит с сестрой». Не он один был в таком состоянии: вот уже два дня все жители деревни непрерывно тянули через трубки спиртное. Анг Слюнявая только что сообщила мне, что она пьяна (и не протрезвится в течение двух дней). Банг Олень шел пошатываясь и размахивая руками, чтобы удержать равновесие. Сколько было ртов, столько курили трубок, к тому же в очагах горел огонь, а из-за дождя дыму некуда было выйти. К нему добавлялся запах, исходивший от этого сборища проспиртованных людей, промокших по дороге. Вскоре стало нечем дышать.

Виновные возвратились раньше, чем у Чар-Риенга собралась вся деревня. Они допили содержимое кувшинов. Никто ими не интересовался. Наиболее любопытные слушали, как Кронг Коротышка скороговоркой излагал родословную клана Тиль. Он начал с Тинга и Манга, у которых было четыре дочери: Лоонг, Джиенг, прабабка Чонга (бывшего начальника кантона Ен Длэй), Длоонг, прабабка Анг Вдовы, и Бо, прабабка виновного. Он быстро перечислял поколения предков: «Длоонг вышла замуж за Банга, родила Гриенг; Гриенг вышла за Кронга, родила Нгу, вырастили Нга, Сранг и Ланг; Ланг…»

Дойдя до Анг, Сиенга и Тонга (провинившейся и ее братьев), он возвратился к Нга и рассказал родословную своего отца, чтобы закончить собой — Кронг-Бингом.

Он произнес двойную родословную[48] с поразительной быстротой и блеском. Эти рассказы, передающиеся из поколения в поколение, превратились в длинные поэмы, каждая строфа которых начинается с последнего слова предыдущей и скандируется словами: саэ… бах…[49]

В свою очередь Танг из Пхи Сроони, родной брат Тиенга, рассказал историю их семьи, к которой принадлежит и их дядя со стороны матери — Чар-Риенг, в доме которого происходила эта сцена.

Надо дойти до пятнадцатого колена, чтобы найти общего предка провинившихся. Это Тинг-Манг. По правде сказать, я был единственным, кто вел подсчет. Предки перечислялись только для формальности, так как все и без того были уверены: виновные «вышли из одного чрева», они «брат и сестра»[50], и они согрешили!

Теперь обсуждался порядок жертвоприношения. Самую большую активность проявили оба пьяницы Банг Олень и Банг Беременный. Им пришла в голову блестящая мысль: надо потребовать подарки, которые любовник сделал своей сестре: ожерелья, браслеты, перстни, колокольчики… «Пусть все принесут к водоему!», — вопил Банг-Джиенг и громко смеялся, радуясь своей находчивости. Но Тиенг не очень-то богат и подарил Анг только квадратную металлическую коробочку с зеркальцем внутри. К ней можно добавить шпильку, утерянную Тиенгом в тот момент, когда его застали врасплох.

Сиенг Вдовец, старший брат Анг, протянул юношам бамбуковый сосуд и попросил собрать экскременты человека и разных животных. Все с отвращением отказывались, а самые бойкие кричали в ответ: «Брать дерьмо табу!».

Тонг-Бинг молится перед маленьким

алтарем у водоема

Один из них мне объяснил:

— Люди боятся заразиться, боятся, что нас поразит молния, что мы все заболеем.

А другой сказал:

— Все боятся оскверниться. Брать в руки дерьмо свиньи, собаки, человека, буйвола или курицы — табу.

— Но ты же его подбираешь, когда удобряешь грядки с овощами, — заметил я.

— Для грядок с овощами можно, а просто так нельзя.

Тогда Сиенг Вдовец сам отправился собирать кусочком дерева различные экскременты.

— Чуточку от каждого… — сказал мне Кронг Коротышка.

За неимением буйволиного рога виновные наполнили рисовым пивом бутылки.

Анг, уходя, разворчалась:

— Я была совсем пьяной, я не знала, что делаю… я не понимала, что со мной творится.

Ее лицо почернело и стало еще упрямее. Тиенг совсем раскис, но для приличия сделал вид, будто уговаривает свою «сестру» и сообщницу делать то, что положено.

В четверть второго пополудни под моросящим дождем все спустились по скользкому глинистому склону к ручью. Впереди всех Тиенг нес поросенка. В месте слияния ручья с рекой Тонг-Бинг разрезал ствол бамбука на три части. Два куска он с одного конца разодрал на бахрому, другие концы заострил и, сделав надрез посередине, воткнул их на краю тропы над рекой. Затем, разлохматив оба конца третьего куска, вставил его в надрезы первых двух. Получился жертвенник в виде буквы Н с кисточками на концах боковых палочек и перекладины.

Тем временем юноши приступили к закланию жертв. Они перерезали свинье горло и собрали ее кровь в большую вьетнамскую пиалу. Часть крови они вылили на пивную барду и угли в калебасе, принесенной Тонг-Бингом. Затем над калебасой зарезали утку. Около самого ручья зарезали курицу, на рану положили пивную барду, чтобы она пропиталась кровью, и выложили барду в ту же калебасу. Таким образом, кроме углей в ней содержались частицы каждого приношения, т. е. пивная барда, пропитанная кровью всех трех жертв.

Тонг-Бинг поставил калебасу около жертвенника и прочел нараспев моление. Он призвал духов земли, духа дракона (духа воды), духа падди.

Виновные вышли вперед: они обмакнули в кровь свиньи (в большой вьетнамский пиале) и в кровь утки и курицы большой и указательный пальцы и провели ими по открытым ранам жертв. Анг и Тиенг вместе вошли в воду и прочли моление, а затем окунули в воду окровавленные пальцы и потерли их один о другой.

Тонг-Бинг, сидя на корточках, продолжал молиться:

Он помазал бахрому на правой стороне жертвенника и землю. Время от времени Бап Тян или другой старик, не сходя с места, громко читали вместе с Тонг-Бингом несколько строф.

Сиенг положил подарки в бамбуковый сосуд с набором экскрементов и полил их спиртным, потом положил в сосуд два пера — утиное и куриное. Оба виновных вышли на середину течения. Тиенг с напускной грубостью подтолкнул Анг вперед. Крэнг-Джоонг, «священный человек деревни», вошел в воду, а за ним Сиенг с бамбуковым сосудом в руках. Он остановился перед провинившимися на равном расстоянии от каждого, взял перо, окунул его в отвратительную смесь и поднес к подбородку Тиенга: «раз», потом к подбородку Анг: «раз», опять к Тиенгу: «два», к Анг: «два» — и так до восьми, после чего обратился с длинной тирадой главным образом к духу-дракону (духу воды). С самого начала церемонии виновные стояли спиною к собравшимся. При каждом ударе пера по подбородку Тиенга сводило от позыва к рвоте, и он прямо-таки складывался пополам. Анг же ни разу и глазом не моргнула.

Окончив моление. Крэнг бросил в воду перо, а Си-енг — содержимое сосуда, а потом и сам сосуд. Виновные вымыли подбородок, ноги и руки. Крэнг чуть было не вышел из воды, не очистившись, но несколько человек напомнили ему об этом. Он снова зашел на середину течения и вымыл руки и ноги.

Тонг-Бинг продолжал молиться. Наконец он вошел в реку с бутылкой рнэма и калебасой, где лежали угли и пивная барда, пропитанная кровью трех жертв, опустил ее на воду и вылил туда часть рнэма. Все начали молиться. Затем он пустил калебасу по течению, прося угли донести дары до духа-дракона. Под конец он вылил содержимое бутылки в реку и вышел на берег.

Все возвратились в деревню.

Во время церемонии не переставал моросить дождь, а к концу он стал проливным.

Несмотря на дождь, остатки принесенных в жертву животных опалили во дворе, так как при подобных жертвоприношениях запрещается делать это в помещении.

Народ снова собрался у Чар-Риенга освящать кувшины, что входит в обязанность «тех, кто вершит правосудие». У первого кувшина стали я и мой джоок Кронг Коротышка; у второго — «священный человек деревни» Крэнг и хранитель рнутов Банг Беременный. Мы вставили трубочки в кувшины, произнесли моление, упомянув о только что совершенном тройном жертвоприношении, и начали пить.

Банг Беременный взял мнонгскую пиалу, наполненную пивной бардой, пропитанной кровью трех жертв, и вместе с виновными пошел к себе, чтобы помазать кровью обрядовое топливо. Оно лежало в веялке, помещенной между стропилами крыши и соломенным перекрытием. Вытащить веялку не удалось, поэтому помазали только ее.

Помазание сопровождалось молениями.

После помазания мы заметили, что Кронг Коротышка продолжает пить из первого кувшина, у которого он сменил меня. Он обратился к Тиенгу:

— Отныне ты не можешь жить здесь, тебе придется уйти и найти себе жену в другом месте. Приходи жить ко мне, будешь ходить в лес за дровами и собирать овощи.

Танг из Пхи Сроони его поддержал:

— Иди с Кронг-Бингом, а Анг поищет себе здесь мужа.

Тиенг не ответил.

Кронг-Бинг хотел бы, чтобы Тиенг женился на хоро-шенькой Гриенг, его долговой рабыне. Свободный человек не становится рабом, женившись на рабыне, но его дети попадают в ту же зависимость, что и их мать, и надо быть очень хорошим работником, чтобы освободить жену и детей, а это совсем не для Тиенга..

Но в данный момент, по-видимому, не это беспокоило Тиенга.

Кронг-Бинг становился все более и более красноречивым. Он хвастался своими богатствами и известностью и рисовал Тиенгу приятную жизнь, которую он будет вести у него в Ндуте… Танг поддакивал куангу, упирая на то, что любовники должны расстаться и что его брату повезло, что он может поселиться у такого уважаемого человека. Он даже посоветовал Кронг-Бингу заставить Тиенга как следует поработать[52].

Во время этих разглагольствований по поводу его судьбы Тиенг, сидя на корточках среди мужчин, не произнес ни слова. Его молчание означало отказ.

Полчаса спустя Кронг Коротышка предпочел переменить тему. Он спел и продиктовал мне старинные песни, превознося попутно свои любовные похождения. Вскоре он перешел к песням о выпивке и даже непристойным. Всюду слышался хохот. Обстановка совершенно изменилась. Даже провинившиеся поддались общему настроению. Тиенг, который теперь вместо Анг подливал порции воды в кувшины, вступил в разговор. Он сообщил Чар-Риенгу, что сегодня же вечером принесет жертву, чтобы снять с него табу, тяготеющее по его вине над Чаром и всей его семьей.

Уже смеркалось, когда Кронг-Бинг перед возвращением в Идут зашел ко мне домой, где я ужинал. Он спросил, может ли он, следуя традиции, потребовать янг дам, чтобы смыть с себя скверну. Это будет не плата, а очищение, на которое он имеет право.

Около восьми часов вечера пришла Анг пригласить меня на жертвоприношение, которое совершит Тиенг. Она до того расхрабрилась, что одна вошла в мой дом и попросила сигарету, на что до сих пор не решалась ни одна деревенская женщина. У Чар-Риенга собрались все обитатели его длинного дома. Кроме них было лишь несколько любопытных или желающих выпить. Первые уже пресытились, а вторым не на что было особенно надеяться. Ведь подготовили лишь крошечный кувшинчик без горлышка — янг кэ ат, стоявший на полу около нар. Рядом с ним положили курицу со связанными лапками и поставили пустой янг дам.

Чар-Риенг принес кожаный мешочек с кусочками магического кварца. Он вынул их и положил во вьетнамскую пиалу, стоявшую около маленького кувшина со спиртным, и с видимым беспокойством стал копаться в своем заветном мешочке. Он нашел лишь пять камней средней величины и никак не мог нащупать шестой, подобный зернышку очищенного риса, который его жена обнаружила однажды на кучке провеянного падди. «Сбежал! — печально сказал он. — Наше тело ослабло, нас постигла беда, он сбежал. Он заключил союз с другим, и тот станет куангом». К счастью, в конце концов Чар-Риенг обнаружил кусочек кварца, застрявший в уголке, и тоже положил его в пиалу.

Над ней Тиенг зарезал курицу. Когда в чаше набралось достаточно крови, Тиенг кровоточащей раной жертвы натер лбы всем обитателям дома. Затем он взял янг дам и описал им восемь кругов над их головами, произнося:

Он поставил янг дам за их спинами, но его заставили переставить его вперед, и все по очереди прикоснулись к нему. Затем Тиенг плюнул в руку и коснулся янг дама, а потом дотронулся до Риенга и остальных обитателей дома. У мужчин он коснулся лба, а у женщин — углубления между грудями[53].

После этого Тиенг направился к группе, которую составляли его брат Танг с женой и ребенком, описал янг дамом восемь кругов над их головами и дал брату и его жене по пиастру. Тем временем Чар выложил по порядку свои магические камни, помазанные кровью.

Наконец Тиенг с помощью брата и дяди вылил содержимое янг кэ ита на нары — освятил их. Все трое мужчин, покашляв, щелчками сбросили несколько капель жидкости на пол. Виновный взял трубочку, втянул в нее немного жидкости, заткнул указательным пальцем верхнее отверстие и сбросил несколько капель рнэма на дверь и на очаг, повторяя то же моление, что и раньше. Затем он дал трубочку брату, взял вьетнамскую пиалу и смазал кровью верх двери, верх камней в очаге и кувшины. Тем временем Танг вставил трубочку в янг кэ ит и вместе с Чаром произнес моление.

Так Тиенг смыл с общины пятно кровосмешения и очистил очаг своего дяди и семью брата от скверны, которую он на них наслал. Вина его была забыта, его лицо, напряженное во время совершения обряда, смягчилось. Перед вечером он был возбужден, теперь же держал себя непринужденно и разговаривал почти весело. В доме больше не осталось никого из куангов, которых он боялся.

День был чрезвычайно богат происшествиями. Надо еще добавить, что я побывал у Кранг-Дрыма, упавшего в обморок. Его теще Джоонг Врачевательнице с большим трудом удалось привести его в чувство, окуривая дымом «небесной смолы».

29 ноября

Сегодня утром дождь прекратился, как по волшебству, на небе не было ни одной тучки. За ночь уровень реки повысился почти на метр, а около ручья обрушился берег и с ним — маленький жертвенник, который тотчас же унесло течением. «Приходил дракон и унес алтарь», — сказал мне Бап Тян.

Анг исчезла. Она последовала за своим братом Сиенгом в Малый Сар Лук. Другой ее брат, Тонг-Бинг, отправился рано утром на плантацию, чтобы заработать денег на покупку свиньи, которую она должна принести в жертву.

Мы решили воспользоваться хорошей погодой и вскопать все вместе сад, чтобы посеять семена, привезенные мной и предоставленные администрацией. Около десяти часов за мной прибежал юноша: «Йо! Умер Тиенг! Он повесился на перекладине крыши!» Мы все побежали к дому Чар-Риенга. Тиенг повесился на своей набедренной повязке, которую привязал к двум бамбуковым перекладинам чердака. Вместо набедренной повязки он обвязался куском материи, пропустив его между ног и подоткнув концы под кожаный пояс. Чонг Военный и Банг Олень положили еще теплое тело на нары. Я проверил, не жив ли Тиенг, но он не дышал.

Прибежала, узнав о несчастье, запыхавшаяся старуха Риенг с корзиной, в которую она собирала побеги бамбука. По ее словам, дело было так: «Утром, когда все проснулись, Чар собрался пойти с Тангом в Нёнг Хат, чтобы сменять кувшин на одеяло. Тиенг попросил, чтобы они взяли его с собой. Дядя отругал его и приказал остаться в деревне и вместе со всеми работать в саду. Тиенг надулся и не сказал больше ни слова. А ведь вчера вечером он снова стал нормальным человеком и даже хорошо поел: съел большую чашку риса».

И она пошла за чашкой, чтобы показать нам ее. Тут же она добавила, что ни разу его не бранила.

Когда дядя и брат ушли, Тиенг пошел в Панг Донг, чтобы попросить у своего дяди (по клану) Нге-Данга разрешения перебраться к нему. «Ему было так стыдно, что он больше не мог оставаться в нашей деревне», — пояснила старуха. Но Нге-Данг отказал. На Тиенга грубый отказ подействовал удручающе: он вернулся из Панг Донга совсем пришибленный.

Тогда он попросил старуху сходить в лес за бамбуковыми побегами, которыми ему хотелось полакомиться. Старуха ушла. В доме осталась только жена Танга с ребенком и дочь Тиенга — маленькая Джоонг. Тиенг подарил дочери свое красивое ожерелье, а невестке приказал пойти с детьми на реку за водой. Вернувшись, она увидела, что он повесился.

Труп, почти обнаженный, продолжал лежать на нарах. Он еще довольно долго оставался теплым, и мы несколько раз проверяли, не дышит ли Тиенг.

Закончив рассказ, старая Риенг, не пролившая ни слезинки и не испустившая вопля — самоубийцы не имеют на это права, — покрыла голову Тиенга старым лоскутом, валявшимся в углу грязной хижины, — у Тиенга не оказалось покрывала.

Никто не смел прикасаться к самоубийце. Молодой и очень кокетливый Нянг (брат Банга Кривого и Анг-Крэнг, занимающих вторую половину дома) отказался выпрямить ему ноги и вытянуть руки вдоль туловища. Не помогли уговоры и заверения, что он ничем не рискует, поскольку жил под одной крышей с покойным. Он боялся «дурной смерти», которая приносит болезни. Кто-то даже стал уверять, что самоубийца — ндриенг — не только не имеет права на гроб и на оплакивание, но и на то, чтобы его члены были расправлены.

Запрещение оплакивать самоубийцу соблюдалось неукоснительно[54]. Когда маленькая Джоонг, всйдя в ком нату, увидела на нарах неподвижное тело отца и столпившихся вокруг людей, которые мрачно смотрели на него, ею овладел животный страх, и она вдруг закричала. Сразу же на нее набросилось несколько человек: «Плакать табу!» Но девочка продолжала рыдать, пока не удалось уговорить ее пойти к другим детям. Остаток дня она играла, как если бы ничего не произошло. Казалось, она даже сознавала, что вызывает у окружающих интерес.

Разговор вертелся вокруг мрачных тем, но не задерживался на покойном. Зато все сочувствовали живым, понимая, какие заботы свалились на них. Жалели несчастного Чар-Риенга, которому придется снова приносить жертвы. «Он должен теперь найти свинью, козу, собаку, утку…» — перечислял кто-то. Живущий в том же доме Банг Кривой совсем пал духом. Он твердил, что ему придется покинуть этот дом и построить в другом месте новый. Его единственный зрячий глаз открывался и закрывался на печальном и унылом лице. Мысль о том, что, может быть, вся деревня переселится в другое место, его, по-видимому, успокаивала. Чар-Риенг будет вынужден отказаться от дерева и соломы и строить из иных материалов. Если бы Тиенг повесился в лесу, этих неприятностей не было бы.

Риенг-Чар снова заговорила о племяннике своего мужа, явившемся причиной всех бед. «Еще его мать — ее звали Риенг — согрешила в своем собственном клане. Тогда было то же: «съели» буйвола, опорожнили кувшины, да и успокоились, только штраф заплатили натурой». Помолчав немного, она добавила: «Если бы сразу поймали собаку и убили, Тиенг был бы жив!».

И старуха и мужчины непрерывно повторяли, что Тиенг наложил на себя руки потому, что был «по уши в стыде».

Вдруг вспомнили, что Тру и сопровождавшие его юноши отсутствуют. Между тем жители деревни не должны находиться в «чужих местах», когда у них дома «дурная смерть». Мне поручили написать Тру несколько слов, их прочтет учившийся в школе начальник сектора.

Тут появился Бап Тян, возбужденный и встревоженный, и поспешил ко мне: «Ничего особенного не произошло, Йо, он сам себя убил, сам! Его не обижали и не били! Он не умер после драки! Он покончил с собой!». Бап Тян говорил все быстрее и громче, почти кричал. Я старался его успокоить, уговаривал не волноваться: ведь я могу подтвердить, что он действительно сам наложил на себя руки, что его не оскорбляли, не били, на самоубийство его толкнуло отчаяние. Эта сцена привлекла к дому Чар-Риенга толпу народа. Теперь Бап Тян изливал свое возмущение перед благодарной аудиторией. Он презрительно улыбался с видом человека, чувствующего, что право на его стороне. «Пусть его вышвырнут, раз он покончил с собой! Прежде такое дело стоило бы ему буйвола, у него же спросили только свинью в пять пядей за двоих, он же дал только свинью в две пяди и два пальца! А теперь взял да повесился! Пусть его выбросят!» Потом он спросил, не плакал ли кто-нибудь, и, получив отрицательный ответ, ушел успокоенный.

Около половины пятого пополудни пришел Чар-Риенг с Тангом. Им сообщили о происшествии в тот момент, когда они собирались продать кувшин.

Чар прежде всего осведомился, плакал ли кто-нибудь по усопшему, но его успокоили. Толпа, повеселевшая после разглагольствований Бап Тяна, сомкнулась вокруг вновь прибывших. Сняв со спины корзину, старик напустился на Анг Вдову. Он хотел привлечь ее к суду: Тиенг якобы из-за нее покончил с собой. Она была причиной его смерти — «значит, против нее есть дело». Эти слова толковались на все лады, и фраза «против нее есть дело» начала звучать как припев. Бап Тян тоже начал поддакивать Чар-Риенгу. Нетрудно было предвидеть, к чему это приведет: разговор будет продолжен у кувшина, потому что на этом настаивает Чар, а куанги только утвердят в судебном порядке решения, которые будут приняты. Никто не станет защищать Анг Вдову, тем более что братья ее очень бедны, а один даже отсутствует. В конце концов Анг станет рабыней старого Чара, а Бап Тян получит кувшин как плату за ведение дела.

Может быть, мне следовало бы с олимпийским спокойствием созерцать естественный ход событий и лишь невозмутимо регистрировать их последовательность. Но польза, которую можно извлечь из подобных наблюдений, была бы оплачена слишком дорогой ценой — рабством совершенно невинной женщины. И я решил вмешаться. Прежде всего я повторил то, о чем все твердили с самого утра: Тиенг покончил с собой, потому что не мог вынести свой позор. Затем я постарался изложить свою точку зрения: не стыд, а мысль о том, что ему придется навсегда расстаться с Анг, толкнула Тиенга на этот акт глубочайшего отчаяния. Взрыв негодования дяди послужил ему жестоким напоминанием о том, что его изгнали из Сар «Лука. Единственной возможностью не разлучаться с Анг навсегда было жить в Панг Донге, находящемся всего в километре от Сар Лука. Жители одной деревни часто ходят в другую, и всегда можно было бы встретить Анг. Но Нге-Данг грубо отказался приютить Тиенга, и тому оставалось только перебраться в отдаленную деревню, а значит, видеть Анг лишь в очень редких случаях. Он предпочел наложить на себя руки.

Эти объяснения показались моим слушателям запутанными, но сущность они, по-моему, уловили. В конце концов старики решили, что не нужно поднимать дело против Анг Вдовы. Даже Чар согласился с этим, но чувствовал необходимость оправдаться. Он не оскорблял своего племянника, он даже не спорил с ним, — все твердил он. И это действительно было так.

Мне рассказывали, что, если жена принимала смертельный яд после скандала, устроенного мужем, возникало очень серьезное дело.

Приход Чар-Риенга, казалось, снял с деревни подавленность. Теперь можно будет что-нибудь предпринять для того, чтобы отогнать самые опасные последствия «дурной смерти». Весь механизм очистительного колдовства придет в действие.

Прежде всего соседи ндриенга по площадке отделили свое помещение магическим предохранительным заслоном. Для этого Нянг разделил пополам гостевую, которой пользовались совместно оба «чердака». Он воткнул листья тлоота (gnethum latifoiium) и рхоонга (злаковое растение) над главным входом, затем у основания, посередине и наверху двух опорных столбов, лежащих на концах воображаемой линии, которая делит комнату пополам, и — в продолжение этой линии — в противоположную стену и в крышу. Оставшиеся у него листья Нянг воткнул у главной двери со стороны защищаемого «чердака». Устанавливая «барьер», он непрерывно молился, неоднократно повторяя одни и те же формулы:

Между тем родственники покойного готовились к его погребению. Они набросили ему на ноги и живот старое рваное покрывало, слишком короткое, чтобы прикрыть его целиком, на грудь положили, даже не развязав узел, су троань, на котором он повесился. Риенг поставила около самоубийцы большую вьетнамскую чашу в знак почтения к его душе.

У старой четы не нашлось достаточно большой нгок (циновки, сшитой из листьев пандануса), и Чар перерезал пополам циновку, что ему принесла жена, и положил обе половины на покойника, соединив их концы. Затем с помощью сына он оторвал часть ниера (нечто вроде матраца из давленого бамбука, положенного прямо на нары), на котором лежал Тиенг, и положил тело на утоптанный пол. Сверху он прикрыл покойника несколькими пластинками прессованного бамбука и, чтобы было удобнее стянуть этот твердый саван, снизу продел полено. Танг всунул в сверток с трупом два пиастра, которые несчастный брат дал ему накануне вечером.

Танг рассказал мне, что на днях, когда он был в Пхи Сроони, ему привиделся сон, предвещавший очень плохое «дело»: дрова кололи не вдоль, а поперек. Прошлой же ночью его мучил кошмар: ему снилось, будто огонь охватил су троань Тиенга, тот поднялся и стал затаптывать огонь. Страшное предзнаменование: пламя, пожирающее набедренную повязку, означает, что ее обладатель умрет. Утром Танг не смог совершить очистительное колдовство: у него не было курицы, которую надо зарезать. «Колдун неетнеет (ночная птица, издающая зловещий крик) приходил за своим мертвецом», — добавил Танг.

Нянг, Нгэ (сын Чар-Риенга) и Манг Тощий завязали труп в трех местах, затем туго-натуго затянули ноги в пластинки расплющенного бамбука и полотнища из листьев пандануса. Они вынесли труп через семейную дверь и положили у порога, чтобы прикрепить к твердому савану шест для переноски, выступающий с каждого конца на целый метр.

Им напомнили, что через труп ни в коем случае нельзя переступать.

Старая Риенг принесла и поставила около покойника корзину, а в нее положила котелок, большую и маленькую вьетнамские пиалы, Маленький кувшин без горлышка, содержимое которого было выпито накануне вечером, небольшую мотыгу, калебасы — одну с водой, а другую с супом, топор, остаток от клубка ратана, которым связывали тело, и полено, что подкладывали под труп.

Нянг и Манг Тощий положили на плечи шест с привязанным к нему трупом, вероятно довольно тяжелым, и понесли его. За ними последовали Нгэ с корзиной, Чар-Риенг, вооруженный куп-купом, Кронг Толстый Пуп и Биен-Дланг. Я спросил Банга Оленя, пойдет ли он с нами. «Табу запрещает нам с Кранг-Дрымом идти на кладбище, — быстро ответил он. — Дурная смерть может напасть на нас и навлечь болезнь, потому что мы собираемся устроить там бох».

Дорогой Кронг Толстый Пуп сказал мне: «Он убил себя от стыда, а подождал бы день или два — и стыд прошел бы». Чар-Риенг печально добавил: «Он не хотел больше есть мясо на этом свете».

Мы сошли с дороги, проложенной французами, и по буйволиной тропе двинулись в глубь бамбуковой заросли, на север. Переправившись через реку Дак Тлонг Кар, мы свернули на северо-запад и миновали кладбище мертворожденных. Двадцатью метрами дальше между большим кладбищем и бывшим полем Танга Сутулого находилось место погребения тех, кто умер не своей смертью (ндриенги).

Трое парней, все время подшучивая, принялись по очереди копать могилу длинной, тут же вырубленной палкой с острым срезом на конце. Они рассказали мне, что Тиенг будто бы собирался жениться на Анг. Это заставило меня еще раз изложить свою точку зрения, что снова вызвало шутки. Кронг Толстый Пуп велел могильщикам поторапливаться: над горизонтом нависла большая черная туча. Наконец прямоугольная яма, ориентированная с севера на юг, была готова. Рядом находилась заросшая травой могила ндриенга Ндонга из клана Тиль, утонувшего два года назад в возрасте двенадцати лет.

Чар-Риенг спустился в яму, края которой достигали ему до колена, и выровнял дно маленькой мотыгой, взятой из подарков покойному. Затем с листом прохлад-ника в руке он встал над могилой, расставив ноги по ее сторонам, наклонился и попятился, затягивая стебелек травы узлом:

и бросил его вниз.

Покойника опустили в яму головой к югу. Концы шеста покоились на краях могилы, тело его не касалось дна. Тщательно избегая наклоняться вад ямой, Нянг мотыгой обрубил ратановую перевязь, соединявшую труп с шестом. Шест сломали. Чар сказал, чтобы его не бросали в могилу, а оставили «на этом свете».

После этого с нескольких зазеленевших пней обрубили молодые побеги и прикрыли ими покойника, а Чар кинул несколько листьев на полоски ратана, которыми была обмотана голова.

Прикрытый ветвями труп забросали землей, приговаривая:

Могилу обложили ветками. Чар поставил кувшин[55] и прочие подношения в изголовье могилы, а вареный рис из кувшина бросил к ногам покойного:

Он поставил большую вьетнамскую пиалу слева от головы и сгреб в кучу погребальные подарки.

Наконец провожавшие наломали веток и положили на могилу, обращаясь к покойному:

И они поспешно ушли. Чар, замыкавший шествие, остановился на мгновение, срезал несколько колючих веток и бросил поперек дороги:

Обратно шли очень быстро. Долго спорили, где совершить жертвоприношение, наконец решили поступить согласно правилу: если смерть наступила в воде, нужно «съесть собаку» в воде, если в деревне или в лесу, то в деревне. Чар и юноши срезали охапки травы тлоот и рхоонг. Мы пошли к месту очистительного омовения кружным путем, и на перекрестке дорог Чар освободился от самого большого пучка ритуальных листьев.

Для купания выбрали место, находившееся ниже прежнего расположения деревни. Обычно после похорон омываются ниже своей деревни, но, когда человек умирает не своей смертью, опасность слишком велика, и те, кто провожал его, стараются совершить очистительный обряд как можно дальше от деревенского водоема.

Мои спутники омыли тело и выполоскали одежду, даже береты и тюрбаны. Чар и все те, у кого были куп-купы, погрузили их в источник и вычистили. Выйдя из воды и надев пояс-передник, каждый взял по листу тлоота и рхоонга из свертка, принесенного Чаром, и по махал вокруг себя, произнося:

После этого все бросили листья в воду.

Стало холодно, и мы быстро пошли в деревню. На перекрестке Чар подобрал оставленные им листья. Тут мы увидели людей из Панг Донга: они шли навстречу нам с падди, которое собрали с поля Танга Вдовца, обосновавшегося после смерти жены в соседней деревне.

Около семейной двери Риенг-Чар поставила котелок с горячей водой, каждый омыл ноги и руки, а те, у кого был куп-куп, опустил и его в воду. Потом все вошли в гостевую, чтобы обсохнуть и погреться у огня.

Чар сообщил нам, что хочет обменять маленький кувшин на собаку и рнэм, чтобы принести их в жертву и таким образом дать возможность душе своего племянника перейти из небесных владений в подземные миры.

Танг рассказал, что вчера вечером после «вращения кувшина над головой» Тиенг велел ему сходить в Коон Пер за кувшином и обещал ему его в качестве «подарка брата». Танг поэтому считал, что не обязан отдавать его сиротке[56].

Чар объяснил мне, что, когда человек умирает не своей смертью, &ук-бриенг съедает «его душу-буйвола и его душу-паука». Только когда убивают собаку, душа покидает небо, обитель бриенга, и присоединяется к другим душам в подземных мирах.

Биенг рассказал нам еще об одном случае «дурной смерти»: два года назад, во время праздника помазания падди кровью в Бон Джа, пьяные подрались и одного парня убили ударом палки. Возникло очень серьезное дело.

Тут возвратился от Тоонг-Манга Чар. Он приобрел кувшины с рнэмом, а также кошку и собаку и рассчитывал по возвращении Тру совершить двойное жертвоприношение, а позднее убить утку и козу. Вечером же он принесет в жертву только курицу и угостит всех рнэмом.

Танг поинтересовался, хорошо ли похоронен его брат. Кронг Толстый Пуп поспешил заверить его, что могила была глубиной по пояс (на самом деле она еле-еле достигала колен).

Чара торопили совершить обряды до того, как окончательно стемнеет. Он зарезал курицу над кучей листьев тлоота и рхоонга, которые положил с внутренней стороны порога. Он проследил, чтобы кровь попала на все листья, затем взял несколько из них и обмел кувшины, подвешенный барабан, нары (он указал на лежанку Тиенга: «Вот тут он спал»), нижнюю часть крыши и весь чердак. Покончив с вещами, он обмел людей: Джоонг — дочь покойного, Риенг, Танга, его жену и сына и всех, кто провожал тело. Потом он провел пучком окровавленных листьев по порогу семейного входа, по нижнему краю крыши, снаружи дома и по начальному участку дороги, по которой несли покойника. Перейдя дорогу, он бросил листья в густые заросли. Весь этот обряд он сопровождал ритуальной формулой, которую повторял после перечисления каждой группы объектов, подвергшихся помазанию:

Нге вынес во двор маленький кувшин и поставил его в нескольких метрах от дома, а рядом разжег костер, на котором опалил приносимую в жертву курицу. Чар заставил каждого прикоснуться к трубочке и вставил ее в кувшин с рнэмом, повторяя заклинание. Танг вторил ему.

Потом он потянул немного спиртного через трубочку, заткнул ее верхнее отверстие указательным пальцем, продолжая произносить заклинания, сделал несколько шагов в сторону кладбища и сбрызнул немного спиртного из трубочки на землю. Затем он снова вставил ее в кувшин, каждый подошел и втянул один глоток. Остановившиеся у нас кули — трам — тоже поспешили хлебнуть. «Люди из леса (чужаки) боятся дурной смерти, напавшей на нашу деревню», — пояснили мне.

Рнэм получился неважный. Долитая в кувшин вода растворила соль, осевшую на стенках, и все, пройдя очищение и выпив глоток, поспешили восвояси.

30 ноября

С утра чувствовалось, что над Сар Луком нависла серьезная угроза. Стук пестов, обычно доносящийся со всех концов деревни одновременно, раздавался где-то далеко за околицей. В случае «дурной смерти» нельзя толочь рис в самой деревне, это может привлечь сонмы свирепых духов-бриенгов.

Сегодня с раннего утра старый Тоонг-Манг, старейшина клана Рджэ, пришел к Чар-Риенгу для переговоров с ним и Тангом, братом покойного. Когда я вошел, наш хозяин в который уже раз рассказывал, как он привел к себе Тиенга из Пхи Сроони, и все время повторял: «Мы не дрались и не ругались, никакого дела тут нет». Супруги спали на обычном месте, и им ничего не приснилось.

Чар сказал, что они не уйдут, а останутся жить в том же доме. Прежде вся община перебралась бы на другое место: из-за «дурной смерти» в деревне «источник мог отказаться утолять жажду». Но теперь это невозможно, жители устали строить новые дома из-за каждого несчастного случая. Чар принесет обязательные жертвы — козу и собаку, — чтобы вода утоляла жажду. К обязательным жертвам кроме них относятся: курица, утка и кошка. Утка и свинья были зарезаны накануне в воде, курица тоже, не хватало только собаки, кошки и козы.

Танг мне объяснил, что в случае естественной смерти колдуны с кладбища пожирают тело покойного и его душа отправляется в подземные миры, чтобы встретиться с душами «матерей и отцов, там под землей». Но если человек умирает насильственной смертью, дух-бриенг пожирает его тело, а душу уносит на небо и женит на одной из своих дочерей, отчего душа умершего сама становится бриенгом. Тогда-то его родственники умерщвляют собаку, свинью, кошку, курицу, и душа возвращается в подземные миры. Души убитых животных находят дочь бриенга, ставшую женой души покойного, и добиваются того, чтобы она позволила мужу вернуться в подземные миры, где душа ндриенга снова становится душой человека.

Сначала бриенг съедает душу человека, и тот умирает «дурной смертью». Естественная же смерть наступает после того, как духи съедают душу-буйвола.

«В тот вечер, когда Тиенг вращал кувшин у нас над головой, — добавил Танг, — я заметил, что он уже съеден бриенгом. Его душу съел браенг-радуга, находившийся на горизонте. Я увидел вот такое большое зарево от огня!» — он развел руки на уровне плеч.

Жизнь в деревне шла замедленным темпом. Мужчины снова занялись огородами, женщины пошли собирать лесные овощи, но все ждали жертвоприношения после «дурной смерти». Чар решил совершить его сегодня во второй половине дня, поскольку Тру и юноши вернулись. На Сар Лук наложено на семь дней табу, посторонние не имеют права приходить, а жители — выходить за пределы деревни: пятно «дурной смерти» нельзя распространять на других. У входа в деревню не поставили никакого знака, извещающего о запрете, так как слух о несчастье, как мне сказали, разнесся очень быстро. Тем не менее из Нёнг Браха пришли два парня, уроженцы Сар Лука, — посыльный Быр-Анг, сын Джоонг Врачевательницы, и Банг-Джраэ Военный, сын старой Тро. Но прежде чем вернуться домой, они помылись и обмели себя листьями рхоонга и тлоота, моля «дурную смерть» удалиться.

Бап Тян был очень взволнован. Он опасался, что самоубийство навлечет на деревню неприятности со стороны администрации, что уполномоченный обвинит куангов и затеет судебное дело. Я старался его успокоить, объяснял, что по нашим законам[57] самоубийство не влечет за собой «дела».

В три часа дня Чар созвал к своему дому жителей деревни для «затаптывания крови свиньи и крови собаки» (на самом деле речь шла о принесении в жертву собаки и кошки). Несмотря на дневное время, было очень сумрачно. Ясная погода продержалась всего лишь несколько часов, и темные тучи снова заволокли небо. Мужчины, женщины, — некоторые с завернутыми в одеяла младенцами на спине, — дети встали полукругом перед главной дверью дома Чар-Риенга, где он сложил в кучу листья рхоонга. Наконец совершающий жертвоприношение схватил черную собаку и поставил се на задние лапы, а Крах убил жертву ударами палки по голове, причем он бил до тех пор, пока не брызнула кровь. Чар потер кровоточащую голову об обрядовые листья, затем положил труп на землю, голову же держал на весу над калебасой, чтобы собрать туда кровь. При этом он не забывал следить за другими собаками, привлеченными запахом крови, и отгонять их.

Кувшин, трупы кошки и собаки,

предназначенные в жертву

Потом Чар подержал над листьями рхоонга за лапы и голову белую кошку, а Крах куп-купом перерезал ей горло. Чар дал крови стечь сначала на листья, а потом в калебасу и положил кошку рядом с собакой.

Все жители бросились к окровавленным листьям и начали лихорадочно их топтать. Поднялись невообразимая толчея и шум. Все молили:

Матери наклонялись, собирали пальцами кровь и смазывали детям ноги.

Низкое, покрытое темными тучами небо, торжественность, с которой толпа выполняла кровавый обряд, общее волнение придавали всей сцене глубоко драматический характер.

Кончив затаптывать кровь и листья, все, даже малолетние дети, направились к кувшину с рнэмом, укрепленному на колу около семейной двери, и втянули по одному-два глотка.

Когда все разошлись, Диенг и Чар вынесли прялки, пиалы, котлы — одним словом, все свое имущество. Что касается крупных вещей — кувшинов, корзин, — то их вынесли по одной штуке. Чар помазал окровавленными листьями всю посуду и утварь, а затем внес обратно в дом.

Он взял чашу с кровью обеих жертв, бамбуковую палку с расщепленным на мелкие волокна концом — она заменяла кропило, — длинный гибкий бамбуковый прут — длей и «веялку» (на самом деле остатки старой корзины) и взобрался на крышу дома. Там он сел верхом на гребень крыши лицом к кладбищу, издал угрожающее «пхит!», обмакнул бамбуковое кропило в чашу и восемь раз ударил по «веялке». Затем Чар побрызгал кровью перед и за собой и, схватив длей, начал во всех направлениях стегать воздух:

Тру пояснил мне: «Когда душа уходит к бриенгу, съедают свинью, утку и кошку. Душа кошки зовет ее, душа собаки, душа козы тоже. Курица подобна кули, свинья — старосте деревни, кошка — посыльному, коза — начальнику кантона. Пока не съедят козу, душа бродит по земле и деревьям. Но как только приходит душа козы, она сейчас же говорит с бриенгом. Бриенг живет на небе[58]. «Дай его душе спуститься в подземные миры, пусть она там побудет в покое, — говорит душа козы бриенгу. — Если дать волю духу дурной смерти, девушки и юноши не смогут радоваться — всюду будет печаль».

Тру посетовал на то, что у мнонгаров совсем не осталось коз, их всех пожрали тигры. Чтобы купить коз, надо идти к рламам. Козленка можно выменять на кувшин из Джиринга. За два кувшина дают одну козу с рогами не длиннее одного вершка…

Пока Чар молился на крыше, Нянг отделил от трупа собаки голову и положил около кошки. Потом с помощью Нгэ он унес тело собаки в дом, чтобы опалить и ободрать, предварительно отрезав тестикулы. После этого все пили рнэм, каждый, как обычно, вытягивал из кувшина свои две мерки. Тру пил первым, потом уступил место мне. Меня сменили Чар, Танг, затем один за другим к кувшинам приложились все жители деревни.

Чар взял окровавленные листья рхоонга и вставил по одному листу в горлышко или в ушко кувшина: боялся, как бы там не спрятались бриенги. Он постоял перед каждым сосудом и попросил духов «дурной смерти» уйти. Потом взял кропило и калебасу и покропил кровью кувшины, чердак, все свое имущество, даже кукурузу, разложенную на полке под потолком: бриенг ведь бежит от крови собаки и кошки.

Наконец Чар вышел из дома, чтобы произвести очищение территории и всех деревенских строений. Этот высокий, худощавый, сутулый старик с жалким пучком волос, одетый только в ветхий и грязный пояс-передник, обошел все деревенские дворы, волоча за собой на ратановой нити труп белой кошки и привязанный к нему кровоточащий череп черной собаки, которые подскакивали на каждом бугорке. На ходу Чар махал кропилом, которое держал в правой руке, и бормотал моления. По сути дела он повторял одно и то же.

Он дошел до ручья, на мгновение остановился, затем миновал сад и снова поднялся мимо крайних домов вверх по склону, не забывая окропить валявшиеся во дворах ступы. Этим обрядом Чар окончательно прогнал задержавшихся в селении бриенгов.

Возвратившись к своей двери, Чар подобрал оставшиеся листья рхоонга и подмел ими начало тропинки, ведущей к кладбищу. Мимоходом он окропил своей жене ступню. Потом он пересек дорогу, углубился на несколько метров в лес и остановился. Его сын Нгэ вырезал куп-купом два больших кола с развилками на концах и палку для перекладины, на которую Чар подвесил труп кошки и голову собаки. Он положил на перекладину часть окровавленных листьев, а остальные — поперек тропы между обоими кольями. Туда же он положил палку, которой убили собаку, и поставил пиалу с кровью.

Уходил Чар, повторяя то же заклинание, которое произнес, когда подвешивал свои две жертвы:

Когда Чар вернулся к своему дому, сквозь толщу темных туч широкой полосой прорвались лучи яркого солнца и залили деревню.

«Видишь, Йо, — сказал мне Тру, — съели свинью, съели собаку, и теперь снова засветило солнце».

Около семейной двери собрались мужчины, чтобы поболтать — вокруг кувшина, к которому они по очереди прикладывались. Женщины чувствовали себя непринужденно в своей компании под чердаком, те же, кто там не уместился, остались внизу с нами.

Чар принес мне налоговую карточку покойного, где тот записан Сиенгом. Это имя ему дали при рождении. Тиенгом он стал зваться только после очень тяжелой болезни, когда шаман решил, что ему нужно переменить имя[59] и обмануть таким образом духов и колдунов.

Разговор касался различных тем, но всё они, впрочем, имели своей целью завершить мое образование. Так я узнал, что в случае кровосмешения богатой семье выгоднее найти для жертвоприношения белых животных: они эффективнее; что в случае «дурной смерти» принесение в жертву свиньи и козы снимает запрет покидать пределы селения; что в течение трех дней после «дурной смерти» в деревне нельзя толочь падди и колоть дрова, так как сильный шум может привлечь бриенга. На другой день после жертвоприношения можно снова рубить деревья, не боясь навлечь гнев лесных духов и связанных с этим неприятностей.

Тут всех встревожило одно происшествие: через семейную дверь в жилище Банга Кривого, соседа Чар-Риенга, залетела ласточка. Бангу удалось поймать птицу, он разодрал ей брюшко, но вместо веточек (предсказывающих «дело») или волос (предвещающих смерть) нашел всего лишь несколько мух. Он выбросил птичку в кустарник. Обычно ласточку съедают, но раз эта проникла в дом — значит, на ней табу. Если бы в ее брюшке нашли что-нибудь, означающее дурные приметы, пришлось бы совершить очистительный обряд. Все решили, что птичка отыскивала Тиенга, но «дурная смерть» уже сделала свое дело.

Старики велели детям немедленно уйти с того места, где они было уселись играть: там привязывали труп к шесту. Мнонгары очень страшатся злых духов, которые обитают в злополучных местах и нападают на детей, чтобы наслать на них хворь.

На некотором расстоянии от кувшина, Нгэ поставил три большие вьетнамские пиалы с собачиной, сваренной с солью, перцем и листьями дикой мяты. Вокруг каждой чаши собрались люди и опустошили ее до дна.

Тут появился Бап Тян. Он шел согнувшись и осторожно нес в одеяле младшую свою дочь — маленькую Дыр. У нее лихорадка. Болезнь, без всякого сомнения, припишут влиянию «дурной смерти». Чар достал янг дам и дал Бап Тяну щепотку очищенного риса, а сам разжевал несколько зерен и выплюнул на лоб Дыр и ее отцу. Затем он кувшинчиком описал восемь кругов над их головами. Наконец, он плюнул себе на ладонь и по очереди притронулся к кувшину и ко лбу ребенка, плюнул на ладонь еще раз и дотронулся до кувшина и до лба отца. Затем он, испрашивая очищения от зла, произнес пожелание:

Бап Тян унес янг дам. Он сказал мне, что завтра отдаст его Чару, в чем я не вполне уверен: фактически речь идет об уплате штрафа, полагающегося за кровосмешение. Чар долго уговаривал Тру принять окорок свиньи, зарезанной для того, чтобы уладить «дело», но начальник кантона решительно отказался: «Я не могу принять, меня не было на процессе».

Никто не задержался у кувшина, выставленного по случаю «дурной смерти», и с наступлением темноты все мало-помалу разошлись по домам.

Часов в одиннадцать вечера, когда я работал у себя, раздалось рычание: тигр двигался вдоль Дак Мей, приближаясь к Сар Луку. Послышался шум прыжка в воду: зверь переплывал реку. Бап Тян сказал мне из своей комнаты: «Дурная смерть, брат с сестрой переспали».

Однако же, когда я на следующее утро спросил Бап Тяна, собираясь с двумя юношами пойти за оленем, убитым тигром на том берегу:

— Тигр был наслан дурной смертью?

Он ответил с улыбкой:

— Конечно, нет, раз уж он напал на оленя.

Помолчав, он добавил:

— Тигр-убийца приходит только за ндриенгом, которого убил тигр.