Лестница власти 1

Глава 4

Среди заснеженной Земли Новгородской, стоит терем укрепленный. В тереме том комната, в комнате три красны девицы. И я, не менее пунцовый. На улице ночь и холод, а в комнате жаркое дыхание, женские приглушенные визгии влажные шлепки.

Очень кстати плетка Федюшина пришлось. Хоть я парень молодой, но их ведь аж трое. Мог и не справиться без её «игрушки». Не хватило бы меня на всех троих, чтобы прямо ни одна не ушла как следует не обработанной. У меня ладошки не железные.

Короче, распустил я плетку-семихвостку и как давай их пороть. Нет, ну стегал я не со всей дури, конечно, да и плеточка для красоты сделана больше. Не для укрощения коней. Но все равно, нежная девичья кожа вспучивалась красными следами, девки глухо визжали и пытались уползти. Старшей, все же, больше других досталось. По заслугам. Да и поза у неё была слишком уж удобная. Она пыталась отползти и за бревнышко к которому привязана, за него спрятаться — но я суровой княжей рукой хватал её прямо за булку, возвращал на место, и отвешивал новый карающий удар.

Анфиса, когда дошла до неё очередь, проявила чудеса изворотливости, отчаянно мечась жопкой из стороны в сторону. Вертихвостка. Нескромное мотание воображаемым хвостом её не помогло, у меня на руках были все карты и я бил наверняка. Исследовав границы своей изворотливости и обвиснув бессильно после пары точных попаданий, она приняла судьбу.

Оставив позади два едва слышно рыдающих тела, я обошел кровать и приступил к экзекуции младшенькой. Вдарил прям так хорошо. Не от жопы, конечно, бил, но смачно прям получилось. Лушенька вздрогнула и только как будто еще больше в кровать вжалась. От плетки жопку не прятала, сдавленные визги не издавла. Приняла судьбу, как настоящий самурай, я даже проникся. Я отсчитал ей пять ударов, явно отлынивая. С одной стороны, это оказалось не только приятно, но и утомительно. С другой стороны, меня отвлекали стоны старших сестер. Не так уж и кровожаден я оказался, на проверку. Это плохо, тут так не принято.

Неожиданно, после последнего удара, Лушечка мелко затряслась, по прежнему пряча лицо в мехах, чем сильно меня напугала. Что это ещё у неё там за приступ? Я сел на кровать, наклонился к ней поближе, осторожно повернул её лицо к себе. И обнаружил, что пока я семейными делами со старшими сестренками занимался, она даром времени не теряла и смогла избавиться от кляпа. Об шкуру его, что-ли, скатала. Или так переживала, не важно. Поэтому и не визжала. Боялась, что я сразу же ей новый кляп сделаю. Или вырубить её попытаюсь, а как мы с ней оба знаем, получается это у меня плохо. А фамильяры, как мне помнится, еще сутки будут недоступны, если их вот так жестоко из нашей реальности развоплотить. Действительно, вариант с множественными ударами по голове мало привлекателен. Но так терпеть надо суметь. Вот терпелка и порвалась.

Я с тревогой заглянул Лушечке в лицо. Все еще очень миленькое, хоть и мокрое от слез лицо. Опухшие красные губы, струя слюны из уголка рта и закатившиеся глаза. «Точно приступ какой-то!» — окончательно испугался я. Ща свернет ласты и испортит мне весь заплыв к величию в самом начале — заемная память услужливо подсказывала, что женщинам в этом мире отводилась отличная от мужской, но тоже важная роль. И табу на убийство детей и женщин имело не только нравственно-политические причины, но и вполне физические последствия.

К счастью, испугаться как следует, я не успел. Лушечка вдруг сфокусировала на мне взгляд безумных глаз с огромными, расширенными зрачками и что-то пискнула. И густо покраснела, хотя и так была весьма розовенькая, даже через смуглую кожу видно. Я склонился к ней поближе, не расслышав, и переспросил:

— Чего?

— Ещё! — громко выдохнула Лукерья и спрятала мордочку в мех. Я некоторое время посидел задумчиво. Потом грубо и решительно уселся на Лукерью и пересоорудил на ней кляп заново. Понадежнее. Проверил кляпы на остальных и буквально выбежал за дверь.

Собственно, все это время в моей голове было пусто, как в школьном бассейне ночью. Хотя нет, по всему гулкому, пустому пространству мозга одинокой удивленной рыбой метался вопрос «Что это было?».

Только скрывшись от Лукерьи за дверью, и немного подышав, я наконец понял, что она хотела. Время ведь тянет, ну дураку ведь понятно.

С сомнением посмотрев на дверь, я забрал с неё ленточку, машинально повязав себе как бинт на кулак.

Откровенно говоря, я теряю время. Пока я вожусь с сестренками, пока стою тут на холодном полу — конечно же, позаимствовать сапожки с Федосьи я забыл — шансы на мое обнаружение все возрастают. Поэтому я решительно двинулся прочь. Вернулся, наложил на дверь засовы. Постоял. Решительно снял засовы, открыл дверь, зашел. Проверил кляпы, стянул все же сапожки с Федосьи и натянул на себя — холодные там полы, я задубел, — осмотрелся еще раз, стараясь запечатлеть в памяти каждый изгиб. И понял, что если такую красоту обнаружат без меня, надо послать возможных преследователей по ложному следу. Даже слегка обрадовавшись своей коварности, хрипло сказал:

— Я на кухню. Водички попить. Вернусь и продолжим.

И снова юркнул за дверь. Заложил засовы. И покрался темными коридорами прочь.

К счастью, в этой усадьбе я проводил почти каждое лето, только на зиму отец перевозил семью в имение под Псковом. Там была настоящая крепость, но вокруг болота и водилась нечисть, поэтому летом там за стены выходить было опасно. Зимой тоже, но зимой хрен выберешься, сугробы и холодно. Так что сидишь в каменном укреплении, и выходишь только на двор с детворой играть, прямо как в моем родном мире.

Зимы помнились мне скучными и наполненные учебой. Наемные учителя учили многому, но перед глазами сразу встали генеалогические древа всех княжеских родов, с большинством из которых я был в родстве. Очень трудно всю эту хитрую схему не запомнить, тем более и не одну. Поэтому была мотивация — за плохо отвеченный урок пороли гибкими такими, тонкими прутьями. Хоть это была и не вполне моя память, но воспоминания об учебе заставили меня нервно передернуть плечами.

Пол под ногами скрипел при каждом шаге. Я попытался вспомнить, как учили ходить тихо. Сначала на носки, потом весь вес на всю стопу. Блин, учили не меня, а Мстислава. Это лесной, охотничий шаг. Пол все равно скрипел. Поэтому я без затей, просто на носочках, с полусогнутыми ногами, засеменил дальше. Скрипеть стало меньше.

Мой инструмент для исполнения долга по продолжению генеалогических схем недовольно топорщился и терся о рубашку. Хотел вернуться назад в комнату и немедленно исполнить свое предназначение. Этот вариант был не лишен определенной привлекательности, но я бережно хранил надежду на не менее лучшее будущее вне стен этого терема.

Слегка запутанная планировка, господские спальни, большая лестница по центру — там может быть охрана. Я юркнул в другую сторону. Тут есть крутая лесенка, похожая на трап на корабле. Для слуг. По ней до второго этажа, потом на кухню.

Блин, увел погоню со следа. Зачем я про кухню сказал, если и в самом деле туда хотел идти? Заемная память тут же запулила в меня скомканными байками о том как люди лгали и за это немедленно платили страшную цену. Пока я, посвечивая в темноте голой задницей спускался вниз по лестнице, стараясь не замирать после каждого особенно громкого скрипа и шороха, мозг лихорадочно работал.

Ну конечно, маленькие, тесные, закрытые сообщества. Все друг друга с пеленок знают. Ложь тут противопоказана Да и не умеют тут врать. Это тоже, только с опытом приходит, если патологических лжецов во внимание не брать. Но это отклонение. Поэтому врать мне было трудно органически. Врут в этом мире, обычно, как дети — краснеют, глаза прячут, одежду теребят. Это важный момент.

Добрался до кухни. Время четыре утра — кто-то тихонько гремит посудой, что-то режут, таскают. К завтраку надо успеть, как минимум испечь хлеб, а может приготовить и еще что-то.

Кухня здоровенная, но разделена опорными стенками. И закуток с лестницей из неё не просматривается. Был конечно риск, что кто-то сунется, но маленький — слуги в другом крыле живут.

Жаль, я надеялся тут едой разжиться. И пить в самом деле хочется. Ну, нет, так нет, потерплю.

Я проскользнул в тенях мимо кухни, мне надо дальше вниз. Тут был большой люк, к счастью открытый, который вел в подпол. Полки с соленьями, ледник с тушами, висящие рядами копчености, бочки с медом — настоящий лабиринт из еды. Но я облазил тут все не раз, поэтому двигался уверенно даже в темноте. Добрался до задней стены, до погрузочного люка. Тут был скат, в по которому в подпол скатывали бочки, опускали туши и мешки. Люк был массивный и заложен двойным толстым засовом — все в доме делалось с расчетом, в том числе, и на штурм. Я вытащил засовы, открыл люк и с трудом выбрался на улицу.

Яйки буквально втянулись внутрь, мой инструмент продолжения рода отбросил все надежды и тоже решил скрыться внутри меня. Переждать непогоду. Снега была не много, но ветер ощутимо подвывал и мела поземка. Холод меня взбодрил, выдавив из мыслей извивающиеся потные женские тела освещенные свечами. Тут меня могли увидеть — на стенах наверняка есть часовые. А луна в этом мире светит непривычно ярко.

Я припустил через двор, подгоняемый холодом и страхом. Забежал в амбар. К счастью, большая, в полтора моих роста, дверь, была приоткрыта. Не стал задерживаться у неё а быстро юркнул в тени. Остановился и прислушался. Тут держали сено и заводили коней для господ и их гостей, перед самой поездкой. Все основные хозяйственные постройки были вынесены за стену — запах, знаете ли.

Да, даже летний терем был обнесен стеной. Сначала земляной вал, поверх него еще два метра толстых бревен со стрелковой крытой галерей, за стеной ров. Как говорил отец, «оградка от коров». Ну, мне надо было еще эту оградку преодолеть. Но я, вернее Мстислав, уже не раз такое проделывал — убегал то на рыбалку, то в лес.

Дети, везде пролезут, все вызнают.

Вообще, в подвале был тайный подземный ход, ведущий прямо к реке неподалеку. Проблема что перед тем как он проведет, его надо было еще раскопать, поэтому им я воспользоваться не смог.

Потратив немного времени на растирание задницы и ног, я решительно полез на верх амбара. Там был сеновал и с него был прямой выход на стену.

Поднялся, некоторое время прислушивался. Иногда стражники сюда забирались и дрыхли. А один раз, рано утром, я вспугнул голую парочку домашних слуг — Мстислав как дебил гонял девку-кухарку, и её парня по всему амбару. Вроде, они потом поженились.

Но сейчас, в такой холод, спать в амбаре, хоть бы и в сене дураков не было. Поэтому в сено полез я. Добрался до «слухового» оконца — летом их открывали, чтобы сено сушилось — и вылез из него на крышу амбара, оттуда на стену и, не задерживаясь даже на то чтобы зыркнуть по сторонам — сиганул со стены вниз. Ну, не прям с разбегу. Осторожно перелез.

К счастью, намеченная еще в детстве естественная лесенка, образованная выступами бревен, была на месте. Я только тут обнаружил, что держу в одной руке копченый окорок вместо плетки. Совсем не помню, когда поменять успел. Но обмен не плох. Я вонзил зубы в мясо и, держа добычу в зубах, начал спускаться вниз.

Пальцы быстро замерзли, онемели и слушались плохо. Неудивительно, что я сорвался. Удивительно, что у самой земли. Снег смягчил падение и я, не теряя время, двинулся к реке.

Совсем рядом темнели людские хаты. Хорошие, добротные, некоторые двухэтажные. Каждая тоже с подворьем, окруженным высоким забором. Мой путь лежал мимо них, по снежной целине укрывающей поля под распашку, к реке. Если точнее, то к чернеющему метра в четырехстах лесочку у берега и лодочному сараю, у которого меня должен был ждать Григорий. Хрипло лаяли собаки. Кажется ветер усилился. Или просто я вышел на открытое место. У меня уже давно стучали зубы. Окорок я где-то потерял, а жаль — сейчас бы бросил и идти было бы легче. Ногам стало даже жарко — плохой признак. Снега было по колено и он набился мне в домашние сапожки. Я упрямо топал. Прошел меньше половины, когда стало понятно — не дойду.