Левый фланг

ГЛАВА 11

Утром похолодало. Мутный от ночного туманца воздух сделался таким прозрачным, что передний край противника казался теперь рядом, будто он переместился за ночь вплотную к траншеям бондаревского полка. Все вокруг легко просматривалось невооруженным глазом без стереотрубы или бинокля. Строев видел, как слева изготовились для атаки пролетарские батальоны югославов. Из-за Балкан медленно всплывало над чистыми горами большое солнце — верный помощник тех, кто наступал на запад: оно каждое утро щедро высвечивало немецкую сторону, ослепляя их наблюдательные пункты.

Бахыш Мамедов нервничал: сегодня его полк будет впервые наступать плечом к плечу с бойцами маршала Тито. Только бы не произошла какая-нибудь досадная заминка, тем более, что подступы к городу заминированы на редкость густо. Конечно, противник оставил для себя проходы на тот случай, если придется в спешке отходить на Чачак, но уж с трех-то сторон немцы прикрылись вполне надежно. А у партизан почти нет саперов, которых они называют п и о н е р а м и. Да и у него, Мамедова, всего один п и о н е р с к и й взвод, сильно поредевший за время боев в Сербии. Так что вся надежда на артиллерию, которая должна помочь пехоте пробиться через минные поля.

— Ты готов? — спросил он, наверное, в десятый раз капитана Лебедева.

— Так точно, — не задумываясь, ответил начарт полка.

— Смотри. Главное — сейчас же перенести огонь в нейтральную зону. Батальон Дубровина пойдет за огневым валом.

«Какой тут вал — всего пять батарей на полк», — невольно подумал Строев, однако промолчал.

Артиллерийская подготовка была короткой. И сразу, как только встала из траншей пехота, Лебедев перенес огонь поближе к линии атаки, и, отодвигая его методично, от рубежа к рубежу, которые он заранее пристрелял, начарт умело повел пехоту к берегу реки Ибар. Чуть ли не каждый второй снаряд попадал в мину — и тогда эти двойные взрывы, мгновенно соединяясь, гулко встряхивали землю. Впечатление такое, что стреляло не пять, а двадцать пять батарей. Солдаты бросались в свежие воронки — самые безопасные места на поле боя, немного пережидали там, пока не грохнет впереди еще двойной разрыв, и ловкими, рассчитанными прыжками ныряли под следующий навес только что взвихренной земли. Так и продвигались по минному шахматному полю, вслед за тугими взметами огня. Между воронок на любом шагу таилась смерть, в воронках была жизнь. Иной ход в этой игре со смертью оказывался неверным, и кто-то падал с размаха ничком и больше не вставал. Но артиллеристы все-таки неплохо помогли Дубровину: его батальон без серьезных потерь достиг реки. В этот неширокий коридор Бахыш Мамедов ввел другие батальоны. Вскоре и они залегли недалеко от берега, начали окапываться.

А слева атака захлебнулась. Когда же немцы, опасаясь нового броска в центре, сосредоточили весь огонь против Дубровина, югославские цепи снова поднялись в атаку. Восточный ветер отнес тучу дыма в сторону противника, и Строев мог безо всякой оптики наблюдать за тем, что происходило на участке слева. До чего сегодня прозрачный воздух, — он, как огромное увеличительное стекло, сквозь которое полковник, не отрываясь ни на минуту, следил за ломаными цепями югославов. Сперва они шли ходко, постреливая из автоматов, но вот прямо из-под ног партизан начали вымахивать огненные всплески. И тут Строев увидел такое, чего, кажется, за всю войну никогда не видел: головная цепь сдвоилась, точно на плацу, и первая шеренга, колыхнувшись из конца в конец, двинулась вперед, на минное поле, а бойцы второй шеренги остановились, ожидая своей очереди. Высокий багрово-черный частокол разрывов поднялся между ними. Строев не выдержал, отвернулся. А когда опять посмотрел туда, уже вторая цепь, оставив позади головную — мертвую, — также ценой жизни прокладывала дальше эти неслыханно дорогие стежки.

Позвонил со своего НП командир дивизии. Бахыш хотел было доложить обстановку, однако генерал Бойченко перебил его:

— Почему остановились?

— Выгоднее форсировать речку с наступлением темноты.

— Что за х у д о ж е с т в е н н а я с а м о д е я т е л ь н о с т ь? Продолжайте выполнять поставленную задачу!

Бахыш стиснул зубы так, что заиграли желваки на гладковыбритых щеках, и с надеждой взглянул на Строева. Тот понял, в чем дело, взял трубку.

— Я — одиннадцатый, считаю решение Мамедова правильным.

— Вот как? — жестко спросил командир дивизии. — Продолжайте выполнять поставленную задачу!

— Задача будет выполнена в срок, к исходу суток, товарищ десятый.

— Десятый, десятый!.. Самовольничаете там!

— Я не понимаю вас.

— Дубровина — на тот берег! Немедленно!

— В таком случае мне тут делать нечего.

Генерал осекся, помолчал и гневно бросил в трубку:

— Приеду сам.

Строев отошел от телефона, закурил. Бахыш терпеливо ждал, что скажет ему замкомдива.

— Сейчас приедет.

Бахыш расстроился еще больше. Он нервно шагал по ходу сообщения, то и дело поглядывая на свои, подаренные генералом, именные часы, как перед началом артиллерийской подготовки. Его восточные карие глаза были воспалены от напряжения: кому-кому, а командиру полка приходится до боли в глазах всматриваться в гущу боя. Нечасто комдив оказывается на переднем крае, — и если решил приехать на полковой НП, то, значит, рассердился не на шутку. На что он в конце концов может сделать? Отстранит от командования полком? Ну и пусть! А вероятнее всего накричит, тем все и кончится. Ну, может быть, когда-то припомнит ему этот случай и крест-накрест перечеркнет наградной листок. Так дело не в ордене: на войне неполученных орденов куда больше тех, которые вручают перед строем. Но зато добрая полсотня дубровинских солдат останется в строю. Ради них можно принять на себя любой генеральский гнев. Кстати, ему не привыкать.

Бахыш все чаще подносил руку к глазам — вот-вот грянет гром. Но комдив не появлялся.

— Видно, не приедет, — с облегчением сказал он, остановившись около Строева. Тот весьма уютно расположился в нише, подле стереотрубы.

— Дорога усиленно обстреливается.

— Вы думаете, что побоится? — осторожно, как заговорщик, спросил Мамедов, словно кто-то мог услышать.

— Здесь давно пристрелен каждый метр. Зачем же рисковать?

— Тогда бы позвонил. Почему не звонит?

— Испытывает нас временем.

— Нехорошо все это, товарищ полковник. Я буду звонить.

Но тут из блиндажа вышла Рая Донец.

— Вас к телефону, товарищ одиннадцатый!

— Иду, — Строев нехотя встал. Командир полка уступил дорогу, плотно прижавшись к стенке хода сообщения.

На переднем крае, что отодвинулся теперь еще на целый километр от полкового наблюдательного пункта, ружейная перестрелка то стихала, то разгоралась: обе стороны с повышенной подозрительностью следили друг за другом, и каждый выстрел вызывал шумную перепалку автоматчиков, пока противники не убеждались, что тревога напрасная. Время от времени завязывалась и орудийная перестрелка, однако Лебедев отвечал вяло: берег снаряды для штурма города.

Строев вернулся из штабной землянки. Бахыш обратил внимание, как резко надломилась у него рассеченная бровь после разговора с комдивом. Строев опять хотел присесть в нише на ступеньку, но там, у стереотрубы, сладко задремал Борис Лебедев в томительном ожидании новых приказаний артиллеристам.

— Не надо, не буди, — сказал он Бахышу.

И Бахыш понял, что генерал отложил заключительную атаку города до наступления темноты.

А Строев, кажется, залюбовался тем, как безмятежно спит Борис, устало привалившись к стенке ниши: пилотка сбилась, густая прядка выцветших волос закрыла темный от загара лоб, на пухлых мальчишеских губах теплилась блаженная улыбка. Начальник артиллерии полка, быть может, видел сейчас во сне свою прекрасную Недельку, о которой теперь знает чуть ли не вся дивизия: где-где, а на фронте любовь никак не утаишь. И Строев, глядя на капитана, на его детски острый, с рыжей щетинкой подбородок, повеселел. Бойченко ни разу еще так грубо не разговаривал с ним, но в конце концов согласился, во избежание лишних потерь, сделать передышку до исхода светового дня. Строев, зная характер комдива, отвечал сдержанно, с достоинством. Генералу Бойченко всегда нужно дать остыть. Ох, уж это самолюбие — одна из самых живучих людских слабостей вообще, которая здесь, на переднем крае, оплачивается всего дороже — солдатской кровью. Но и остыв, Бойченко пригрозил: «Если ночью не освободите город, то пеняйте с Мамедовым на самих себя». Строев промолчал, довольный уступкой. Он давно привык быть громоотводом во время этих генеральских гроз.

Лебедев очнулся и, увидев перед собой заместителя комдива, быстро встал, одернул гимнастерку, оттянул на бок кобуру, привычным движением руки поправил сбившуюся пилотку.

— Какие будут указания, товарищ полковник?

— Ну, раз ты проснулся, то В о е н н ы й с о в е т в полном сборе!

Мамедов и Борис открыли свои планшеты с картами, достали цветные карандаши.

В сумерки Строев ушел в батальон Дубровина, взяв с собой, по настоянию Бахыша, проводника из дивизионных саперов, младшего сержанта Медникова, который знал тут все ходы и выходы.

— Только уговор, товарищ полковник, — сказал Медников.

— Какой?

— Слушаться меня. Здесь всяких мин полным-полно, а среди них я — полный хозяин.

— Ясно, обещаю, — серьезно согласился Строев. Ему понравился этот немолодой, знающий себе цену русский солдат с пышными усами (наверное, ровесник).

— Пойдем гуськом, я первый, вы за мной. Ни пяди в сторону, смотрите. С меня будет спрос, так что вы, товарищ полковник, не сердитесь, ради бога.

И младший сержант Медников повел его через бывшую нейтральную зону. Он шел, замечая каждый малый бугорок, на этом наспех, с огрехами, но глубоко распаханном артиллеристами черном поле. Между воронками он приостанавливался, приседал на корточки, будто посмотреть на шильца всходов, и, оглядев вокруг землю на несколько шагов вперед, задумчиво распрямлялся. Иван Григорьевич с любопытством наблюдал за колдовством сапера.

— А где ваш миноискатель? — спросил он.

— У д и л и щ е я не беру, — сказал Медников. — Тут вся земля усеяна осколками, так что одна морока с нашими у д и л и щ а м и.

«Верно», — подумал Строев и поинтересовался:

— Вы крестьянин?

— Колхозник. А что? Почему догадались?

— Умеете присматриваться к земле.

— Небось, научишься за войну, если ты даже потомственный слесарь или, скажем, токарь. Немец с е е т, а мы, саперы, только успевай убирать готовенький у р о ж а й.

Противник в сумерки совсем притих, и Строев с таким проводником благополучно добрался до передовой. Близ немецких траншей, занятых сегодня дубровинским батальоном, Медников остановился, ладонью вытер пот с лица.

— Говорят, жизнь прожить — не поле перейти, но пока минное поле перейдешь, сто раз отмеришь в уме всю жизнь — от начала до конца.

— Верно. Ну, теперь я один доберусь до комбата.

— Нет, дивизионный инженер приказали, чтоб не отставать от вас, товарищ полковник, ни на шаг. Куда вы — туда и я.

— Ладно, если такое дело.

Командир батальона находился в очень просторной, хорошо оборудованной землянке, из которой ее бывшие хозяева едва унесли ноги, бросив все свое имущество. В углу на столике открытый патефон с пластинкой на диске: немцы и здесь, в Югославии, отступали под русскую «Катюшу».

— Жаль, что мы не могли проводить их реактивными «катюшами», а то бы фрицы не оглянулись до самого Сараева, — говорил улыбчивый комбат, показывая Строеву подземный Д в о р е ц к у л ь т у р ы.

— В девятнадцать ноль-ноль продолжим, — сказал Строев. — За тобой уступом слева пойдет второй батальон. Надо только дать возможность партизанам первыми войти в город.

— Они уже на юго-западной окраине.

— Знаю. Но тебе полегче, у тебя каждый второй боец умеет обращаться с минами.

— Я послал к партизанам своих ребят. Нашлись добровольцы.

— Верно поступил. Молодчина, Андрей, — похвалил его Строев, довольный тем, что капитан видит купа дальше своего батальона. «Вырос, вырос, — думал он слушая комбата, который налегая на стол широченной грудью, склонился над рабочей картой и докладывал, где и что есть у противника. — Такой мужик потянет, пожалуй, и целый полк. А, кажется, совсем недавно был одним из тех скороспелых младших лейтенантов, которых иные ревнивые к выдвиженцам бывалые солдаты зовут не иначе, как В а н ь к а - в з в о д н ы й».

Артподготовки на сей раз не было, был просто огневой налет. Однако немцы, теснимые с трех сторон, поспешно оставили берег реки Ибар и втянулись в город. На их плечах ворвались на юго-восточную окраину штурмовые группы дубровинского батальона. Строев подумал про себя о том, что не только Бахыш Мамедов, а и он сам несколько преувеличивал трудности форсирования не бог весть какой речки. Но все же именно к ночи изменилась обстановка, и время сработало в пользу наступающих. Справа вышел к городу полк майора Киреева. Теперь завязались уличные бои.

— Может, побудете здесь, товарищ полковник? — сказал Дубровин, когда они собрались покинуть этот благоустроенный блиндаж. — В самом деле, товарищ полковник? Городок мы скоро полностью освободим, вы уж не беспокойтесь.

— А что мне тут делать? Слушать патефон? Хитер ты, Андрей! Не желаешь ни с кем поделиться славой!

Комбат деликатно промолчал: «воля ваша, вы — начальство». Зато младший сержант Медников безо всяких церемоний напомнил Строеву:

— Только не забывайте наш уговор.

— Хорошо, пойду за вами след в след.

На том берегу Строев немного поотстал, наблюдая, как выгружались с плотов легкие пушки, и, чтобы поскорее догнать командира батальона, решил было срезать угол. Но не сделал и нескольких шагов, как Медников точно упал с обрыва:

— Стой! Вы куда?..

— Да ты что, сержант, все покрикиваешь? — Строев даже рассердился на своего т е л о х р а н и т е л я.

— Вот она, вьюшка-то! — Медников посторонился. — Я же говорил вам, что здесь этих мин, как грибов после суточного дождичка.

И Строев, вздрогнув, увидел в полутьме противотанковую мину: она, действительно, как богатырский гриб после дождя, выпирала из-под земли наружу, и вокруг нее была целая семейка других мин, поменьше.

— Да-а… Спасибо тебе, дружище, — Строев взял сильную, натруженную руку Медникова, с чувством пожал ее. — Как твое имя-отчество?

— Максим Петрович я. А ваше?

— Давай знакомиться, — улыбнулся Строев. — Меня зовут Иван Григорьевич. Виноват я перед тобой, исправлюсь!

— Береженого и бог бережет, — просто, по-крестьянски сказал Медников и повел его наверх, где их ждал, волнуясь, комбат Дубровин.

В полночь стало известно, что партизаны овладели всей юго-западной окраиной города и стремятся перерезать железную дорогу Кралево — Чачак, последнюю ниточку, связывающую немцев с внешним миром. Полки дивизии Бойченко удвоили нажим на противника. Бахыш, Лебедев, Рая Донец и еще трое автоматчиков шли вслед за пехотой, но не могли догнать капитана Дубровина, который вместе с полковником Строевым переходил из одного дома в другой, как только Медников подавал сигнал, что мин нет. Стрельба велась из окон в окна, каждый занятый немцами дом обходили со двора, забрасывали гранатами, а в пролетах улиц — ни души, и непонятно, почему такие бои называются уличными.

К семи часам утра ружейная пальба и звончатый треск гранат вовсе стихли. Югославская бригада на ходу, как эстафету, приняла от русских задачу на преследование противника. Капитан Дубровин остановил свой батальон. Остановилась вся дивизия, получив новый боевой приказ.

Никто еще, кроме самого комдива, толком не знал, куда теперь забросит их военная судьба. Но все, вплоть до поваров, хорошо понимали, что вот и настало время прощаться с милой Сербией, которая запомнится отныне, на всю жизнь. Но, может быть, особенно остро ощутил эту прихлынувшую осеннюю наволочь грусти один человек в дивизии. Ему сделалось до того тоскливо, когда вывели полк из боя, что он не находил себе места среди возбужденных солдат и офицеров. То был капитан Борис Лебедев, который втайне надеялся на чудо — провоевать до конца войны в Югославии. Но чудес на свете не бывает. Тем более их не может быть на фронте с его суровым, неумолимым реализмом.

А вот Ян Августович Лецис мог бы сказать теперь, что бывают и на войне чудеса, пусть редко, но бывают. Ну разве это, в самом деле, не чудо: он снова возвращается в свою дивизию, с которой расстался в августе, когда был ранен близ города Котовского в Молдавии. В то время он подумал, что — все, отвоевался. Его хотели эвакуировать в глубокий тыл, но он упросил главного хирурга не делать этого. Через две недели Яну Августовичу стало получше, и вместе с другими р а н б о л ь н ы м и его перевезли в Румынию, потом в Болгарию, потом в Югославию. Так и странствовал он с походным госпиталем, вслед за наступающими войсками. Трудно сказать, что больше всего помогло Лецису встать на ноги: то ли особое, подчеркнутое внимание медиков к старому коммунисту, то ли благодатный юг, где его закормили виноградом, то ли эта причастность к фронту, который хоть изредка да напоминал о себе утренней канонадой, похожей издали на молотьбу цепами. Как бы там ни было. Лецис поправлялся день ото дня, и врачи гордились своим искусством. Он поддерживал их в таком настроении, зная еще со времен гражданской войны, что медики всегда бывают правыми: если человек выживет, то они и твое собственное противостояние смерти готовы записать на счет своей науки; а если дела твои плохи, то они осторожно дают понять, что наука бессильна в данном случае. Лецис выдюжил, и медики остались довольны им.

Получив путевку в строй, он для порядка заехал в политуправление Третьего Украинского. Там ему предложили новую работу — эта новая работа была в освобожденной Болгарии. Он отказался наотрез. Тогда благодушный генерал махнул на него рукой и уступил: «Ладно, отправляйся в распоряжение поарма». Но чем ниже, тем, оказывается, труднее вести переговоры. Начальник политотдела армии хотел оставить его у себя и пошел на маленькую фальсификацию, сказав, что его должность в дивизии Бойченко уже занята. «Буду работать хоть рядовым инструктором», — заявил Лецис. В покоре[12] вся надоевшая история повторилась. Однако Ян Августович уже имел солидный опыт д и п л о м а т и ч е с к и х переговоров и в конце концов настоял на своем.

Выйдя из штаба корпуса, он увидел среди офицеров, толпившихся у подъезда, что-то очень знакомую фигурку маленького старшины. Да это же Акопян!

— Жора, — негромко позвал он.

Тот растерянно оглянулся и, поспешно скользя недоуменным взглядом по лицам офицеров, весь так и просиял, увидев начальника политотдела дивизии.

— Товарищ подполковник! Вы?!

— На ловца и зверь бежит, — сказал Ян Августович и обнял старшину за худенькие плечи, на которых длинные, не по плечу, старшинские погоны были точно крылья на взлете.

— А мы сегодня вспоминали вас, товарищ подполковник.

— Спасибо, Жора.

— Мы были уверены, что вы вернетесь.

— Ты здесь на машине?

— Да. Привозил пленного в разведотдел.

— Я тоже, друг мой, был три месяца в плену у эскулапов. Давай вези меня домой.

— Тут близко, каких-нибудь двадцать километров.

Лецис удобно устроился на заднем сиденье вместе с Жорой, а рядом с водителем сел автоматчик, сопровождавший пленного.

— Теперь говори, старшина, что нового, меня все интересует.

И польщенный Жора Акопян всю дорогу — от Крагуеваца до горного села, где находился штаб дивизии, — без умолку рассказывал о новостях. Тут были разные новости: печальные и веселые. Когда Жора называл имена убитых офицеров, Ян Августович только горестно покачивал головой, не переспрашивая, — начальник политотдела знал буквально всех, кроме новичков. Когда речь заходила о живых, Лецис, будто очнувшись, задавал вопросы. Узнав, что капитану Дубровину присвоено звание Героя, он сказал, что комбат достоин этого. Услышав, что Строев теперь полковник, он заметил как бы между прочим: «Давно бы надо». Потом сам спросил: «А что комдив?» — «Как всегда», — уклончиво ответил Жора. «Ну, а Некипелов?» — «Да все покрикивает», — уже прямее ответил Жора. И Лецис подумал: «Хитрый народ — старшины. Умеют и уклониться и пойти в открытую, зная самые тонкости отношений между начальниками». Маленький старшина так разговорился, что уже без всяких стеснений добавлял к фамилиям офицеров их шутливые характеристики, что прочно утвердились в штабе: л е т о п и с е ц в о й н ы (это о майоре Зотове), т е о р е т и к (о Борисе Лебедеве). А сержанта Раису Донец он и вовсе попросту назвал Р а д и о -Р а е й. Лецис в тон ему спросил: «Как там наш майор Д а н т е с?» Жора был смущен таким вопросом о Зарицком и ответил с некоторой обидой: «Товарищ майор официально женился на младшем лейтенанте Ивиной». — «Ты смотри, лучшие разведчики пропадают, непорядок», — улыбнулся Лецис. Жора понял, что слишком разболтался, и дальше начал отвечать степенно, скупо, как и полагается в его-то, старшинском, звании.

— Вот мы и приехали, товарищ подполковник, — объявил он Лецису, когда машина с разгона влетела в шумадийское село, окруженное темно-синими горами. — Вас куда прикажете?

— Давай прямо к генералу.

Виллис подкатил к белому коттеджу под розовой черепичной крышей. Генерал Бойченко стоял у распахнутых ворот, словно ожидал с минуты на минуту начальника политотдела. Сразу же узнав его, как только машина затормозила, он пошел навстречу, приговаривая:

— Из дальних странствий возвратись!..

Они постояли друг против друга, точно примеряясь силами: плотный, ладный, невысокий крепыш комдив и, косая сажень в плечах, гвардейского роста начальник политотдела.

И обнялись на виду у солдат.

— Воскрес из мертвых!.. — сказал Бойченко.

— Твоими молитвами, Василий Яковлевич.

— А я молился, Ян Августович, ей-богу, молился!

— Скажи на милость! Но раз должность моя вакантная, то, выходит, ждал.

— Пойдем в хату, комиссар. Ты к самому делу прибыл! — сказал комдив, довольный тем, что к месту подвернулась знаменитая чапаевская фраза.