Левый фланг

ГЛАВА 6

Едва пехота выйдет на оперативный простор, как ей приходится уступать дорогу танкам.

Конечно, Строев знал, что где-то там, позади, крупными перекатами двигаются к передовой ударные силы фронта, но даже и он не думал, что встреча с ними произойдет именно сегодня. На марше он получил от офицера связи набросанную на листке из полевой книжки торопливую записку генерала Шкодуновича: сделать остановку в Брестовачка Баня. То был горный санаторий, уютно расположенный в долинке. Строев остановил колонну и разрешил всем, кто пожелает, купаться в ваннах. А если кому не хватит места в зале, то кругом бьют из-под камней горячие ключи. Какое редкое блаженство для пехоты!

— Это надолго? — поинтересовалась Чеканова.

— Пока не пропустим ждановский мехкорпус, — сказал Строев.

— Но где же он?

— Да его пока не видно и не слышно.

— Тогда, право, можно и побарахтаться в ванне.

— Идите, идите, Панна Михайловна, — он даже чуточку подтолкнул ее (а то еще откажется от такого удовольствия!). — Кабинки — для женщин, купайтесь, сколько угодно.

Он стоял на придорожном камне, до блеска отполированном дождями и ветрами, и с улыбкой наблюдал веселую возню солдат, которые в одних трусах намыливали друг другу спины. Узкая долина, похожая больше на распадок, до краев наполнилась громким смехом, разнобойным говором, мелодиями новых солдатских песен, — иные из шоферов все-таки предпочитали курортным благам лишний урок игры на захваченных у немцев аккордеонах «Хорх». Усталости как не бывало. Ну кто сейчас думает о том, что завтра или послезавтра снова в бой. Тем и хороши такие райские привалы в междубурье, что они заслоняют на часок-другой все пройденное и пережитое, а о том, что будет, что ждет тебя на новом участке фронта, обычно думается на марше, тем паче, если низко пролетают встречь косяки порожних «ИЛов».

Головные танки показались только к вечеру, когда пехота и накупалась вдоволь и снова пообедала, на этот раз за «собственный счет», — у кого что было про запас в вещевом мешке.

Панна вернулась после купания очень посвежевшей, румяной, будто из русской бани. Строев обратил внимание, как сильно выгорели за лето и стали рыжими кончики ее темных прямых волос, всегда аккуратно зачесанных под офицерскую пилотку или под берет. На лице ни одной морщинки, даже в уголках продолговатых глаз.

— С легким паром! — сказал он, открыто любуясь Панной.

— Кажется, не купалась так с тех пор, как началась война. Жаль, право, что вы-то не воспользовались случаем. Может быть, успеете еще?

— Нет, поздно. Вон они, идут.

Панна оглянулась: в распадок, один за другим, спускались головные танки мехкорпуса генерала Жданова.

— У меня, Панна Михайловна, впереди еще Велика Морава. Немцы могут искупать в Мораве досыта, если мы не форсируем ее с ходу.

— Полно, это же не Днепр.

— Оптимистка вы!

Танки, спустившись с кручи, прибавляли скорость, и узкая, тесная долина отвечала им дробным эхом. Солдаты стояли длинными шпалерами вдоль каменистой, в извивах, горной глухой дороги, встречая тех, кому повезло, — кто шел на северо-запад, прямо к столице Югославии.

Бесконечная вереница машин растянулась по дну ущелья: новые темно-зеленые танки, еще ни разу не побывавшие в деле, и старые, опаленные пушечным огнем, с меченой осколками лобовой броней, с длинными рядками красных звездочек на башнях — этим счастливым боевым счетом экипажей. За танками шли бронетранспортеры, самоходки, зенитки, маленькие броневички, разномастные автомобили вперемежку с мотоциклами, которые звонко постреливали в колонне, не страшась быть раздавленными. И опять танки, танки, бронетранспортеры, самоходки — всевозможных марок, систем, калибров. Да, конечно, больше всего тут было отечественных машин, но сверх табеля немало прихвачено и немецких, точное число которых вряд ли кто знал из генералов (разве плохо иметь в «резерве» лишний танк на полном ходу!).

Вот верный способ поднять настроение у пехоты — взять да и пропустить мимо нее такую массу танков. Строев видел, с каким жаром в глазах смотрели его бойцы на весь этот марш гвардейского мехкорпуса. Танкисты из открытых люков оглядывали солдатские шпалеры устало, молча, без своих обычных шуток: «Пехота, не пыли!» А пошутить было над чем. Рядом с дорогой стояло несколько верблюдов, запряженных в брички. Они пришагали на Балканы с самого Кавказа, и солдаты берегли их, уцелевших каким-то чудом. На одной из бричек был красный автомобильный сигнал — с т о п. Строев сам впервые увидел его и рассмеялся. Панна не поняла, в чем дело. Он показал ей на сигнал. Тогда верблюжий с т о п заметили и танкисты. Они флажками замахали друг другу, обращая внимание на это диво времен Кавказской обороны, и громко стали приглашать сообразительного ездового в свой мехкорпус. Тот отмалчивался, весело глядя на молодых парней в кожаных тужурках.

Наконец» прошли последние «Т-34». Строев взглянул на часы, дал команду:

— По машинам!

Трехосный штабной автобус горьковского завода, старенький, видавший виды, и за это прозванный А н т и л о п о й г н у, двинулся первым. За ним стала вытягиваться пестрая, смешанная колонна.

Когда стемнело, поднялись на главный перевал. У подножия его, судя по карте, и находилось местечко Жагубица, от которого расходятся дороги на Белград и Крагуевац.

— Здесь подождем, сверни в сторону, — сказал Строев водителю.

После очень трудного подъема на Злато-Планинский хребет, где слева — бездна, а справа — высь утесов, где машины еле в п и с ы в а л и с ь в жуткие кривые, тут, на перевале, было просторно и свежо. Белый, реденький туман, пронизанный желтыми лучами фар, медленно стекал вслед за танками. Их светящийся пунктир круто падал вниз, то и дело цепляясь за утесы, и, достигнув дна, косо перечеркивал его и терялся где-то в распадках нового хребта, может быть, последнего на пути к Белграду.

Панна долго смотрела на гигантскую цепь огней, переброшенную с перевала на перевал. Огни расплывались в тумане, но туман не мог осилить их даже там, внизу, куда стремились все его притоки с окрестных гор. Кое-где взмывали к ночному небу сигнальные ракеты, хотя и без ракет дорога на Белград была щедро обозначена огнями на Балканах.

Строев курил сигарету за сигаретой, ожидая, когда подтянутся все машины. Он никого не замечал вокруг себя, и Панна не мешала ему своими наивными вопросами. Наконец он бросил окурок наземь, живо повернулся к водителю.

— Замерз? А ну, Митя, заводи, поедем.

— Чего здесь заводить, товарищ подполковник? Забрались на этакую верхотуру! Нам теперь мотор не нужен, только бы тормоза не подвели.

— Верно, высоковато. Повторяются суворовские времена.

— Генералиссимусу Суворову было куда легче, товарищ подполковник, ему не приходилось мучиться с автобусами.

— Верно, Митя, верно! А потому давай вперед на нашем «козелке», следом пойдет А н т и л о п а.

— У нее тормоза надежные, товарищ подполковник, не беспокойтесь.

Но Строев частенько оглядывался назад, на старый штабной автобус, который с трудом входил в повороты и затем бесшумно катил вниз с выключенным мотором.

Дмитрий обливался потом от напряжения, не смея ни на миг оторвать глаз от головокружительной дороги. Панна, то и дело встречаясь взглядом с настороженным до предела Строевым, всячески старалась сохранять спокойствие.

— Вы же говорили, что боитесь высоты, — не удержался он, чтобы не напомнить.

— Женщины ко всему привыкают быстро, Иван Григорьевич.

Панна думала сейчас о том, что вот сегодня они опять расстанутся, — он, конечно, уйдет на передовую, она — в свой медсанбат, — и неизвестно, когда увидятся. А она в самом деле привыкла, привязалась к нему за последние недели, и ей начинает не хватать его, если служба разделяет их надолго. (Хорошо Вере Ивиной: Зарицкий всегда вместе с пей.) Панна еще не решалась определить свое отношение к Строеву одним точным словом, но, странно, это было не простое желание поговорить с интересным собеседником. И отдавая себе отчет в этом, она пугалась чувств, за которые сама поругивала некоторых девчонок, в первую очередь ту же Ивину.

— Как здесь прошли танки? — спросил Митя, уже легко выруливая на прямую дорогу после дьявольского спуска. — Только Чертова моста не хватает.

— Будет и Ч е р т о в м о с т, когда заберемся в Альпы, — сказал Строев, довольный тем, что все обошлось благополучно.

К концу вторых суток изнурительного, опасного перехода дивизия Бойченко вышла в Моравскую долину. Потеряв в Восточно-Сербских горах соприкосновение с противником, она преодолела, наконец, горный в а к у у м и с ходу завязала бой за город Чуприя.

Комдив послал Строева в бондаревский полк, который должен был первым форсировать реку и выйти с севера к городу Ягодина.

Не ахти какая река Велика Морава, но осенью она набирает силу от дождей и, мутная, багровая, вровень с берегами, начинает ускорять свой бег к Дунаю. Мосты были взорваны. Вся надежда на п о д р у ч н ы е средства, которые не раз выручали матушку-пехоту: рыбацкие лодки, утаенные местными жителями от немцев, кое-как, наспех связанные из бревен жидкие плоты, старые автомобильные камеры — одним словом, тут действительно все идет в ход, что попадает под руку. Бахышу Мамедову к этому не привыкать: все реки, что остались позади, были форсированы на п о д р у ч н ы х средствах, разве лишь за исключением самого Дуная, через который его полк переправился по настоящему понтонному мосту севернее Измаила.

Бахыш был доволен, что к нему в качестве у п о л н о м о ч е н н о г о прибыл Строев. Он доложил о подготовке к бою, о своем решении захватить плацдарм на левом берегу и окопаться, чтобы с рассветом начать наступление на прибрежный населенный пункт Пачевац. Строев одобрил его план.

— Ночь мудрее дня в таких случаях, — сказал подполковник. — Скоро стемнеет.

Они вышли из крайнего домика, стоявшего на берегу Моравы. Немцы изредка обстреливали шоссе, подгоняя хлесткими разрывами одиночные повозки, что все еще тянулись с гор. «Хейншели» трусливо прятались в рваных низких тучах, сбросив на дорогу по нескольку фугасок.

— Орлы мои!..

Они оглянулись. К ним подошел очень древний на вид старик, однако голос его звучал молодо. В руках у него был кувшин, полный вина, и такая же, облитая зеленой глазурью, большая кружка.

— Орлы мои, воины… — Он поставил кружку на скамейку и осторожно, чтобы не расплескать, налил в нее белого вина.

— Мы с вами встречаемся раз в век — от беды до беды, — говорил он, глазами показывая на кружку.

Ничего не поделаешь, придется выпить. Строев взял кружку и в два приема осушил ее до дна. Бахыш последовал его примеру.

— Сколько вам лет, отец? — поинтересовался он.

— Девяносто, — немедленно ответил серб, точно ждал вопроса.

— О-о! — покачал головой Мамедов, и белозубая улыбка тронула его загоревшее, темное лицо. — Это кавказский возраст!..

В наволочном небе перекатывался шум моторов, но самолетов не было видно, и казалось, что натужно гудят сами облака, пытаясь с разгона подняться в горы. Но вот один из «хейншелей» незаметно снизился до бреющего полета и дал пулеметную очередь по берегу Моравы.

— Авионы, авионы! — испугавшись, закричал старик.

— Не бойтесь, отец, у нас тоже есть свои авионы, — сказал Строев.

Ему стало жаль милого старого человека, который столько, верно, натерпелся страха от немецких пикировщиков.

— Пойдем в кучу…

Поздно вечером бондаревский полк начал переправу без единого выстрела. Немцы хватились лишь тогда, когда головной батальон, развернувшись в цепь, двинулся к Пачевацу. Это были г р е ч е с к и е немцы, еще не имевшие дела с русскими.

На другой день Строев и Мамедов получили боевой приказ комдива: в тесном взаимодействии с соседними частями овладеть городом Ягодиной и к исходу суток перейти к жесткой обороне.

Легко сказать — к исходу суток… Прошли и сутки, и вторые, а противник все держался в Ягодине. Уже стало известно, что идут бои на подступах к Белграду, что югославская столица скоро будет полностью очищена от гитлеровцев, а на окраине моравского городка, окруженного с трех сторон, наши атаки сменялись немецкими контратаками. Ягодина, удаленная от Белграда на верную сотню километров, оказалась тактическим продолжением его: со взятием Ягодины и Крагуеваца обнажался фланг всей белградской группировки противника.

Наблюдательный пункт полка находился рядом с боевыми порядками пехоты. В наступлении так лучше: солдаты ни за что не попятятся назад в случае контратаки, а в случае успеха — не надо тратить бесценные минуты на выбор нового НП. Строев и невооруженным глазом видел проволочные заграждения на северной окраине города, за которыми то появлялись, то исчезали бронетранспортеры. Каменные дома были превращены в доты, а въезды в город густо заминированы.

Только что захлебнулась очередная атака. Люди и оружие остывали после боя. В это время и позвонил со своего НП генерал Бойченко. Он сказал, что на подходе к переправе два ИПТАПа[10] и полк гвардейских минометов.

— Спасибо, — ответил Строев.

Больше ни о чем говорить не хотелось ни комдиву, ни его заму: Бойченко, кажется, устал от своих обычных угроз и требований, которые все равно не могут заменить пушек, а Строеву просто уже надоело без конца выслушивать его крепкие словосочетания. Он подождал немного, что еще скажет генерал, и бросил трубку, убедившись что разговор окончен. Он хорошо знал, как Бойченко, сильно переживая свои неудачи у стен Ягодины, не находит себе места только от одной мысли, что этот моравский городок, может быть, будет освобожден не раньше, а позднее самого Белграда. И, понимая трудное положение комдива, Строев готов был сам пойти в атаку, лишь бы не уронить престиж дивизии.

Ночью, когда прибыл командир полка РС, Мамедов вызвал к себе комбатов. Люди валились с ног от усталости, и надо было поднять их настроение чем угодно. Как и полагается тактичному у п о л н о м о ч е н н о м у, Строев забился в угол землянки и ни во что не вмешивался. Комбаты жаловались на слабую огневую поддержу, на серьезные потери и все поглядывали в сторону незнакомого артиллерийского офицера, который сидел рядом с начартом Борисом Лебедевым.

— Задача остается прежней: к исходу завтрашнего дня полностью овладеть городом, — сказал в заключение Мамедов и стал (в который раз!) перечислять, какой батальон, в каком направлении и как должен действовать.

Его слушали без всякого энтузиазма.

— Нас будет поддерживать полк гвардейских минометов, — добавил в самом конце Бахыш.

И командиры батальонов оживились, — с этого бы и надо начинать! Вопросов никто не задавал: чего еще надо, если ждали две-три батареи, а получили целый полк «катюш».

Строев взял за локоть Дубровина, сказал вполголоса:

— Я завтра, возможно, приду к вам.

— Будем ждать вас, товарищ подполковник, — обрадовался комбат.

Утром наступление возобновилось. Артиллерийская подготовка была всего пятиминутной, но мощной, и первая же атака имела успех — батальоны продвинулись на двести с лишним метров. Только наступавший слева полк Киреева был снова остановлен у подножия высоты 192.

Потом, вслед за многоступенчатым залпом гвардейских минометов, который ни с чем не перепутаешь, началась новая атака. На сей раз батальон Дубровина ворвался в траншеи первой линии. Немцы, любившие распевать русскую «Катюшу», в беспорядке отошли за крайние дома, как только услышали голос самих «катюш».

— Это им не трехдюймовки! — ликовал капитан Лебедев.

— Погоди, Борис, еще рано нам справлять победу, — сказал Строев, с любопытством приглядываясь к молодому капитану. Ясные ребячьи глаза, пухлые губы, острый подбородок, — ну совсем мальчишка, а уже начарт полка, т е о р е т и к, как зовут его в дивизии.

К вечеру высота 192 была взята левым соседом. Полукольцо сжималось: у противника теперь, остался только один выход из Ягодины — на запад, в сторону Крагуеваца.

Комдив принял решение об одновременном ударе всех трех полков ровно в час ночи. До штурма надо было успеть сделать многое: подвезти боеприпасы, накормить людей, сменить огневые позиции артиллерии. Когда Строев собрался идти в батальон Дубровина, позвонил Некипелов и сообщил, что капитану Дубровину присвоено звание Героя, о чем только что передали из штаба армии.

— Надо сейчас же поздравить Андрея! — предложил Бахыш.

— Ни в коем случае, — сказал Строев.

— Не понимаю вас, товарищ подполковник. Это же отличная новость для всего полка! — Белозубая улыбка так и играла на лице Мамедова.

— Ты пойми, Бахыш, человек разволнуется, начнет выставлять напоказ свою храбрость, а ему сейчас нужно спокойно, ни о чем другом не думая, руководить боем. От большой радости, как и от большого горя, люди теряют равновесие. Так что потом, когда возьмем город, все вместе порадуемся с Дубровиным.

— Слушаюсь.

Он застал Дубровина за ужином в немецком блиндаже, захваченном сегодня во время второй атаки.

— Садитесь, товарищ подполковник, за компанию.

— Спасибо, Андрей, я сыт. Да ты не торопись, я подожду, — сказал Строев и вышел.

Из глубокого, в полный профиль, хода сообщения было видно только сумрачное небо да ближние дома, за которыми укрылись немцы. Строев поднялся на ступеньку земляной лестницы, ведущей на поверхность. Над головой, с треском разрывая тугую темень, взвилась немецкая ракета. Потом еще одна — слева. В мертвенном подрагивающем сиянии стали видны окраинные кварталы, неширокий пролет улицы, перехваченный траншеей, и в глубине пролета скопление домов — там, в центре города.

— Началась иллюминация, — негромко сказал за его спиной Дубровин.

— Что это вы так скоро поужинали?

— Легче будет идти в атаку, товарищ подполковник, — Дубровин встал рядом с ним, тоже поднявшись на ступеньку, хотя был выше Строева.

Они молча рассматривали такую мирную на вид окраину Ягодины: кажется, никаких признаков войны, если не считать траншею поперек улицы, которая, впрочем, могла быть вырыта и самыми обыкновенными водопроводчиками. Не дожидаясь вопросов, Дубровин начал докладывать Строеву, где засечены огневые точки противника, какие из этих домов немцы превратили в самые настоящие доты и сколько примерно стволов, артиллерийских и минометных, сосредоточено против его батальона. Он старался ничего не преувеличивать, — и без того известно, что Ягодину обороняет усиленная альпийская дивизия.

— Штурмовые группы готовы? — спросил для порядка Строев, зная, что Дубровину ни о чем напоминать не следует.

— Так точно, готовы. Каждой штурмовой группе придано по орудию.

— Войны начинаются в открытом поле, а кончаются на улицах городов. Нам, Андрей, надо привыкать к уличным боям.

— К чему угодно можно привыкнуть, товарищ подполковник, если наша берет.

«Сильные вы люди, комбаты, из племени двужильных, — тепло подумал Иван Григорьевич. — В любую атаку идете сами. Даже взводные и ротные с надеждой ждут, когда поднимется в полный рост комбат, взмахнет призывно пистолетом и, не кланяясь пулям, пойдет вперед. А бойцу и вовсе только бы увидеть своего комбата над траншеей, — и никакая сила, кроме смерти, тогда уж не остановит. Конечно, побеждают врага батальоны, но победить свой собственный страх им помогают в последнюю минуту товарищи комбаты. Среди них, как и среди комиссаров, не бывает беспартийных: любой комбат, пусть даже не успевший вступить в партию, в глазах бойцов первый коммунист. Такая это должность — насквозь большевистская по своей природе».

Ровно в час ночи ударили все пушки, гаубицы, полковые минометы, ударили на редкость дружно, почти синхронно, — никто не вырвался и не отстал. Вокруг сделалось, как перед восходом солнца, розово-светло: в небе сразу же поблекли и совсем потухли немецкие ракеты. Артиллерийская подготовка продолжалась добрых пятнадцать минут. Капитан Дубровин то и дело поглядывал на свою «Омегу» и курил, курил. (Странно, как это успеваешь в короткую громовую паузу перед атакой выкурить полпачки сигарет.)

Дальние всплески эхо еще не погасли в горах, как высокий лестничный раскат гвардейских минометов заставил пехоту осмотреться вокруг себя и взять оружие.

— Пошли, — негромко, привычно сказал Дубровин, даже позабыв, что рядом с ним замкомдива.

Строев наблюдая, как вставал огненный частокол разрывов, быстро глянул на комбата.

— Разрешите, товарищ подполковник?

— Не торопись.

Неуклюжий, нескладный Дубровин грузно потоптался и вынул из футляра цейсовский бинокль. Рота, наступавшая в центре, кинулась было прямо к траншее, но, встреченная сильным пулеметным огнем, раздвоилась, исчезла за воротами коттеджей.

— А-а, черт! — выругался комбат. — Я же говорил, чтоб в лоб не лезли, что надо зада́ми, зада́ми!..

О ходе боя на участках других рот можно было судить лишь по тому, как волнами перекатывалась ружейная пальба и как все чаще перебивал ее сухой треск гранат, — там дело вот-вот дойдет до рукопашной.

— Товарищ подполковник, разрешите?

— Не кипятись.

«Да что же это такое, наконец?! — готов был закричать Дубровин. — Я же все-таки командую батальоном! На моей совести и жизнь любого из солдат!..»

Над траншеей, пересекающей улицу, вмиг распустились две зеленые ракеты: путь свободен.

— Видите, товарищ подполковник, видите?!.

— Вот теперь идем.

Они поднялись. И слева и справа город был охвачен дымным сатурновым кольцом, а там, где внутренний обвод ягодинских укреплений оказался уже прорванным, огненные струйки выбивались из этого кольца и текли по улицам, встречь пунктиру трассирующих пуль.

В нескольких шагах от немецкой траншеи лежал солдат, широко раскинув руки, точно на привале. Командир батальона нагнулся, осветил его лицо фонариком и узнал связного третьей роты. Не дошел парень с донесением…

Батальон продвигался трудно. Город — тот же лес, а лес нелегко п р о ч е с ы в а т ь в темноте. За траншеей Дубровин и Строев попали под огонь со второго этажа углового дома. Они залегли, досадуя, что послали ординарцев в роты, за новостями. Благо вовремя подоспели артиллеристы из противотанкового дивизиона, которые на руках тащили «сорокапятку» и малость поотстали от своей штурмгруппы. После нескольких пушечных выстрелов верхний этаж умолк.

— Молодцы, ребята! — сказал Дубровин. — Но отставать не полагается.

— А кто бы выручал вас? — ответил немолодой наводчик, знающий, наверное, по собственному опыту, что в таком незавидном положении все равны — будь то сержант, капитан или подполковник.

Улица впадала в центральную площадь, и в самом устье ее разгорелась жестокая перестрелка. Немцы старались выиграть лишний час для отдыха главных сил на Крагуевац. Дубровин стянул сюда все, что у него было: минометную батарею, «сорокапятки». Огневой налет — и ближняя рота двинулась в атаку. Строев махнул рукой — а, была не была! — и тоже пошел вслед за пехотой. Его опередил Дубровин, а Дубровина — автоматчики.

Когда ночь сделалась вовсе серой, как остывший пепел, немцы были окончательно выбиты из города. Снова пошел дождь. Батареи, заняв огневые позиции на западной окраине Ягодины, вели обстрел шоссе на предельных прицелах.

Строева вызвал на свой НП командир дивизии. Прощаясь с комбатом, он сказал:

— Ну, Андрей, спасибо за компанию. Скоротали мы с тобой осеннюю ночку! Вот теперь я могу поздравить тебя, Андрей. Тебе присвоено звание Героя Советского Союза.

— Как?!. За что?.. — Дубровин даже напугался, и на его всегда улыбчивом, в веснушках, совсем неволевом лице отразилась полная растерянность.

— Вот так, мил человек, вот так, — Строев обнял его, поцеловал.

Дубровин стоял посреди дороги и стыдливо смахивал ладонью предательские слезы. Что ж, бывает на войне, когда и комбаты плачут.

Наступление на Белград развивалось в высоком темпе.

Тринадцатого октября 4-й гвардейский мехкорпус вышел в район горы Авала, что в семнадцати километрах от города.

Это была главная позиция на внешнем обводе немецкой обороны, все три линии которой упирались своими флангами в Дунай и его приток Саву, прочно замыкая город в междуречье.

На следующий день танкисты генерала Жданова взяли гору Авала. И тут же, без передыха, начался штурм югославской столицы.

Маршал Толбухин послал на командный пункт 57-й армии генералов Бирюзова и Неделина, чтобы они на месте все еще раз уточнили и наладили взаимодействие с партизанскими частями. И вот начальник штаба прислал первое донесение о том, что внешний обвод прорван, что танки устремились вперед, взяв на броню штурмовые группы партизан. Всегда лаконичный, сдержанный, Бирюзов писал об этом высоким слогом, как видно, под свежим впечатлением прорыва. Толбухин повертел в руках радиограмму, улыбнулся: даже Сергей Семенович, воспитанный в строгих штабных правилах, не удержался от громких выражений, обычно не свойственных ему.

А впрочем, тут совершенно необыкновенный случай: партизаны на танках!.. И он представил себе картину: плохо вооруженные, кое-как одетые и обутые, но жаждущие подвига, смелые молодые люди на «тридцатьчетверках», под холодным ветром, под дождем и сильным огнем противника. Таких людей ничто не остановит, если перед ними сам Белград, о котором лишь мечталось все эти годы у партизанских костров в горах, Белград, который грезился в тревожном сне на больших привалах и за которым виделась в смертельном горячечном бреду сама победа.

Настроение начальника штаба фронта передалось на несколько минут командующему фронтом. Но вскоре принесли еще радиограммы — с других участков. Там, в долине реки Велика Морава, продолжались бои за маленькие города Шумадии, и от исхода их тоже зависел успех битвы за стольный город Югославии. Толбухин посмотрел на карту: левый фланг был для него сейчас не только надежным заслоном с юга для всей ударной белградской группировки, но и своеобразным клапаном, с помощью которого он мог регулировать отход армейской группы «Е» из Греции, все больше оттесняя ее в горы, в сторону Сараево. Потому-то он и не упускал из виду местные бои на берегах Моравы. А за правый фланг он по-прежнему меньше всего беспокоился, — по северному берегу Дуная наступала 46-я армия Второго Украинского фронта, и в стыке между фронтами оперировала Дунайская флотилия.

На рабочем столе маршала, поверх огромной топографической карты всей Восточной Сербии, лежал небольшой план Белграда. И по мере того как на окраинах завязывались уличные бои, Толбухин все дольше задерживал усталый взгляд на треугольнике города, две стороны которого омывали Дунай и Сава, а в верхнем углу располагалась старинная крепость Калемегдан. Все, что происходило в эти дни южнее Белграда, было подчинено тому, что делалось на его улицах, — и каждая новая стрелка на карте будто продолжалась новой стрелкой на схеме белградских улиц. Эта синхронная, связь событий на дальних подступах к Белграду и в самом Белграде и составляла сейчас суть оперативного искусства.

Партизаны на танках… Надо было дать возможность югославам первым войти в свою столицу. А вслед за танками наступали: в центре — 73-я гвардейская дивизия, справа — 236-я дивизия, слева — партизанские дивизии 1-го Пролетарского и 12-го армейского корпусов. Их поддерживали более двадцати артполков, всего 636 орудий. Такой массы артиллерии вполне хватило бы для того, чтобы сразу же подавить все очаги сопротивления немцев, но этими очагами были исторические памятники и лучшие здания столицы, которую надо было освободить, не разрушая. Потому-то маршал и старался всячески попридержать тяжелое оружие, запретив массированные налеты бомбардировочной авиации и массированный огонь артиллерии. Вся надежда на легкие пушечки прямой наводкой, рассредоточенные по отдельным штурмовым группам.

В самый разгар уличных боев, когда и югославы уже научились п р о г р ы з а т ь немецкую оборону с помощью наших танков, когда наметился обход всего гарнизона фон Вейхса, когда концентрический прорыв на узком участке стал разветвляться целыми пучками по расходящимся линиям улиц и переулков, к центру города и к Саве, — как раз в это самое жаркое время Толбухину доложили о серьезной угрозе с тыла. Крупная группировка немцев, почти равная той, которая находилась в самом Белграде, в ночь на шестнадцатое октября с боем прорвалась к горе Авала, уходя из-под ударов войск правого крыла 67-й армии. Стало ясно, что противник идет на выручку белградскому гарнизону, чтобы, соединившись с ним, деблокировать его.

Это был старый ход врага, давно изученный до тонкостей, но ход внезапный. А война не шахматы, где можно отложить недоигранную партию, на войне нет времени для д о м а ш н е г о анализа ответных мер в трудном положении.

Толбухин немедленно принял решение: отсечь прорвавшуюся группу от белградской, окружить ее, в свою очередь, и уничтожить, если она не капитулирует. Он тут же, не теряя ни часа, двинул в район горы Авала 75-й стрелковый корпус, 5-ю мотобригаду, 15-ю мехбригаду и, кроме того, снял по одному полку из 73-й и 236-й дивизий, наступавших в самом Белграде. К исходу дня группировка генерал-лейтенанта Штетнера была окружена со всех сторон. Образовалось новое кольцо рядом с белградским полукольцом. Но Штетнер отказался сложить оружие. Тогда Толбухин вызвал к телефону командующего артиллерией.

— Давай, действуй, Митрофан Иванович, — сказал он генералу Неделину.

Потом позвонил командующему 17-й воздушной армией.

— Действуйте решительно, Владимир Александрович, — сказал он генералу Судцу.

А положив трубку, сказал сам себе:

— Вот так…

И наступление на Штетнера началось с мощных ударов артиллерии и авиации. Тут, у подножия горы Авала, нечего было стесняться с применением тяжелого оружия.

Немцы не смогли пробиться в город с востока и повернули на запад, чтобы любой ценой выйти на берег Савы.

Только на третий день, утром девятнадцатого октября, небольшой группе в три тысячи человек (из двадцати тысяч) удалось вырваться из окружения и отступить к местечку Шабац.

Все поле битвы вокруг Авалы было загромождено немецкой техникой, усеяно трупами гитлеровцев.

Маршал глубоко вздохнул и перевел взгляд, с топографической карты на план Белграда. Там все еще продолжались уличные бои. Но дело шло к концу. Противник был оттеснен к Саве, и срезанный треугольник города держался лишь на крепости Калемегдан. Инженерные батальоны шли следом за пехотой, разминировали дом за домом, улицу за улицей.

Вечером Толбухин прилег на часок, ожидая новых вестей от Бирюзова. Однако вскоре его разбудили: только что пала, наконец, «Албания» — самое высокое здание в Белграде.

Теперь оставались крепость да узенький плацдарм у Савского моста.

— Пожалуйста, не прозевайте мост, — сказал он, довольный еще одним успехом.

Наступило 20 октября 1944 года.

С самого утра с новой силой вспыхнули и разгорелись бои за крепость и за мост, по которому немцы уже начали отход за Саву.

Партизаны на танках!.. Их поддерживала огнем не только полевая артиллерия, но и бронекатера Дунайской флотилии. Последняя цитадель противника была взята штурмом. И на крепостных стенах Калемегдана, еще окутанного пороховым дымом, по-солдатски крепко обнялись командир 4-го гвардейского мехкорпуса генерал Жданов и командир Первой армейской группы генерал Пеко Дапчевич.

Братский союз уральской брони и партизанского порыва одержал громкую победу.

В эти часы на берегу Савы шел тяжелый бой за мост, который никак не удавалось захватить. Генералы Судец и Неделин пошли на хитрость, чтобы как-то помочь танкистам. Они подняли в воздух массу штурмовиков авиакорпуса. «ИЛы» низко п о в и с л и над мостом над всеми его окрестностями, включая немецкий аэродром в Земуне, на противоположном берегу реки. Вся артиллерия противника была подавлена в считанные минуты, а его пехота была прижата к земле. Самый подходящий момент для решительного броска вперед. И танки 13-й мехбригады на большой скорости влетели на Савский мост, увлекая за собой мотопехоту, югославские батальоны.

Так, огонь Белградского сражения перекинулся по этому мосту на левый берег Савы, за которой начинались уже другие, пока еще не освобожденные земли Югославии, вплотную примыкающие к Венгрии.

Толбухин стоял над картой, думая о том, как у него пойдут дела на севере, где смутно, сквозь октябрьский туман, начинал вырисовываться далекий Будапешт — очередная дунайская столица. Только что одержанная победа — лучший из всех НП, с которого можно оглянуться и назад, на пройденное, и окинуть мысленным взглядом все новое поле боя, лежащее перед тобой. Скоро опять начнется фронтовая проза, когда в заботах каждого боевого дня нелегко будет выбрать свободную минуту для таких раздумий, а сейчас не грех и помечтать немного. Румыния, Болгария, Югославия — это почти все позади.

Теперь идет отсчет не только населенных пунктов, но и целых государств. А там, впереди, еще Венгрия, Австрия, Чехословакия, сама Германия. Впрочем, если шагать таким окольным, кружным путем, то, пожалуй, и не поспеть в Германию к тому сроку, который облюбовала для финиша военная история. На этой европейской б е г о в о й дорожке, на последней ее прямой кто-то обязательно вырвется вперед и кто-то немного поотстанет, — что ж, это естественно: ведь Третьему Украинскому фронту выпала по жребию войны самая длинная из всех, марафонская дистанция к победе.

В комнату быстро вошел, не постучав, как обычно, дежурный офицер.

— Москва передает приказ Верховного Главнокомандующего, — сказал он, волнуясь.

Федор Иванович встал, включил приемник. Действительно, Москва передавала приказ Сталина. Знакомый голос диктора гулко, властно звучал в большой, просторной комнате. Толбухин выслушал приказ стоя. Каждое имя, названное в приказе, даже имена югославских офицеров, были ему хорошо знакомы. Нет, Москва никого не пропустила, всех отметила по достоинству. Она сегодня салютует в честь освободителей Белграда двадцатью четырьмя залпами из трехсот двадцати четырех орудий. «Это как раз добрая половина всей нашей артиллерии, которая у нас тут участвовала в деле», — с улыбкой подумал маршал.

— Вот так, дружище, — сказал он дежурному офицеру, когда в Москве возник и раскатился первый залп салюта.