Лиловый (II)

7,13 пк

Холодная бесснежная зима одолевала кварталы бездушных, но в Централе были слишком мощные системы отопления; и любой бездушный скорее погиб бы сам, замерзнув насмерть, чем позволил аристократу страдать от отсутствия тепла.

Это было так же естественно, как то, что день сменяется ночью.

Тонгва располагалась в глубине континента, в самом сердце огромной степи, серые просторы которой лишь разрезала полноводная река Атойятль. Древесину здесь испокон веков можно было достать лишь с трудом, и оттого даже уютный Централ был целиком выстроен из камня. Это, впрочем, не делало его менее красивым. Высокие арочные окна блестели на солнце всеми цветами радуги, демонстрируя прохожим чудесные витражи, а улицы были ровными, с замысловатым узором мостовой, и тут и там были маленькие скверики, в которых трудолюбивые бездушные насадили привезенные издалека растения.

Может быть, на Анвине были места и получше, — на побережье или в густых лесах севера, и были города, окруженные пышными садами, но Наследнику никогда и в голову не приходило мыслей о том, чтобы перенести столицу из Тонгвы. Тонгва была символом, который должен был напоминать всем остальным о том, какова история их народа. В эту степь когда-то давно удалился великий Арлен, чтобы провести остаток своей жизни в отшельничестве и подвергнуть себя суровым испытаниям ради постижения Истины. Рано или поздно клан его потомков окончательно перебрался на берега Тонгвы, где было так трудно выживать, и какое-то время они жили здесь в нечеловеческих условиях, в глинобитных хижинах, плохо одетые и в жару, и в мороз, — и то, и другое в степи было почти непереносимым, — и питались тем, что могли найти, не поднимали руки на живых существ даже при угрозе голодной смерти, а их женщины даровали жизнь своим детям прямо на земле, не получая никакой помощи.

Многие умерли.

В центре города до сих пор было огромное пустое место: погост былых времен. Этому погосту была не одна тысяча лет, и всем, что напоминало о том, что здесь захоронено бесчисленное количество людей, был небольшой каменный постамент, на котором были высечены имена Наследников тогдашнего времени.

Дворец нынешнего Наследника открывал врата на главную площадь Централа, посреди которой бил фонтан, но часть его окон выходила на погост, и Наследник не раз стоял на террасе верхнего этажа, и в зной, и в стужу, и задумчиво смотрел на пустырь.

Они были самыми смелыми и взяли на себя всю ответственность. Те, кто оказался трусливее и не решился бросить всю свою жизнь на острие клинка, терпеть страшную нужду, голод и холод, оставались в поселениях на севере, а их потомки стали отличаться от степных жителей все сильнее и сильнее. Наконец они добровольно взяли себе звание бездушных и окончательно сгубили себя; аристократы с благодарностью приняли их жертву.

Наследник понимал, что без бездушных выжить было бы совсем не так просто. Впрочем, и одни лишь бездушные не справились бы; только в симбиозе они могли существовать, как корабль без искажателей и навигаторов не в состоянии лететь сквозь черную бездну космоса, так и искажатели с навигаторами без металлического остова не сдвинутся с места.

Он опасался, что в последнее время об этом стали забывать.

Аристократы давно оставили свой аскетический образ жизни, променяли глинобитные хижины на каменные хорошо обогреваемые дворцы, а люди из бездушных прислуживали им.

Во дворце Наследника их не было; не было в них надобности. Единственный человек из окраинных кварталов являлся сюда раз в неделю для того, чтобы следить за работой отопительной системы, но обычно выше подвала он и не поднимался, так что Наследник и не видал его.

В тот день он долго стоял на своей любимой террасе, а затем спустился на первый этаж; и там он не остановился, а пошел по узкой лестнице вниз, в подвал, где было жарко и душно, а неприглядные черные машины гнали горячую воду по трубам, скрытым в стенах здания.

Высокий мужчина в грязном комбинезоне был там, в подвале, склонился возле одного из насосов и что-то чистил; когда дверь открылась, он резко поднялся на ноги и уставился на вошедшего, но ничего не сказал. Наследник снисходительно подумал: «растерялся». Не каждый день он спускается в машинное отделение для того, чтобы поговорить с бездушными.

Но сегодня что-то тянуло его вниз.

Этот человек был огромным, как буйвол, широкоплечим, ничуть не ниже самого Наследника, и глаза у него были глубоко посаженные и по цвету напоминали золу. Наследник отметил, что у него высокий лоб для бездушного, и хотя выражение лица его не подразумевало большого ума, все-таки что-то было в этих темных глазах, запомнившееся Наследнику.

— Давно ты следишь за оборудованием здесь? — спросил он бездушного, который упорно молчал и смотрел на него в ответ, не демонстрируя никакого страха.

— Не очень, — сказал тот. — Старого Тонкаву разбил паралич, и я теперь вместо него.

Наследник припомнил: и верно, долгое время сюда приходил согбенный жилистый старик.

— А тебя как зовут?

— Яган, — ответил бездушный. — Ты — Наследник?

Он рассмеялся: позабыл, какими они могут быть непосредственными вследствие своего невысокого интеллекта.

— Я Наследник, — согласился он. — И меня зовут Марино Фальер. Ты можешь звать меня «господин Фальер». Расскажи, в каком состоянии отопительная система?

— В хорошем, — послушно сказал Яган, оглянулся. — Но могло бы быть и лучше. Третий котел подтекает, а труба от второго проржавела, надо бы заменить ее…

— Так займись этим. Ведь твоя задача — содержать отопительную систему в безукоризненном порядке, верно?

— Да, — не моргнув глазом, кивнул бездушный.

Довольный собой, Фальер ушел прочь, наверх. Но пока он шел, выражение его лица менялось, и в глазах поселился космический лед.

Он знал, он был уверен в том, что они уже здесь. Среди его людей. Вряд ли они сумели пробраться в Централ, сюда кого попало не пускают… Но там, в холодных кварталах закованных, в багровом сумраке заводов… они уже наверняка прячутся посреди адских огней, незаметные, невидимые, наблюдают, изучают, классифицируют и решают, в какой же разряд отнести эту цивилизацию. Уничтожить ли ее сразу или обождать?..

И поскольку Фальер был свято уверен в том, что из наследников Арлена и его бога-отца остались только они, у него и сомнений не возникало: цивилизация, явившаяся им у погибшей планеты, — та самая. Наверняка они и разрушили несчастный розоватый шарик в далекой системе, и разведческий корабль Анвина застукал их за этим. Космонавты вернулись из того полета напуганные насмерть и долго еще потом с ужасом смотрели на небо, ожидая, что чудовищная станция, уничтожившая целую планету, отправит в погоню свои корабли, отыщет Анвин и уничтожит и его.

Они отчего-то медлили. Он знал, что их звездолеты уже вошли в систему, чувствовал возмущения эфира кожей, а ощущение реальности стало донельзя похожим на разбухшую каплю воды, готовую сорваться и упасть.

Переполошившиеся советники хотели уже готовиться к войне, к защите своей системы, но Фальер успокоил их и напомнил: они любопытны. Они суют свой нос всюду, куда он только пролезает. Значит, сначала они непременно изучат Анвин со всех сторон и лишь потом попытаются уничтожить. Надо воспользоваться этим. Обмануть их, выйти на контакт. А там видно будет…

Но и он не мог не испытывать легкого страха, когда думал о том, что среди чумазых закованных прячутся чужие, опасные, бесчувственные.

Надо было выбрать такую нить, которая приведет к их гибели.

В тот день выпал первый снег. Небо было ровно-серебристым, без намека на солнце, и белые хлопья летали в воздухе, будто не уверенные, то ли им падать или погодить еще немножко, танцуя свой вальс.

С утра Леарза восторженно наблюдал за снегопадом, устроившись у окна на кухне, и потому первым увидел, как на площадке перед крыльцом опустился знакомый аэро.

Младшие явились посмотреть, как молодой руосец будет реагировать на первый снегопад в Дан Уладе; Леарза встречал их добродушно, а Волтайр в тот день пекла сырный торт, и они задержались до позднего вечера. Даже Бел Морвейн спустился к ним на кухню, где все трое сидели и наперебой болтали, и Сет не преминул поддеть разведчика:

— Как в ксенологическом корпусе? Небось отчеты шлют с утра до ночи?

— Отчетов немало, — хмуро ответил Беленос; Тильда осторожно положила руку на запястье Сета, но тот проигнорировал. Леарза в этот момент был занят, помогая Волтайр разрезать торт на куски, и не обращал внимания на их разговор.

— Как там Каин, не прислал еще весточки?

— Я все жду от него хоть какой-нибудь писульки, чтобы самому написать статью, — сказал Корвин. — Но, по всей видимости, это будет еще нескоро.

— Мне кажется, официально предоставляемых отчетов по экспедиции вполне достаточно, — резко произнес Морвейн, сложив руки на груди. — Все идет гладко. Анвиниты по-прежнему отправляют в космос свое послание, вряд ли они знают, что мы уже на их планете.

— Никак Бел все еще бесится, что его туда не отправили, — безжалостно рассмеялся Сет. — Это после того, как за экспедицию на Венкатеше тебя занесли в списки лучших специалистов! Сдаешь позиции, Бел.

— Лекс меня из этих списков доселе не исключил, — возразил Морвейн; в душе у него царила тьма, но он ничем не выдал этого, лишь его лицо стало еще больше каменным, чем всегда. Тильда и Корвин видели это, но Сету, должно быть, не хватало общества Каина и хотелось кого-нибудь подначить.

— Ну да, и даже не сделал официального выговора за Руос, — беспечно заявил он. — Хотя, может, в таком игнорировании кроется своеобразное порицание!

— Сет, — не удержалась Тильда. — Хорош уже ерничать. Я еще за последний концерт не высказала тебе свое «фи», знаешь ли, а ты несколько раз точно фальшивил!

Обстановку немного разрядили Леарза и Волтайр: у них соскользнул с подноса кусок торта, Волтайр взвизгнула, пытаясь схватить его, и чуть не уронила весь поднос, а Леарза поймал и ее, и падающий кусок и с видом фокусника вернул на место.

— Браво, — рассмеялся Корвин: из-за восклика женщины все четверо обернулись к ним. — Ты случайно на Руосе стрелы зубами не ловил, парень?

— Да нет, не приходилось, — фыркнул Леарза, все еще придерживая Волтайр за пояс; его рука задержалась там несколько дольше, чем было нужно, и он отпустил ее лишь тогда, когда женщина пошла к столу, чтоб поставить наконец свою ношу. Бел Морвейн хмурился, молча встал и вышел с кухни.

— Больше надо было дразнить его, идиот лысый, — сердито сказала Тильда. — Неужели у тебя совсем соображалка не работает?

— Да ладно, побесится и отойдет, — не слишком уверенно возразил ей Сет. Леарза, пропустивший большую часть их разговора с Белом, недоуменно посмотрел на них.

— Бел очень серьезно относится к своей работе, — произнесла Волтайр, которой воркотня над сырным тортом не помешала уловить смысл их разговора, — даже слишком серьезно, может быть. Ты перегибаешь палку, Сет, не надо больше так делать, пожалуйста.

— Ладно-ладно, разве я могу устоять перед целыми двумя женщинами, — задрал тот руки.

Младшие благополучно слопали весь сырный торт, оставив Белу маленький кусочек, и отправились по своим делам; Морвейн сидел у себя в комнате, а потом вышел на кухню. Волтайр и Леарза в это время сидели там и немного виновато вскинулись: вроде бы это Сет дразнил Беленоса, но отчего-то оба чувствовали себя причастными. На плечах Морвейна лежала тяжелая кожаная куртка, из-под которой он вытащил капюшон толстовки и накинул на голову, явно собираясь выйти.

— Ты куда? — спросила его Волтайр. Он не оглянулся и ответил:

— В ксенологический.

Они ничего не сказали ему на это, дверь закрылась, и в окно было видно, как он стремительно пошел прочь по садовой дорожке, припорошенной снегом.

— Он и вправду не находит себе покоя, — осторожно произнес Леарза много времени спустя. — Мне даже немного стыдно. Если это… из-за меня?

— С чего ты взял, — немного нервно возразила Волтайр.

— Но ведь ты плакала из-за меня. Мне отчего-то все кажется, что я что-то разрушаю своим присутствием.

— Дурак, — сказала она. — Что ты можешь разрушить?…И не обращай на Бела внимания, он большую часть времени такой. Знаешь, он сильно старше меня и долгие годы очень обо мне заботился, еще когда я пешком под стол ходила, и поэтому у него… своеобразное отношение ко мне, — она будто слегка замялась. — Я думаю, сейчас он просто ревнует, как многие старшие братья.

— Ревнует? — удивился Леарза. — Но ты сама говорила, что вы с ним до недавнего времени никак не общались лет тринадцать.

Волтайр вздохнула и улыбнулась, склонив голову набок. Прядка ее волос красиво упала ей на шею при этом.

— Тогда было то же самое, — призналась она. — Белу не просто не нравился Фаррелл. Он страшно ревновал меня, когда я начала бегать на свидания, и даже исподтишка пытался расстроить наши отношения, нарочно грубо вел себя с Боуэном, однажды якобы случайно запер дверь в мою комнату, — она хихикнула. — Наконец я приперла его к стенке, он заявил, что ненавидит Фаррелла, и тогда мы договорились, что не будем общаться.

— Ну это как-то чересчур, — сказал Леарза. Волтайр пожала плечами.

— У тебя была сестра?

— Это удар ниже пояса, — помедлив, честно предупредил он. В ее круглых глазах отразилось непонимание; тогда Леарза ответил: — Была. Но ей едва исполнилось одиннадцать, когда… Бел убил ее.

— Что?..

— Она сошла с ума, — тяжело сказал он. — Поддалась зову темного бога… ты же понимаешь, что это значит, верно? И Бел убил ее, потому что она напала на остальных.

На кухне воцарилось неловкое молчание.

— Прости, — потом тихо произнесла Волтайр. — …В таком случае, ты отомстил ему. Он забрал твою сестру, а ты забираешь у него меня.

— Не знаю, можно ли сказать, что мы квиты, — криво усмехнулся Леарза; она забралась к нему на колени и обняла за голову. Они долго сидели в тишине, понемногу тепло ее тела успокоило его, и неловкость принялась рассеиваться; Леарза сам предложил пойти посмотреть на снег, Волтайр рассмеялась и поманила его на чердак.

— Пусть это не самая высокая крыша какого-нибудь города, — сказала она, — но там-то ты еще не был, вот это упущение! Оттуда видно все окрестные холмы.

Они забрались на чердак, где было не очень большое оконце, но из этого оконца и вправду можно было смотреть, как снег плотной белесой пеленой застилает холмы, окутывает голые яблони в саду, засыпает дорожки. У окна стоял старый столик с пятнами засохшей краски, Волтайр устроилась на столике, а Леарза обнял ее и смотрел через ее плечо, чувствуя странное волнение. Она сама, первой принялась целовать его, и снегопад оказался позабыт. Она была горячей и все возилась, а потом своими руками расстегнула пуговки блузки, ее алебастровая грудь сияла в зимнем сумраке чердака, Леарза смутился; Волтайр хихикнула и привлекла его к себе. В голове у него поднялся жар, мешающий думать. Женщина держалась за его плечи, смеялась и вскрикивала, ее кожа покрылась мелкими капельками влаги, зубы у нее были острые, а за окном все падал и падал снег, покрывая землю.

— Я была у тебя первая? — спросила она потом, все еще сидя на столе, и опять склонила голову набок; ее волосы растрепались и липли к голым плечам. У Леарзы все кружилось перед глазами, и тело по-прежнему горело, будто охваченное пламенем, он прислонился к окну и смотрел на нее, а она была так удивительно красива в нарождающемся лунном свете. Он не ответил ей, но она рассмеялась, потому что и так знала ответ.

— Ты как будто слеплена из снега, — прошептал он.

— Такая холодная? — лукаво уточнила Волтайр. Он помотал головой. Она склонилась к нему и, заглядывая в его глаза, призналась:

— Рядом с тобой я чувствую себя восемнадцатилетней девчонкой. Глупо, а?..

Он солгал, когда сказал ей, что отправляется в ксенологический; его дорога лежала в Ритир, это верно, но в корпусе для него ничего не было.

Эта площадка находилась в недрах главного корпуса научно-исследовательского института, и большую часть времени дверь, ведущая на нее, была закрыта, потому что никому особо не требовалось туда заходить. Бел Морвейн никогда раньше не был там, хоть и знал, как это бывает.

Тяжелые сапоги разведчика шагнули на металлическое покрытие площадки; дверь за ним бесшумно закрылась. Он остался совершенно один…

Нет, не один.

Лекс никогда не спит. Обслуживаемые десятками людей, младших и машин, его части занимают целый холл, и в этих электронных мозгах постоянно идет работа, объемы которой нормальный человек и представить себе не в состоянии. Какие-то его процессы обслуживают экономические потребности Кеттерле, какие-то отвечают за образовательные программы; Лекс присматривает за всем, что происходит в системе Кеттерле, и обрабатывает отчеты, поступающие от колоний, отдает распоряжения, изучает поступающие от разведческих команд данные.

Беленос Морвейн встал по стойке «смирно», вытянув руки вдоль тела, у самых перил площадки. Лекс не обладает интеллектом в полном смысле этого слова; но здесь, в этом месте, у него оборудован интерфейс, наиболее близкий к человеческому.

Шевельнулась маленькая камера, зафиксировав человека. Экран на другом краю пропасти, — там, внизу работали части Лекса и обслуживающий его персонал, — бесшумно вспыхнул.

— Я готов обработать твой запрос, Беленос Морвейн, — прозвучал ровный электронный голос.

Тот набрал воздуха в легкие и склонил голову.

— Я хочу быть отправленным на Анвин.

— В каком качестве? — был немедленно задан вопрос.

— В каком угодно, — почти сердито ответил он. — Если я больше не гожусь в команду инфильтрации, отправь меня на базу или в археологическую группу. Да хоть куда.

— Это выглядит необдуманным решением, — заметил Лекс.

Морвейн вздохнул снова.

— Но я думал над ним много ночей, — возразил он. — Если ты считаешь меня непригодным к моей работе, объяви мне об этом прямо. Иначе отправь меня на задание.

— Ты находишься в слишком нестабильном состоянии, чтобы отправиться на инфильтрацию, — сказал Лекс. — Но нельзя назвать тебя непригодным. Для чего ты так стремишься на Анвин?

— Чтобы почувствовать, что я не совсем бесполезное тупое создание! — взорвался Бел. — Тебе, может, это непонятно, но я просто не могу целыми неделями, месяцами сидеть на одном месте и смотреть, как!.. Ладно, к черту. Ты прав. Но я надеюсь, что смогу успокоиться и прийти в себя, если у меня будет работа.

Лекс помолчал, мигая экраном; на самом деле ответ у него был готов мгновенно, но интерфейс учитывал человеческую психологию и заставил его выдержать паузу.

— Хорошо, — наконец произнес он. — В таком случае тебе разрешено отправиться послезавтра с шаттлом на базу. Потом все будет зависеть от твоего состояния. Если оно стабилизируется, ты будешь рекомендован к инфильтрации.

На пользу ей эти отношения не пошли; день ото дня Нина становилась все рассеяннее, когда стояла за конвейером, и наконец рассердила своим поведением управляющего настолько, что он лишил ее платы на два месяца вперед и так ударил, что она, падая, споткнулась и подвернула ногу.

Должно быть, если б это случилось еще полгода назад, женщина была бы обречена на голодную смерть. Но теперь Уло лишь вздохнул и увел ее, хромающую, к себе в комнату, где вправил ей щиколотку и высказал все, что о ней думает, а она сидела и грустно смотрела на него.

Нина пыталась выйти на работу на следующий день, но из-за своей ноги была еще более неуклюжей, чем обычно, зацепившись рукавом рубахи за ленту, рухнула на конвейер и едва не попала под удар штамповщика; Уло вовремя остановил двигатель и отцепил ее, и лицо у нее было белее снега, а руки дрожали. Управляющий пришел в такую ярость, что крикнул ей, что больше она может не приходить: она уволена.

Это было впервые, когда Нина заплакала. Управляющий уже ушел, а она сидела на полу, возле ног Уло, и размазывала по щекам грязные слезы, ей было невыносимо стыдно за себя, за то, что она знала уже: Уло не бросит ее, и теперь она камнем повиснет на его шее.

Уло ничего не сказал ей на этот раз. Его лицо сохраняло привычную ровность, будто ничего и не произошло, он отвел ее в комнату, которая теперь принадлежала обоим и в которой катастрофически не хватало места, принес ей ужин из столовой. Нина плакала весь вечер, он не утешал ее, но и не ругал, склонился себе над очередной схемой, зажав в зубах самокрутку. Она утихла только глубокой ночью, смотрела на него и думала. Уло не был мечтой шестнадцатилетней девушки, это точно, он временами казался ей черствым, даже бездушным, на его лице никогда не отражалось ничего сильнее удивления, да и красавцем он тоже не был, что скрывать; ей нравились, правда, его черные глаза, и в целом она к нему просто привыкла.

И тем не менее, пусть у него было каменное лицо, Уло по-прежнему кормил ее и не прогонял. В этом было что-то… и она смотрела на его широкие плечи и думала о том, что с ним она в полной безопасности. Что бы ни случилось, он не бросит ее…

Дня через два он вернулся с работы, — Нина теперь сидела в комнате и только занималась рукоделием, а иногда и вовсе ничего не делала, — и сказал ей:

— Собирайся.

Она даже напугалась, но послушно собрала свои малочисленные вещи в узелок. Уло, правда, и собственные пожитки стал собирать, пока комната не оказалась пустой. Он взял ее за руку и повел за собой, и тут до Нины дошло, что это означает.

Комнаты предназначались в основном для холостяков; Уло отправился в жилой квартал, окружавший завод, отыскал старый покосившийся дом и вошел туда.

Внутри было темно, из-за прикрытой двери доносились чьи-то голоса. Он поднялся по лестнице.

— Эти две комнаты будут наши, — сказал он ей. — Раз уж ты не работаешь, наводи тут порядок.

У Нины просто не было слов; она поймала его за небритые щеки и целовала, а потом кружилась по комнате, пока не споткнулась, — ее щиколотка зажила не до конца, — и едва не рухнула. Уло не улыбнулся, но поддержал ее и даже потрепал по волосам.

Это были комнаты не из лучших; Нина убила неделю на то, чтобы привести их в божеский вид. Сам дом был старый, и рамы на окнах потрескались, а нижний этаж занимало шумное семейство часовщика, у которого оказалась до чудного сварливая жена, а их младший сын попытался приставать к Нине на второй же день. И все равно она была счастлива, будто Уло привел ее жить во дворец; ей казалось, будто ее жизнь обрела какой-то новый смысл, и ужасные машины окончательно ушли, оставили ее в покое. Нина очень старалась быть полезной для Уло, насколько могла, а в свободное время даже стала учиться у старого часовщика грамоте.

Это желание возникло в ней неспроста: Уло часто читал какие-то замусоленные книги при свете лампы, и Нина чувствовала, какая она никчемная и глупая в сравнении с ним. Она ничего толком не умела, даже читать, и поговорить с ней ему было не о чем; он время от времени, правда, заводил разговоры, но все, что Нина знала, были сказки, которые в детстве ей рассказывала мать. И Уло снисходительно слушал ее, даже спрашивал что-то.

К середине зимы она освоила азы грамоты и пыталась читать все надписи, какие только видела. Она читала сокращенные обозначения на схемах, какие Уло приносил домой, и заголовки его книг, а потом обнаружила, что на коробках с продуктами тоже, помимо рисунков, что-то написано, и стала читать и эти названия. По вечерам, пока Уло копался в своих схемах, Нина часто задумчиво сидела за столом, расставив перед собой разнообразные упаковки, и читала вслух:

— Мо-ло-ко. Кру-па. Су-ше-ны-е я-го-ды.

Он ничего не говорил ей и не улыбался, но однажды ей никак не удавалось прочесть слово, и он легко, будто между делом подсказал ей:

— Ацидофилин.

— Что это? — спросила Нина.

— Открой упаковку да попробуй, — ответил Уло и усмехнулся. Она смотрела на него, завороженная его улыбкой, и не сразу сообразила исполнить его рекомендацию. «Ацидофилином» оказался тот же кефир, только будто бы более густой.

Упаковки, впрочем, особым разнообразием не отличались, а за книги браться она пока не решалась, и Нина стала отыскивать все, что могло нести на себе какие-нибудь надписи. Так она рылась в настенном шкафчике и нашла красивую коробку, на дне которой еще оставалось немножечко чая. На коробке было что-то написано, Нина попыталась прочесть это и поняла, что буквы совершенно незнакомые.

Она стояла и внимательно разглядывала упаковку. Она раньше никогда не интересовалась тем, откуда у Уло такой вкусный чай, и упаковка была сделана так безукоризненно, а из какого материала — Нина не смогла определить, даже когда поколупала ее ногтем и попробовала на зуб.

Она хотела спросить Уло вечером, но отчего-то не решилась.

Она спросила у часовщика на следующий день:

— А эти буквы — единственные?

— Что ты имеешь в виду? — не понял старик.

— Ну, а может, в других городах пользуются другими буквами?

— Нет, — страшно удивился он. — С чего ты взяла? Мы всегда пользовались только этим алфавитом, на нем писали еще тысячи лет назад, и на всей планете используют лишь его.

Нина пожала плечами и ничего не сказала.

Почему-то ей казалось, что Уло лучше об этом не спрашивать; но женщины любопытны, как кошки. Уло подолгу отсутствовал, а Нина была дома одна. Он хранил свои инструменты во второй комнате, разложил их на полках и кособоком столе, и она раньше заходила туда, только чтоб убраться, а теперь стала заходить и рассматривать их. Большинство вещей было ей знакомо, пусть она знала названия не для всех: всевозможные отвертки, плоскогубцы и гаечные ключи не были для нее чем-то удивительным.

Она вытирала пыль на столе и нашла маленькую коробочку из такого же неведомого материала, заваленную конденсаторами. Она не заметила бы ее, если б не уронила банку с ними, тускло-красные цилиндры с ножками рассыпались по полу, Нина вполголоса костерила себя за неуклюжесть и подобрала коробочку. Предназначение этой штучки для нее осталось загадкой, как и то, отчего коробочка была спрятана, — иначе не скажешь, — в банке с конденсаторами. Нина попыталась открыть коробочку, но у той будто даже не было видимых швов, и на зуб она была не похожа ни на один металл, который был известен женщине. Зато на коробочке была красивая маленькая кнопочка, она нажала, и вдруг прямо на поверхности коробки вспыхнул квадрат призрачного света, на котором были какие-то символы, — она даже не была уверена, буквы это или цифры. Символы светились, потом угасли. Нина, перепуганная, спрятала коробочку обратно и поставила банку с конденсаторами на место.

Она ничего не сказала Уло. В ту ночь она долго не могла уснуть, все возилась у него под боком, пока он не рассердился на нее, молча поймал и прижал к себе так, чтоб она уж не могла пошевелиться; Нина стихла, глядя в черную пустоту перед собой.

Сигналы продолжали уходить в космос без ответа. Техники качали головами; некоторые советники опять высказали мнение, что пора готовиться к обороне, но он лишь поднял руку в запретительном жесте.

— Эту войну силой не выиграть, — сказал он позже. — Только хитростью. Бездушные отродья сильнее нас, и всегда были, иначе нашему божественному предку не пришлось бы бежать. Именно поэтому я и считаю, что мы должны обмануть их. Заинтриговать собой, заставить выйти на связь, доказать им, что мы глупы и беспомощны. Быть может, даже сделать вид, что мы хотим пойти по их пути. Неужели они откажутся повести нас по дороге духовной смерти!..

В чем они были правы, — это в том, что дольше сидеть без действия было нельзя. И Фальер в ту ночь долго лежал без сна, раскинув руки, и смотрел в белый потолок, но видел перед собой черноту в сиянии звезд.

Тоненькие ниточки вели от звезды к звезде. Его задачей было выбрать.

Он сделал выбор, хоть наутро у него сильно болела голова, и призвал к себе Марчелло Тегаллиано, ответственного за спокойствие в окраинных кварталах. Тегаллиано был полный коротышка с пронзительным жестоким взглядом, в молодости бывший управляющим на одном из заводов, знал в совершенстве, каким образом думают закованные, и любого из них мог вывести на чистую воду; не один был по его почину уволен за воровство или халатность.

— Это дело требует особой деликатности, — устало сказал ему Фальер, потирая виски. Вид у него был не очень, он знал это, и на одном из висков билась синеватая жилка, а Тегаллиано стоял перед Наследником, почтительно нагнувшись, и смотрел куда-то вбок.

— Все будет исполнено, — только ответил он.

Фальер изложил подробности задуманного; Тегаллиано лишь кивал ему, никак не комментируя поручение. На этого толстяка можно было положиться, и Наследник это знал. Тегаллиано подберет нужных людей. Рано или поздно все получится так, как надо…

Он вышел потом на свою любимую террасу, но смотрел не на пустырь погоста перед собой, а в темное небо. Космонавты несколько раз уже отправлялись патрулировать систему, но никаких следов вторжения не нашли. Неужели он действительно ошибся, и они еще не отыскали Анвин?…Нет, не может такого быть. Капитан звездолета с подробностями описывал чужой корабль, встреченный далеко отсюда. Огромный, писал он, обтекаемой формы, из неведомого серебристого материала, двигается будто бы сам по себе.

Они всегда отличались любовью к внешней оболочке вещей. Это корабли анвинитов отчасти нарочно имеют неказистый вид, потому что главное — люди…

На следующий день Фальер опять спустился в подвал, где и обнаружил своего Ягана, который пришел, как обычно, в назначенный час и трудолюбиво менял какую-то тонкую трубочку у котла. Когда Наследник вошел к нему, Яган оторвался от своего занятия, склонился и вежливо (насколько мог) произнес:

— Добрый день, господин Фальер.

Тот кивнул и остался стоять; бездушный вернулся к работе. Он был невозмутимым и похожим чем-то на машину, какие окружали его: неуклюжие, большие и черные. На его крупном лице были следы то ли сажи, то ли чего-то такого, из карманов комбинезона высовывались грязные тряпки и какие-то железки.

— Ты заменил ту трубу, Яган? — спросил его Фальер.

— Да, — ответил тот. — И котел тоже.

Наследник помолча, следя за руками Ягана. Бездушный выглядел неповоротливым, но пальцы его двигались с необычайным проворством, ухищряясь ловко держать крошечные гайки.

— Тебе нравится твоя работа?

Это заставило его остановиться; Яган поднял крупную по-львиному голову и будто задумался, а Фальер смотрел на него и с внутренней улыбкой понял, что бездушный почуял подвох в вопросе и пытается подобрать стратегически верный ответ.

— Ну, мне нравится работать в Централе, — потом сказал Яган. — Тут тихо и нет надзирателей. И отопительная система несложная, хуже было работать с машинами в текстильном цехе.

— Ясно, — кивнул Фальер и покинул подвал.

Уже поднимаясь по лестнице, он почти удивленно осознал, что ответ бездушного оказался едва ли не хитрее вопроса; на вид такой неповоротливый и туповатый Яган верно уловил то, на чем его хотели поймать. Если б он сказал, что работа ему нравится, — он бы признал, что ему нравится работать с техникой. Сказать, что не нравится, тоже означало оступиться и потерять хорошее место.

Фальер остановился в одном из холлов дворца перед большой картиной, на которой был изображен Арлен в лохмотьях, стоящий на берегу реки. Пронзительные светлые глаза полубога смотрели на Наследника. Тот потер подбородок.

И вот среди них стали появляться такие хитрецы, подумал он.

Железо оскверняет.

Ее вызвали к управляющему утром, когда Уло не было дома; Нина страшно перепугалась, не понимая, по какой причине ею могли заинтересоваться, но не могла не пойти. Бледная, с дрожащими руками, она вошла в кабинет управляющего и обнаружила, что тот не один.

Незнакомый толстый человек с пронзительным взглядом стоял у окна, заложив руки за спину. Когда она вошла, он обернулся и сразу посмотрел на нее, заставив ее попятиться.

— Заходи, заходи, — сказал ей управляющий, который не раз бил ее по лицу, и в его голосе сегодня была почти что отеческая ласка. — Не бойся.

Нине ничего не оставалось. Она шагнула вперед, опустив глаза, и принялась судорожно мять подол юбки. Человек, стоящий у окна, явно был аристократом: он был так красиво одет, и на его блестящих лакированных ботинках не было и пылинки, будто он прилетел сюда по воздуху.

— Это Нина, — сообщил ему управляющий. — Женщина, которая с ним живет.

Сердце у нее екнуло и провалилось в желудок. Значит, до нее им нет особого дела! Им что-то нужно от Уло.

— Миловидная, — благожелательно сказал незнакомый аристократ. — Не беспокойся, я не сделаю тебе ничего дурного. Даже наоборот, ха-ха. Ты ведь наверняка мечтаешь попасть в Централ? Я мог бы подыскать тебе теплое местечко.

Нина молчала.

— Этот Уло, — резче произнес он. — Он явился с севера, и никто ничего о нем толком не знает. Ответь мне честно: водятся за ним какие-нибудь странности?

— Почему вы спрашиваете? — еле слышно сказала она. Ладони вспотели, и Нина не заметила, что вцепилась пальцами в грубую ткань юбки со всей силы. Попасть в Централ! Быть прислугой в одном из домов аристократов! Быть может, даже своими глазами увидеть Наследника…

— Мы проверяем всех подозрительных, — был ответ. — Не беспокойся, тебе ничего не сделают. Ну? Может быть, он уходит куда-нибудь по ночам? Или у него есть какие-нибудь странные вещи?

У Нины пересохло в горле; когда она открыла рот, у нее не сразу получилось издать звук.

— Нет, — сказала Нина. — Уло очень хороший и заботливый. По ночам он всегда спит рядом со мной. Все свое свободное время он работает, потому что нам очень нужны деньги, ведь меня уволили.

Они переглянулись. Нина почувствовала, как внутри у нее все дрожит: она знала уже, что они сейчас сделают с ней.

И они сделали; холодные глаза незнакомого аристократа уставились на нее, будто проникая до дна, и ноги у Нины едва не подкосились, она ничего так не хотела, как рассказать ему всю правду. Она набрала воздуха в легкие, слова рвались из нее, а чужие глаза выманивали их, пытались вытащить, как рыбу на крючке.

— Он ведь ничего плохого не сделал, — произнесла она побелевшими губами. — Он не ворует и очень старается на работе. Нам нужны деньги, правда, но Уло честный и никогда не будет воровать.

Крючок вдруг отпустил ее.

— Ладно, — с видимым неудовольствием сказал аристократ. — Видно, это правда. Пошла вон отсюда, замарашка.

Она вышла из кабинета на негнущихся ногах. Ей отчаянно хотелось кинуться в цех, где работал Уло, и обо всем рассказать ему, предупредить его; но она заставила себя идти домой.

— Ты чего такая бледная, — спросил ее старый часовщик, сидевший с работой у окна. Нина помотала головой и, не ответив, поднялась на свой этаж. Там она достала банку из-под чая, спрятанную в шкафчике, и бросила ее в очаг; банка, как назло, никак не хотела ни гореть, ни плавиться, но наконец пламя взяло свое, и она закоптилась в достаточной степени, чтоб уже нельзя было разобрать надписей.

Нина все не находила себе места в тот день и металась по комнатам, — избавиться от таинственной коробочки в конденсаторах она не смела, — но вот наконец ее напряженные уши уловили тяжелые шаги на лестнице, дверь открылась, и вошел Уло. Она тут же бросилась к нему.

— Что с тобой? — спросил он. Она только смотрела на него круглыми черными глазами, и губы у нее дрожали. С трудом она взяла себя в руки.

— Меня вызывали к управляющему, — пояснила она.

— Зачем это? Неужели предлагали работу?

— Нет, — возразила Нина. — Из-за тебя.

Его лицо никак не изменилось.

— Ведь ты… — начала она, осеклась; страх не давал ей договорить, но она все-таки набралась смелости и закончила: — ты не бездушный. Ты не анвинит, ты не с этой планеты родом.

И на этот раз он никак не отреагировал, ей только показалось, что его глаза опасно блеснули.

— И ты сказала им?

Тут до нее дошло, что он подумал.

— Нет! — воскликнула Нина, поднимая руки. — Клянусь тебе, нет! Они пытались вытянуть из меня это, но я смолчала, мне удалось!.. Они прогнали меня, разозлившись…

Он все смотрел на нее, так холодно и страшно, а по ее щекам потекли слезы.

— Ты не веришь мне?

Он молчал.

— Я никому ничего не скажу, — разревелась она, — обещаю! Хоть бы сам Наследник, нет, сам Арлен спросил меня!

Только тогда он шагнул к ней и почти мягко обнял, потрепал по плечу.

— Успокойся, — сказал он. — Тише, тише, а то старик Язу поднимется спросить, что у нас такое.

Нина послушно умолкла, хотя ее все еще колотило от напряжения. Уло заставил ее опуститься на кровать и сам сел рядом.

— Почему ты не выдала меня? — негромко спросил он. Нина распахнула глаза.

— Зачем бы я стала? — почти возмутилась она, хотя лицо ее все покраснело от слез. — Они наверняка сделали бы тебе что-нибудь плохое…Отняли бы тебя у меня. Я никому тебя не отдам.

Наконец Уло улыбнулся, почти грустно как-то. Погладил ее по волосам.

— Ты не злишься на меня? — оробела Нина.

— Нет, — сказал он. — Только на себя. Кажется, я совсем потерял хватку, если слабая женщина уже в состоянии раскусить меня.

Нина несмело улыбнулась ему в ответ.

— Для чего ты… вы здесь? — спросила она потом. — Ведь не для того же, чтобы убить всех нас?

— Конечно, нет, — фыркнул Уло. — Чтоб ты знала… мы и сами вас побаиваемся. Немножко. Мы не хотим никого убивать. Если б можно было найти общий язык и быть в мире, мы бы с радостью… но, боюсь, далеко не все на Анвине желают мирного контакта.

Эти слова окончательно ободрили ее. Нина обняла его за шею, потерлась о его заросшую щеку своей.

— Хочешь, я буду рассказывать тебе, — предложила она. — Все, что сама знаю. Ведь тебе нужны сведения? Я отвечу на все твои вопросы.

Он погладил ее в ответ по затылку.

Нина и не догадывалась, сколь она была близка к смерти в тот день, но смерть миновала ее на волосок.

Он вернулся за полночь, когда, они не видели, так что наутро Волтайр даже удивилась, обнаружив, что Бел уже дома.

Он был мрачным, за завтраком вдруг посмотрел на Леарзу тяжелым взглядом и сказал:

— Завтра я уезжаю на Анвин.

Леарза и Волтайр оба ошеломленно вскинулись и уставились на него.

— …Бел? — осторожно спросила женщина. — Ты серьезно? Лекс отдал распоряжение?

— Да.

День прошел суматошно. Беленос собирался, о чем-то негромко говорил с Волтайр, пока Леарза неприкаянно шатался по дому; наконец Морвейн поймал его в коридоре, и в руках у разведчика был какой-то длинный сверток.

— Понимаю, ты не лучшая кандидатура, — буркнул он, — но мне нужно размяться перед тем, как отправляться в путь.

И развернул свой сверток; там обнаружилось два слегка кривых клинка безыскусного вида. Леарза опешил.

— Ты хочешь подраться?

— Потренироваться, — раздраженно поправил его Бел, тут в коридоре показалась Волтайр и увидела мечи.

— Бел! — воскликнула она. — Ты чего это задумал?

— Мы потренируемся, — ответил вместо него Леарза. Волтайр всплеснула руками и хотела будто возразить что-то, но они уже не слушали и пошли во двор; снег прекратился еще ночью, и остатки его жались по газонам, освободив мокрые дорожки.

— Давненько я не держал в руках оружия, — буркнул руосец, принимая боевую стойку; лезвие грозно блестело перед ним. Он ни разу даже не видел клинка подобной формы, но в целом меч казался удобным и был немного похож на ятаган, хоть и менее изогнут.

Бел остановился напротив него в расслабленной позе, опустив меч.

— Что, опять мне нападать? — спросил Леарза; холодный утренний свет выбелил его лицо, сделал еще резче и острей, а его глаза напоминали куски льда.

Бел не ответил и вдруг снялся с места; Волтайр, стоявшая на крыльце, только перепуганно воскликнула, когда их клинки сшиблись с громким лязганьем. Леарза ухмыльнулся и тряхнул головой: и сам не ожидал, что сумеет отбить первый же удар, к тому же такой внезапный. Морвейн помедлил, сделал шаг назад.

А потом на Леарзу обрушился целый шквал. Разведчик был быстрее ветра, он закрыл глаза и наносил удары один за другим, лезвие свистело в воздухе, будто змея, атакуя то снизу, то сверху, то сбоку. Леарзе пришлось туго; он отчего-то знал, что Бел сдерживаться не станет и может нанести серьезную рану. Волтайр вскрикивала и что-то говорила, но никто из них не слушал ее, — Леарзе было попросту некогда, все его существо было сосредоточено на противнике, похожем на настоящую бестию, несколько раз клинок Бела едва не настиг его, и только чудом руосцу удавалось увернуться. Он уж и не думал о том, чтобы самому попробовать пойти в атаку. Уходя от очередного горизонтального удара, Леарза откинулся назад, не удержал равновесия и шлепнулся на землю. Бел немедленно набросился на поверженного противника, готовый нанести удар сверху, но Леарза вовремя перекатился вбок и вскочил на ноги. Морвейн был позади. Все его существо кричало о том, что Морвейн сейчас атакует его. И Леарза, повинуясь неведомому инстинкту, резко подался назад, почти прыгнул.

Его спина встретила собой чужое жесткое тело. Морвейн никак не ожидал такого трюка, и они оба рухнули на землю, потому что как раз в момент этого столкновения разведчик уже пошел в атаку и не удержал баланс. Леарза шлепнулся на Бела сверху и вместо того, чтоб вскочить и обернуться к противнику лицом, нанес стремительный удар локтем; удар пришелся точно по плечу Морвейна, его рука, поднимавшаяся вверх вместе с зажатым клинком, опустилась вниз, Бел с силой стукнулся ею о землю и чуть не выронил меч. В следующий момент Леарза еще с размаху запрокинул голову, и его затылок впечатался в подбородок разведчика. Боль искрами всполыхнула у него в глазах, но и Бел был ошеломлен, так что у Леарзы было время перебросить меч в левую руку; острие искривленного клинка защекотало бок Морвейна.

— Шах, — выдохнул Леарза.

— Черт бы тебя побрал, — глухо ответил Бел из-под него. — Ты играешь не по правилам.

— Мне можно, — возразил китаб. — Ты учился владеть оружием несколько десятков лет, а я только год с небольшим.

— Вставай.

Леарза осторожно, ожидая подвоха, скатился с него на землю и поднялся на ноги. Вид у обоих был непрезентабельный: они запыхались, извалялись в грязи, хвост Бела распустился, на белой футболке Леарзы были пятна.

— А может, это я слишком расслабился, — пробормотал Морвейн и пошел прочь, не оглядываясь. Леарза недоуменно посмотрел на меч в своей руке.

— Бел, а меч!..

— Оставь его себе.

Разведчик взбежал по ступеням крыльца и, проигнорировав Волтайр, вошел в дом; Волтайр и Леарза остались стоять вдвоем и удивленно молчали, глядя друг на друга.

— Как тебе удалось? — потом тихо спросила она. — Бел — один из лучших фехтовальщиков ксенологического.

— Не знаю, — Леарза пожал плечами. — Наверное, он все-таки поддался мне. Я на самом деле не думал, что у меня получится сбить его с ног, он значительно тяжелее и выше меня.

— …Я так боялась, что он… причинит тебе вред, — сказала Волтайр, спустилась с крыльца и подошла к Леарзе; ее теплые руки принялись отряхивать его расстегнутую куртку. — Я подозреваю, все эти разговоры про тренировку и разминку были лишь предлогом.

— По крайней мере, он еще не предложил тебе опять перестать общаться?

— Нет. Это было бы уж совсем глупо, — она коротко улыбнулась. — Он сам привел тебя в дом. Сам спас тебя и привез в Кеттерле, если уж на то пошло.

Леарза попытался представить себе, если б Джарван выжила и ей было семнадцать, и если бы у нее появился ухажер; получилось не очень, у семнадцатилетней Джарван в его воображении упорно было лицо маленькой девочки, а ухажер и вовсе никак не появлялся.

— Не понимаю я его, — пробормотал он.

— Ну и ладно, — мирно сказала Волтайр и заправила ему волосы за уши. — Бел отправится на Анвин и там увлечется своей работой, и позабудет о нас. Кто знает, что будет, когда он вернется.

— И спустя сколько лет, — заметил Леарза. — Они же опять собираются только наблюдать исподтишка.

Волтайр пожала плечами.

— Не знаю.

Под утро темнота бывает гуще всего; звезды заволокло тучами, несшими в себе снег, и яблони в саду казались мрачными черными призраками, беспомощно раскинувшими руки. Усадьба была окутана первобытной тишиной, и первые серебристые звезды уже падали с неба, блестя в свете фонарей. Из окна на кухне открывалась молчаливая сказочная картина.

Он стоял спиной к двери, уже в куртке, в тяжелых сапогах, и на стуле валялся собранный рюкзак, а он натягивал на руки перчатки. Дверь открылась; он не обернулся, так и смотрел в окно. На кухне царила почти полная темнота, лишь одна маленькая лампочка светилась над столом.

— Хотел уйти, не попрощавшись? — чуть дрогнувшим голосом спросила его Волтайр. — Кто знает, когда ты вернешься.

— И вернусь ли, — буркнул Бел. Она подошла к нему и заглянула в его лицо, по-прежнему напоминавшее маску.

— Не говори глупостей.

Он промолчал. Так они и стояли в тишине, глядя друг на друга; Волтайр пришлось задрать голову. Потом вдруг он поднял руку и осторожно поправил выбившуюся прядку ее волос. Его выражение не изменилось, но один этот короткий жест сказал о многом; Волтайр вздохнула и поймала его руку в перчатке.

— Ты ведь не откажешься со мной разговаривать из-за него? — спросила она.

— Нет, — сказал Бел. — Но какие у тебя планы насчет него?

— Никаких, — она пожала плечами. — Я ведь уже не маленькая девочка, Бел. Сейчас нас тянет друг к другу, потому что мы оба… потерянные в этой жизни. Но потом пройдет. Кто знает, может, ты вернешься домой и уже не застанешь его здесь. Но я буду тебя ждать.

Он опустил голову.

— Я прошу тебя, будь осторожней с ним.

— Отчего?

— Он опасен.

— Бел, — немного сердито сказала она.

— Я не шучу. Ты сама не понимаешь, насколько он опасен, Волтайр. Я навидался. Его одиннадцатилетняя сестра, сойдя с ума, убила младшего брата и деда. Если это случится с ним самим…

— Так ты действительно убил его сестру.

— Я должен был это сделать.

— И отчего только он не ненавидит тебя за это.

— Отчасти потому я и забрал его с Руоса, — сказал Бел. — Он больше руководствовался логикой, чем любой другой руосец. Мне показалось, что он похож на нас. Но все-таки это не так. Я думал, если он, по их меркам, атавистичен, темное бессознательное его племени не настигнет его. Я ошибся.

Она стиснула его ладонь.

— Ты хочешь сказать, рано или поздно он тоже…

— Скорее всего, — подтвердил Морвейн. — Поэтому будь осторожна. Тебе не совладать с ним, если он взбесится.

Волтайр молчала.

— Поговори с профессором Квинном, — добавил он. — Вместе вы придумаете, что лучше сделать. И…

— Тогда для чего ты убегаешь, Бел? — резко спросила она. Он осекся и посмотрел на нее с мукой во взгляде.

— Я слабак, — потом честно признался он. — Не хочу, не могу смотреть, как спасенный мной человек погибнет…Я только боюсь за тебя.

Волтайр решительно обхватила его руку обеими ладонями и пожала ее.

— Не надо, — сказала она. — Я со всем справлюсь.

Он молча обнял ее и прижал к себе с такой силой, что она потеряла дыхание. Так они и стояли, и снег медленно кружился за окном; Морвейн закрыл глаза, и на его лице впервые за долгие годы было написано живое страдание. Волтайр смотрела прямо перед собой, хоть ей и не было видно ничего, кроме его куртки.

Так было всю жизнь, подумала она с внутренней улыбкой. Бел казался таким большим и сильным и всегда оберегал ее, гонял ее ухажеров, но на самом деле она, маленькая и хрупкая с виду, была его защитником и добрым духом. Бел был неуравновешенным, и только ей порой удавалось привести его в чувство, потому что за ее нежной женственной улыбкой, в ее холодных глазах всегда было ровное спокойствие.

Наконец она мягко пихнула его в грудь и прошептала:

— Иди.

И он молча отпустил ее, в последний раз заглянул в ее круглое лицо. Волтайр улыбнулась ему. Бел кивнул, будто сам себе, и вышел в темноту.

Она вздохнула; ее лицо приобрело почти что безжизненное выражение: все ее эмоции в это время были заперты глубоко внутри. Она еще видела, как его черный силуэт удаляется в безмолвии зимы, потом выключила свет на кухне и пошла в спальню.

В окна спальни проникал один из фонарей, но достигал лишь потолка, откуда отражался и еле заметным, призрачным светом озарял спящего руосца. Во сне Леарза еще сильнее напоминал ей маленького мальчишку, его темно-русые волосы разметались по подушке, закрывая лицо.

«Трудно поверить, что он пережил гибель всех своих родных и близких, — подумала Волтайр, забираясь в постель с другой стороны. Леарза завозился и повернулся на другой бок, так и не проснувшись, обхватил ее за пояс и привлек к себе. — Если он все же не сошел с ума после такого… Бел, как обычно, преувеличивает».

Холодная бескрайняя равнина перед глазами.

Пожухшая серая трава покрыта тонким слоем снега. Небо белое, настолько белое, что режет взгляд. Холод пронизывает насквозь, он вездесущ и убийственен.

Он стоял посреди пустоты и отчетливо видел, как тяжелые сапоги разведчика попирают собой припорошенную снегом землю. Тишина стояла такая, что казалось: вселенная замерла, ожидая чего-то… какого-то удара.

Он поднял голову и обнаружил, что напротив него стоит Беленос Морвейн.

Морвейн будто не видел его и смотрел насквозь своими прозрачно-зелеными глазами, как у волка в степи, его кожаная куртка хлопала на неощутимом ветру, волосы отчего-то были распущены и развевались черным стягом.

Он хотел окликнуть Морвейна, протянул руку, пытаясь коснуться его плеча, но зачем-то все никак не мог достать, глазам казалось, что расстояние между ними совсем маленькое, не больше шага, а на самом деле, сколько бы он ни тянулся, кончики его пальцев только нашаривали пустоту. И голоса тоже, как назло, не было.

А потом Морвейн сделал шаг, разделяющий их… и прошел сквозь него. И исчез.

Леарза оглядывался, но позади была та же бескрайняя степь, выбеленная редким снегом.

— Он уходит, — констатировал чужой голос за плечом. Леарза не обернулся; голос казался чем-то естественным.

— Он вернется? — спросил Леарза.

— Ты должен сам знать ответ.

— Он вернется, — сказал Леарза с мольбой в голосе.

Голос молчал.

Он по-прежнему стоял совершенно один в целом мире, посреди чужой пустыни, и небо сделало его руки такими бесцветными, почти прозрачными. Он вспомнил о голосе и посмотрел туда, откуда тот звучал.

Человек в плаще стоял напротив него, как Морвейн до того, но смотрел в его глаза в упор, скрестив руки на груди.

У человека в плаще было похожее острое лицо с тонкими чертами, с глубокими морщинами вокруг глаз. Он не был высок, и фигура у него была худощавая, плечи — сгорбленные, и весь он будто должен был вот-вот переломиться.

А взгляд у него оказался пронзительный и пугающий. В этом взгляде было знание веков.

— Я запретил тебе появляться, — сказал Леарза, делая шаг назад. — Уходи прочь.

— Я не могу уйти, — с усмешкой возразил человек в плаще. — Куда мне идти?

— Убирайся к черту, — нервно произнес Леарза. — Куда хочешь. Ну? Пошел! Сейчас же!

Он рассмеялся.

— Напуганный глупый мальчишка. От чего ты убегаешь? Хочешь окончательно откреститься от своей крови, от своего народа? Они веками холили и лелеяли это в себе, тысячелетиями. А ты пытаешься это выкинуть и слиться с чужой расой.

— Я должен выживать как-то, — парировал Леарза, не сводя настороженного взгляда с человека в плаще. — Я совсем один среди этих людей. Мне и так никогда не стать таким, как они.

— Тебе это и не нужно.

— Я так не думаю.

Человек в плаще замолчал и ухмыльнулся. Его взгляд беспокоил Леарзу, у которого опять возникло такое ощущение, будто он что-то должен сделать и не помнит, что.

— Ты не один, — сказал ему незнакомец. — Во вселенной не одна планета населена твоими родичами.

— Они мне не родичи.

— Но они гораздо ближе тебе, чем Кеттерле. Разве ты не понимаешь этого? Они такие же, как и ты. Они не носят каменных масок на лицах.

Леарза смотрел прямо в его почти желтые глаза.

— Кто ты? — спросил он.

— Я — это ты, — спокойно ответил человек в плаще. — Я в твоей крови. Я давно мертв, но буду жить, пока живешь ты.

Внутри у него была страшная пустота, ни звука, ни движения, будто сердце перестало биться.

— Я — Джахар Эль Кинди, — сказал человек в плаще.