Лиловый (II)

8,16 пк

Он вскинулся в постели и широко распахнул глаза.

Глубокая зимняя ночь окутала мир. Леарза замер, хватая воздух ртом. Ему было жарко, но он не замечал этого.

— Кошмар приснился? — сонным голосом спросила женщина за его спиной. Он ответил не сразу.

— Что-то вроде, — наконец сказал он. Волтайр осталась лежать на спине и смотрела на него снизу вверх; лунный свет озарял его вихры и выбелил его плечи.

Бел Морвейн отбыл на Анвин около недели назад; неделя прошла спокойно, канула в небытие, зима входила в свои права в этой части планеты, и они проводили время вдвоем, никуда не уезжая, Волтайр работала над очередным проектом, Леарза изучал какой-то новый учебник. Он окончательно перебрался в ее спальню, и ее письменный стол оказался занят какими-то пиротехническими штуками, над которыми он иногда просиживал допоздна.

— Бел ничего тебе не говорил обо мне, прежде чем уехать? — вдруг спросил Леарза. Волтайр помолчала.

— Говорил, — призналась она потом. — Он вдруг заявил, что ты можешь быть опасен.

— Он был прав.

— Леарза, что ты такое говоришь.

— Мне снятся сны, — почти беспомощно сказал он.

— …Всем снятся сны, — мягко возразила женщина, — и никто еще не сошел с ума от этого…

— Ты не понимаешь!.. На Руосе, когда человеку начинали сниться такие сны… спустя какое-то время он превращался в безумца.

Она поднялась в постели и обняла его за голые плечи.

— Ты далеко от Руоса, — напомнила она. — И ты один. Исходя из того, что рассказывал мне Бел…

— И он сам же предупредил тебя насчет меня.

— Я в это не верю…Ладно, и не хочу верить. В конце концов, что тебе снилось?

— Мне снился Эль Кинди… давно живший Одаренный моего племени, считавшийся если не первым, то одним из самых могущественных.

— Ну и что в этом такого? Это же был не… ваш темный бог? Вполне естественно, что тебе снятся такие сны, — убеждала его Волтайр. — Наверняка ты о нем много думал в свое время, и…

— Нет, — оборвал ее Леарза. — Ты не понимаешь… и ладно.

Он с вздохом рухнул обратно в постель. Волтайр не понимает; действительно, разве ей понять? Она принадлежит к совершенно иному миру, и, в отличие от ее брата, она никогда и не интересовалась чужими цивилизациями. Она искренне хочет успокоить его, только… да и черт бы с ним, подумал Леарза. Для чего ему ее тревожить? Она все равно не сможет ничем ему помочь, только сама начнет переживать.

— Может быть, тебе стоит поговорить с профессором Квинном, — осторожно предложила женщина.

— Ага, — буркнул Леарза и обнял ее, привлек к себе. Внутри у него все равно было неспокойно, и, закрывая глаза, он так и видел это страшное лицо со светло-карими, почти желтыми глазами.

Бел Морвейн уходил от него в этом сне; и Леарзу вдруг пронзило тоскливое, пугающее ощущение того, что это навсегда. «Этого не может быть, — подумал он. — Бел слишком сильный разведчик, сам Лекс занес его в списки лучших специалистов, а это, должно быть, что-то значит. И я сам, к тому же, не обладаю Даром, что я?..»

Но тревога еще долго мучила его. Волтайр уже давно снова уснула, а он лежал в темноте и смотрел в потолок, думая.

Наутро он, повинуясь смутному чувству, взялся за планшет и долго, вдумчиво читал все новости, связанные с Анвином, пока не добрался до первого сообщения о находке. Чужая планета впервые напугала его; он снова и снова рассматривал фотографии этого города, — по позднейшим данным, это была столица Анвина, называвшаяся Тонгва. Леарза знал, что где-то там, в гуще этих серых домиков, теперь скрываются и знакомые ему люди: Эохад Таггарт, Каин. Возможно, и Бел: тот не сказал, с какой именно миссией его отправили на Анвин, но Леарза был почти уверен, что и Морвейна Лекс определит в команду инфильтрации.

Новостей от разведчика, конечно, не было. Леарза отчего-то знал, что дело не в том, что это запрещено или нет возможности; Морвейн бежал от них, будто что-то терзало его, и вернется нескоро… если… но эту мысль молодой китаб старался отбрасывать, как нереальную.

После обеда он привычно взял аэро Волтайр и отправился в Ритир. На самом деле Леарза не до конца был уверен даже, стоит ли говорить о своих снах с профессором; ему вдруг пришло на ум, что они могут взять его под контроль, разлучить с Волтайр. И было бы правильно так сделать с их стороны, но…

Ясное небо поглотило его, и юркий аэро легко вспарывал ему брюхо собой, и все это уже было столь привычно, что Леарза, задумавшись, удивился этому. Едва ли два года прошло с тех пор, как он, потерянный и напуганный, попал на Кэрнан. И вот он уже здесь как дома, как будто прожил здесь десятки лет; Морвейн все-таки не прогадал, из всех решив спасти именно молодого китаба.

Зеркальный город приветствовал его, принял еще один крошечный летающий объект в свои стаи, и вскоре Леарза уже шел по широкой площади перед ксенологическим корпусом научно-исследовательского института, в принципе, уверенный, что найдет профессора в его кабинете. Квинн, кажется, все это время был занят тем, что обобщал собранные им сведения о Руосе и анализировал их; когда бы Леарза ни связался с ним, профессор обнаруживался за своим письменным столом, окруженный ветхими томами, свитками и прочими реликвиями погибшей планеты.

Эта мысль сама собой пришла китабу в голову, и он уже знал, о чем будет говорить, когда спустился на знакомый ему этаж. В холле обнаружился рыжий помощник профессора, и Леарза остановился, чтобы поприветствовать его.

— А, давненько тебя не было видно, — обрадовался тот; на своем родном языке Гавин говорил правильно и не пропускал нужных слов. — Чем занимаешься?

— Ничем особенным, — смутно отозвался китаб. — Пожалуй, я по-прежнему всего лишь иждивенец на шее у Беленоса и его сестры.

— Это ничего, так Белу и надо, он сам виноват, — фыркнул Малрудан. — А где он, кстати? Его я тоже давно не видел, а он обычно с утра до вечера ошивался в ксенологическом.

— Бел уехал на Анвин, — блекло удивился Леарза. — Разве ты не знаешь?

— …О. Это неожиданно! Я думал, Лекс велел ему оставаться на Кэрнане и помочь тебе с ассимиляцией.

— Ну, я уже, как видишь, вполне ассимилировался.

Леарза криво усмехнулся; Гавин, не заметив этого, только пожал плечами.

— Профессор у себя?

— Да, да. Так ты к нему? Хоть потом загляни ко мне, поболтаем.

— Конечно.

Профессор Квинн в кабинете был не один: у него сидела его белобрысая внучка, на этот раз они не смутились Леарзы, и Эннис спокойно поприветствовала его.

— Как дела? — спросила она.

— Неплохо, — соврал Леарза, обращаясь и к ее деду тоже. — Занимаюсь пиротехникой. В Кеттерле столько всего интересного придумали, мне понадобится много времени, чтобы все это освоить.

Они улыбались ему и разговаривали с ним, как с хорошим знакомым; Эннис еще рассказывала, чем она занимается на своей работе, а он признался ей, что на днях читал детскую энциклопедию, в которой было написано и о медицине, и ему было немного неловко оттого, что приходится начинать с таких азов. Они ободряли его, говорили, что он и так очень хорошо осваивается на чужой планете. Наконец Эннис попрощалась с ними и ушла.

— Ты пришел ко мне с каким-то вопросом, друг мой? — тогда добродушно поинтересовался профессор, сидевший за своим столом. Леарза немного нервно принялся ходить по кабинету.

— Да, — согласился он. — Я в последнее время занят тем, что пытаюсь постигнуть вашу науку и культуру… но иногда мне думается, что я не все знаю о собственной планете. Ведь вы изучаете… то, что от нее осталось? Должно быть, вам известно куда больше моего.

— Кое-что известно, — кивнул Квинн. — О чем же рассказать тебе?

— …Острон и другие упоминали Бакхтанасар, — осторожно сказал китаб. — Говорили, что видели там странные вещи. Ведь вы тоже были там?

— Да, — ответил профессор, — я лично имел возможность наблюдать за этим явлением, и потом аномалия тех мест чрезвычайно интересовала темпоральщиков… ученых, занимающихся вопросами времени. До последнего не прекращались исследования, и там работала одна из самых больших экспедиций.

— И что же вы открыли?…Я слышал, что это место было могилой Эль Кинди. Это правда?

— Да, мы нашли его останки, — спокойно сказал профессор. — Результаты экспертизы показали, что это именно его скелет, с высокой вероятностью… если хочешь, я могу теперь показать тебе его портрет, воссозданный по структуре черепа.

Он поднялся с места и подошел к шкафу; Леарза наблюдал за тем, как толстяк взял с полки маленький кубик и нажал на нем невидимую кнопку. Над кубиком немедленно материализовалось трехмерное изображение.

Ему стоило усилия не вздрогнуть.

— …И аномалия в Бакхтанасаре возникла из-за него? — спросил Леарза.

— Да, причиной тому был его Дар, необыкновенно сильный для его времени, — согласился профессор. — Мы потратили не один месяц для того, чтобы понять, каким образом это работает. Эль Кинди, видишь ли, долгие годы жил в Бакхтанасаре, — тогда это был обычный маленький оазис посреди пустыни, — отшельником, вел аскетическую жизнь, а аскеза, что мы выяснили уже довольно давно, всегда благотворно влияет на психические способности катариан. За эти годы он, если так можно выразиться, прирос к этому месту, точно таким же образом, как ваша цивилизация пустила корни глубоко в недра планеты, и в соответствии с его Даром пласты времени здесь перепутались. Это произошло вскоре после его смерти; поначалу люди, проезжавшие через те места, могли видеть, скорее всего, пугающих их призраков, и наконец время перемешалось до такой степени, что путники стали избегать этих мест и путем проб и ошибок очертили границы Бакхтанасара.

— То есть, в Бакхтанасаре возможно было попасть в другое время? — удивился Леарза. — И выйти из него, скажем, в период двадцать лет назад? Или даже двадцать тысяч.

— Нет, не совсем, — покачал головой профессор Квинн. — Природа времени и для нас остается по большей части загадкой, но то, что мы знаем наверняка, — это реальность текущего момента. Истинно существует только здесь и сейчас, прошлое и будущее — фантомы, призраки; прошлое уже отжило и утратило свою истинность, а будущее только грядет, и не факт, что именно тем образом, каким мы его себе представляем. О чем-то подобном писал Эль Кинди в своем труде: он утверждал, что будущее не всегда определено, хотя есть какие-то ключевые моменты, которые с большой вероятностью должны сбыться; именно их ему и позволял предвидеть его Дар.

— …Эта его книга, — осторожно сказал китаб. — Ведь в ней было все это написано? То, каким образом погибнет Руос?

— Не совсем так, как ты себе представляешь, но в целом — да.

— А могу ли я почитать ее?

— Пока нет, — мягко ответил Квинн. — Того языка, на котором она написана, тебе уже не понять: он слишком видоизменился с течением времени. Но я как раз в данный момент занят в основном тем, что перевожу ее на язык Кеттерле. Думаю, что закончу уже довольно скоро: мне осталось меньше четверти.

— А когда вы закончите?..

— Тогда конечно: перевод станет достоянием общественности, и ты сможешь ее прочесть, как любой другой.

Леарза был немного расстроен: ему хотелось как можно больше узнать об Эль Кинди, желательно — из первых уст, то есть, из его книги, но пришлось довольствоваться словами профессора.

— Эль Кинди родился примерно в один год с Эль Масуди, — по просьбе Леарзы рассказал тот. — По всей видимости, отец отдал мальчика учиться владению ятаганом одному известному мастеру-маарри, и там эти двое встретили друг друга, поскольку Эль Масуди учился у того же мастера. Они юность провели вместе в ахаде маарри, где позднее к ним присоединился и Одаренный Гайят Абу Катифа. Долгие годы Эль Кинди и Эль Масуди были лучшими друзьями, вместе сражались против поклонников бога Асвада. В те времена крепость Бурдж-эль-Шарафи была самой южной цитаделью племен, ни о каком Эль Хайране и речи не было: еще не безумцы, поклонники Асвада были очень сильны, у них было страшное оружие, которому племена могли противопоставить только ятаганы да топоры с копьями. Неудивительно, что молодые люди отправились туда, чтобы защищать свои земли, и годам к тридцати Эль Масуди, возглавив мятеж, убил тогдашнего князя и встал во главе племен сам. Его друзья и соратники во всем помогали ему и были награждены за преданность городами: каждый из пятерых получил по крупному городу, из них Эль Кинди достался Визарат, Набулу — город, переименованный в его честь, и так далее… не все эти города, правда, дожили до твоего рождения.

— …У племен был князь? — немного озадаченно спросил Леарза. — Я никогда не слышал о подобном.

— Конечно. Это было еще до того, как племена настолько сильно разошлись в образе жизни, — согласился профессор. — После смерти Эль Масуди этот титул окончательно исчез. Племена были особенно слабы в те годы, хотя одержали такую значительную победу, они потеряли четверых из шестерых своих сильнейших Одаренных, и, к тому же, в Саиде была страшная засуха и неурожай: последствия ядерного взрыва. Многие погибли. Еще хуже, впрочем, пришлось обитателям Талла: две трети населения погибло, если не в момент взрыва, то после, от лучевой болезни.

— А Эль Кинди удалился в Бакхтанасар, чтобы оплакивать сбывшееся, — пробормотал китаб. Квинн кивнул.

— Примерно так. В эти годы он и написал свой труд, который я имею возможность переводить.

— Ведь у него были потомки?

— …Конечно, отчего ты спрашиваешь? У Эль Кинди было, по разным сведениям, от шести до двадцати жен, и почти каждая подарила ему ребенка. Естественно, что быть женой такого великого человека считалось очень почетным, и наиболее богатые китабские семейства выдавали своих дочерей за него. К моменту, когда он окончательно уединился в оазисе Бакхтанасара, ему уже было за тридцать, и у его старшей жены было как минимум трое детей от него.

— Мой дед любил повторять, будто мы — потомки Эль Кинди, — пояснил Леарза, глядя в сторону, — но каждый уважающий себя китаб заявлял что-нибудь подобное, и я никогда, конечно, не принимал его слова всерьез.

— Если учесть, что Эль Кинди жил много лет тому назад, — благодушно рассмеялся профессор, — а количество его потомков возрастало в геометрической прогрессии, то к моменту, когда ты появился на свет, юноша, добрая половина всех китабов могла запросто оказаться действительно в их числе. Так что не исключено, что твой дедушка был прав.

Леарза промолчал. Наконец поднял вихрастую голову.

— Спасибо, профессор, — сказал он. — Если вы не возражаете, я еще буду заходить к вам с подобными вопросами. Бывает, меня терзает такое чувство… будто бы вина, если вы понимаете. Как будто я оставил Руос позади, позабыл его. Я не хочу забывать.

— Конечно.

Холод.

Бескрайние снега облаков простирались до самого горизонта, где небо было таким же белым, сливаясь с ними, и лишь немного голубело кверху. Ледяные ветры мчались по этой бескрайней равнине, лихо свистя в ушах. Только отдельные, самые высокие шпили пронзали этот снежный океан, волны которого набегали на остов крыши с металлическим покрытием.

Крыша была, как тысяча других крыш, на которых он побывал; огражденная поручнями, с прожекторами по краям и на будке подъема, и ветры точно так же, как и тысячи других, окутывали ее.

Он стоял на краю крыши, держась одной рукой за поручень, — иначе можно было и свалиться в зияющую бездну, — и смотрел в облака. Ветры трепали его волосы, заставляли туго натянувшуюся куртку дрожать.

Беспокойство терзало его.

Второй кулак он сунул в карман куртки и продолжал смотреть. Леарза никогда в жизни не боялся высоты, и всего менее — теперь, когда под ногами у него было бесконечное серебряное море. Мысли его были заняты другим.

Последние дни все прошли в молчаливом смятении. Хотя Волтайр пыталась успокоить его, хотя он сам убеждал себя: это лишь сны, и его сильная реакция на них может их только усугубить, — равновесие уже было разрушено. Давно ли было время, когда он, счастливый до одури, поднялся на свою первую крышу и кричал в небо? Ему казалось, это все уже перестало существовать. Как сказал профессор?.. Прошлое перестает быть истинным…

Ставшие уже привычными занятия не отвлекали его, и он только слонялся по усадьбе, как призрак, подолгу сидел на подоконниках в разных комнатах, смотрел в белый от снега сад. Волтайр беспокоилась о нем и часто ловила его, обнимала, пыталась его разговорить. Он с охотой поддавался ей, и на какое-то время завязывался нарочито веселый разговор; и вдруг обрывался, когда Леарза смолкнет и опять уставится в окно.

Пальцы в кармане нащупали твердый продолговатый предмет. Леарза нашел ее в гостиной, позабытую на журнальном столике посреди других многочисленных мелких вещиц. Конечно… там, где он теперь, разведчику она не понадобится.

Он извлек ее и посмотрел на нее. Наощупь чуть шероховатая, будто из настоящей папиросной бумаги, электронная сигарета была зажата между его пальцами. Он столько раз видел, как на ее кончике загорался голубоватый огонек, когда Морвейн курил ее, выпуская тонкие струйки дыма.

«Бел, где ты?» — подумалось Леарзе; китаб поднял лохматую голову, заглянул в небо. Небо смотрело на него в ответ, по-прежнему равнодушное, серебристо-серое с проблесками барвинка. Леарза понимал: Морвейн попросту сбежал от них, то ли не в силах видеть, как общество его сестры оказалось отобрано человеком, которого он сам привел в свой дом, то ли не в силах ждать, когда спасенный им руосец все же сойдет с ума.

И Леарза сочувствовал ему. Теперь, когда ежедневные встречи уже не отуманивали взор.

Не обращая внимания на ветер и лезущие в лицо волосы, он сунул электронную сигарету в рот и попробовал вдохнуть, подражая Морвейну и Таггарту. Сигарета послушно вспыхнула на кончике, и обжигающий дым устремился ему прямо в глотку. От неожиданности Леарза едва не выронил сигарету и закашлялся. На глазах у него проступили слезы.

Опыт был не самый приятный, но молодой китаб упрямо повторил эксперимент; на этот раз он знал, чего ожидать, и был осторожней. Табак оставлял мерзкую горечь на языке, только это успокаивало Леарзу, хоть он и сам не знал, отчего. Будто бы сумев сконцентрировать неуловимую, непонятную тоску, терзающую его, в этом вкусе, он почти избавился от нее.

Сияющие ветры уносили в бездну неба крошечные завитки дыма. Он стоял, попирая кедами металлическую поверхность крыши, и смотрел теперь вверх, так что остро выступил на шее кадык. Ему казалось, что время остановилось для него, навсегда застыв в моменте «истинно». Мир перестал существовать.

Но вот маленькое докучливое устройство подало признаки жизни в нагрудном кармане куртки. Леарза недовольно спрятал сигарету и извлек коммуникатор, который миганьем оповестил его, что кто-то прислал ему сообщение.

Как ни удивительно, имени отправившего послание не было, но, когда китаб открыл письмо, на экранчике коммуникатора тут же развернулась картинка.

Это определенно был снимок города, но таких городов Леарза, — а он объездил их довольно, — никогда еще не видел. На фото оказалась улица, длинная, кривая, вся в двух- и трехэтажных домах. Никакого покрытия на этой улице не было, только сухая, будто выжженная земля, и крошечный уголок белесого неба робко выглядывал из-за крыш. На низенькой скамеечке возле одного из домов сидел какой-то человек, сгорбившись, оперевшись локтями о колени. Все это выглядело… удручающе; дома были в большинстве ветхие и покосившиеся, и человек, единственное живое существо на снимке, одет был в унылый серый комбинезон потрепанного вида.

Леарза долго, долго рассматривал эту фотографию, наконец удосужился прочитать коротенький текст, прилагавшийся к ней.

«Привет с Анвина! — гласило сообщение. — Кадр из постоянной памяти. Холодно тут — дыхание замерзает! Пока не могу писать часто — Каин».

Он стоял, позабыв о том, где он, и смотрел на буквы. Каин! Написал ему, прислал весточку с далекой чужой планеты, присовокупив снимок, видимо, из собственной памяти: только андроиды такое могут! Даже в новостях не было еще ни одного кадра анвинитских городов изнутри.

На какое-то время его охватила чисто ребяческая радость. У него одного есть такое сокровище: картинка анвинитского города, скорее всего, столицы!..

Потом уж Леарза еще раз всмотрелся в фотографию, и убогость этого места поразила его.

Как, чем живут эти люди? Каков их… Дар? Отчего в позе этого незнакомого далекого человека будто сквозит отупение от безысходности?

В отличие от цивилизации, цветком распустившейся на четвертой по счету планете, саму систему они изучили сполна. Сеннаар относился к звездам главной последовательности, чуть более жаркий, нежели Кеттерле, и вокруг него вращалось четыре твердотельных планеты и два газовых гиганта; между ними располагался пояс астероидов, и там-то, в пылевом облаке, медленно кружилась вместе со всеми остальными объектами системы космическая станция Кеттерле.

Целая группа людей была занята исключительно заботами о том, чтобы анвиниты не обнаружили присутствие станции, и им это вполне удавалось.

Еще один шаттл прибыл на станцию по расписанию, но нес в себе не только запланированный груз, но и нового человека. Появлению его на станции не то чтобы удивились, но капитан Синдрилл, отвечавший за координацию действий извне, был слегка озадачен, когда его известили о том, что на «Анвин-1» прибывает Беленос Морвейн. Он знал Морвейна, пусть недостаточно хорошо, тот еще с Венкатеша работал в группах инфильтрации, считался отличным специалистом, хотя со своими странностями. Капитану известна была, разумеется, и история со спасенным руосцем, и теперь он предположил, что Морвейн задержался на Кэрнане из-за этого, но вот Лекс все же отправил его.

Что ж, в любом случае, появление этого человека сейчас было кстати.

Бел Морвейн был высок ростом, широкоплеч, он шагнул в кабинет Синдрилла и коротко пожал тому руку в приветствии. Лицо у него было угрюмое.

— Добро пожаловать в Сеннаар, — произнес Синдрилл.

— Введите меня в курс дела, Кинан, — попросил его Морвейн.

Все так же угрюмо, молча он выслушал рассказ капитана, рассматривал фотографии, хмурился. Должно быть, большая часть информации была им изучена ранее, но он слушал внимательно, не перебивая, и только задал пару коротких вопросов.

— Наши люди работают среди закованных, — сообщил под конец капитан Синдрилл, — мы еще недостаточно имеем сведений об аристократах, чтобы так рисковать. Однако сегодня на два часа ночи по времени Тонгвы у нас запланировано совещание, на котором будут отчитываться ребята из инфильтрационной команды. Возможно, у них есть что-то новое.

Морвейн только кивнул.

— Еще одна вещь беспокоит меня, — признал капитан. — Разведчики из инфильтрационной команды сообщают, что анвиниты догадываются о нашем присутствии: в последние дни много стало проводиться подозрительных проверок. Пока что все идет как надо, но, я полагаю, нам придется как-то отвлечь их внимание, а там, если все будет хорошо, они разуверятся в своей идее насчет нашего присутствия.

Время шло; планеты совершали свой ход, в абсолютной тишине космоса плыли астероиды, а вместе с ними и станция. В диспетчерской по-прежнему ловили сигналы, поступавшие с Анвина: обитатели планеты продолжали слать свои сообщения в пустоту, хотя, может быть, уже и не верили, что чужая раса отыщет их.

Наконец наступил назначенный час, и в круглом зале собрались люди. Сам капитан Синдрилл, светловолосый, с по-детски круглым лицом, пришел одним из первых, явился и Беленос Морвейн, и некоторые другие.

Молодой связист сидел за терминалом, занятый своей работой, и вот пошел сигнал. Разведчики, находившиеся в это время на планете, окруженные анвинитами, рисковали: но они привыкли рисковать и, скорее всего, даже не думали об этом.

— Каин на связи, — услышал Морвейн знакомый нахальный голос.

— Мадран на связи.

— Таггарт на связи.

— Магнус на связи.

— Лабрейд на связи.

— Сомерхейл на связи…

— Не ждите Треведика, у него сегодня ночная смена.

— Хорошо, — отозвался Синдрилл и негромко прокашлялся. — Докладывайте по списку.

И они начали докладывать. Бел Морвейн хмурился, слушая их далекие голоса, смотрел в пол, сунул руки в карманы и сгорбился на стуле. Вступил с отчетом и Каин, когда дошла до него очередь, рассказывал о том, что удалось выяснить насчет космических кораблей Анвина: на заводы по их производству, узнал он, пускают только после значительных проверок, и попасть туда не так-то просто, но что именно требуется от бездушного, которого возьмут туда на работу?.. Это остается загадкой. Он, Каин, не станет так рисковать: до сих пор неизвестно, не обладают ли психоспособностью эти чертовы управляющие, не засекут ли его с его электронными мозгами.

Последним говорил Таггарт.

— Управляющие действительно обладают особой способностью, — сообщил он ровным холодным голосом. — Они, если так можно выразиться, накладывают свою волю поверх воли другого человека и заставляют его делать то, что им нужно. Сопротивляться этой способности возможно, но тяжело. Видимо, также это зависит от уровня интеллекта: аристократы практически не поддаются на такой трюк. Помимо управляющих на Анвине существуют люди с другими психоспособностями. Наверняка я не узнал, но совершенно точно подобные люди управляют их космическими кораблями. Люди с психоспособностями, очевидно, рождаются только в среде аристократов. По легенде, аристократы были потомками самого Арлена, сына Тирнан Огга, и его ближайших соратников; эти люди вскоре после приземления на Анвине ушли в степь, где отказались от всех материальных благ и развивали свое сознание. Бездушные — потомки испугавшихся, тех, кто предпочел жить в более плодородных северных землях, не сумел отказаться от техники полностью.

Он смолк; в зале воцарилась короткая тишина.

— Данные будут отправлены Лексу на анализ, — произнес капитан Синдрилл. — Но, я полагаю, довольно очевидно, что между бездушными и аристократами не может не быть определенной враждебности.

— Взаимоотношения между ними типичны для древнейшего классового общества, — заметил Каин. — Многие бездушные чрезвычайно завидуют аристократам и мечтают занять их место.

— Скорее всего, в этом и кроется корень зла, — пробасил Морвейн, не поднимая взгляда. — Рано или поздно бездушные взбунтуются. Если начнется гражданская война… вообще любая война фатальна для цивилизации типа Катар.

— Получается, мы застали Анвин на относительно ранней стадии развития, — добавил один из присутствовавших ученых, — и до разрушения планеты еще очень далеко. Тем выше вероятность успеха эксперимента.

Беленос Морвейн промолчал.

Хоть он всеми силами пытался увлечься работой и позабыть, все равно горький червячок ел его изнутри. Он знал, что поступил опять неправильно; вся его надежда была на то, что Волтайр и профессор Квинн справятся. Но…

Но изо дня в день смотреть, как… нет, невыносимо.

Позднее, когда совещание уже закончилось, и голоса разведчиков истаяли в вакууме, капитан Синдрилл вновь подошел к Морвейну, разглядывавшему фотографии Тонгвы на стенде, и вполголоса произнес:

— Остается ждать лишь выводов Лекса. Я, впрочем, почти уверен, что он отправит вас на планету, Беленос.

Огромный холл был неясно освещен старинными лампами, свисавшими на цепях со сводчатого потолка. Многое здесь было из драгоценного дерева, инкрустированное серебром и золотом, прекрасные резные панели на стенах, тяжелые обитые бархатом стулья, длинный стол с полированной поверхностью. Этой роскоши было много лет; резьбой по дереву занимался когда-то древний знатный клан аристократов, от которого ныне осталось едва ли два человека.

Ему, в общем-то, подобная роскошь была не нужна, он знавал и лишения: будучи восемнадцатилетним юнцом, он ушел в голую степь и провел там почти два года, исследуя собственное сознание. Однако по давно сложившейся традиции Наследник должен был жить в этом месте, где веками жили его предки.

Марино Фальер и теперь сидел во главе стола, опершись о столешницу локтями, и в руках держал старый уже рисунок, сделанный одним из космонавтов: на наброске изображен был инопланетный корабль, каким они увидели его.

Тяжкие думы одолевали его.

Вот бесшумно открылась высокая дверь, и в холл шагнул знакомый ему человек. Он был невысок ростом и выглядел обрюзгшим, видавшим виды; короткие черные волосы курчавились за его ушами, всем своим обликом Тегаллиано напоминал разочаровавшегося в себе и в жизни, слабовольного мужчину возрастом больше пятидесяти лет, однако глаза его были черными и пугающими. Этот человек был не так прост, каким казался. Фальер доверял ему; это уже само по себе что-то означало, потому что Фальер мало кому доверял.

— Положительного результата нет, — коротко сообщил Тегаллиано, подойдя к столу и остановившись у другого его края. — Хотя у моих людей было несколько подозреваемых на примете, все они при проверке оказались обычными закованными.

Фальер нахмурился, положил рисунок на столешницу и поднял на главу управляющих Тонгвы тяжелый взгляд. Тегаллиано продолжал стоять, чуть сгорбившись, его одутловатое лицо ничего будто не выражало, короткие толстые пальцы рассеянно скользили по полированному дереву, щупая уголок стола.

— Что же, вы думаете, что они действительно так и не отыскали Анвин? Или, может, что они не сумели проникнуть в наше общество?

— …Нет, — помолчав, ответил Тегаллиано. — Наоборот, я более чем уверен, что они уже здесь. Это и пугает, господин Фальер. Они достаточно хитры, чтобы не попасться даже моим людям.

Фальер, задумавшись, потер покрытый щетиной подбородок, вздохнул.

— Однако это необходимо было сделать, — пробормотал он, не глядя на главу управляющих Тонгвы. — Для чего?.. Как же это порою трудно, если бы вы могли это себе представить, Тегаллиано. Я твердо знаю, что мы должны продолжать искать. Но приведет ли это к чему-то, — не знаю.

— Возможно, прямые проверки — не лучшее средство, — предположил тот. — Мы выведем их на чистую воду хитростью. Пусть думают, что мы ни о чем не догадываемся. Когда они утратят бдительность, будет проще поймать их. Мои люди будут продолжать наблюдения.

— Да, вы правы. Выждем… время покажет.

Время; всемогущее время всегда, всю жизнь было его союзником. Время не подводило его и не обманывало. Когда восемь лет тому назад его младший брат попытался совершить переворот и занять его место в сияющем дворце, время приняло его сторону, и он победил. Алехандро считал, что сильнее его… но Марино оказался опытней.

И ждать он умел как никто другой, но отчего-то в последние дни начинал тревожиться. Эта тревога была дурным знаком. Наследник давно привык доверять своим инстинктам, они зачастую вели его, когда рассудком он еще не понимал, в какую сторону движется.

— Другие вещи беспокоят меня, господин Фальер, — осторожно произнес Тегаллиано, глядя куда-то поверх рисунка с инопланетным кораблем. — Бездушные волнуются. Новости о появлении чужаков достигли и их ушей откуда-то. Вы знаете, старые сказки… эти люди все воспринимают примитивно, и вести об инопланетянах испугали их.

— Чем же это плохо?

— Они… нервничают, — толстяк пожал плечами. — Я опасаюсь, если инопланетяне действительно войдут с нами в контакт, и мы не предпримем каких-то решительных действий, бездушные могут взбунтоваться.

— Этого не произойдет, — решительно возразил ему Фальер. — …Однако необходимо быть начеку. На Анвине наступает смутное, тяжелое время.

Он хорошо знал эти старые теории, но никогда не соглашался с ними. Вселенная бесконечна; зародившись из точки с непредставимыми размерами, вселенная существовала много миллионов лет и будет существовать… Вселенная возникла сама по себе, просто потому, что такова была случайность, и…

Он уверен был: они неправы. Он твердо верил, что есть непознаваемое, вечное существо, воля которого и воплотила реальность в жизнь. Он твердо верил, что вселенная существует с высшей непреложной целью, и венец ее развития — человечество, а человечество должно поставить перед собою первостепенную задачу: познание Бога.

Он верил: когда человечество придет к Богу, сольется с ним, тогда реальность в ее нынешнем состоянии перестанет существовать, время остановится, и наступит вечное блаженство.

Эти идеи проповедовали его предки поколениями.

Но были они.

Они полагали, что человечество — лишь крохотная пылинка в безбрежном океане и никак не может быть ни вершиною, ни смыслом, что венец нашего существования — смерть.

— Если это так, — говорил он, обращаясь к холодным небесам, — то отчего во вселенной нет иного разума, кроме нашего? Нет других форм сознания? Разве это не доказывает, что мы — уникальные, мы важнейшие?..

Мириады звезд зажигались пред ним и по мановению его руки гасли.

И теперь он стоял в полном одиночестве, не обращая внимания на ледяной воздух, сжавший его голые плечи тисками, босой на каменных плитах балкона, стальные иглы холода впивались в ступни, он не чуял их.

Глаза его были закрыты; звезды сияли, а он искал среди них, продолжая аккуратно перебирать тонкие нити пальцами.

Оставалось только искать. Время уходило; прошлое переставало быть истинным, будущее еще не вступило в силу. Оставалось искать такое будущее, которое бы устроило его. Это было непросто. Будущее состояло из мириадов чужих решений, и хотя он мог осторожно передвигать нити паутины…

Как бы он ни искал, оставалось одно; и в будущем для него мерцала огромная красная звезда. Он еще не знал, что за человек кроется за нею, но решение, принятое этим человеком, должно было определить все.

В ту ночь Марино Фальер пытался найти этого человека.

Он все глубже погружался в пучины собственного сознания, и диковинные, подчас даже пугающие видения представали перед ним. Неведомые сияющие столбы, ослепительные сгустки света, мерзкие твари; нагие люди, погруженные в вечный сон, плыли в бесконечном мраке, тонкая мерцающая пуповина связывала их с толстой ветвью бытия, вокруг которой порхала моль. Чудовищные насекомые грызли этих людей, перебирая мохнатыми липкими лапами.

Он искал, зная, что рискует собою, и вот перед ним предстал человек.

Он дрейфовал в космосе сознания, руки его были безвольно раскинуты в стороны; паутина окутывала его собою, так, что не видно было даже его лица, и ее струны тянулись от него во все стороны.

Фальер замер, чувствуя странную панику, почти ужас. Бестелесная кисть его поднялась, еще немного — он коснулся бы этого человека…

Удар.

Он вздрогнул и открыл глаза. Его колотило; пожалуй, никто и никогда еще не видел Наследника столь потрясенным и даже растерянным. С усилием он распахнул дверь и бросился в теплый мрак комнаты.

Метался там туда и обратно, не находя себе места, наконец практически упал на край постели и медленно поднял дрожащую руку.

Пальцы его все были обожжены.

Ночной холод врывался в распахнутую настежь дверь, но он продолжал сидеть за кухонным столом, сгорбившись и обхватив себя за лоб ладонями, и будто ничего не замечал.

Шел снег, и ветер задувал маленькие белые бурунчики по полу в комнату, абажур низко висевшей люстры раскачивался от дыхания зимы, в темноте похожий на темное пятно над его головой. Подбородок сидевшего человека выхватило из сумрака тусклым сиянием с улицы, четко очертило контур его острого носа с горбинкой, но глаза оставались в тени рук.

Вселенская тяжесть наваливалась на сгорбленные плечи Леарзы, давила на хребет. Он проснулся глубокой ночью и больше уж не мог уснуть, бережно накрыл нагое плечо Волтайр одеялом и ушел на кухню, чтоб не беспокоить женщину. Плоский планшет тенью лежал на столе возле его правого локтя, но Леарза с негодованием отодвинул его.

Страх душил его; молодой китаб раньше нечасто сталкивался с этим чувством и теперь попросту не знал, что ему делать и как бороться с липкими пальцами кошмаров. Сомнения одолевали его.

Он уверен был, что она крепко спала, когда он уходил из спальни, знал, что совершенно бесшумно спускался по лестнице, да и теперь сидел почти неподвижно; но все равно слишком долго в одиночестве побыть ему не удалось, и его уши уловили шорох ее шагов.

Она открыла дверь кухни, вяло поднеся кисть ко лбу, сонным голосом спросила его:

— Ты чего тут сидишь совсем один?

Он не ответил, отвернулся. Она была даже на вид мягкая и уютная, от нее так и веяло теплом, вьющиеся волосы ее растрепались и спускались черными прядями по плечам. Она еще наполовину была во сне, но медленно выныривала из бездумного мира грез, его сгорбленный силуэт насторожил ее, встревожил. Она подошла, шаркая сваливавшимися тапками, к столу и положила ладонь на его спину между лопатками, чуть пошарила.

— Ты же замерзнешь и простудишься. Для чего ты открыл дверь?

— Так лучше думается, — скривившись, отозвался Леарза. — Оставь. Иди спать. Я потом приду.

Она не послушалась и опустилась на стул рядом, склонилась над столешницей, заглядывая в его прикрытые ладонями глаза.

— Опять сон приснился?

— Опять… — уголок его рта дернулся.

— Если ты прекратишь так много думать об этом, они наверняка пройдут. И ты не говорил еще с профессором Квинном? Может быть, мне поговорить с ним?..

— Нет!

Она даже отпрянула от него от неожиданности; Леарза убрал руки, взглянул на нее. Призрачный зимний свет падал на ее круглое лицо и выбелил его, ясно вычертив линии, тогда как его лицо оставалось во тьме, он знал.

Осекшись, он вздохнул и снова сгорбился.

— …Извини. Но профессору… лучше не знать. Эти сны не пройдут, ты понимаешь? Они будут сниться мне… потом он начнет разговаривать со мной даже наяву, и я окончательно сойду с ума.

— И ты будешь сидеть, сложа руки? — спросила она.

— Я ничего не могу с этим сделать, Волтайр. Тысячи, если не миллионы людей до меня прошли этот путь.

— Я все-таки думаю, что надо посоветоваться с профессором. Ладно, ладно, не сердись. Но ведь он много лет посвятил изучению цивилизаций вроде твоей, не может быть, чтобы у него не было совсем никаких идей по этому поводу! Наконец, он был одним из тех, кто разработал теорию массового бессознательного Катар…

— Молчи, — с тоской в голосе попросил ее Леарза. Слова ее впивались ему в душу, терзали его; рассудком он понимал, что она права, но все было не так просто, как ей казалось.

Он боялся.

Он знал: он явится к профессору и расскажет правду, и профессор будет по-прежнему благодушно улыбаться ему и, возможно, что-нибудь посоветует, но потом…

Больше всего он боялся, что в Дан Улад после этого явятся вооруженные разведчики и заберут его. Что с ним сделают потом?.. Заточат в застенках ксенологического корпуса, будут наблюдать за ним, как за подопытным кроликом, вести записи, исследовать его неуклонно впадающий в бешенство мозг…

Может быть, ради своей науки они даже не подарят ему легкой смерти, будут держать его связанным, чтобы посмотреть, как далеко это все может зайти.

Эти мысли были ужасными; картины, рисовавшиеся его воображению, оказались еще страшней.

В последние дни он начал опасаться даже Волтайр. Что, если она не послушает его и расскажет профессору? Тот наверняка предпримет что-то… это Волтайр не понимает, чем ей грозит его состояние, но профессор!..

И это тоже угнетало его. Леарза понимал: если он действительно обратится в безумца, как это случалось с сотнями людей на его родной планете, Волтайр окажется в смертельной опасности. Он, конечно, не обладает никаким Даром, да и мечник из него, к счастью, ерундовый, однако она — беззащитная женщина, даже с кухонным ножом в руке он будет для нее неодолимой угрозой.

Он понимал, что он должен сделать, но никак не мог решиться.

А она подняла руку и молча ласково принялась гладить его по затылку.

Он склонился над столешницей еще ниже и вовсе лег; ее ладонь все не убиралась, прикосновения успокаивали, но в то же время что-то будто кровоточило у него внутри, жгло, не давало покоя.

— Я должен уйти, — тихо сказал он, зажмурившись.

— Уйти?..

— Прочь из Дан Улада, — добавил Леарза. — Вернуться в ксенологический. Может, кто-то из младших согласится приютить меня.

Она помолчала.

— Ты действительно думаешь, что ты настолько опасен?

— Я не могу отвечать за себя, Волтайр. Я не знаю.

— Мне кажется, ты преувеличиваешь, — сказала женщина. — Но если ты думаешь, что так будет лучше… по крайней мере, ты не собираешься уходить сейчас же? Ведь, если не считать этих снов, я не замечала за тобой ничего странного.

Леарза вскинулся, стряхнув ее ладонь. Метель за окном не прекращалась; ледяной сквозняк тянул по ногам. На мгновение ему показалось, что эта комната находится на самом дне какой-то чудовищной пропасти, из которой невозможно выбраться. Женщина по-прежнему сидела рядом с ним, и ее глаза были почти белыми от падавшего в них света, и Леарза ощутил глухое отвращение.

— И на том спасибо, — глухо сказал он и стремительно поднялся. Волтайр осталась сидеть; как был, в одной футболке, босой, он подошел к раскрытой двери и шагнул туда. Снег ударил ему в лицо, но он не ощущал этого, он спустился по замерзшей лестнице и оказался в черно-белом саду.

— Леарза, — позвала его Волтайр, подбежавшая к двери. Он не обернулся и пошел прочь. — Леарза, что ты делаешь!..

Она так и не пошла за ним следом, и он скоро оказался на таком расстоянии от дома, что не мог слышать ее голоса, бесконечно бродил по занесенным снегом дорожкам, а с черного неба сыпался на него белый пепел. Он не чувствовал холода и рухнул ничком под старой яблоней, руки его увязли в хрустком покрывале, он лежал, упираясь лбом, пепел заметал его, а внутри у него больно рвалось и таяло.

Она отыскала его позже, она была обута в сапоги и наспех накинула на плечи старую куртку Бела, опустилась перед ним на корточки, трясла его за плечи.

— Леарза! Леарза, чем ты думаешь! Ведь ты простудишься! Вставай сейчас же, пойдем домой!

То ли от холода, то ли от боли все онемело в нем, он послушно поднялся и пошел за нею, но что-то безвозвратно ушло раз и навсегда.

Зачарованные сиянием огней Централа бездушные наивно полагают, что все без исключения аристократы — словно молодые боги, они одинаково могущественны, и по одному их слову небо поменяется с землею местами; однако в самом деле это не так.

Семья Кандиано издревле считалась одной из благороднейших в Тонгве, и отец его был телепатом, имел значительные связи во дворце и одно время даже возглавлял службу связи. Те времена ушли, отец умер, под конец жизни впав в постыдное состояние старческого слабоумия, а сам он, к сожалению, талант своего родителя не унаследовал.

Тем не менее Орсо Кандиано был почтенный, всеми уважаемый человек, владел роскошным особняком почти в самом центре Тонгвы, и многочисленные бездушные служили ему. Жены у него, правда, не было: она умерла два года тому назад, пытаясь разрешиться от бремени, но в итоге Кандиано похоронил и ее, и злополучный плод.

Поначалу он был действительно безутешен; погиб его единственный наследник, на которого он возлагал такие значительные надежды, — что, если ребенок вырос бы телепатом, как дед?.. Но время лечит любые раны.

Сегодня в богатом особняке Кандиано ярко горели огни, а в сумрачных залах с широкими окнами звучали голоса.

В первое время после возвращения одной из миссий Традонико в Централе только и говорили, что об инопланетянах, чей корабль так напугал космонавтов, однако вот уже почти год прошел (по времени Анвина), а инопланетяне все никак не объявлялись. Говорить о них попросту стало неинтересно: ровным счетом никаких новостей о них не было, а все, что можно было сказать, уже сказали.

И Орсо Кандиано ничуть не беспокоила перспектива появления этих странных существ (Традонико почему-то был уверен, что они люди, но в пышных холлах особняков часто высказывались предположения, что это раса негуманоидного происхождения), его волновали другие вопросы. Жизнь продолжалась, а он в последние годы чувствовал себя совершенно никчемным, бесполезным человеком, и это мучило его.

Таким образом, хотя люди вокруг него беспечно разговаривали, смеялись, сам хозяин сидел в одиночестве поодаль от шумных компаний, облокотившись о ручку кресла, и размышлял о своем. Кандиано было сорок три года; он не строил иллюзий, молодость уже прошла для него. Все же он не был еще стар. В первое время, будучи двадцатилетним юнцом, смысл своей жизни он видел в благополучии фамилии Кандиано, страстно мечтал открыть в себе дар не слабее отцовского, потом, когда понял, что он не унаследовал этого таланта, возложил свои надежды на будущего сына. Однако теперь Орсо Кандиано казалось: этот смысл слишком… мелок. Человек следует своим примитивным инстинктам, создавая семью и заботясь о потомстве; такая жизнь теперь не устраивала его, и он начал задумываться о том, какова высшая цель бытия человеческого существа.

Он как раз погружен был в раздумья о мировом равновесии и каких-то подобных вещах, когда уединение его оказалось разрушено: двое подошли к низкому столику, возле которого он устроился.

— Не возражаете, если мы нарушим ваш покой, Орсо? — вежливо поинтересовался мужчина. Кандиано поднял взгляд: а, это старые знакомые, супружеская пара Камбьянико.

— Да, пожалуй, нет, — отозвался он, потому что этикет не позволял ответить на подобный вопрос утвердительно. — Присаживайтесь, мои любезные друзья. Надеюсь, этим вечером вы не скучаете.

— Ничуть, — глубоким хрипловатым голосом ответила женщина. Беатриче Камбьянико никогда в жизни нельзя было бы назвать красивой или даже симпатичной; у нее было слишком вытянутое лицо, кожа испещрена оспинками, губы узкие, крючковатый нос, — но вместе со всем этим каждая ее черточка была столь оригинальна, что она поневоле привлекала к себе внимание, и понемногу, общаясь с нею, собеседник совершенно забывал свое первое негативное впечатление.

— Хотя, пожалуй, я понимаю, отчего вы уединились здесь, поодаль от остальных, — чуть недовольно взглянув на жену, добавил Витале Камбьянико. — Эти светские разговоры кого угодно утомят.

— Ну что ты, — она надула губы. — Такие интересные новости! Вы слышали, Орсо? Говорят, на днях должен из Вакии прибыть двоюродный брат Теодато Дандоло! По слухам, еще их родители разругались насмерть и не общались много лет, но этот Моро, кажется, намерен восстановить родственные отношения.

— Тьфу, — немного рассердился ее муж, — и это ее интересные новости. Женщины! Лучше бы эти люди обсуждали последний опубликованный труд господина Контарини, но нет, их волнуют какие-то там самонадеянные юнцы.

— Господин Контарини написал новую книгу? — спросил Кандиано; действительно, ни Теодато Дандоло (короткий укол зависти: Дандоло был одним из вычислителей), ни какой-то там Моро его не интересовали. — Я еще не имел возможности прочесть ее.

— О, если хотите, я вам принесу свой экземпляр. Мне кажется, мысли, которые он высказывает в своем труде, просто неоценимы, — важно ответствовал Витале Камбьянико, большой любитель философских трактатов, — не говоря уже о том, что они беспрецедентны! Никто до господина Контарини, кажется, не задумывался о таких вещах. Вот скажите, Орсо, что вы думаете о наших отношениях с бездушными?

— …А что? — удивился тот. — Мне кажется, я думаю то же, что и все… никогда раньше не обращал внимания на эту тему. Предки бездушных принесли благородную жертву, позволив нашей цивилизации развиваться, и мы обязаны уважать их за это.

— Да, но это не все, — светлые глаза Камбьянико блеснули. — Положим, предки нынешних бездушных действительно сделали свой выбор, и мы обязаны их уважать, но современные нам с вами бездушные? Спрашивал ли их кто-нибудь, хотят ли они жертвовать собой ради нас?

— …Странный вопрос, — Орсо Кандиано поднял седоватую бровь.

— Вот в этом и дело, — невпопад добавил Камбьянико. — За них уже все было решено. Но вы сходите как-нибудь в жилой квартал закованных, Орсо: посмотрите, в какой чудовищной нищете они живут. Как они страдают! Неужели они в самом деле должны страдать?

— А вы сами там были?

Камбьянико это сбило с толку: очевидным образом, ответ был отрицательный.

— Нет, но мы с женой принимаем меры, — наконец нашелся он. — Мы мечтаем организовать общество, целью которого было бы помогать бездушным и особенно закованным. Ведь это по-человечески, не правда ли? Сострадание — то, что отличает нас от машин.

— Я не уверен, что бездушные оценят ваши старания, — прохладно заметил Орсо Кандиано. — Впрочем, если вы действительно желаете попробовать, я бы на вашем месте поговорил сначала с кем-нибудь из управляющих; только они в полной мере понимают этих людей, они точно знают, каковы чаяния и надежды бездушных.

— Да, конечно, вне всякого сомнения, вы правы, Орсо. Так я занесу вам на днях книгу?

— Почему бы нет, если она вам не нужна, — согласился он.

Супруги пожелали ему доброго вечера и оставили его; Кандиано продолжил сидеть в одиночестве, снова оперевшись локтем о ручку кресла. «Этот Камбьянико, — думал он, — непроходимо глуп. Из тех, кто любит кричать во всю глотку и ничего не делать. Что он знает о бездушных? Ничего. Другое дело господин Контарини, возможно, болван попросту неправильно понял его философские построения».

Молочное сияние заливало мир. Под ногами была твердая металлическая поверхность; всюду, куда ни посмотри, — облака…

«Я на крыше. Все как и должно быть».

Одной рукою он держался за серебристый поручень, уходивший в туман, он знал, что поручень должен быть холодным, но холода не ощущал. В ушах отчаянно свистел ветер. Облака окутали город, так что не видно было ничего, кроме пробивающих сливочную поверхность шпилей. Где-то далеко мерцал красный огонек.

Он стоял, потому что никуда не нужно было спешить; он не представлял себе, что можно делать что-то еще, только стоять и смотреть на эти облака, столпившиеся вокруг него. За исключением ветра, все оставалось неподвижным. Само время остановилось.

Как он оказался на этой крыше, наконец, что это за город, — он не помнил, но и это было неважно, он просто дышал полной грудью и чувствовал себя свободным.

Свобода…

Он помнил, что он должен опасаться за свою свободу, но почему — не знал, все расплывалось в дымке. Никто не мог настичь его, пока он здесь, и он оставался, и ветер трепал его куртку, волосы, напрасно пытался сбить его с ног.

— Время, — произнес знакомый голос. — Словно песок между пальцами, оно неумолимо ускользает, и никакими усилиями не сдержать его. Ты знаешь, почему?

— Нет, — отозвался Леарза. — Время не касается меня.

— Верно. Ты хватаешься за любые знания, какие только можешь добыть. Но ты боишься времени и избегаешь его, даже вопросов о нем. Ты поступаешь, как трус. Обернись и посмотри мне в глаза.

Он медленно повернулся.

Рядом с ним, совсем близко, стоял другой человек. Ветер точно так же вздыбил на нем кожаный плащ, рвал его длинные волосы; ноги этого человека утопали в тумане, светло-карие, почти желтые глаза в упор смотрели на Леарзу.

— Проклятый ублюдок, — выдохнул китаб. — Оставь меня в покое, убирайся! Какого черта ты преследуешь меня? Я не хочу даже вспоминать о тебе. Ты мертв! Ты мертв!

— Мне некуда идти, — повторил Эль Кинди.

— Так исчезни, растворись!

— Я не могу. Я — часть тебя. Ты можешь бесконечно убегать от собственной тени. Прими это, как полагается мужчине, и не скули, будто побитый щенок.

Леарза осекся и склонил голову, тяжело дыша. В чем-то этот мерзавец был прав; он понимал, что принять это, как мужчина — означает…

— Ты и этого боишься, — снисходительно добавил Эль Кинди. — Ведь никто не знает, что ожидает тебя там.

— А ты? — Леарза поднял взгляд на него и криво усмехнулся. — Ты же умер! Что ждало тебя там, Эль Кинди?

— Я не знаю, — бесстрастно отозвался тот. — Ведь я — не то же самое, что человек, живший тысячи лет назад. Я лишь его кровь в твоих жилах.

Я, в отличие от него, так никогда и не перешагнул этой черты.

Он остался стоять, навалившись спиною на поручень крыши, и туман обволакивал его. Страха в груди не было, только бесконечная усталость. Ничего нельзя было изменить… ничего.

— Что это за место? — хрипло спросил Леарза.

— Это твое собственное сознание, — был ответ. — Долгое время эта часть его была наглухо закрыта от тебя самого. Но время уходит, и наконец оно раскрывается.

— Пока что я только вижу тебя во снах, — сказал он. — Скоро начну слышать и наяву, так? Как Острон и остальные. А потом…

— Но я не Асвад.

— Откуда мне знать, кто ты на самом деле!

Эль Кинди тихо, сипло рассмеялся.

— Ты никогда не был идиотом.

— Они считают, что это лишь особенность головного мозга, — пробормотал Леарза. — Что все дело в его устройстве. Быть может, когда-нибудь они научатся удалять эту проклятую часть, из-за которой я вижу тебя. Сделают мне лоботомию…

— Это все равно, что умереть.

Он отмахнулся.

— Перестань стоять на месте, — сказал Эль Кинди. — Возьми себя в руки. Хоть раз задайся вопросом о том, что такое время.

— Да для чего мне это? Я не имею к нему никакого отношения! И ты проваливайся к черту!

— Ты имеешь ко времени самое прямое отношение, Леарза. Или ты забыл, кто ты?

— Проклятый неудачник.

— Время неравномерно. Оно истинно только в одном-единственном моменте: сейчас. Прошлое уже утрачивает свою истинность, становится иллюзией. Будущее еще не наступило и может быть изменено.

— Разве? — оскалился Леарза. — Очень тебе удалось изменить его, а?

— Я пытался. То, что я не смог, лишь означает, что я был слаб.

— Уж если ты был слаб…

— Были и сильней меня, — возразил Эль Кинди. — К сожалению, наш Дар всегда был самым… тяжелым бременем. Многие сходили с ума, не в состоянии справиться с видениями.

Леарза промолчал. Время стояло на месте; единственный истинный момент…

— Человечество насажено на иглу времени, — добавил Эль Кинди, оглядываясь на облачное море позади себя. — И не может слезть с нее. Но такие, как мы…

— Не сравнивай меня с собой! У меня нет твоего проклятого Дара и никогда не было!

— Почему ты считаешь, что его никогда и не будет?

Он осекся.

Тишина.

— Нет, — прошептал Леарза. — Только не это. Нет. Этого не может быть. Ведь дедушка сказал, что Дар не откроется мне. Я лишен твоих чертовых способностей. Я…

— Он сказал, что Дар не откроется тебе, — перебил его Эль Кинди, и его золотые глаза уставились на китаба. — Что небо заберет тебя раньше. Небо забрало тебя.

— Надоели, честное слово, — чуточку сердито буркнул себе под нос молодой Теодато Дандоло, комкая надушенную записку и метко швырнув ее в корзину для бумаг. — Спасибо, Нанга, и можешь идти.

Нанга, смуглый и пожилой уже бездушный, коротко поклонился и послушно вышел.

Теодато Дандоло принадлежал к древнему, хотя, может быть, доселе не слишком знатному клану, в числе представителей которого талантливые люди встречались, но довольно редко; сам он был гордостью и главной надеждой своих родителей, которые, невероятно обрадовавшись тому, что их сын открыл в себе дар вычислителя, вскоре после его совершеннолетия удалились на покой в один из уединенных степных монастырей. В самом деле Теодато был на удивление на них не похож; почтенные супруги Дандоло с младых лет были честолюбивы и амбициозны, помимо прочего, свято чтили учение Арлена и твердо для себя решили, что закончат свою жизнь в медитациях и посте.

Молодой их отпрыск терпеть не мог старые традиции и не слишком-то стремился занять какое-нибудь уважаемое место в Централе. Разумеется, его приняли в гильдию вычислителей, и довольно часто у него появлялась какая-нибудь работа, но карьерный рост Теодато интересовал мало.

И тут еще этот докучливый двоюродный брат, который, видите ли, решил, что необходимо простить друг другу старые обиды (родительские в том числе), и с неделю тому назад прислал письмо, в котором просил разрешения нанести визит.

Теодато пожал тогда плечами и ответствовал, что он ничуть не возражает, — в самом деле ему было глубоко наплевать. Но потом каким-то образом выяснилось, что о прибытии этого проклятого Моро знает весь Централ, и каждый второй встречный непременно желал выразить свое мнение по этому поводу, предпочтительно самому Теодато; дамы писали записки, убеждая его простить (что прощать?..) и принять этого Моро, как брата-близнеца, седовласые старики наставляли его, даже были те, кто считал, что двоюродного брата нужно гнать в шею и вспомнить, по какой причине их родители разругались. Теодато, между прочим, об этой самой причине не имел ни малейшего понятия и нисколько не желал знать.

Ну что ж, по крайней мере, вот уже сегодня дражайший братец должен прибыть полуденным рейсом в Тонгву, некоторое время Централ точно будет стоять на ушах, ну а потом уж они налюбуются на объект своих сплетен и, даст небо, успокоятся.

С такими раздраженными мыслями Теодато собирался на железнодорожный вокзал: любезного гостя надо было встретить.

На Анвине вот уже не первое тысячелетие производились автомобили: бездушные машины с железными внутренностями, однако использовались они лишь в крайних случаях, и на широких улицах Централа редко можно было встретить хоть один, поскольку аристократы издревле предпочитали лошадей. Теодато было наплевать на то, что у машины внутри бесчувственный двигатель, собранный из металла: зато машина перемещалась во много раз быстрее лошади. Только приходилось все-таки седлать игреневого жеребца, да к тому же, эта скотина обладала чертовски скверным характером и вот теперь опять едва не оттяпала хозяину палец; по привычке выругавшись себе под нос, он все-таки вскочил в седло.

Прибыв на вокзал раньше почти на полчаса, Теодато принялся бесцельно бродить по перрону и продолжал ругаться про себя. По правде говоря, он не имел никакого представления даже о том, как выглядит его двоюродный брат: за всю его жизнь, понятное дело, его родители вообще никогда не упоминали ни о нем, ни о его семье, только как-то однажды сухо сообщили, что «дядя Рикардо смертельно оскорбил папу».

Лишь бы этот Моро не оказался сентиментальным нытиком, не полез к нему с родственными объятиями, — сердито размышлял Теодато, и в таких размышлениях он провел все эти полчаса, когда наконец не объявили о прибытии поезда из Вакии; тяжко вздохнув, Теодато извлек из портфеля заготовленную табличку и встал с нею возле входа в здание вокзала. Вид у него, должно быть, был довольно унылый.

На перроне кишели люди; прибывших встречали, раздавались крики, смех, слезы, постепенно толпа рассасывалась, приехавшие и встречавшие один за другим проходили мимо Теодато, а братца все не было. Он уж успел озадачиться и подумать: никак перепутал время или день? Или напутал сам Моро? Или он вовсе раздумал приезжать?..

Так Теодато начал оглядываться, размышляя, что же ему делать, и не обратил внимания на угрюмого человека, шедшего в потоке пассажиров, так что даже вздрогнул и вытянулся по струнке, когда незнакомый бас прервал его мысли:

— Значит, ты и есть Теодато Дандоло.

Обернувшись, Теодато хлопнул глазами и в некоторой растерянности ответил, еще не соображая, что видит:

— Да, это я. А ты Виченте.

— Верно, — сказал тот. Теодато наконец рассмотрел его и едва не присвистнул.

Человек, стоявший перед ним, был высок, черноволос, и лицо у него было словно вытесано из камня: с жестким подбородком, слегка запавшими щеками. Холодные глаза смотрели на него в упор.

«Да, — немного озадаченно подумал про себя Теодато, — сентиментальностью тут и не пахнет».