6.18

Прогулка на край земли, к слиянию тектонических плит; к илу осевших отмелей и наводнений, в скит отшельника, нашедшего настоящий крест. Однажды в день землетрясения в городе родился невзрачный священник; потом его рукописи были рассеяны по миру, прошли через многие руки и оказались в библиотеке с кривыми стенами. И там они и оставались, пока неслыханный восторг от них не поднялся до коронующих деву ангелов и голубки. Если бы мы были дельфинами, что бы мы играли? Если бы у нас было четыре руки, разветвился бы Бах еще больше? Пусть наши большие пальцы противостоят остальным. Пусть наши зубы исчезнут, станут усом, как у китов, и вырастет наша любовь к планктону, так что мы сможем безудержно плескаться и играть.

Скорбь и печаль, скорбь и печаль разбивают заблудшее сердце надвое. И когда позовут на посадку, она должна быть на месте 6D, без вида наружу, летящая по воле ветров. Она приземлится, она уже приземлилась, может ли она приземлиться, все ли ее бумаги проштампованы и проверены? Столько ли в ней сантиметров и ее ли это родимые пятна? Глаза золотые, волосы голубые? Еe мраморно-серое обиталище. Она написала «die Liebe» в моей тетради. Знак Кампари сияет в Лидо, и, увидев его, я пою про форель. Сверху темнеет над красными, цвета водорослей, столбами, и музыка стелется над неровными отмелями и мелководьем.

Синьора Мариани может думать о простынях все, что ей заблагорассудится. Граф Традонико может ухаживать за своими рощами мушмулы и ставить пугало против лавины. Пусть мрачный Шелль здравствует хоть на Марсе, и Юко простирается на могиле Бетховена. Пусть хозяин манора в Рочдейле88 спускает свой гроб на каноэ и радостно носится духом над водами. Пусть Жажа спит на подушке из пикши в футляре для виолончели Марии. Пусть миссис Вессен доживет до своей тысячной луны. Пусть Изабэлл разгладит свой лоб. Пусть бедная Виржини не плачет. Пусть все пройдет и все останется, но мне-то как прожить эти дни?

Как невозможно дважды войти в одну и ту же реку, так потерянное доверие не восстановить. Мы играем в мрачной школе, полной нехороших предчувствий, с абсурдно скошенным вперед крестом, но люди все равно аплодируют. Мы играем на вилле в Италии, с раскаленной до солнечной температуры розой, с ирисами, умирающими в поле, на огражденной шестой части Венеции. Виллу охраняют две громадные белые собаки, похожие на игривых белых медведей. Черешня созрела, и я гуляю по саду, целуя и скусывая ягоды с деревьев.

Я все испробовал. Я видел на лодке собачку, будто сошедшую с картины Карпаччо. Я видел ее — маленькую белую верную собаку, наблюдающую за жизнью вокруг: она заметила богатство жемчугов на шее женщины, она измерила печаль подростка в одежде марки «Инвикта». Вода вьется под мостами, будто ленивый дислексик выписывает литеру «S», а энергичная собачка — украшение на носу скучной баржи. Передние лапы совсем спокойны. Моя рука была уже тогда остановлена или позже? Каждая тварь бывает печальной89, однако раскаиваются единицы.

Видишь, как молния сверкает и пронизывает черную лагуну до освещенной белым светом церкви, ее двуликий фасад, мажорный и минорный одновременно. Это купель, в которую окунули нашу общую плаценту и дали нам имя, а мы, поклонившись, сбежали. Пирс, Эллен, Билли, Алекс, Майкл, Джейн, Джон, Седрик, Перегрин, Анн, Бад, Тод, Чад, Джеймс, Сергей, Юко, Вольф, Ребекка, Пьер: какие списки кораблей и семени наполнят этот полк, эту компанию, эту колбасную оболочку? Эти острова неспокойны и полны звуков90. За розовой стеной возводят дыбу. Лайнер мычит, и воробей вопит. След зеленой воды, воздушный шарик, бронзовые колокола. Она читает это по моим губам — ее собственные бледнеют.

Загрузка...