Ложная девятка. 9

Глава 13

Пока я водил экскурсию по ноябрьскому Киеву, показывая гостям купола Софии и брусчатку Андреевского спуска, в четырёхстах километрах от Барселоны разверзлись хляби небесные.

Третьего ноября 1987 года на комарку Ла-Сафор и долину Рибера-дель-Хукар обрушился дождь такой силы, какой Испания не видела десятилетиями. За сутки на маленький городок Олива, что на побережье к югу от Валенсии, выпало восемьсот семнадцать миллиметров осадков. Восемьдесят сантиметров воды с неба за двадцать четыре часа. Это был европейский рекорд, который держится до сих пор.

Рамблы — сухие русла, которые оживают только в сезон дождей — превратились в бурные реки. Потоки грязной воды сносили автомобили, врывались в дома, заливали апельсиновые рощи и рисовые поля. Гандия, Олива, Тавернес-де-ла-Вальдинья, Бенирредра — десятки городов и посёлков оказались под водой. Людей снимали с крыш вертолётами. Кто-то не успел выбраться.

Мы узнали об этом, когда вернулись в Барселону после киевского триумфа. В аэропорту Эль-Прат я купил газету — просто по привычке, посмотреть, что пишут о матче. И остановился на месте.

На первой полосе «Ла Вангуардии» был не футбол. Вместо привычного отчёта о матче, вместо фотографий с моими голами или ликующих болельщиков — затопленные улицы, люди по пояс в воде, перевёрнутые машины в мутных потоках.

Для Испании это было нетипично. После такого матча — камбэк с 0:3, выход в следующий раунд в серии пенальти, драма на сто тысяч зрителей — спортивные газеты обычно сходили с ума. «Марка» и «Ас» посвящали первые пять полос разбору каждого эпизода. А тут — тишина. Футбол ушёл на третью страницу, куда-то вниз, мелким шрифтом.

Я листал газету в такси по дороге домой и чувствовал странную неловкость. Вот я, триумфатор, автор двух голов, герой серии пенальти. А в двухстах километрах отсюда люди потеряли всё — дома, имущество, а некоторые и жизнь. И что-то с этим контрастом было не так. Что-то царапало.

Катя ждала меня дома. Она смотрела матч по телевизору — вместе с Мишель, и Заваровыми которых позвала к нам на этот вечер. Саня, да и Гарри потом рассказывали, что девчонки орали на каждый гол громче, чем стотысячный стадион в Киеве. А когда я забил решающий пенальти, Катя, по словам Мишель, расплакалась.

Я открыл дверь и сразу почувствовал запах кофе. На кухне негромко бормотало радио — местная станция, новости на каталанском. Катя сидела за столом, перед ней лежала «Ла Вангуардия» — видимо, Мишель принесла утром.

— Видел? — спросила она вместо приветствия.

— Видел.

Она встала, обняла меня, поцеловала. Но даже в этом поцелуе я почувствовал что-то рассеянное, словно мысли её были далеко.

— Мы с Мишель вчера после матча ещё долго сидели. Она осталась ночевать, утром только уехала. И мы всё это обсуждали. — Катя кивнула на газету. — Там ведь люди погибли, Слава. Много людей.

Я сел за стол, налил себе кофе. Он был уже чуть тёплый, но я не стал просить свежий.

— Знаю.

— И я подумала… — Катя замялась. — Мы же можем что-то сделать?

Я посмотрел на неё. Она сидела напротив, обхватив чашку обеими руками, хотя кофе давно остыл. Смотрела на меня своими серыми глазами — серьёзно, выжидающе.

— Что именно?

— Не знаю пока. Но ведь «Барселона» — это не просто футбольный клуб. «Més que un club», да? Больше, чем клуб. Вот и надо показать, что это правда. Не только на поле.

Катя всегда была такой. Тонко чувствующей, отзывчивой на чужую боль. Там, где я ещё только формулировал смутное ощущение неправильности, она уже видела конкретное действие.

— Мы с Мишель обсуждали, — продолжила она. — Можно организовать сбор помощи. От клуба. Лицами сделать тебя и Гарри — вы же звёзды, вас знает вся Испания. Нужно эфирное время на телевидении, радио. Напечатать листовки, объявления. Открыть счёт, куда люди смогут переводить деньги.

— А «Валенсия»? — спросил я. — Это же их регион. Они наверняка что-то организуют.

— Пусть организуют. Чем больше помощи, тем лучше. Речь не о конкуренции, Слава.

Она была права. Разумеется, права.

Вечером мы собрались вчетвером — я, Катя, Гари и Мишель. Сидели у нас в гостиной, пили вино — красное, риоху, которую Гари привёз из какой-то своей поездки. За окном темнело, ноябрьские сумерки опускались на Барселону мягко и незаметно. Здесь, в Каталонии, никакого дождя не было — сухо, тепло по местным меркам, градусов пятнадцать.

Гари сидел на диване, закинув длинные ноги на журнальный столик. Мишель устроилась рядом, прижавшись к его плечу. Катя принесла из кухни тарелку с сыром и хамоном, поставила на стол.

— Значит, благотворительная кампания, — сказал Гари. Его испанский за эти месяцы заметно улучшился, но он по-прежнему предпочитал английский. — Звучит хорошо. Но нужно понять, как это правильно сделать.

— Нужно идти к Нуньесу, — сказал я.

Хосеп Льюис Нуньес. Президент «Барселоны». Бизнесмен, строительный магнат, политик в той мере, в какой президент такого клуба неизбежно становится политиком. Человек, который думает категориями репутации, влияния, стратегии. Если мы хотим сделать что-то серьёзное от имени клуба — без него никак.

— Он согласится, — сказала Мишель. — Это же отличный PR для «Барсы». Иностранные звёзды помогают испанцам — это красиво.

— Дело не только в PR, — возразила Катя. — Люди действительно пострадали. Им нужна реальная помощь.

— Одно другому не мешает, — Гари пожал плечами. — Если Нуньес получит хороший PR, а пострадавшие получат деньги и вещи все в выигрыше. Не вижу проблемы.

Он был прав, конечно. Прагматичный англичанин, всё раскладывающий по полочкам. Но Катя смотрела на него с лёгким неодобрением — для неё важна была чистота мотива, а не только результат.

Я думал о другом.

Благотворительность — странная штука. Особенно когда ею занимаются знаменитости. Богатые люди, публичные лица, звёзды спорта или кино — они встают перед камерой, говорят десять слов с проникновенным выражением лица, фотографируются с каким-нибудь символическим чеком, жмут десяток рук на красиво организованном мероприятии. А потом уезжают обратно в свои особняки за высокими заборами выложенные мешками с деньгами.

И говорят простым людям: давайте, открывайте кошельки. Помогите нуждающимся. Мы-то своё лицо уже показали, наше дело сделано.

Это всегда казалось мне фальшивым. Богатые агитируют бедных делиться последним в пользу ещё более бедных — хотя казалось бы, сами могли бы просто взять и напрямую помочь. Без всей этой цирковой мишуры.

Я понимал, почему так происходит. Статус звезды не делает тебя автоматически хорошим человеком. Не делает тебя лидером мнений во всём подряд. Не делает твоё мнение авторитетным за пределами твоей компетенции. Звёзды с умным выражением лица зачастую несут такую ересь, что диву даёшься. Особенно когда начинают рассуждать о политике, экономике, социальных проблемах. Так что, может, и правильно, что от них требуется только лицо, а не мысли.

Но здесь, в нашей ситуации, всё было иначе.

Потому что я собирался не просто торговать лицом. Я собирался вложиться сам. Серьёзно вложиться, существенной суммой. Не символическим чеком на камеру, а настоящими деньгами, которые пойдут на настоящую помощь.

И если так — то никакого противоречия нет. Тогда можно и агитировать других без ощущения фальши.

— Я дам денег, — сказал я вслух. — Много. И если мы будем призывать людей жертвовать — это будет честно. Потому что мы сами жертвуем, а не только призываем.

Гари кивнул:

— Я тоже. Мишель?

— Конечно, — она даже удивилась вопросу.

— Значит, решено, — сказала Катя. — Завтра идём к Нуньесу.

Нуньес принял нас в своём кабинете на «Камп Ноу» — просторном, с видом на поле через панорамное окно. За спиной президента висели фотографии: он с королём Хуаном Карлосом, он с Круиффом, он с какими-то политиками, которых я не узнавал.

Выслушал он нас внимательно, не перебивая. Сидел, сцепив пальцы на столе, смотрел то на меня, то на Гари.

Когда Катя, она взяла на себя роль главного переговорщика, закончила излагать план, Нуньес помолчал секунд десять. Потом улыбнулся.

— Мне нравится.

Он встал, прошёлся к окну, посмотрел на пустое поле внизу. Рабочие меняли какие-то рекламные щиты вдоль бровки.

— «Барселона» — это больше, чем клуб, — сказал он, не оборачиваясь. — Мы говорим это постоянно. Но слова должны подкрепляться делами. Сейчас — как раз такой момент.

Он повернулся к нам:

— Вот что мы сделаем. Клуб выделит ресурсы. Эфирное время на каталанском телевидении, я договорюсь с TV3. Радио — это проще. Рекламные щиты вокруг поля — я поговорю с арендаторами, попрошу уступить часть времени под социальную рекламу. Или используем наши информационные табло. Напечатаем плакаты, листовки. Откроем специальный счёт при клубе.

Он указал на нас с Гари:

— Вы двое станете лицами кампании. Снимем ролик, проведём несколько публичных мероприятий.

— А «Валенсия»? — спросил я. — Они наверняка тоже что-то организуют.

— Разумеется. И это хорошо. Пусть помогают все. Катастрофа не знает клубных цветов.

Нуньес вернулся к столу, но садиться не стал — оперся руками о спинку кресла.

— И ещё, — он поднял палец. — Я позвоню Лерме. Жоан Лерма, президент Валенсийского сообщества. Мы знакомы. Нужно узнать, что именно требуется пострадавшим — не будем отправлять одеяла, если им нужны насосы для откачки воды. Координация с местными властями это важно. Они на месте, они знают ситуацию лучше нас.

Вот это был уже другой уровень. Не просто собрать денег и отправить что попало, а целенаправленная, адресная помощь. Нуньес думал как администратор, как политик, и это было именно то, что нужно.

— Лерма социалист, — добавил Нуньес, словно читая мои мысли. — Я — нет. Но в таких вопросах политика не имеет значения. Люди пострадали, им нужна помощь. Всё остальное — потом.

Катя посмотрела на меня с выражением «я же говорила». Més que un club. Больше, чем клуб. Оказывается, это не просто красивые слова.

Через три дня мы снимали рекламный ролик. Простой, без изысков. Мы с Гарри стояли на фоне клубного герба, по очереди говорили в камеру. Он — по-английски с субтитрами, я — на своём корявом испанском, который, впрочем, уже становился всё менее корявым.

Текст был короткий. Несколько предложений о том, что случилось в Валенсии. Призыв помочь. Номер счёта на экране.

Ролик начали крутить через неделю после наводнения. По TV3, по радио, на информационных табло перед матчами.

Нуньес сдержал слово — он связался с Лермой, и из Валенсии пришёл конкретный список: нужны насосы, генераторы, тёплая одежда, детское питание, медикаменты. Не абстрактная «гуманитарная помощь», а конкретные вещи для конкретных нужд.

И деньги пошли.

Сначала тонкой струйкой — сотня песет тут, пятьсот там. Пенсионеры, студенты, домохозяйки. Потом подключились компании — небольшие пожертвования, но их было много. А потом и крупные суммы: местные бизнесмены, которые хотели показать свою социальную ответственность, несколько банков.

К концу ноября на счету было достаточно, чтобы закупить всё по списку и ещё сверх того. Насосы, генераторы, одежда, продукты, медикаменты — всё это отправилось в пострадавшие районы колонной грузовиков с эмблемой «Барселоны» на бортах.

Я ездил туда один раз — не для камер, просто посмотреть. Гандия, маленький городок на побережье. Следы потопа были ещё повсюду: грязные разводы на стенах домов, выбитые окна первых этажей, горы мусора вдоль улиц. Местные жители разгребали завалы, выносили испорченную мебель, отмывали дворы.

Я помогал несколько часов. Носил мешки с мусором, таскал какие-то доски. Меня узнали, конечно, но никто не просил автографов. Здесь было не до этого. Пожилая женщина в чёрном платке, когда я помог ей вытащить из дома размокший диван, просто сказала: «Gracias, hijo». Спасибо, сынок. И пошла дальше — вытаскивать следующий диван.

Вот это было настоящее. Не ролики, не плакаты, не цифры на счету — а эта женщина с её разрушенным домом и простое «спасибо».

А футбол между тем продолжался.

Восьмого ноября мы играли дома с «Сельтой». Я вышел в стартовом составе, но весь матч был каким-то расфокусированным. Мысли возвращались к Гандии, к той женщине в платке, к грязным разводам на стенах. Тем не менее мы выиграли 2:0, хотя я и не забил. Голы записали на себя Линекер и Карраско. Я так, ружья заряжал. два голевых паса.

Через неделю — выезд в Севилью, к «Бетису». Длинный перелёт, незнакомый стадион, зелёно-белые трибуны. «Бетис» в том сезоне был откровенно слаб, и мы их разгромили — 5:1. Я забил дважды, Гари сделал хет-трик. Круифф после матча был доволен, хлопал нас по плечам, говорил что-то про командную химию.

Двадцать девятого — снова дома, теперь с «Кадисом». Ещё один разгром: 5:1. Трибуны «Камп Ноу» ревели от восторга. «Барселона» набирала обороты, Круифф выстраивал свою команду, и всё шло к тому, что этот сезон станет особенным.

Но я думал не только о футболе.

Всё чаще мысли возвращались домой. Не в Барселону — в настоящий дом. В Советский Союз.

Здесь, в Испании, мы собирали деньги для пострадавших от наводнения. И это было правильно, это было нужно. Но ведь дома тоже есть люди, которым нужна помощь. Сироты, больные, старики. Детские дома с облупившейся штукатуркой. Больницы с допотопным оборудованием. Спортивные школы без нормального инвентаря.

Я зарабатывал гигансткие деньги, по любым меркам я очень богат уже сейчас. Контракт с «Барселоной», рекламные соглашения, премиальные за победы. Деньги копились на счету, и я толком не знал, что с ними делать. Квартира в Барселоне была арендованная, машина — от спонсоров. Притом сразу несколько. Мы с Катей жили скромно, по привычке.

И вот теперь, после Гандии, после всей этой благотворительной кампании, я понял, что хочу сделать что-то и для своих. Для дома.

Но как?

В Советском Союзе нельзя просто прийти и дать денег. Нельзя открыть благотворительный фонд, как здесь. Нет механизма, нет инфраструктуры, У нас всё по другому

Нужен был кто-то, кто знает систему изнутри. Кто может открыть нужные двери. Кто проследит, чтобы помощь дошла до тех, кому она нужна.

Отец.

Георгий Александрович Сергеев, главный инженер нового автомобильного завода. Человек со связями. Человек, который знает, как устроена советская машина, и умеет с ней работать. Который может войти в серьёзные кабинеты если не с ноги, то как минимум без стука.

Я решил поговорить с ним при следующей поездке в Москву.

Идей было несколько. Самая очевидная — спортивная школа в Амценске. Я родом оттуда, это было бы логично. Мальчишка из маленького города, который стал звездой мирового футбола, возвращается на родину и строит школу для таких же мальчишек. Красивая история, понятная всем.

Но были и другие мысли. Детский дом — можно помочь конкретному учреждению, купить им нормальную мебель, одежду для детей, книги. Больница — оборудование, лекарства. Или что-то совсем адресное: стипендии для талантливых ребят из бедных семей.

Отец поможет разобраться. Он знает, куда деньги дойдут, а куда — растворятся.

Ноябрь заканчивался. Благотворительная кампания продолжалась, но уже по инерции — основная волна прошла, деньги собраны, помощь отправлена. Из Валенсии приходили благодарственные письма — от муниципалитетов, от школ, от простых людей. Лерма прислал Нуньесу официальную грамоту от имени автономного сообщества. Нуньес повесил её в своём кабинете, рядом с фотографией с королём.

Жизнь возвращалась в нормальное русло.

Мы с Катей сидели на нашем балконе —роскошном, с шикарным видом и морем на горизонте. Было тепло для декабря, градусов двадцать. Она куталась в плед, из-за лёгко ветерка, а я просто сидел рядом и держал её за руку.

— Ты изменился, — сказала она вдруг.

— В смысле?

— После Гандии. После всего этого. — Она помолчала. — Раньше ты был весь в футболе. Тренировки, матчи, тактика. А сейчас думаешь о чём-то другом.

— Думаю о доме.

— О Москве?

— О Мценске. Да и не только о нём. О том, что можно сделать дома. — Я посмотрел на неё. — Хочу поговорить с отцом. Он поможет разобраться.

Катя кивнула. Она не стала расспрашивать, не стала предлагать свои идеи. Просто приняла. Она всегда умела это — принимать мои решения, не пытаясь их переделать.

— Когда летишь?

— После Нового года, наверное. Посмотрим по расписанию.

Она придвинулась ближе, положила голову мне на плечо.

— Хороший ты человек, Слава Сергеев.

Я хмыкнул.

— Это ты хороший человек. Я просто рядом стою.

Она засмеялась — тихо, тепло.

И мы сидели так, пока не стемнело окончательно, и огни Барселоны не зажглись внизу, и море не превратилось в чёрную полосу на горизонте.

Впереди был декабрь, и новые матчи, и Новый год. А потом — Москва. И разговор с отцом.

И что-то новое, чему я ещё не знал названия.