Ложная девятка. 9

Глава 17

Москва встретила середину января внезапной серостью. Снег, выпавший под Новый год, давно превратился в грязную кашу, а новый всё никак не ложился. Небо висело низко, цвета несвежего бинта, оно буквально кричало что до весны ещё целая вечность. Термометр за окном показывал минус три. Не мороз, а так, промозглая слякоть, от которой не спасало никакое пальто. Ветер с Москвы реки нёс сырость и запах выхлопных газов.

Григорий Васильевич Романов сидел в своём кабинете на Старой площади, просматривая утреннюю сводку КГБ.

Сводка была стандартной, двадцать страниц машинописного текста, разбитых по регионам и темам. Прибалтика, Украина, Средняя Азия. Диссиденты, экстремисты, неформальные объединения. Романов листал привычно, делая пометки карандашом на полях, пока не дошёл до раздела «Закавказье».

Кафанский район Армянской ССР. Продолжается отток азербайджанского населения. За отчётный период покинули район 347 человек. Общее число выехавших с ноября 1987 года около 3800 человек. Фиксируются случаи угроз, порчи имущества, бытового насилия. Местные органы внутренних дел реагируют недостаточно эффективно.

Романов перелистнул страницу.

Сумгаит. Обстановка напряжённая. Среди рабочих промышленных предприятий распространяются слухи о «зверствах над азербайджанцами в Армении». Зафиксированы случаи антиармянских высказываний на собраниях трудовых коллективов. Отмечается повышенная активность криминальных элементов.

И дальше — сухие цифры, казённые формулировки, бюрократический язык, за которым угадывалось что-то очень нехорошее. Что-то, что пахло кровью.

Романов отложил сводку, потянулся к телефону. Снял трубку, нажал кнопку прямой связи.

— Бобкова ко мне. Срочно.

Положил трубку, закурил. Глянул на часы — девять утра. Чебриков, председатель КГБ, обычно докладывал лично, каждое утро в восемь тридцать. Но Чебрикова не было, угораздило же его именно сейчас лечь в ЦКБ. Какое-то обследование, что-то с желудком. Ничего серьёзного, врачи говорят, но на неделю выбыл. А тут такое варится.

Бобков появился через пятнадцать минут, значит, был где-то поблизости, в здании на Лубянке или в приёмной ЦК. Первый заместитель председателя КГБ, начальник легендарного Пятого управления.

— Вызывали, Григорий Васильевич?

— Садись, Филипп Денисович. — Романов кивнул на кресло напротив, подвинул к нему раскрытую сводку. — Вот это читал?

Бобков сел, бросил взгляд на страницу.

— Читал. Я её и готовил. Ну, не сам конечно, но перед тем как она к вам, а стол попала я всё перепровирл, лично, — со значением добавил Бобков.

— Тогда объясни мне, что там реально творится. Не вот этим вот языком, — Романов постучал пальцем по сводке, — а человеческим. Что за «недостаточно эффективное реагирование»? Что за «повышенная активность криминальных элементов»? Меня интересует механика. Кто, что, зачем.

Бобков кивнул, достал из портфеля папку — толстую, с синими закладками между страницами.

— Я ждал этого разговора, Григорий Васильевич. Подготовился.

Он раскрыл папку, положил на стол карту — подробную, топографическую, с отмеченными населёнными пунктами. Карта Армянской ССР. Красным карандашом были обведены несколько районов на юге: Кафанский, Мегринский, частично Сисианский.

— Начнём с Кафана. То, что в сводке это верхушка айсберга. С ноября оттуда идёт исход азербайджанского населения. Не бегут, их выдавливают. Методично, организованно, квартал за кварталом, село за селом. К концу месяца там не останется ни одного азербайджанца.

— Это я понял. Кто выдавливает?

— Местные. При попустительстве райкома и молчаливом одобрении Еревана. Первый секретарь Кафанского райкома — Арамаис Бабаян. Формально осуждает «отдельные эксцессы», фактически же покрывает. Есть оперативные данные, что его люди напрямую участвуют в кампании. Через посредников, через «патриотов» из местной молодёжи.

Бобков достал фотографию, чёрно-белую, зернистую. Группа молодых людей у сельского клуба.

— Так называемый «комитет защиты армянских сёл». Вот этот Гарик Мкртчян, председатель. Судимость за хулиганство. А этот, рядом двоюродный племянник секретаря райкома.

Романов затянулся, прищурился сквозь дым.

— Демирчян в курсе?

— Не может не быть в курсе. К нему всё стекается. Председатель республиканского КГБ Юзбашян докладывает регулярно. Но Демирчян не принимает никаких мер. Ни одного выговора, ни одного снятия с должности.

— Почему?

— Потому что это часть стратегии. Создать прецедент этнического размежевания. Показать, что армяне и азербайджанцы не могут жить вместе. Армяне из Азербайджана едут в Армению, им же нужно где-то жить. А в Кафане как раз освобождается жильё. Тихий обмен населением.

Романов кивнул. Это он и сам понимал — читалось между строк.

— Теперь Сумгаит. Что там?

Бобков помолчал. Потом сказал:

— Я там был, Григорий Васильевич. На прошлой неделе. Своими глазами смотрел.

— И?

— Город как будто замер. Ждёт чего-то. Знаете это ощущение — когда воздух тяжёлый, как перед грозой? Люди на улицах… не то чтобы враждебные, но настороженные. Смотрят исподлобья. Разговоры обрываются, когда проходишь мимо. Тишина какая-то нехорошая. Неправильная тишина.

Бобков снял очки, протёр стёкла платком, машинальный жест, привычка. Никакой необходимости в это не было.

— Я в этом деле тридцать лет, Григорий Васильевич. Научился чувствовать такие вещи. В Алма-Ате, год назад было то же самое. Такой же воздух, такие же взгляды. Тогда успели среагировать, обошлось. Но ощущение запомнил на всю жизнь. В Сумгаите сейчас — один в один.

Он надел очки обратно, посмотрел на Романова.

— Только там, боюсь, масштаб будет другой.

— Почему?

Бобков достал из папки ещё пачку документов.

— Потому что там готовятся. Если, вернее не если, а когда рванёт, то это будет не «стихия народного гнева», — Бобков усмехнулся говоря эти слова, — а организация.

Он разложил на столе бумаги. Оперативные сводки, фотографии, схемы.

— На промышленных предприятиях города размещают заказы на специфические изделия. Заточенные арматурные прутья — длина от полуметра до метра, один конец заострён. Металлические пики с деревянными рукоятками. Ножи из рессорной стали — широкие, тяжёлые, как секачи. На алюминиевом заводе наш сотрудник, внештатный, обнаружил целый склад, две сотни единиц, аккуратно упакованных в в ветошь. Их еще с любовью перевязали бечевками, тщательно, со знанием дела.

— Оружие?

— Конечно, холодняк. В промышленных количествах. Официально это «хозяйственный инвентарь». Накладные подписаны сразу несколькими ответсветвенными товарищами из предприятий города. А они завязаны на горком.

Романов взял одну из фотографий. Размытый снимок, штабеля металлических прутьев во дворе, частично прикрытые брезентом.

— Это ещё не всё.

Следующий лист. Списки. Отпечатанные на машинке, в несколько колонок. Фамилии, адреса, номера квартир. Напротив некоторых пометки карандашом: «двое детей», «пожилые родители», «муж в командировке».

— Списки армянского населения Сумгаита. Восемнадцать тысяч человек. Кто где живёт, на каком этаже, сколько человек в семье. Кто-то их составляет, кто-то распространяет.

— Это откуда?

— Напрямую из горкома. Списки размножают в машинописном бюро горисполкома. Официально проходит как «учёт населения по национальному составу». Несколько сот экземпляров.

Романов отложил бумаги. Потёр переносицу.

— А что местное руководство?

— Второй секретарь горкома Мелек Байрамова. На закрытых совещаниях открыто говорит, что армянам не место в Азербайджане. Записано на плёнку. Первый секретарь, Муслим-заде не мешает. Скорее занимает выжидательную позицию

— А выше? Багиров?

— Первый секретарь ЦК Азербайджана товарищ Багиров, — Бобков произнёс имя с едва уловимой иронией, — занимает выжидательную позицию. Возможно, рассчитывает, что небольшое кровопускание охладит горячие головы в Ереване. Покажет армянам цену вопроса. А возможно просто потерял контроль над ситуацией.

Романов встал, подошёл к окну. За окном был всё тот же январский полдень, серый, тусклый, безрадостный. Внизу сновали люди, не подозревающие о том, какие разговоры ведутся в этом кабинете.

— Что предлагаешь?

— Превентивные меры. Усилить гарнизон внутренних войск в Сумгаите сейчас там один батальон, триста человек. Нужна бригада, с бронетехникой, с полномочиями применять силу. Ввести негласно, без публикаций. Но так, чтобы местное начальство знало: они там есть.

— Дальше.

— Взять под наблюдение зачинщиков. Мы знаем их поимённо. Байрамова, её окружение, директора заводов, уголовники. При первых признаках организованных действий — задержание.

— Что ещё?

Бобков помолчал. Потом достал из портфеля ещё одну папку — потоньше, с таким же грифом секретности.

— Есть ещё один вопрос, Григорий Васильевич. Связанный. По Армении, но на другую тему

Романов обернулся.

— Говори.

— Строительная отрасль республики. Я заказал проверку ещё осенью, после того как вы… — он сделал паузу, — обозначили общее направление. Результаты получил на прошлой неделе.

Он раскрыл папку. Сверху лежала карта — геологическая, испещрённая цветными зонами и линиями разломов.

— Северная часть Армении: Ленинакан, Кировакан, Спитак, по официальной карте относится к семибалльной зоне. Все здания проектируют с расчётом на семь баллов. А по мнению учёных из местного Института геофизики, реальная сейсмичность — девять. Они подавали докладные в Совет Министров республики, в Госстрой СССР. С восемьдесят первого года. Никакой реакции.

— Почему?

— Потому что пересмотр карты означает удорожание строительства в полтора-два раза. Планы по вводу жилья полетят к чёрту. А товарищ Демирчян очень любит рапортовать о досрочном выполнении, — услышав это Романов машинально кивнул. что верно то верно, Карен Серобович любил показывать успехи социалистического строительства и достижения народного хозяйства в республике.

Бобков достал из папки акт экспертизы.

— Специалисты провели негласную проверку. Официально это была комиссия из Москвы. Взяли пробы бетона из несущих конструкций.

Он сделал паузу.

— Бетон можно крошить руками, Григорий Васильевич. Буквально. Цемента в смеси процентов тридцать от нормы. Остальное — песок и щебень. Арматура не той марки, что в документации, тоньше, дешевле. Здания по бумагам рассчитаны на семь баллов. По факту они не выдержат и пяти.

Он положил на стол стопку фотографий. Жилые дома — типовые панельки. На одной крупный план: трещина в стене, от фундамента до третьего этажа. На другой швы между панелями, пустые, сквозные. На третьей арматура, торчащая из бетона, покрытая ржавчиной.

— Сколько таких домов?

— В Ленинакане несколько десятков многоэтажек. В Кировакане столько же. В Спитаке целый микрорайон. Строили в семидесятые-восьмидесятые, уже при Демирчяне. Сдавали досрочно, рапортовали о перевыполнении.

— А куда девался цемент?

— Частично на левые стройки. Дачи в Цахкадзоре, частные дома, кооперативные квартиры. Частично на чёрный рынок. Мешок цемента в Закавказье стоит двадцать рублей при госцене три.

— Кто конкретно?

Бобков достал справку с фамилиями.

— Главный фигурант Мурад Оганесович Мурадян. С семьдесят пятого по восемьдесят пятый председатель Ереванского горисполкома. До этого первый секретарь Ленинаканского горкома. Человек Демирчяна, его выдвиженец, правая рука в хозяйственных вопросах. Вместе начинали ещё в шестидесятых, вместе делали карьеру.

Он указал на схему.

— Вот цепочка. Демирчян общий контроль, политическое прикрытие. Мурадян — распределение ресурсов, приёмка объектов. Дальше министр строительства Саркисян, под ним директора домостроительных комбинатов. Арутюнян в Ленинакане, Погосян в Кировакане. Эти знают, сколько цемента реально уходит в дело, а сколько — налево.

— Деньги шли наверх?

— Не напрямую. Через систему услуг дачи, квартиры, машины, должности для родственников. По нашим оценкам, через строительную отрасль Армении за пятнадцать лет прошло порядка ста ста пятидесяти миллионов рублей неучтённых средств. Не считая материалов.

— Доказательства?

— Для суда пока не хватит. Но вам же и не в суд их тащить, товарищ генеральный секретарь.

Романов вернулся к столу, сел. Долго молчал, глядя на фотографии домов. Трещины в стенах, ржавая арматура, пустые швы. Дома, в которых живут люди. Тысячи семей. Дети, старики.

— Если в северной Армении тряхнёт по-настоящему, — тихо сказал Бобков, — эти дома сложатся как карточные. Счёт пойдёт на тысячи погибших. Может быть на десятки тысяч.

Романов кивнул.

— По Сумгаиту действуем как решили. Войска, контроль, наблюдение за зачинщиками. По строительству готовьте полномасштабный доклад. Не служебную записку, а такой чтобы можно было этим доклаом по мордам бить. В средствах не ограничивайся Госстрой, прокуратура, КГБ. Специалисты из Москвы. Пусть едут и роют. Каждый дом, каждый завод. Всё, что найдут в отдельное производство. Но оперативно, без размазывания каши по длинному столу. Кто знает когда там тряхнёт.

Бобков кивнул, собрал бумаги.

— Разрешите идти?

— Иди. И держи меня в курсе. Ежедневно. По Сумгаиту особенно.

Бобков вышел. Романов остался один.

За окном начало смеркаться, январский день короток. Фонари на площади загорелись тусклым жёлтым светом. Редкие снежинки кружились в воздухе, не решаясь лечь на землю.

Романов откинулся в кресле, закурил. Мысли текли медленно, тяжело, как январская Москва-река подо льдом.

Алма-Ата. Восемьдесят шестой. Тогда думали что справились. Потушили. Сняли Кунаева, поставили Колбина, толпа могла и вышла бы на площадь, но успели среагировать. Задержали зачинщиков, навели порядок. Рапортовали наверх: ситуация под контролем, националистические проявления пресечены. Думали всё, проехали.

А это был только симптом. Первый звонок. Сигнал, что болезнь зашла глубоко, что метастазы расползлись по всему организму. Но тогда не хотелось этого видеть. Хотелось верить, что обойдётся. Что рассосётся. Само пройдёт.

Не пройдёт. Никогда не проходит. Затягиваешь лечение и болезнь прогрессирует. Откладываешь операцию и опухоль растёт. Закрываешь глаза на проблему, а проблема не исчезает. Она ждёт. Копит силы. И бьёт в самый неподходящий момент.

Надо было ещё год назад. Сразу после Алма-Аты. Перетрясти ко всем чертям эти авгиевы конюшни. Все республиканские ЦК, всех первых секретарей, всю эту феодальную вольницу, которая десятилетиями росла под прикрытием «ленинской национальной политики» и давынм давно устаревших догм времен первых пятилеток и коренизации. Вычистить, вымести, выжечь калёным железом.

Но нет. Решили действовать осторожно. Не рубить сплеча. Подготовить почву, собрать материалы, дождаться подходящего момента.

Романов усмехнулся, горько, без тени веселья.

Что ж. Может, оно и к лучшему, что не стали сразу рубить все сучья.

Вон оно как выходит. Буквально все в чём-то да замазаны. Багиров покрывает погромщиков, готовит резню. Демирчян ворует цемент, строит карточные домики вместо домов. Кунаев разжигал национализм, чтобы удержать власть. Щербицкий затеял свою игру против Москвы. Про прибалтийских товарищей и говорить нечего. Там вообще если копнуть такая кодла недобитков что мама дорогая. Все. Поголовно. Вся эта республиканская знать, все эти «хозяева» своих вотчин.

Даже такие как Демирчян, формально лояльные. Которые тихо-мирно сидят у себя в республиканских столицах и только реляции шлют в центр.

Но и этот замазан. По уши в воровстве, в приписках, в очковтирательстве. Строил дома из песка, клал в карман миллионы, получал ордена за «ударный труд». А люди в этих домах заложники. Живые мишени, ждущие своего часа.

Что ж.

Тем проще будет сразу решить вопрос.

Никакой политической расправы. Никаких обвинений в «национализме» или «сепаратизме» это слишком абстрактно, это можно оспорить, это вызовет вопросы. Нет. Конкретные преступления. Воровство. Халатность. Попустительство погромам. Уголовные статьи, реальные сроки.

И на этом фоне реформа. Ликвидация республиканских компартий. Создание региональных бюро ЦК, тем более что опыт есть, было же бюро по РСФСР. Закавказское бюро, раз речь идёт о то что творится за хребтом, вместо трёх ЦК, трёх первых секретарей, трёх феодальных княжеств. Один человек, назначенный Москвой, подотчётный ей же. Никаких «национальных кадров», никакой «коренизации», никакой вольницы.

Не политическая реформа, а санитарная чистка. Не передел власти, а наведение порядка. И само собой борьба с бюрократией и повышение партийной и советской сознательности. Как без этого?

Романов загасил сигарету в пепельнице. Посмотрел на папки, оставленные Бобковым. Списки армян Сумгаита. Фотографии трещин в бетоне. Схемы коррупционных связей.

Материалы. Доказательства. Инструменты.

Всё, что нужно, чтобы решить вопрос. Раз и навсегда.