Лола и аварийный вход

28. Чемодан, полный нарядов

Последняя детская дискотека в «Жемчужине» была четыре месяца назад. В тот раз я наряжалась сама, потому что мы с Фло поссорились, а на дискотеке стало еще хуже. Фло с Глорией демонстрировали на сцене пляску вампиров, а Пенелопа и отец Глории танцевали в зале. Мы с Джеффом сидели за стойкой, и не знаю, кто из нас ревновал больше.

Но все минуло, как прошлогодний снег, и когда Фло спросила, можно ли Глории прибарахлиться вместе с нами, я рассмеялась.

— Прибарахлиться! Где ты выкопала это слово? Дискотека же не на барахолке!

Фло тоже засмеялась.

— Я не выкапывала. Так Глория говорит. А еще она сказала, что принесет с собой какие-то вещички. Хочет нас удивить. Значит, в пять у меня?

— Договорились! — ответила я и вдруг поняла, что рада Глории. Она старше нас на год, и надо признать, что выглядит она всегда просто классно.

Чемодан, который Глория втащила в комнату Фло ровно в пять, был примерно вдвое больше того, в котором тетя Лизбет носила в садик свои игрушки. Оттуда мы вытряхнули такой гардероб, которого хватило бы на неделю моды в Париже.

Платья, юбки, пояса, шарфы, шляпы и огромное количество всевозможных украшений посыпалось на пол. Хармс тут же спрятался в красном замшевом сапожке, который, должно быть, казался ему огромной пещерой.

— С ума сойти! — восхитилась я и приложила к себе блестящее зеленое платье.

Оно было длинное и узкое, как макаронина, и сверкало даже ярче чем то, в котором Пенелопа выступала на сцене.

— Откуда у тебя это?

— От мамы, — ответила Глория. — Досталось в наследство. Все слегка великовато, но я быстро расту. Папай говорит, что если бы мама была жива, мне нужно было бы только чуть-чуть подняться на цыпочках, чтобы ее поцеловать. Когда она умерла, я была совсем маленькой.

Глория улыбнулась, а я не знала, что сказать. Я даже кивнуть не смогла. Платье у меня в руках вдруг стало таким тяжелым, будто к нему подвесили гирю. Хотя на самом деле оно и ста граммов не весило.

Я знала, что случилось с мамой Глории. Фло рассказала мне, когда я приезжала к ним на съемки.

— Она покончила с собой, когда Глории было всего пять лет. Представляешь? Глория нашла ее мертвой в постели. Она приняла слишком много снотворного.

Но тогда я не обратила внимания на это, потому что ужасно ревновала свою подругу к Глории, и другие чувства в моем сердце уже не помещались.

Теперь все было по-другому. Я никак не могла найти нужные слова. Фло, кажется, тоже, потому что она чересчур внимательно рассматривала серебристый лакированный пояс, усыпанный синими стразами, и нервно кусала губы.

— Не надо, — вдруг сказала Глория. — Не делайте такие лица, я этого терпеть не могу. Как только я начинаю рассказывать про маму, у всех сразу вытягиваются физиономии. А мне время от времени нужно поговорить об этом, иначе я просто взорвусь. Вам этого не понять, но я точно знаю. Папай говорит, что никто этого не может понять, если сам не пережил.

— Почему, — выдавила я, — твоя мама… себя…

— Убила? — Глория произнесла это слово так, будто оно было самым обычным. Таким же, как «пить», «есть» или «гулять». — Когда я была младше, то думала, что из-за меня. — Глория вынула из чемодана длинное ожерелье из разноцветного искусственного жемчуга. — Мне казалось, что я сделала что-то плохое. И никто не мог меня переубедить. Тогда папай сказал, что мне нужно поговорить с врачом, который занимается такими случаями. И знаете — помогло. Теперь я знаю, что дело совсем не во мне. Наоборот. Именно из-за меня она так долго держалась. А потом наступил момент, когда она больше не смогла. В последнем письме она написала, что у нее больше нет сил жить. Это как нести слишком тяжелый чемодан. Но меня — об этом она тоже написала — в том чемодане не было. И я думаю, мама была бы счастлива видеть нас сейчас.

Я откашлялась и кивнула. Сказать все равно было нечего.

Тут Фло рассмеялась. Я растерянно обернулась и увидела: из красного сапожка выползает… сосиска! Я не сразу догадалась, что это Хармс. Он забрался в розовый носок и возмущенно пищал. Глория тоже рассмеялась, и мы вместе освободили несчастного узника. И при этом хохотали до слез.

Странно, правда? Слезы и смех — очень разные вещи. Но в тот момент они такими не казались.