Я не нашел инженера по нежилым помещениям, но придумал другой выход: установил на одной из крыш, не слишком покатой, брезентовую палатку. Место выбрал тихое и уютное, вдали от шумных улиц. Иногда в гости ко мне приходил дядя Гриша. Но большей частью я коротал вечера один. При свете электрического фонарика читал и перечитывал письмо другу. Отдыхал от стычек с соседями. На огонек слетались к моему прибежищу ночные мотыльки. Они были большие и напоминали галстуки-бабочки. Я их отпускал, не примерив.
Еще я намеревался перенести с ближайшего чердака старинный письменный стол и пару колченогих стульев — они все равно пылились там без дела. Я также планировал раздобыть подержанный телескоп, а пока довольствовался театральным биноклем — вещественной памятью о старичке, которого уехал разыскивать мой друг Володя. Беленький, перламутровый, похожий на игрушку бинокль открыл мне, что звезды спрятались, а над городом нависло низкое, цвета потускневшего кровельного железа небо.
На клумбах и газонах увядали последние растения, их выпалывала специальная бригада женщин. Я подходил и смотрел. Нет, моего троллейбусного инспектора по ночным цветам среди них не было.
Зарядили дожди. Звезды все не возвращались. Я свернул палатку, но не уходил, ждал чего-то. И видел: летят, летят, шлепают по лужам гусиные перепончатые лапки кленовых листьев. (Календари облетают круглый год, но осенью особенно быстро теряют листву.)
Дяде Грише предложили горящую путевку на Юг, он уехал. Вопрос о хлебе насущном встал передо мной на другой же день.
Еще до истории с пропавшими газетами я имел неосторожность взять у Барсукова в долг немного денег. Теперь он требовал их вернуть. (Я думаю, это жена научила его так со мной разговаривать. Она все приставала, чтобы я в счет погашения долга отдал им будильник, я уклонялся от ответа.)
Напрасно ходил я к троллейбусной остановке против скверика, напрасно ждал, что вырулит из-за угла знакомый обшарпанный троллейбус с Колей за рулем. Жить, кроме как во враждебной квартире, мне было негде.
В один из дней отчаяния вдруг позвонил Ходоров. Уже давно никто со службы не интересовался мной, и его внимание меня крайне растрогало. Он предложил встретиться и потолковать. Я, не задумываясь, пригласил его к себе.
— Почему я захотел с тобой увидеться? — заговорил он прямо с порога. — Да просто я всегда уважал твою решительность. И пришло время об этом сказать прямо.
— Тоже собрался уходить? — спросил я.
— Я? Нет, — отвел глаза он. Взгляд у него был тоскливый, волчий. И пальто было серое, длинное. (Он так и не разделся.) Зубы росли неровно.
— А как, по-твоему, я мог бы вернуться?
— Вернуться? — задумчиво повторил он. — А почему ты, собственно, ушел?
— Видишь ли… Тебе ведь известно, весной много людей начинает ходить по крышам, — начал я, извлекая из ящика стола свою общую тетрадь. — Едва пригреет первое солнышко и взмоет вверх упругий голубой купол неба…
Поначалу Ходоров слушал заинтересованно, затем заскучал.
— Позволь, — сказал он. — Ты целый трактат нафантазировал, а к делу это никакого отношения не имеет.
— Какому делу? — не понял я.
Он объяснил, что воспринял мое письмо как обращение в местком, а иначе вся эта писанина просто бессмысленна.
— Если, разумеется, ты всерьез хочешь вернуться, — туманно намекнул он, и я опять увидел волчий его оскал. — Для этого тебе необходимо заявить, что стул, с которого ты упал, не был отремонтирован по вине Домотканова. Ведь его обязанность — следить за сохранностью мебели и прочего инвентаря. И о необходимости пропускной системы ты тоже остро подметил. Ну до каких пор это будет продолжаться — идут в словарную редакцию, а попадают к нам? Мне и самому надоели эти визитеры — то с тягловой козой, то с грифелем, то с выпавшей строкой: «Врач» — смотри «враль»… Был бы внизу вахтер, он бы им растолковал. И опять это камешек в огород Домотканова. Кому, как не ему, оргвопросами заниматься?
Только тут я понял истинный мотив его визита. Я поднялся и сказал ему, чтобы он убирался. В ответ он обозвал меня трусом и тряпкой.
— Я бы мог и без твоей помощи обойтись, — заявил он. — У меня, если хочешь знать, щука говорящая есть. Только попроси — мигом исполнится.
— Врешь, — сказал я. — Если она у тебя и была, то ее вместе с холодильником украли. И хорошо сделали. В таких руках от нее только вред.
Он ушел. А я остался один. И долго еще не мог успокоиться, Я понял: о том, чтобы вернуться на прежнее место, не может быть и речи. Но я дал себе слово помочь Илье Ильичу в начатой против него интриге.