Ловцы троллейбусов

Первая попытка

Разбудило меня, как всегда, шарканье тапочек. Я вскочил, позавтракал на скорую руку и помчался привычной дорогой — до службы, а там через двор и за угол — к двери красного кирпичного дома в четыре этажа.

Постоял, задрав голову, — антенны примостились на крыше, будто отдыхающие комарики, — и решительно направился к подъезду. Потянул тугую дверь на ржавой визгливой пружине. Шагнул в сырой полумрак подъезда. Тускло горела лампочка, освещая искрошенные ярусы ступеней.

Скрипучий лифт доставил меня на самый верх. Чердак был открыт.

Я ступил под своды гниловатых балок, с которых свисала паутина и сыпалась труха. Под ногами шуршал гравий. То и дело спотыкаясь, но стараясь не запачкать костюм, я побрел к брезжившему в отдалении оконцу — льющийся из него поток света рассекал роившуюся пылью черноту надвое.

На какое-то мгновение вертикальная балка скрыла мой ориентир, но тут же он возник совсем рядом.

Я пригнул голову и шагнул в неизвестность.

Солнце лучами ударило в глаза, я захлебнулся страхом высоты, близостью неба и свежим ветром, который мгновенно растрепал мне волосы, но тут же отстал, притих, давая возможность освоиться и осмотреться.

Суфлер загорал на брезентовой подстилке.

Громыхая ботинками по жести, разведя руки в стороны, словно канатоходец, я мелкими шажками двинулся к нему. Обеспокоенный шумом, он приподнял голову, быстро вскочил и начал втискивать босые ноги в ботинки.

Когда я приблизился, он стоял одетый и глядел на меня настороженно и выжидающе. На подбородке топорщилась рыжеватая щетина, лоб вертикально пересекала ровная полоска шрама.

— Чего я сделал-то?

Его белесые короткие ресницы хлопали часто-часто. Правую руку — от запястья до локтя — украшала затейливая татуировка: кинжал, который кольцами обвила змея.

— Я здесь, напротив, работаю, — решил объяснить я.

Он успокоился. Достал сигарету, опустился на корточки. Чиркнул спичкой и, сложив ладони створчатой ракушкой, прикурил, Голубое облачко табачного дыма мгновенно растворилось в воздухе.

Краем глаза я уловил на другом конце крыши движение. Из слухового оконца вылезал опоздавший напарник — высокий, худой, сутуловатый старик. Он с трудом распрямил спину, так же с трудом снова наклонился и вытянул из темного оконного проема сумку черного кожзаменителя.

Подойдя, кивнул мне. Лицо его излучало доброту и доброжелательность. Щечки розовели, хотя скулы и особенно впадины под глазами отливали серовато-матовой усталостью. Нос внушительных размеров имел форму баклажана.

Старик все еще не мог отдышаться и, словно помогая легким, прижимал руки к груди. На нем были длинный черный пиджак, запачканный на рукаве масляной краской, узенькие брюки, которые свернулись возле щиколоток штопором, застегнутая на верхнюю пуговицу линялая байковая рубаха. Голубоватые, тоже выцветшие глаза смотрели спокойно и внимательно.

— Ну, как дела?

Суфлер вместо того, чтобы ответить, вскочил и зашагал прочь. Шагал он широко, как по раскачивающейся палубе, ветер сносил его клеши набок.

— Постой, — негромко позвал старик.

— Да ладно тебе, батя, — на ходу раздраженно отмахнулся тот.

Старик закряхтел, похлопал себя по карманам и неожиданно извлек серебряно блеснувший свисток на розовой ленточке. Поднес его к губам — и полились удивительно нежные свирельные звуки.

Парень застыл, повернулся и упер руки в бока — буквой «Ф».

— Зачем взял? — крикнул он.

Старик снова поднес к губам свисток. Парень, как завороженный, пошел назад.

— Отдай, — потребовал он.

Старик покачал головой. Будто заклинатель змей, он хитро сощурил глаза.

— Нет.

— Хуже будет. — Парень в два прыжка подлетел к оконцу и исчез в нем.

— Попробуй только! — запоздало крикнул ему вдогонку старик. Завернул свисток в чистый носовой платок и спрятал в карман. Крякнув, сел на брезент и принялся раскачиваться из стороны в сторону, наподобие циркового медведя. — Караганда, елки-палки, — невразумительно бормотал он. — Тринидад! — Туча набежала на солнце, может быть, поэтому лицо его потемнело. — Вот беда, — сказал он. — Что делать? — И неожиданно резко прибавил: — Кошкодрал, черт. А ведь был матросом.

Встал и, сгорбившись, тоже направился к оконцу. Я нагнал его.

— Я вижу, у вас неприятности, — заговорил я. — Может быть, нужна моя помощь?

Он смотрел на меня, не понимая.

— Меня зовут Дмитрий Николаевич.

— Гриша, — представился старик.

…В нашей комнате, помимо обычного состава ее обитателей, я застал самого Льва Никитича, Нину Павловну, а также некоторых представителей других отделов. Все, кроме невозмутимого Орехова, стояли, сгрудившись возле окон, но смотрели при этом на меня.

Я сделал общий приветственный жест. Никто мне не ответил.

Лизунова, крадучись, выскочила в коридор. За ней, подталкивая друг друга, заспешили остальные.

Орехов мурлыкал арию, потом по-дирижерски взмахнул щипцами. Звонко лопнула скорлупа. Или это часы пробили?

С ударом часов перед шкафом архивной документации возник Илья Ильич Домотканов в черных сатиновых нарукавниках. Церемонным движением он распахнул дверцы. Пухлые, мышиного цвета папки, мелькая наклеенными бирками, пошли водить вокруг него хоровод. Выбрав одну и остановив карусель, Илья Ильич приблизился ко мне.

— Что у вас с рукой? — прогудел он.

— Уже прошла, — сказал я.

— Возьмите бюллетень, — посоветовал Илья Ильич.

Взгляды наши встретились. Впрочем, Илья Ильич тут же свой отвел и, тяжело пыхтя, удалился с папкой под мышкой. Затем появилась Нина Павловна. Сделала повелительный жест. И я пошел за ней по коридору, по лестнице… Опять в треугольном вырезе ее бордового платья виднелась загорелая Тфасивая спина. Да-да, Нина Павловна недавно побывала на Юге. А мой друг не писал с Севера.

На сей раз Лев Никитич принимал меня сидя. Над поверхностью стола возвышались его голова и плечи. Полированная доска четко отсекала все для бюста лишнее.

— Послушайте, — заговорил начальник вкрадчиво, и я заметил, что кабинет преобразился: мебель обтянули бордовым. — Хотите отпуск? Двадцать четыре рабочих дня? Плюс выходные?

«Двадцать четыре дня, какая ерунда, — подумал я. — Ах, как это мало… А с другой стороны — так много, ужас как много, чем я заполню их пустоту?»

В этот момент из вороха туч вылущилось солнце, и в блеске его я увидел крышу дома напротив, распахнутое чердачное оконце и высокого сутуловатого человека в маленькой кепочке.

— Отпуск, отпуск! — в волнении закричал я.