Лягушка Басё

Ну, решили так решили. Я спорю? Пускай будет Розовая половина. Может быть, вам и видней.

Поворачиваюсь к Фандорину, говорю:

- Что я вам скажу про мужчин и особенно про женщин, дорогой Ватсон, потому что женщины меня всегда интересовали больше, чем мужчины. И знаете почему? Потому что они интереснее. От мужчины более или менее знаешь, чего ждать, что же касается женщин, то они могут удивить. Взять хоть мою жену Цилю, с которой я живу двадцать лет. Нет, я не в том смысле, что Циля может кого-то убить, хотя она очень даже может, если сильно рассердится. Я в том смысле, что…

- Я понял, в каком вы смысле, - перебил он меня, оборвав нить моих рассуждений – между прочим очень неглупых. - Вы считаете, что нужно начать с Розовой половины. Что ж, сделаем по-вашему. Только дайте мне несколько минут на медитацию.

- На что?

- Медитация – это когда ты сливаешься с к-космосом. Иногда ответ на сложный вопрос приходит откуда-то оттуда, сам. Просто помолчите и не отвлекайте меня.

И что вы думаете? Этот солидный господин в воротничках и галстуке уселся прямо на пол, сложив ноги калачиком, положил руки на коленки ладонями кверху, прикрыл глаза и сделал такое сонное лицо, что я забеспокоился.

- Эй, господин Фандорин! Вам нехорошо? Может, у вас кружится голова или вас тошнит?

- Мне хорошо, - отвечает, не открывая глаз. - Не мешайте, пожалуйста.

Я все-таки волновался.

- Давайте я намочу платок и потру вам виски. Моей Циле это всегда помогает, когда ее тошнит. Хуже не будет, а вы сидите себе, не обращайте внимания.

- Да отстаньте вы! – рявкнул он, выйдя из космоса.

- Хорошо-хорошо, зачем вы нервничаете?

Отошел. Стою.

Минуту постоял. Пять. Немножко походил.

Этот всё сидит.

Тогда думаю – чем мне попусту тратить время и трусливо не глядеть туда, где лежит покойник, поведу себя по-мужски: смело подойду к нему и прочитаю упокойную молитву. Если душа недалеко отлетела от тела, это будет вежливо.

Так и сделал. Укрепил свое сердце, подошел к накрытому телу, сел на колени – почти как Фандорин, но смотреть на мертвеца все-таки не стал, а опустил глаза к полу.

Вдруг вижу, из-под краешка простыни что-то блестит. Осторожно потянул – цепочка. Серебряная. Порванная.

- Господин Фандорин, глядите, что я нашел, пока вы там жмуритесь! – закричал я. - Лучше бы я сам осмотрел тело, чем поручил это вам!

Он подошел, взял цепочку и говорит – важно так:

- Ну вот. Я и надеялся, что ответ придет сам.

Как вам это нравится?

- Он так пришел сам, как вы сами себя родили на свет! - возмутился я. - Это я нашел улику. И знаете, что я вам скажу? Теперь вы помолчите и не отвлекайте меня, горе-сыщик. Дедуктировать буду я, Арон Бразинский.

Фандорин склонил голову:

- Я весь внимание.

- Цепочка женская, какие носят на шее. Это, как вы говорите, раз, - начал я. - Значит, тут была женщина. Это уже два. Цепочка порвана. Значит, ее порвали. Это три. Кто порвал? Тот, рядом с рукой которого она лежала – Либер Горалик. Это четыре. Так или не так?

- Допустим. Что же, по-вашему, произошло?

- Элементарно, Ватсон. Либер сцепился с какой-то женщиной, схватил ее или, может быть, попытался обнять за шею. Цепочка, которая там висела, порвалась, а женщина очень рассердилась. Говоря по-научному, впала в состояние аффекта. Как пихнет его! Он бух на пол, а ей мало. Схватила с прилавка мерный аршин, размахнулась - и вот вам пожалуйста.

- Очень с-складно, - признал он.

- Без вас знаю, что складно. Дедуктирую дальше: чья цепочка, та и убийца.

Я поднял палец, чтобы он лучше оценил всю важность моего умозаключения.

- Б-браво, - говорит. - У покойного были отвратительные отношения с супругой. Может быть, это ее цепочка?

Я покрутил цепочку так, сяк.

- Нет. Лея Горалик тут ни при чем. Во-первых, она такая фифа, что нипочем не наденет серебряную цепочку, ей золотые подавай и хорошо бы с брильянтами. Во-вторых, Либер побоялся бы хватать свою мегеру-жену за шею – она сама кого хочет схватит, вы видели.

- Может быть, цепочка принадлежит Нетании?

- Ай, бросьте! Маленькая чертовка украшений не носит. Нет, это какая-то посторонняя женщина.

- Откуда же в доме ночью возьмется п-посторонняя женщина?

Я подумал, но совсем немножко. Сообразил.

- Знаю, откуда! Знаю! Вечером убираться в лавке приходит прачка Кася Шульман! Это она днем прачка, а когда уложит детей, подрабатывает уборкой, потому что детей у нее четверо, а мужа нет даже одного. Кася приходит поздно, иногда машет тут метелкой до полуночи. Даже субботу не соблюдает, потому что дети хотят кушать каждый день недели. Женщина она в теле, и в очень хорошем теле, на нее многие облизываются и некоторые не только облизываются. Четверых детей без единого мужа ей не ветром надуло. Притом Кася не курва какая-нибудь. Если кого и приласкает, то исключительно по сердечной приязни. Смекаете, к чему я?

- Смекаю, - смекнул Фандорин. – Вы хотите сказать, что Либер спустился в лавку поздно вечером. Увидел, что Кася еще здесь. Воспылал к ней страстью, но сердечной п-приязни к нему Кася не испытывала и стала защищаться. Такова ваша версия?

- Я же говорю: элементарно, Ватсон.

- А хватило бы у этой Шульман сил для такого удара?

- Хотел бы я иметь столько силы, сколько ее у Каси, - отвечаю. - Когда она с мостков полощет белье, по реке Мухавец ходят волны.

Фандорин заметил:

- Осталось установить, Касе ли принадлежит цепочка. Как нам это сделать, не возбуждая подозрений объекта?

- Ну, это просто, - успокоил его я. - Кто всегда примечает, какие украшения носит женщина?

- Кто?

- Другие женщины. Пойдемте к мадам Горалик и покажем ей цепочку.

- Отличная идея, - признал мой помощник. - Только не говорите, зачем нам это нужно.

- Без вас бы не сообразил, - проворчал я, потому что не надо учить ученого. - Идите уже за мной и смотрите, как Арон Бразинский провернет это дело.

И мы поднялись по левой лестнице на второй этаж. Подходим к комнате хозяйки. Слышу – мамаша с дочкой поют. И весело так, будто в доме никто не помер, а совсем наоборот!

Стучу.

- Мадам Горалик, это я, Арон Бразинский!

- Ага, - откликается хозяйка, - наконец-то! Что вы торчите за дверью? Заходите.

Входим.

Они с дочкой сидят у пианино. Еще лучше, думаю. Мамаша не вспомнит – дочка подскажет, она глазастая.

- Бразинский, вы похожи на кота, который наелся сметаны, - сказала мне невежливая женщина. - Значит, вы нашли доказательство, что Либера укокошил его жирный сынуля. Скажите мне, что это так, и я не только спою, но и спляшу.

- Мы пока что нашли на полу вот эту цепочку и решили вам занести, - отвечаю. - Вдруг вы хватились и переживаете. Ценная вещь, из чистого серебра.

И я поглядел на Фандорина, искоса. Учитесь, Ватсон.

- Этой ценной вещи красная цена три рубля, - фыркнула Лея, едва взглянув. - Я такую дрянь даже на свою болонку не надела бы, если бы у меня была болонка. Но чертов Либер говорил, что собаке не место в приличном еврейском доме. Ничего, теперь я заведу себе две болонки и, может быть, еще пуделя. От кого меньше шерсти, от болонки или от пуделя?

- Значит, цепочка не ваша? – спрашиваю. - Вы уверены?

- Отцепитесь вы от меня с вашей цепочкой! Это каламбур, если вы не поняли. Знаете, что такое «каламбур»?

- Знаю. Это когда уважаемому человеку грубят безо всякой на то причины, - ответил я с достоинством. – Не знаете, чья цепочка, так и скажите, и мы пойдем себе.

- Я знаю, чья это цепочка. И если бы вы чем ходить вокруг да около сразу спросили, я сразу бы и ответила. Это позорище таскает на себе толстуха, которая подметает в лавке. Как ее? – повернулась к дочке.

- Кася, - говорит та. - Она хорошая. Такое мне про мужчин порассказала, что я прямо порадовалась на свою хромоту. Никто ко мне не будет приставать, и замуж можно не выходить.

В разговор влез Фандорин.

- Я полагаю, что это скромное украшение очень дорого владелице. Далеко ли отсюда она живет?

- Не то чтобы далеко, - отвечает Нетания. – Шагов двадцать отсюда, в дворницкой. Папаша дал ей жилье в обмен на работу.

Вышли мы за дверь, я говорю Фандорину:

- Видали, как я провел допрос? Никто ничего не заподозрил. Теперь осталось только прижать Касю, и дело раскрыто. Идемте. Только не встревайте, я сам!

Сначала я вообще хотел допросить, а потом и арестовать Касю один, но потом вспомнил, как яростно она полощет белье, подумал – вдруг она снова впадет в состояние аффекта и решил, что с помощником будет лучше.

Мы вышли через черный ход во двор. Увидели дверь в полуподвал. Оттуда доносились детские крики.

И я заколебался. Как это я буду арестовывать мать четверых детей?

- Знаете что, - говорю, - а пускай дальше разбирается полиция. Дело раскрыто, семейство Горалик останется довольно, я получу свои деньги, вы получите хорошую комнату переночевать, и всем будет приятно.

Но тут из дворницкой выходит Кася Шульман с засученными по локоть рукавами. Поглядела на Фандорина, на меня, потом на цепочку, которую я держал в руке…

- Чтоб мне провалиться! – орет густым голосом. - Это ж моя цепочка! Вот спасибо, реб Арон! Вы ведь Арон Бразинский, к которому люди ходят за хорошим советом? Дайте мне хороший совет, куда мне деться от моей окаянной жизни?

Хотела взять у меня цепочку, но это она раньше была просто цепочка, а теперь стала уликой. Я спрятал руку за спину.

- Вы что, хотите получить с бедной женщины награду? – с укоризной сказала Кася. - Бросьте. Денег я вам не дам, потому что я бедная, а если вы надеетесь на то, что я женщина, то этого я вам тоже не дам. Я люблю статных мужчин, а вы, извиняюсь, на гриб похожи.

Я ей:

- На твоем месте, Кася, я бы людей грибами не обзывал. Грибы тоже разные бывают. Есть боровик, а есть, например, ядовитая поганка.

Она устыдилась.

- Да ладно вам, я же не в обиду сказала. Отдайте цепочку, я вам в благодарность постираю ваш с позволения сказать пиджак, а то он у вас совсем задрипался.

- Давно вы потеряли цепочку? – спрашивает мой Ватсон. Не утерпел-таки, влез.

- Вчера утром еще была, а после ужина хватилась – нету.

Я плечом слегка отодвинул своего помощника.

- После ужина, говоришь? А может, только сегодня?

Брови грозно насупил, глазами в нее впился – не заморгает ли? Люди, когда врут, часто моргают. Но Кася Шульман не заморгала – наоборот вытаращила на меня свои коровьи глазища.

- Я цепочку перед сном снимаю, а то будешь ворочаться, и порвется. Не было ее. Я и под кроватью смотрела, и всюду. Поплакала. Думала, пропала моя краса. Мне ее один хороший человек подарил, пожарный, папаша моей младшей дочки.

- Ты вчера вечером уборку в магазине делала? – беру я быка за рога.

- Не, в пятницу вечером Либер убираться не разрешает. Грех, говорит.

Я со значением посмотрел на Фандорина. Ага! Вот я ее и поймал на вранье.

- А где вы вчера работали? – спрашивает он.

- У них же, у Гораликов. На женской половине. У мадам шторы снимала постирать, у дочки ихней, хромоножки, чернила с паркета оттирала. Пробыла там до самого вечера, пока шаббат не начался. Потом пошла еще к соседу Иван Петровичу белье постирать. Они русские, субботу не справляют, - сообщила Кася, словно это была большая новость.

Думаю: врет, наглая баба, и даже не покраснеет! У меня к ней всякая жалость пропала, еще когда она меня грибом назвала, а тут я совсем рассердился.

- Хватит мне тут врать, Кармель Шульман!

Когда производят арест нужно называть преступника полным именем. Не скажет же полиция, например, знаменитому террористу Григорию Гершуни, когда его уже поймает: «Гриша, сдавайся!».

- Кармель Шульман, - говорю, - нам известно, что ты ночью была в лавке! Твою цепочку мы нашли в руке у мертвого Либера Горалика!

Она разинула свой губастый рот.

- Азохен вей! Либер помер?! Что с ним стрялось? Еще вчера такой здоровый был - рожа лопалась.

- Либер Горалик не «помер», его померли. Уж тебе ли не знать, - отвечал я язвительно. - Ты сделала это, когда он стал тебя лапать. Я тебе дам совет, а я, как ты знаешь, даю хорошие советы. И совет мой будет бесплатный, потому что мне тебя жалко. Ты переставай врать и начинай плакать. Прямо плачь, плачь и не останавливайся до самого суда, а на суде плачь еще громче. Может, присяжные тебя пожалеют, поскольку ты защищала свою женскую честь, уж сколько ее там ни осталось после четверых байстрючат.

Про байстрючат я, конечно, невежливо сказал, но это потому что от души, по-отцовски. А Кася нет чтоб поблагодарить – как размахнется, как влепит мне плюху!

Я такой плюхи не получал и от мужчин.

Открываю глаза – а я уже на полу, и надо мной трясет кулаками Кася.

- Ах ты, - орет, - пес облезлый! Советчик вшивый! В чем меня винить вздумал! Сейчас я за метлой сбегаю и так тебя отделаю - навсегда запомнишь Касю Шульман! И тебе, гладкомордый, тоже достанется!

Это она сказала Фандорину и побежала в дворницкую, а мы не стали ждать, когда она вернется с метлой, и поскорей убрались обратно в дом, еще и засов заперли.

- Видите, я добыл недостающее доказательство, - сказал я, немного отдышавшись. - Этакой бабе и аффекта не нужно, чтобы пришпилить человека к полу! Бежим в полицию, пока она дверь не выломала!

Фандорин со мной согласился, но только наполовину.

- Да, это женщина исключительных физических качеств. Но Либера она не убивала.

- Здрасьте! – изумился я. - А цепочка в руке у покойника - это вам воробей чихнул?

- Видите ли, мистер Холмс, когда я в самом начале обследовал труп, никакой цепочки в руке не было. Она появилась позже, - заявляет он.

- Как позже? Когда позже?

Он спрашивает:

- Кто приближался к телу во время допроса подозреваемых? Помните?

Я потер затылок, припоминая.

- …Лея Горалик подошла и даже потрогала! ...Погодите, и Нетания тоже! Присела этак вот и сказала противным голосишком: «мерси за наследство».

- Ну, а если учесть, что накануне Кася Шульман была и у той, и у другой…

- Кася обронила цепочку, а дочка или мамаша подобрала! – шлепнул себя по лбу я. - И нынче подкинула, чтобы отвести от себя подозрение! Видите, как я был прав, когда сказал, что от женщин можно ожидать чего угодно?

- Вы, Холмс, всегда правы, - признал Фандорин. - Однако что же мы в результате имеем?

- Двух подозреваемых: бешеную Лею Горалик и ее полоумную дочку, - продедуктировал я. – Но которая из них прикончила Либера? Я бы поставил на Лею, однако она не идиотка убивать мужа и лишаться наследства.

- На идиотку госпожа Горалик не похожа, - согласился мой помощник.

- А Нетания, конечно, маленькая дрянь, но ее тощими ручонками такого удара ни в каком аффекте не нанесешь, - продолжил я дедукцию. И вздохнул. - Туман у нас, дорогой Ватсон. И куда в нем идти, непонятно.

- Когда в голове туман, - говорит Фандорин, - существует два способа ее прочистить. Можно положиться или на ум, или на чутье. Методика в первом и во втором случае будет совершенно разная. Ум может вычислить путь, но может и ошибиться. Чутье способно угадать правильную д-дорогу, но может и завести черт-те куда. Чем будем руководствоваться, дорогой Холмс? Умом или чутьем?

- Умом я уже блеснул – и получил за это по тому месту, где этот ум должен был бы находиться, - кисло ответил я. - Но на свое чутье я тоже полагаться бы не стал. Оно мне говорит: «Зря ты, Арон, ввязался в эту мутную историю» и больше не говорит ничего.

- Тогда, - говорит, - поставлю вопрос иначе. С каким преступлением, на ваш взгляд, мы имеем дело – рациональным или эмоциональным? Кто тут виновник – преступная голова или преступное сердце? Я сам ответа пока не знаю. Расследованием руководите вы, вы и решайте, а я помогу, что бы вы ни решили.

Вот как он сказал – свалил на меня всю ответственность. За всё отдувайся Арон Бразинский!

Только я знаете что сделаю? Я вас спрошу.

Ну-ка, за кем нам с моим Ватсоном гоняться – за злым умом или за злым сердцем?

Пораскиньте мозгами – или прислушайтесь к чутью, если у вас его больше, чем мозгов.

А я пока расскажу вам одну правдивую историю, которая умному человеку поможет, да и неумному не помешает.

Жила у нас в городе одна писаная красавица. Назову ее ради деликатности именем Ривочка (хотя на самом деле ее звали Бруха Коганович).

Посватались к Ривочке два завидных жениха. Один – очень богатый, но немножко горбатый мельник из Бешенковичей, другой – очень красивый, но немножко и даже больше чем немножко загульный скрипач – наш, местный.

Ривочка была девушка нежная и в то же время рассудительная. Ее нежная половина говорила: «Выходи за скрипача, твоя жизнь будет праздником». А рассудительная половина нашептывала: «Не будь дурой, выходи за мельника, жизнь прожить – не на скрипке пропиликать».

Очень Ривочка мучилась, никак не могла решиться. Год колебалась, два, три, десять. Ходила и даже ездила к разным раввинам за советом. Но вы знаете раввинов, они вечно отвечают вопросом на вопрос, чтобы не попасть впросак. И вот однажды Ривочке говорят: «Сходи-ка ты лучше к русскому батюшке. Он человек умный и всегда отвечает прямо».

Пошла Ривочка к батюшке, принесла ему в подарок жирного гуся, говорит: так, мол, и так, по всему надо выходить за богатого, но очень хочется выйти за красивого. Что мне, бедной, делать? Десять лет мучаюсь.

Батюшка ей в ответ: «Если б ты была моя прихожанка, я должен был бы тебе отвечать по-божьи, а поскольку ты иудейка и мне твои грехи не отпускать, скажу тебе по-человечески. Не будь дурой, девка. Выходи замуж за мельника, а скрипача бери в любовники. Только никому не рассказывай, что это я тебе присоветовал».

Понеслась Ривочка домой сама не своя от радости. Пишет письмо мельнику: я согласная. Тот отвечает: «Здрасьте. Вы таки проснулись. Я давным-давно женился».

Ривочка – к скрипачу: «Обыми меня, сердечный друг». А он ей: «Десять лет назад и даже пять лет назад я бы тебя охотно обнял, но теперь подросли девки помоложе. Ступай себе».

И пошла Ривочка домой, никому не нужная, горько рыдая.

Вы хотите нимшаль? Так нате вам.

Бывают ситуации, когда долго раздумывать да выбирать нельзя, а то останешься на бобах. И сейчас у нас с вами именно такая ситуация.

Так что? Голова или сердце?

Выбор продолжения:

1. Голова

Откройте оглавление и перейдите на Машаль третий. Или в океан?

2. Сердце

Откройте оглавление и перейдите на Машаль третий. Иль Показалось?