Лягушка Басё

Как мы с вами решили, так я ему и сказал, только красиво.

- Посмотрим на наше дело, как будто прочитали про него в книжке. Кому выгоднее, чтобы Либера Горалика убили? Сыну. Он становится главный наследник, так? Значит, он должен быть и главный подозреваемый, так по-вашему?

- Б-безусловно. Стало быть, вы пришли к заключению, что преступление совершено по расчету?

- Погодите, - поморщился. - Куда вы так торопитесь? Доктор Ватсон разве торопился, когда Шерлок Холмс делал ему дедукцию?

- Прошу прощения. П-продолжайте.

- Но кроме логики есть еще психология. Это паровоз, поставь его на рельсы, поедет куда машинист поведет. А человек не машина. Куда надо - то ли поедет, то ли нет. Вы видели Кальманчика? И вы таки серьезно думаете, что этот студень в ермолке, этот религиозный импрессионист, способен проткнуть папашу аршином? Да он от нервов этим аршином себе ногу проткнет! Нет, Эраст Петрович, Либера ухайдакали не по расчету, а с чувством. С очень сильным чувством – не дай б-г, чтобы кто-нибудь к нам с вами такое испытывал.

Я ему мудрые вещи говорю, а он повернулся к двери – той, что на правой, мужской стороне и на меня даже не смотрит.

Ну и я возмутился.

- Для кого, спрашивается, я рассыпаю жемчуга, если вы не слушаете?

Он громко отвечает:

- П-полагаю, для Кальмана Горалика, который подслушивает за дверью.

С той стороны зашуршало, заскрипело.

- Откуда вы знаете, что это Кальман? – удивился я.

- Под кем другим так скрипели бы половицы?

Фандорин кинулся к двери, повернул ключ, выбежал на лестницу. Я за ним.

И что вы думаете? По ступенькам действительно топал-пыхтел бегемот Кальман. Он успел убежать не очень далеко, при таком-то весе.

- Вернитесь-ка обратно, молодой человек, - велел Фандорин. - Нам нужно поговорить.

Кальман спустился обратно, весь багровый.

- Я не подслушивал, клянусь вам! Я хотел почитать молитву над телом бедного папаши. Подергал дверь – закрыта. Удивился. Слышу – голоса. Кто бы, думаю, это?

- Не лгите. Если бы вы подергали дверь, я бы услышал, у меня отменный слух. Вы стояли, подслушивали и очень нервничали – переминались с ноги на ногу. Это вас и выдало. Желали узнать, удалось ли вам свалить вину на мачеху? Это ведь вы направили нас по ее с-следу.

- Не убивал я папашу! – воздел руки к дверной притолоке Горалик-младший. - Я уже клялся вам и еще поклянусь! Самой страшной клятвой, которую еврей произносит с трепетом! Клянусь Именем, Которое Нельзя Произнести – я не убийца! И пусть гром с молнией поразят меня в эту самую минуту, если я сказал такую клятву и соврал!

Фандорин искоса посмотрел на меня, и я кивнул.

Молодой Горалик с детства был молитвенник. Другие мальчишки носятся, играют, а Кальманчик в синагоге прилуживает, тоненьким голоском молитвы напевает. Все думали, он в ешиву поступит, ученым станет, но наука плохо давалась его жирному мозгу, и рисовал он всегда лучше, чем писал буквы.

- Вы мне не верите – ладно. – Голос бегемота задрожал. - Но вы не можете не поверить реб Менахему. В пятницу по вечерам я всегда хожу к нему на праздничную трапезу, и мы допоздна засиживаемся за божественными беседами. В этот раз я пробыл там до самого рассвета!

Фандорин взял меня за руку, отвел в сторону.

- Кто это – реб Менахем?

- Раввин ихней синагоги, что на Белостокской улице. Лично я туда отродясь не хожу, и реб Менахем Зельманович, честно вам скажу, не мой герой. Он любит тех евреев, кто богатый. И чтобы понравиться барчуку вроде молодого Горалика, вполне может терпеть его болтовню целую ночь напролет.

- А может этот раввин за мзду дать ложное свидетельство?

- Под клятву – никогда. Зельманович - толстосумский прихвостень, но он раввин, и он еврей. Никакой еврей именем Божьим брехать не станет. Кальман говорит правду.

- У меня стопроцентное алиби! – подал голос бегемот. - Вам, может, и не знакомо это слово, но настоящие полицейские, будьте уверены, его знают! И они меня подозревать не станут!

- Если Кальман вернулся только на рассвете, у него действительно алиби, - сказал Фандорин. - Судя по состоянию трупа, смерть наступила никак не позднее п-полуночи.

И громко:

- Хорошо, Кальман Либерович, свидетеля мы опросим, а пока вы свободны.

- Нельзя так обращаться с художником! – ломая руки, пожаловался бегемот. - Вы травмировали мою бедную психику! Пойду выпью капель.

Потопал наверх, охая и кряхтя.

- Видите, как я был прав насчет Кальмана, что он не способен на убийство? – сказал я на случай, если мой помощник забыл. - Но как нам с вами быть? Кока Крендель, который так бы отлично нам подошел, Либера не убивал. Сын, которому это выгодней всего, тоже. Остальные подозреваемые у нас с вами, прямо скажем, так себе. Что нам делать, дорогой Ватсон? Мы с вами остались у разбитого корыта. Вы знаете, откуда это? Это из машаля, который сочинил Александр Пушкин. Вам ведь известно, что Пушкин происходит от эфиопских евреев?

Русские очень любят говорить про Пушкина, но Фандорин меня не слушал.

- М-м-м… - протянул он. - Пожалуй, здесь пригодится метод, который называется «Лягушка Басё».

- Я решил, что ослышался.

- Лягушка? А жабе?

- Не жаба - лягушка. А Басё – это старинный японский поэт. У него есть знаменитое стихотворение про лягушку.

- На идиш «лягушка» - «жабе». То есть по-нашему стихотворение называется «Жабе с Басё»? Ну-ка, ну-ка, я люблю поэзию.

- Стихотворение такое:

- Ну допустим. Дальше? Что ж вы замолчали?

- Это всё. Басё писал стихотворения, в которых только три строчки, семнадцать слогов.

Я засмеялся.

- Это вы так шутите, да? Думаете, Арон Бразинский не знает, что такое стихи? Я вам сейчас покажу, что такое стихи.

Царь Соломон сочинил, не кто-нибудь! Это вам не «жабе плюх».

- Да, я знаю, - кивнул мой Ватсон. - Из «Песни песней» выросла вся западная поэзия. Она оставляет очень мало простора для мысли и воображения. Автор выполнил за читателя всю работу. Ты сразу видишь перед собой совершенно конкретную красавицу. У нее кудрявые волосы до плеч, она румяна, красногуба и улыбчива. Просто фотография. Если кому-то нравятся бледные, печальные девушки с прямыми волосами, он останется равнодушным. А японский поэт ничего тебе не навязывает. Он знает, что образ к-красоты у каждого свой. Как и мысли, чувства, ассоциации. Японское стихотворение направляет душу и ум в определенную сторону, а дальше уже дело ваше. Читатель становится соавтором стихотворения.

- Интересно, и куда же может направить душу это ваше «плюх»? – иронически спросил я.

- Ну, лично я думаю о том, что человек подобен лягушке, прыгающей в п-пруд вечности. «Плюх!» - это наша жизнь, такая же короткая, звонкая и бесследно исчезающая. Из-за того, что это мои собственные мысли, образ, созданный Басё, действует на меня гораздо сильнее, чем если бы поэт всё мне разжевал:

Спасибо, Александр Сергеевич, вы мне всё про себя рассказали, голову ломать не над чем. И это еще короткое стихотворение, всего двенадцать строчек. Некрасов развел бы философию на целую п-поэму.

И нас, евреев, еще упрекают в том, что мы слишком говорливы и любим не ко времени умничать!

- Послушайте, Ватсон, - сказал я, - вы нашли время читать лекции о поэзии. У нас вон покойник тухнет. Семья Горалик нервничает, желает знать, кто таки его прикончил и кому достанется наследство. Чем нам с вами поможет ваш «плюх»?

- «Плюх» ничем. Дедуктивный метод, о котором я говорю, построен на ранней, малоизвестной версии классического трехстишья. Басё ведь не сразу создал свой шедевр. У него было несколько пробных концовок, прежде чем он нашел нужную.

Вот одна из них – та, которая нам пригодится:

- А разница в чем?

- Внимание концентрируется не на самом прыжке, а на эхе. Не на акте, а на его отголоске.

- Слушайте, не морочьте мне голову! – рассердился я. - Скажите коротко и ясно, что нам делать.

- Коротко и ясно? Извольте. Соберите всех четверых в кабинете Либера Горалика. Скажите, что есть важная новость. И больше ничего им не объясняйте.

- А что я могу им объяснить, если я сам ничего не знаю. Какая-такая важная новость? Откуда?

- Понятия не имею. Лягушка еще не п-прыгнула. Ваша задача такая. Держитесь загадочно. Это раз. Когда я буду говорить, сурово кивайте. Это два. И следите за руками. Когда вы чем-то поражены, вы хватаете себя за бороду. Это три.

Я убрал руки от бороды. Хотя за что еще еврею хвататься, если он удивляется трюкам, которые проделывает жизнь, а жизнь постоянно проделывает с нами такое, что еврею без хватания за бороду никак не обойдешься. Женщина может сказать «ай!» или «ой!», может схватиться за грудь – у них есть.

Но эти свои мысли я оставил при себе и пошел делать, что сказано.

С загадочностью у меня хорошо получилось.

«Это такая новость, вы очень сильно удивитесь, - говорил я всем. – Только не спрашивайте, это пока что большая тайна».

Десяти минут не прошло, и все уже были как миленькие в кабинете усопшего.

Фандорин сидел за письменным столом, не поднимая головы и шелестел бумагами, важный, как лорд Дизраэли.

Давайте я вам про кабинет Либера Горалика расскажу. Это был ого-го какой кабинет, прямо генеральный штаб. На стене карта мира, вся в флажочках. В каждую страну, откуда фирма привозила ткани, воткнут флажок: в Англию, Индию, Америку, я знаю? Покойный Горалик любил воображать себя большим магнатом, брест-литовским бароном Ротшильдом.

Последняя пришла мадам Лея и сразу начала шуметь, такая уж это женщина.

- Даже не говорите мне про вашу важную новость! Я сама знаю вашу новость, хоть не изображаю из себя великого сыщика! Вы перестали выдумывать глупости, устроили кое у кого обыск и нашли улику? Так или не так? Потому что если не так, то ищите дальше и не отнимайте у вдовы время. Мне еще заказывать траурное платье.

-Я бы попросил кое-кого оставить свои гнусные намеки, - вскинулся Кальман, - потому что у меня железное алиби – в отличие от не скажу кого.

- Мне алиби не нужно, - парировала Лея. - Я тут главная пострадавшая, потому что лучше лежать с деревяшкой в груди, чем жить без гроша в кармане! Это убийство меня разорило!

- Это убийство разорило вас всех, - торжественно объявил тут Фандорин.

Что тут началось!

- Как всех?! – ахнула Лея. – Почему?!

- Что-что?! – захлопал глазками Кальман.

Нетания присвистнула, чего приличные еврейские барышни не делают.

Стефанович (хотя ему-то с каких жиров разоряться?) вскричал:

- Позвольте, как это?!

Я потянулся к бороде – и отдернул руку, как от раскаленной плиты.

- Выяснилось обстоятельство, которое придает убийству совсем иной смысл, - продолжил Фандорин, переводя взгляд с одного на другого. - Оказывается, неделю назад Либер Горалик написал новое завещание. Оно всё меняет. Духовная составлена по всей форме и обладает законной силой. Но она существует в одном-единственном экземпляре. Убийца узнал об этом и нанес удар, пока документ не зарегистрирован и не скопирован в нотариальной п-палате. Умертвив господина Горалика, преступник попытался найти бумагу – в кабинете видны следы обыска. Однако поиски были неудачны. Зато я з-завещание нашел.

И тут я ухватился-таки за бороду, но слава б-гу никто на меня не глядел. Все смотрели на Фандорина.

- ...Д-документ был спрятан не в столе и не на полках, а прямо на стене, за географической картой. Вот он. Угодно вам послушать, как господин Горалик распорядился своим наследством?

- Ой. Сейчас папочка всех нас неприятно удивит, - прозвенел голосок Нетании.

- Читайте, не томите! – крикнула мадам Горалик.

И Фандорин поднял лист бумаги.

- «Я, Либер Горалик, находясь в трезвом уме и ясной памяти, объявляю в присутствии раввина Менахема Зельмановича свою последнюю волю. Испытывая на себе ненависть своей супруги и страдая от неблагодарности собственных детей, желающих моей скорой смерти, завещаю всё свое движимое и недвижимое имущество Брест-Литовской синагоге что на Белостокской улице для трат на богоугодные нужды. Членам моей семьи: жене Лее, сыну Кальману и дочери Нетании синагога должна пожизненно выплачивать из этого капитала по сто рублей в месяц, и то им много будет. Сия моя последняя воля отменяет предыдущее завещание и является окончательной». Число, подпись завещателя и свидетеля – раввина Менахема Зельмановича.

- Крокодил, а не папаша! – вскочила со стула Нетания. - Плакала моя Америка!

- По крайней мере кукиш Кальману! – поднялась и мадам Горалик. Но тут же снова растерянно села. - Хотя как я буду жить на паршивые сто рублей? Видно, придется…

Она не договорила, и ее лицо стало задумчивым. Я подумал, что у Коки Кренделя таки есть шанс на взаимность.

Ясное дело, ужасно разволновался Кальман.

- Какое еще новое завещание?! – кипятился он - Что вы на меня все смотрите? Я понятия не имел… И вообще у меня алиби! Но каков мерзавец Зельманович! Он не сказал мне ни слова! Да полно! Покажите мне документ!

Фандорин спрятал бумагу за спину.

- Чтобы вы порвали или слопали единственный экземпляр? Нет уж. Я вас к завещанию и близко не подпущу. Пусть господин Бразинский посмотрит. Он тут единственное незаинтересованное лицо.

Я подошел, взял листок и ухватился-таки за бороду.

На бумаге было написано одно-единственное слово: «Эхо».

- Чтоб мне провалиться на этом месте, если это не рука Менахема Зельмановича, - с чувством произнес я. - Всё честь по чести. Синагога на Белостокской улице разбогатела, а вы – совсем наоборот.

И тут случился Содом, случилась Гоморра.

Лея Горалик захохотала. Нетания Горалик завизжала. Ханан Стефанович заплакал…

- Всем по сто рублей, а Ханану Стефановичу шиш с маслом?

Но интереснее всех повел себя Кальман. Стал рвать на себе пейсы, потом бухнулся на колени и обратился к потолку:

- Господь всемогущий, по греху моему и кара! Твоя воля, Вседержатель, Боже Израиля! Не ропщу, а смиренно принимаю кару! Рази меня, карай! Я заслужил!

- Ага, признался! Сам признался! – закричала мадам Горалик. - Хоть какое-то утешение! Вяжите его, злодея!

Нетания посмотрела на брата с уважением.

- Все-таки это ты его? Лихо!

- Эраст Петрович, как же так? – тихо спросил я. - Ведь у него алиби! Он вернулся только на рассвете, а Либер, вы говорили, отдал б-гу душу не позднее полуночи…

- Кальман не убивал отца. Его никто не убивал, - громко сказал мой помощник. - Либер Горалик скончался от удара. То-то на полу было так мало крови.

- А как же аршин?! – не понял я.

- А вот аршин воткнул Кальман. Вернулся на рассвете, заглянул в магазин. Увидел, что отец мертв. И решил изобразить убийство, чтобы оставить мачеху без наследства.

Кальман закрыл ручищами свое большое лицо, загнусавил:

- И вот я сам остался нищ, в наказание! Проклят, ибо надругался над телом отца своего! Ах я, мерзкий осквернитель родительского праха! Весь остаток дней своих я посвящу…

Но чему он посвятит весь остаток дней своих, осталось неизвестно, потому что к осквернителю родительского праха подлетела Лея Горалик и как вмажет ему ногой по уху. И еще, и еще!

- Вот тебе, вот! Ограбить меня хотел, сволочь!

Подхромала и Нетания.

- Мамаша, дайте, дайте, я тоже ему врежу!

Я бы еще с удовольствием посмотрел, как они его колошматят. Отчего же не полюбоваться красивым? Но господин Фандорин потянул меня за рукав.

- Пойдемте, Холмс. Это дела приватные, семейные. Дальше будет с-скучно. Наоравшись, они увидят, что никакого нового завещания нет, и поднимут крик пуще нынешнего. Нам с вами лучше при этом не п-присутствовать.

Мы пошли себе, и я стал думать – вы не поверите – про поэзию.

Говорю:

- Я теперь понял, в чем смысл стихотворения про эхо. Всего и делов-то, что сдохла никчемная жабе, а шуму-то, шуму!

- Очень интересная интерпретация, - признал Фандорин. - С такой я еще не сталкивался.

Вот какая у нас в Брест-Литовске вышла история. Но зачем нужны интересные истории, если они не заканчиваются машалем?

И я рассказал Фандорину машаль. С ходу придумал. Это, конечно, не поэзия, но кое-чего стоит.

- Жила в лесу жабе по имени Бася. Жабе как жабе – зеленая, мокрая, холодная. Лесные звери ее не любили, а многие так даже очень не любили, потому что она была на них непохожа. «На что мне, горемычной, такая жизнь? – сказала себе Бася. – Лучше я утоплюсь». Пошла на пруд и прыгнула. Пруд сказал ей: «Плюх! Здравствуй, Бася». И опустилась она на дно, а там такие же холодные пиявки, водяные червяки, клешастые раки, вертлявые ужи. И Бася среди них смотрелась вполне себе ничего, даже красавица.

- И про что же эта притча? – спросил Фандорин.

- Еврей скажет: «Вот и я того же мнения: все-таки надо уезжать», а вы думайте себе что хотите, коли не любите, чтоб вам всё разжевывали.

Выбор продолжения:

Вы прочитали ветвь повествования для выбора по совету доброго раввина. Хотите сделать шаг назад и прочитать вариант концовки для выбора по совету умного директора?

Откройте оглавление и перейдите на главу Машаль третий. Круги по воде.

Или, может быть, вы хотите сделать два шага назад и прочитать как развивались события на Розовой половине?

Откройте оглавление и перейдите на главу Машаль второй. На Розовой половине.

Или даже начать с самого начала и прочитать версию истории от Ладо Чхартишвили?

Откройте оглавление и перейдите на главу Бакаки Басё. Повесть в тостах.